Король в кандалах

Любить, но кого же? На время не стоит труда. А вечно любить невозможно… (с) М. Ю. Лермонтов

      — Ты готов? — спросила его Саюри, глядя сверху вниз. Гортензия ежесекундно переступала с одного копыта на другие — ей уже не терпелось пуститься вскачь наперегонки с Деймосом, который гордо и величественно стоял рядом в ожидании своего всадника. Канаме, вскочив на коня и выпрямившись, кивнул Саюри.       — Можем ехать, — ответил он ей и опустил голову вниз, встречаясь взглядом с Ичиджо, чья улыбка до ушей сияла ярче начищенного металлического горшка. — На твоей совести экспериментальные образцы. Не забудь завтра поменять воду в двух из них, иначе выращивать эти растения придётся на твоей голове.       — Есть, мой капитан! — залихватски махнул рукой Масао, не обращая внимания на угрозу в словах Канаме, и подмигнул Саюри. Та с укоризной во взгляде покачала головой, но добродушно усмехнулась. Через пару минут стук копыт уже едва угадывался, а силуэты всадников помрачнели в тёмной вуали ночи, и в этот момент из особняка выскочил Риричио — потрёпанный и растерянный.       — Ичиджо! — закричал он, подбегая к блондину, который с искренним удивлением на лице уставился на Ширабуки. — Я же вчера просил тебя позвать меня, когда Саюри будет уезжать.       — Ой, что-то с памятью моею стало! — театрально вскинув руки, пожаловался Масао и почесал свой затылок. — Пойду-ка всхрапну по этому поводу.       Ширабуки заскрипел зубами. Непонятно, что творилось в голове у бывшего пирата, но по какой-то причине Ичиджо вёл себя подобным образом уже не впервые. Риричио начал было думать, что Масао пытался обратить внимание Саюри на себя, но уж слишком явно он ухаживал за другими жительницами Ковена. Значит, тут было что-то другое, и Ширабуки приблизительно догадывался, что.       Щёлкнув пальцами, Риричио усмехнулся, когда Ичиджо начал извиваться, вынимая из-под шиворота рубахи что-то крупное и мохнатое. Вскрикнув, Масао брезгливо отбросил существо в сторону и запричитал:       — Проклятье морского бога, по мне полз паук!       Канаме и Саюри скакали на лошадях всю ночь с небольшими перерывами, чтобы кони могли передохнуть и утолить жажду. Микото, — а именно там им предстояло искать нового чистокровного, — стоял недалеко от деревни Канаме, но от Ковена дорога занимала почти две ночи, к тому же Саюри выбрала путь в объезд деревне, чтобы лишний раз не травить душу Канаме. Ближе к рассвету они добрались до небольшого поселения на распутье и вошли в постоялый двор, представлявший собой простенькое и довольно старое здание в пару этажей, сзади которого размещалась конюшня.       — Доброе утро, — поздоровалась Саюри с хозяином двора, когда они вместе с Канаме вошли внутрь. Низкорослый и полноватый мужчина с живыми глазами, которые за десятилетия работы на этом месте привыкли видеть и замечать всё сразу, кивнул им и встал.       — Чем могу быть полезен?       — Мы бы хотели остановиться у Вас до вечера, да и нашим лошадям требуется отдых, — говорила Саюри хозяину, пока Канаме исподлобья рассматривал окружающую обстановку. У окон стояло несколько столов, за которыми шумно беседовали постояльцы, прерываясь на глоток вина или чего покрепче, а меж ними сновали ярко разодетые юные барышни, кокетливо прикрывавшие свои губы веерами.       — Вам повезло, у меня как раз осталась одна свободная комната, — с улыбкой на лице ответил хозяин и принялся доставать ключи, но был прерван озадаченным тоном Саюри.       — Нам бы две.       Хозяин остановился и посмотрел сначала на неё, а потом на Канаме. Поймав на себе этот вопросительный взгляд, он поднял голову к верху, как бы оценивая, стоит ли вообще оставаться здесь, а потом повернулся к Саюри.       — Простите, я подумал, вы супруги, — растерянно произнёс хозяин и положил звенящую связку ключей на стол. — Но я больше ничем не могу помочь — комната осталась одна. Правда, скоро рассвет, поэтому вряд ли она вам понадобится — вы можете перекусить и прогуляться, покуда лошади не отдохнут.       — Мы ехали всю ночь, — объяснила Саюри, тяжело вздохнув. — Дневной сон будет очень кстати.       Канаме внимательно посмотрел на спутницу: угадывать усталость в чертах лица Саюри было ни к чему — всё и так было ясно, ей требовался отдых. Впрочем, подавив невольный зевок, Канаме понял, что не ей одной. Скоро встанет Солнце, поэтому вампирские инстинкты срабатывали сами собой в раннее время суток.       — У Вас есть запасной футон и одеяло? — спросил Канаме хозяина, после чего повернулся к Саюри. — Я могу поспать на полу, если ты не против. Буду вести себя хорошо.       «В этом я не сомневаюсь», — подумала Саюри, плохо понимая, какое чувство вызвали у неё его слова — то ли облегчения, то ли сожаления. Помотав головой, словно избавляясь от этой странной мысли, вслух она сказала:       — Боюсь, что другого выбора у нас нет. До ближайшего постоялого двора скакать несколько часов, а ехать днём… В общем, мы были бы благодарны, если бы Вы нашли футон, — закончила она, обращаясь уже к хозяину двора, который тут же расплылся в улыбке.       — Одну минуту.       Когда мужчина исчез за дверью в подсобку, Саюри принялась озираться по сторонам. Канаме же сложил руки на груди и стоял со скучающим видом, успев осмотреться до этого. На стене, в двери которой только что исчез хозяин, Саюри заметила блестящий меч, висящий горизонтально. Стиль и особенности рисунка на рукояти было сложно не узнать, и девушка подошла ближе, чтобы рассмотреть тщательней. Так и есть. Она провела пальцем по мелким иероглифам, которые были выгравированы у эфеса и слагались в короткое слово — «Куран». Она никогда не видела этого меча, значит, отлит он был относительно недавно — лет сорок-пятьдесят назад. Да и облик его всё же отличался от тех мечей, что ковал её отец, что не было удивительно: прошло уже много веков с тех пор, как его жизнь угасла. Саюри погрустнела и опустила взгляд. Под мечом висел пистолет, уже без каких-либо опознавательных знаков принадлежности. Она вспомнила, что Канаме рассказывал о своём увлечении холодным и позже — огнестрельным оружием, что даже учился их отливать. Повернувшись назад, Саюри хотела его спросить, что это был за тип пистолета, и увидела, как рядом с Канаме стояла одна из тех разодетых в яркие кимоно девушек, томными взглядами взиравшими на новых посетителей.       — Господин, я вижу, Вы усталы и печальны. Позвольте мне Вас взбодрить и развлечь.       — Нет, благодарю, — спокойно отозвался Канаме и отвернулся, но девушка ловко остановила веером его голову и повернула лицом к себе, самоуверенно улыбаясь.       — Поверьте, я знаю толк в мужских развлечениях.       Канаме хотел что-то возразить наглой девчонке, но не успел, так как Саюри схватила ту за запястье, так что девушка чуть было не уронила яркий веер.       — Я бы высоко оценила, если бы Вы вели беседу с кем-то другим, а не с моим мужем.       Лицо девушки мгновенно побледнело, и она залепетала:       — О боги, я Вас и не заметила. Как неловко-то… Я немедленно исчезаю!       — Ничего страшного, — улыбнулась Саюри и не удержалась: — Денег у него всё равно нет.       Девушка с сочувствующим взглядом посмотрела на Саюри и удалилась в дальний угол, где сидела добыча покрупнее, судя по богатой вышивке на одежде. Саюри усмехнулась, а Канаме бросил на неё строгий взгляд.       — Спасибо, конечно, что спасла от её назойливой персоны. Я уже собирался применить внушение, чтобы избавиться от неё. Но последнее было явно лишним.       — Улыбнись, — проворковала Саюри, взяв его за подбородок. — Ты слишком смурной.       — Зачем ты это сказала?       — Про деньги?       — Нет, якобы я твой муж. Будто тебя беспокоит то, как я провожу своё время?       Саюри застыла, а Канаме не сводил с неё изучающего взгляда. Действительно, какое для неё имело значение, что и с кем он делает? Но покопавшись в своих мыслях, она поняла, что лицезрение того, как с ним флиртует незнакомая и неприлично одетая молодая женщина, было неприятным. Одни боги знают, почему.       Она не успела ничего ответить, потому что в этот момент из подсобки вернулся хозяин и позвал их за собой. Они поднялись на второй этаж и, пройдя чуть вглубь недлинного коридора, вошли в маленькую комнату с узким окном. Разложив постельные принадлежности для Канаме на полу, хозяин принялся растапливать печь.       — Многие приметы сегодня говорили о том, что ночью будет мороз и снег, — пояснил хозяин, когда закончил с печью. — Что ж, приятных снов. Я позабочусь о ваших лошадях.       Когда дверь за хозяином закрылась, Саюри подошла к окну. Уже занимался рассвет. Ярко-алые ленты лучей восходящего Солнца опоясали горизонт, пока остальная часть неба медленно освобождалась от тяжёлого и пышного одеяла позднеосенних туч, грозно нависавших над пробуждающимся городом. Просыпались все, кроме вампиров.       Саюри опустила руку на стекло. Сквозь её пальцы просвечивалась верхушка поднимавшегося Солнца — уже яркого и жгучего. Лучи, хоть и терпимо, но всё же с ощутимой болью обжигали кожу. Лёгкое покалывание заставило пальцы Саюри сжаться ненадолго, и она выдохнула.       — Интересно, что такое Солнце.       В голосе не прозвучало вопросительных ноток, фраза была изображением самого обыкновенного любопытства, но Канаме взял на себя ответственность разрешить внутренние споры Саюри.       — Это звезда.       Всего два слова, сказанных безмятежно, но уверенно, заставили девушку отвести глаза от ярких рассветных красок и повернуться к собеседнику, подарив изумлённый взгляд.       — Звезда? — переспросила она, широко открыв глаза. — Такая же, как и те, что сверкают ночью?       — Именно, — кивнул Канаме и, подняв руку, повернул ладонь вверх. Поверх неё начал сгущаться воздух в форме сферы, наполняться энергией и теплом, после чего сфера засияла бледно-голубым светом. — Огромный газовый шар, что висит в пустоте. Удивительно, да?       — Да, — согласилась Саюри и посмотрела в его глаза, блестевшие от искусственного света сферы на его ладони. — Но откуда тебе это известно? За те столетия, что я живу, ни один из учёных мужей не выказывал подобной мысли.       Канаме нахмурился. Он откуда-то знал. Некто очень мудрый говорил ему об этом. Некто очень близкий и уже давно мёртвый.       — Солнце — обыкновенная звезда. Такая же, как и те, что сверкают ночью. Огромный газовый шар, что висит в пустоте, — говорил Рокудо, бросая красное яблоко в ведро с водой в качестве иллюстрации своих слов. — Луна тоже шар, но каменный.       — Как такое возможно? — недоумевал его собеседник. — Ведь Луна светится.       — Она отражает солнечный свет. Это и есть дар Тсукиёми нам, людям, и вам, бессмертным существам, чьей спутницей теперь вечно будет милосердная Луна. Потому что Аматэрасу отказалась давать вам своё благословение.       Аматэрасу и Тсукиёми.       Аполлон и Артемида.       Канаме вздрогнул, как будто вспомнил что-то очень важное, и сфера на его ладони исчезла, растворившись в воздухе.       — Рокудо, — прошептал Канаме, осознавая, как ещё одна небольшая деталь встала на своё место в полупустой мозаике, символизировавшей его память. Он помнил имя Рокудо, но только теперь, после внезапного наваждения, вспомнил, как тот выглядел: высокий и хмурый, с мудрыми и жёсткими глазами цвета стали и гладко выбритой головой. Его ментор.       — Кто? — спросила Саюри, насторожившись. — Кто такой Рокудо? Он дал тебе эти знания?       