На осколках цивилизации

Самые лестные признания не те, что делаются намеренно, а те, что вырываются помимо воли. Нинон де Ланкло ©.

      Солнце было почти в зените, когда Чес проснулся; Джон его не будил специально, подумав, что пускай тот спит хоть до вечера, пока есть такая возможность. К тому же, обстановка этому способствовала: корабли не свистели над головой с самого утра, да и вокруг где-то в диапазоне двух километров не было слышно и выстрела. Стало подозрительно тихо, думал Константин, да и в принципе это было странным — сначала устраивают жестокую бойню, а потом пропадают куда-то так, что кажется, будто никакого нападения и не было. Но потом, хорошенько обдумав это, мужчина додумался до такой версии: вероятно, у этих пришельцев есть определённый план, жестокий план, которому они следуют, зная уже наверняка абсолютно все последующие действия человечества и пресекая их на корню. Они мучают, издеваются, преподносят всё дозировано, совмещая дикое истребление с довольно долгим, расслабляющим мирным временем. До Джона только сейчас дошло, что это не просто случайность, а хорошо продуманная тактика и что они с Чесом (да и не только они, конечно) жестоко купились на неё.       Когда Креймер очнулся, то сразу же принялся извиняться за то, что проспал так долго, ведь они могли в это время уже добраться до детсада. Джон лишь усмехнулся этому, по его мнению, глупому извинению и отмахнулся:       — Всё равно там уже навряд ли кто-нибудь остался. Думаю, детей куда-то увели, либо увезли. В таких случаях само здание нам нужно лишь как способ узнать, куда их отвели. Знаешь, обычно в детсадах или школах пишут ярко на стенах или на досках, короче, где повиднее, крупным шрифтом информацию о том, куда двинулась группа, в какую сторону, возможно, имена, если разбили на группы. По крайней мере, мы сможем узнать, куда те направились, и пойти следом. Поэтому пару часов, которые тебе многое дали, здесь же ничего не значили.       Чес согласился, хотя выглядел смущённым. Они встали и хотели было отправиться в путь, как Джон вспомнил:       — Твои раны… нужно сделать перевязку. У нас осталось немного чистой воды, к тому же, я захватил спирт. В шахте тебя наверняка немного присыпало пылью, так что давай… — Джон сделал многозначительный жест, приказывающий Чесу сесть и отдаться полностью в его распоряжение. Тот так и сделал, а Константин стал вытаскивать бинты, воду, спирт; спустя минуты три или четыре дело было окончено, и они двинулись в путь. Креймер не мог идти столь быстро — отсутствие нормального отдыха сказывалось как никогда; Константин не мог отделаться от того чувства, будто парень ещё не пришёл в себя, будто переваривает случившееся там, в вентиляционной шахте. Спросить прямо о самочувствии было затеей глупой — Чес наивно лгал, впрочем, сам иногда веря в сказанное. Но повелитель-то тьмы видел… и бледность, и нетвёрдую походку, и явно слабое здоровье. Причём это всё — только по его вине и ничьей больше; между тем Креймер казался смущён от каждого проявления заботы Джона, наверняка думая тем самым, что в таком случае много должен ему, хотя на деле это было просто справедливо по отношению к нему.       — Знаешь, Джон, спасибо тебе за помощь… Я и правда бы сам не управился. — Константин ощутил на себе благодарный взгляд и почувствовал себя крайне неуютно.       — Давай условимся на вот чём: ты не будешь говорить спасибо за всё это. А я просто продолжу делать тебе перевязки… окей? — Креймер помедлил, но согласно кивнул в ответ. — Терпеть не могу этих благодарностей, ей-богу!..       — Вот теперь, Джон, вот теперь… — Чес вдохнул в себя побольше воздуха — создавалось ощущение, что и говорить ему было тяжко, — Теперь я точно уверен, что ты вернулся в прежнюю форму.       — И что ты находишь в этом хорошего?.. — спрашивая скорее не парня, а себя, тихо проговорил Константин и хмыкнул; между тем они дошли до конца той улицы, откуда был виден некогда высокий небоскрёб. Креймер не ответил и только улыбнулся; Джон и правда не понял, что имел в виду его водитель, но ощутил, что-либо вскоре узнает, либо не узнает вообще, хотя это понимание останется навсегда между ними, в каждом их слове будет проскальзывать невидимым намёком.       — Детский сад далеко?       — От этого офиса что-то около километра. Или меньше. Здесь всё недалеко находится. Так что дойдём, быть может, через час…       — Я для тебя обуза. Торможу всё… — Чес опустил глаза. Константин глянул на него и вздохнул.       — Креймер, Креймер… всегда ты был недогадливым. Ты не обуза и уж точно никогда ей не станешь. К тому же, я уже говорил, что время почти не имеет значения — всё равно опоздали куда только возможно… Поэтому всё в порядке. Главное для нас сейчас — не сдохнуть. В особенности это касается тебя… — Джон не посчитал нужным добавлять «Ещё один раз я не выдержу…» — уж больно это тогда приближало его к парню, делало его будто бы добрее в его глазах. А он вчера решил раз и навсегда одну простую вещь: не открываться. Большая опасность крылась за этим…       Всю дорогу до небоскрёба они прошли молча; теперь уже не скрывались, а следовали по дорогам — вероятно, так немного осмелели не только они, но и все остальные люди, решившие убираться отсюда куда подальше. Это только в первые дни все прятались по подвалам, сейчас в этом смысл пропадал — еда заканчивалась, страх уходил, обстрелы превращались в редкое явления, а необходимость куда-то идти, собираться в группировки и искать помощь становилась острее. Джон понимал, что и им нельзя долго оставаться здесь, а начать следовать по назначенному маршруту; но без дочери — никуда.       Константин с невероятным чувством стыда понял, кто в его случае является настоящей обузой, хотя думать так, конечно, невыразимо отвратительно для него; он просто ещё раз как нельзя ярко понял, что завести семью было для него огромной ошибкой — прошлый он был куда мудрее в этом плане. Точнее, мудрость была до банального и скудного проста: нет семьи — нет проблем, ответственности, лишней суеты, к которой он сегодняшний был не готов. Только по-любому расхлёбывать когда-то давно заваренную им самим кашу ему всё равно приходилось — как-никак, то золотое слово «обязанность». Обязанность и чувство долга. Ну, может совесть, но в этом мужчина был как-то не уверен.       Несмотря же на все эти слишком циничные рассуждения, Джон всё-таки любил свою дочь. И эта любовь была для него какой-то особенной — быть может, он впервые понял, что воспитывает не какого-то чужого человека, заботиться не о каком-то чужом человеке, а о своём собственном продолжении. Это давало некий повод для гордости; это, наверное, и называлось превращением в родителя. И это было новое, возможно, единственно приятное из всех остальных чувство. Именно потому повелитель тьмы знал, что на нём висит ответственность за дочь, за её здоровье и жизнь, раз о том не позаботилась мать. О последней мужчина почему-то не хотел думать — мысли вызывали отвращение, и с чего вдруг такое — он и понять не мог. Только лишь спустя много-много дней с тех пор Джон, вспоминая себя тогдашнего, в тот момент, скажет, что это было верное предчувствие, предвещавшее куда больше, чем он мог предполагать…       А пейзажи постапокалипсиса уже стали совсем привычными.       