Канаме сокрушённо помотал головой.       — Я не помню.       Саюри протянула к нему руку, но почти сразу отдёрнула, чтобы Канаме не заметил этого жеста. Ей так хотелось прижать его к груди, обнять, гладить по чёрным непослушным волосам и успокаивающе шептать: «Хороший мальчик, Канаме… Ни о чём не волнуйся, всё будет хорошо». Но боялась, что он оттолкнёт её, что это ещё слишком для него. Но с другой стороны, как давно он чувствовал объятия другого человека, его прикосновения и теплоту? Быть может, это именно то, что ему было нужно в смутное для него время, чтобы найти себя? Саюри осторожно положила свою ладонь на его. От неожиданности Канаме содрогнулся и удивлённо посмотрел на девушку. Она мягко ему улыбалась.       — Не переживай так, Канаме. Воспоминания вернутся, рано или поздно. Если что, я думаю… я смогу помочь.       Канаме медленно высвободил свою ладонь от её и запустил пальцы в волосы, ероша их в нервном жесте.       — Иногда мне кажется, что когда я оглядываюсь, чтобы рассмотреть своё прошлое, на меня надевают повязку из шёлка, сквозь которую я вижу лишь силуэты и тени. И как бы я ни пытался, повязку эту не снять.       Болезненный взгляд Саюри послужил ему ответом на душевные излияния. Порой есть такие слова, на которые лучше ответить молчанием. Канаме это понимал и с благодарностью посмотрел на неё. В его тёмных глазах уже отражались отблески утреннего Солнца — мягкого и ленивого, но такого успокаивающего. Саюри подумала, до чего же прекрасными иногда могут быть глаза мужчины.       Утренняя звезда уже ощутимо жгла кожу, и Саюри отвернулась от окна и вздохнула.       — Мне надо переодеться.       — Достаточно будет, если я просто отвернусь? — поняв, к чему она клонит, предусмотрительно спросил Канаме. Она отрицательно покачала головой. — Хорошо, я выйду ненадолго.       Прогуливаться желания не было, поэтому Канаме просто опёрся спиной о стену, когда вышел из комнаты. Глубоко вздохнув, он прикрыл глаза, осознавая усталость во всём теле. Со всех сторон доносились звуки, производимые людьми: стук обуви по дощатому полу, скрип дверей, плеск воды, голоса — сдержанно тихие и безудержно громкие, особенно если это был смех. До чего же беззаботны были люди, подумал Канаме. Жили себе, соответствуя плану, который установили для них Высшие силы, считали свои мелкие проблемы катастрофами и не подозревали, что рядом с ними бок о бок бродили «почти живые почти мертвецы», жаждущие их крови и не знающие, на что потратить вечность. Люди алкали неувядающей молодости и непрекращающейся жизни, не понимая, какое это проклятие — бесконечность одиночества в мрачной и уничтожающей красоте самого себя.       Зато они могли беспрепятственно любить. Канаме заметил, как из соседней комнаты вышла супружеская пара: она — хрупкая и спокойная, он — высокий и волнующийся. Закрыв дверь, он поинтересовался у женщины, ничего ли она не забыла, и выразил радость по поводу того, что вечером они наконец-то будут дома, вместе с детьми. Канаме даже не мог понять, насколько эта радость проста. Эти люди любили и радовались, вместе решая какие-то проблемы, вдвоём идя к неминуемому концу их жизней. А он был этого лишён.       Но если хорошо подумать, лишил он себя этого сам. Он сам отвергал любые проявления любви в своей слишком длинной и пустой жизни, полагая, что будучи единственным бессмертным существом, он обречён на вечные страдания, теряя любимых раз за разом. Можно, конечно, уговорить себя, что, как и делают многие люди, менять возлюбленных — это нормально, но нельзя целую вечность жить как перекати-поле и довольствоваться мелкими подачками судьбы. Он был согласен лишь на дар — настоящий дар, бесценный и безупречный, гармонирующий с ним во всех взглядах и мнениях. И теперь, когда он узнал, что у него есть возможность разделить вечность с кем-то, кто никогда не умрёт, он застыл в нерешительности. Нужны ли эти сердечные терзания? Быть может, и не нужны вовсе. Он и среди людей знал тех, кто до смерти посвящали себя чему-то, отрекаясь от любви и семьи. Особенно много их было среди монахов. Но то люди. В одиночестве можно прожить век. Два, три, четыре, почти тысячелетие. Но после этой черты душа начинает ныть от пустоты, трескаться от сухости из-за невосполнимого отсутствия тепла и поддержки. От отсутствия того, кто будет рядом вечно и поможет пережить все беды. Будет переживать все горести с ним вместе.       «Если что, я думаю… я смогу помочь». Слова Саюри, которые Канаме вспомнил сейчас, прозвучали робко и успокаивающе. Но как бы её помощь была ему кстати.       Встряхнув головой, словно избавляясь от печальных мыслей, Канаме тихо постучал в дверь и услышал крик Саюри, возвещавший о том, что можно войти. Она уже лежала в постели, укрытая одеялом и с любопытством взиравшая на него.       — Я уж подумала, что ты там уснул.       Канаме усмехнулся.       — С такими мыслями не уснёшь.       Пока Саюри размышляла, что он имел в виду, Канаме достал дорожную сумку и выудил оттуда книгу. Сев на футон, он откинулся назад к стене и раскрыл шелестящее бумажное изделие.       — Увлекательное чтение на ночь?       — Да. Помогает уснуть или собраться, когда мысли гнетут и не дают покоя.       — Тогда читай вслух.       Канаме посмотрел на неё так, словно проверял, издевается она над ним или говорит серьёзно.       — У меня нет навыков чтения вслух. Сотни лет книги мне читал мой внутренний голос, и других слушателей у него не было, — ответил он, надеясь, что это остудит её энтузиазм. Но к его удивлению Саюри перевернулась на живот, приподнялась на локтях и опустила подбородок на ладони, устремив на него столь умоляющий взгляд, какой бывает только у самых заинтересованных на свете слушателей. Вздохнув от безысходности, Канаме открыл книгу и проговорил: — Что ж, всё бывает в первый раз.       Саюри довольно улыбнулась и прикрыла глаза, приготовившись слушать. Через несколько мгновений по комнате полился неторопливый и мягкий голос Канаме.       «Ничто не предвещало шторм в этот спокойный вечер на море. Чайки парили над кораблём, высвистывая незатейливую песнь, которой вторили матросы на палубе. Вдалеке виднелись спины резвых дельфинов, и капитан «Смарагда» вдохнул чистый морской воздух полной грудью».       — Хм… — озадачился Канаме и глянул на название книги, хотя оно и было ему уже известно — «Земля впереди» за авторством некого М. И. Только сейчас к нему закралось подозрение, что М. И. может быть ему известен.       «“Смарагд” был молодым судном: палуба ещё пахла древесиной и краской, паруса были настолько белыми, как свежевыпавший снег, что от одного взгляда на них слепило глаза. И прожить ему оставалось самую малость.       — Капитан, надвигается буря!       — Проклятье морского бога, этого не может быть!»       Теперь у Канаме и вовсе не оставалось сомнений, кто был автор. Это подогрело его ранее слабый интерес к книге, и он с упоением продолжил читать, уже не обращая внимания на то, что читает вслух.       Через полчаса беспрерывного чтения, когда закончилась первая глава, а горло пересохло, Канаме поднял глаза и посмотрел на слушательницу. Саюри уже крепко спала, безмятежно уронив голову на подушку в процессе слушания, одеяло сползло до талии. Канаме подошёл к постели и потянул одеяло выше, чтобы укрыть спину и плечи девушки от промозглого воздуха комнаты, несмотря на попытки печи отопить помещение. Длинные волосы Саюри разметались по подушке, а шумное дыхание говорило о глубоком сне девушки. Канаме осторожно, чтобы не разбудить её, собрал волосы в хвост, подивившись тому, какие шелковистые они были. Кос не было, видимо, Саюри расплетала их перед сном, чтобы не спутались с основной массой волос. Положив всё это светло-каштановое великолепие на подушку одной волной, Канаме невесомо, одними лишь кончиками пальцев, провёл по всей длине волос. Мягкие и гладкие, длинные и блестящие — настоящая красота, которой он никогда не касался на своей памяти. Ему показалось, что внутри всё задрожало от ликования, и Канаме впервые за долгое время почувствовал какое-то подобие счастья. Он улыбнулся и посмотрел на лицо Саюри — спокойное и умиротворённое, такое же красивое и безупречное, как и копна волос, принадлежавших ей.       Он с силой заставил себя оторваться от созерцания Саюри. Отошёл к футону, переоделся и укрылся одеялом, напоследок бросив ещё один мимолётный взгляд на чистокровную. И сейчас, слушая её размеренное дыхание в паре метров от него, он понял, как ему было легко и хорошо. Он был не один в этом мире.       По узкому коридору старого, разваливающегося поместья эхом раздавались тяжёлые мужские шаги. Скрипнула древняя металлическая калитка, и визитёр вошёл внутрь здания. Взмахнув рукой, он заставил огонь в висящих факелах загореться и осветить недлинный путь до главной залы. Войдя внутрь, он довольно улыбнулся, заметив перед собой женщину с распущенными красными волосами в длинном красном платье.       — Кумоидэ! — радостно крикнула Чизу и привстала с дивана, протягивая гостю руки. Ханадаги-младший подошёл к хозяйке дома и, сев перед ней на колени, поцеловал сначала её руку, а потом впился в губы. Чизу по-змеиному, как умела только она, улыбнулась и усадила гостя рядом с собой на диване. — Рассказывай, с какими новостями ты ко мне прибыл?       — Увы, новостей пока что нет, — ответил Кумоидэ, устало откидываясь на мягкую спинку дивана, — но я пришёл, чтобы повидаться с тобой.       — Кумоидэ… — капризно протянула Чизу и уложила ноги на колени вампира. Тот сразу же принялся поглаживать и массировать её ступни, словно она весь день бродила и нуждалась в отдыхе. — Я надеюсь, ты не теряешь время зря?       — Что ты. Я делаю всё, что в моих силах.       — Тогда… — Чизу задумалась на миг. — Скажи, как там Кейтаро?       — Пока что орешек не раскололся, — усмехнулся Кумоидэ. — Всё ещё притворяется, что ничего не помнит, и жители Ковена называют его Канаме. Такая глупость.       — А что насчёт оружия? — В голосе Чизу слышалось нетерпение. — Он начал работать над ним?       — Пока нет, — пожал плечами Кумоидэ. — Так он говорит, по крайней мере, но его сейчас нет в Ковене, поэтому следить не за кем. Недавно поднималась тема единовластия среди вампиров, кстати.       — Ты замолвил за меня словечко? — хихикнула Чизу и легла на спину, расслабившись. — Не воспринимай серьёзно, ты же знаешь, я терпелива. И что говорил твой отец?       — Говорил по большей части Канаме… То есть, Кейтаро. Говорил о том, что самодержавие — безусловный рычаг управления бессмертными, потому что они вышли из человеческого общества, которое организовано подобными методами. И отец с ним согласился.       Чизу вскочила и заходила взад-вперёд по комнате, ловко переступая через красных змей, располагавшихся в немалом количестве на полу и мебели в помещении. Некоторые из них беспокойно подняли головы, взирая на хозяйку, другие едва слышно зашипели, выражая недовольство по поводу того, что их сон потревожили.       — Видишь! — вскричала Чизу. — Он уже пытается отобрать у меня то, что по праву принадлежит мне! А оружие ещё не готово. Я ничего не могу сделать, чтобы предотвратить собственное падение в пропасть. Чёртов Кейтаро, будь он проклят!       Чизу со злости пихнула одну из змей, и та, ударившись о стену, рассыпалась на мириады кровавых капель. Чистокровная тяжело дышала, сжав кулаки и глядя в пустоту. Кумоидэ подошёл сзади и обнял её. Послышались всхлипы.       — Он отнял у меня тысячу лет жизни, — рыдала Чизу, пряча лицо в ладонях. — А я не сделала ничего плохого. Всего-то следовала указаниям богов. Они ведь дали нам эту силу, чтобы мы держали грешных людей в узде. Разве это честно? Скажи, Кумоидэ?       — Тише, любовь моя, — шептал Ханадаги-младший, целуя женщину в затылок. — Королеве не пристало плакать, верно?       Услышав слова, которые всегда безотказно действовали на неё, Фурумия успокоилась. Поспешно вытерев лицо от слёз, она повернулась к Кумоидэ и слабо улыбнулась.       — Я хотела показать тебе моё недавнее пополнение, — сказала она и хлопнула в ладоши. Почти мгновенно в комнату вошла юная вампирша — на вид ей было не больше шестнадцати лет, но Кумоидэ чувствовал по её ауре, что она была чистокровной, а значит, ей могло быть в десять раз больше. Жёлтые и яркие как осенние листья длинные кудри опускались до пояса, укутывая девушку, а голубые глаза робко взирали на старших вампиров.       — Это Фумино-чан, — произнесла Чизу, указывая рукой на вампиршу, и продолжила: — Фумино-чан, это Ханадаги Кумоидэ — мой будущий король.       Тяжёлые серые облака, собравшиеся над Микото, предвещали снежную ночь. Повелитель дня, солнечное божество, сидел над ними в своём светлом дворце на золотом троне, вертя в руках яблоко, переливавшееся в алмазных лучах. Прежде чем Повелитель дня смог надкусить сочный плод, в тронный зал ворвалась Его сестра — как всегда в чёрном одеянии, со сведёнными на переносице тонкими бровями.       — Я чувствую, что Ты пышешь гневом. Что случилось?       — Я видела нити судьбы, — злостно, выплёвывая слова, заявила Она. Солнечный бог едва заметно приподнял бровь и коротко поинтересовался:       — И?       — Разве не достаточно страданий выпало на судьбу Первородного? — негодовала Лунная богиня. — Тебе мало того, что с ним уже произошло, и Ты хочешь добить его самого конца?       — Нити судьбы плетутся в независимости от Меня, — грозно возразил бог. Его сестра сделала шаг вперёд и выбила яблоко из рук изумлённого брата. Тот рассвирепел. — Чего Ты так печёшься о смертном мужчине? Какое Тебе до него дело?       — Он — Моё творение! — вскрикнула богиня, разводя руки в стороны, показывая, что атаки брата Ей не страшны. — И Моя цель — наградить его за труды. А разве то, что сплели нити судьбы, можно расценивать как награду? И он не смертный. Он — земной.       — Вопрос семантики, — парировал Повелитель дня и как будто бы угомонился, усаживаясь в своё золотое кресло. — Поверь Мне, Твой земной король живых мертвецов получит свою награду, если выполнит то, что от него ожидают Небеса.       — Но он потеряет ЕЁ раньше, чем выполнит всё, что требуется… — растерянно прошептала богиня. Сейчас Она была так похожа на обыкновенную смертную женщину. Брат этого терпеть не мог.       — Ты, сестра, видимо, углядела только начало нитей, и его далёким будущим не интересовалась, устроив панику по поводу того, что произойдёт в ближайшем.       — Если Ты говоришь о той девочке, которой суждено разделить сердце между ним и охотником на вампиров через десять тысяч лет, то я не считаю эти муки наградой.       — Она подарит ему облегчение и радость после долгого времени ненастий, — убеждал Её Повелитель дня. — Но наградой будет нечто иное, в его третьей жизни.       Лунная богиня вздохнула, не зная, стоит ли верить вероломному брату, чьё настроение меняется каждый день. Однако в одном Он был прав: нити плелись без Его участия, поэтому и Она сама могла посмотреть, что ждало Канаме в той самой третьей жизни. Удивительно было даже для Неё, что нити, ведущие к этому будущему, завязывались уже сейчас.       — Подожди, сестра, всего несколько тысячелетий подожди — ведь это не так уж много, согласись? И Ты увидишь, что все его страдания вознаградятся сторицей.