У Джона теперь не вызывало поражения, изумления, да даже хоть лёгкого удивления картины вокруг. Города по всему миру были точно в таком же состоянии; мужчина после назвал это ранней стадией разрухи, когда во-первых падали высотки, зато мелкие дома оставались в сохранности, во-вторых, не было ещё так грязно, запущенно — лишь казалось, что город немного захламился, а в-третьих, не было ещё ни каких-то сильных группировок, ни мародёров, ни конкретного выживания — люди были только запуганы и пытались скоординировать свои действия с другими, добыть еду и только в мыслях начать строить свои правила и — у кого как пойдёт — бизнес. Эта стадия почти что идеальная и самая лучшая, хотя в ней есть много места панике, смертям, давке, возможной нехватке еды и, конечно же, огромному шоку. Но на данный момент так, конечно, не казалось…       Было страннее всего не видеть нигде людей, идущих хоть куда-нибудь; честно говоря, Джон надеялся, что уже заработает откуда-нибудь откопанный транспорт — очень уязвимое, но быстрое средство передвижения. Но в городе было так тихо, что становилось не по себе — а вдруг они остались здесь совсем одни? Может, уже и на всей планете?.. Константин покачал головой и отмахнул эти смешные и нелепые мысли. Его одолевала паранойя и помутнение рассудка; впрочем, он точно не был одинок в своей беде.       Как только они дошли до небоскрёба, сразу повернули в диагональ направо по пустынной дороге с перевёрнутыми, обугленными машинами и грузовиками; в конце дороги виднелось что-то горящее, наверное, та же машина — это, видимо, после сегодняшней бомбёжки. Далее они направились по узкой улочке, на которой один из домов с правой стороны рухнул на другой с левой; между ними образовалась широкая, но, видно было, неустойчивая щель; иногда даже сыпались камешки. Вот уж где идти не хотелось точно…       Во время всего пути трупы попадались не так часто, больше их становилось ближе к центру. На улицах повис туманным облаком смрад от гниющих тел, смог от непрекращающихся пожаров и остальные не очень приятные миазмы; кашель стал их верным спутником на протяжении всего пути. Иногда даже солнце едва проникало своими лучами сквозь эту плотную завесу, так что можно было подумать, что над городом действительно туман.       — Теперь, кажется, понятно, почему люди не выходят… Дышать почти что нечем! — сказал Чес, морщась и обмахивая лицо рукой. Джон глянул на него и покачал головой; между тем они подходили к той самой щели между упавшим домом и обычным.       — Мне всё-таки интересно, когда они выйдут… хоть кто-нибудь кроме нас. Впрочем, мы могли всё пропустить, да и город у нас небольшой… Невероятно душно! Ты не устал? — Креймер помотал головой — выглядел он жалко, но очень видимо держался и мужался. Константин только мысленно похвалил паренька за стойкость, и остальной путь они прошли молча. Впрочем, молчание уже очень давно стало их другом — и не только сегодня, — но оно не говорило об их разобщённости, а как будто даже наоборот. Просто не хотелось лишний раз перемалывать одно и то же, что крутилось в голове кругами и так целые дни, а на словах казалось ещё ужаснее; как-то легче всё это не сказанное переносилось молча, лишь через редкие многозначительные взгляды.       Когда они подошли к покосившемуся, кажется даже, что скрипящему полуупавшему дому, Джон сразу предупредил:       — Идём на всякий случай быстро… нет, даже бежим! Ты сможешь? Всего-то немного! — Креймер показал жестом, что пустяки; мужчина зачем-то — быть может, это было совсем ненужно, — схватил его за рукав и побежал вперёд.       Над ними, казалось, что-то заунывно скрипело, скрежетало, короче, издавало такие устрашающие звуки, будто здание должно вот-вот упасть. Бесконечно падали камни, осколки, пыль; Джону казалось, что всё на них и что этот поток усилился именно с их приходом — будто дом находился на последней стадии, следующая за которой — падение. Несмотря на то, что они вновь ходили по краю, кренясь в ту сторону, где была смерть, всё закончилось благополучнее некуда, даже без ран, только с парами ссадин и кучей пыли за воротником. Выдохнув одновременно и облегчённо, повелитель тьмы и его водитель отошли где-то на метров сто от здания, и то с грохотом и тучей пыли вокруг грузно рухнуло вниз. Они обернулись; на душе стало гадко, как будто судьба вновь сняла с их воображаемого «счёта» ещё немного денег, то бишь приближала их к тому моменту, когда платить будет нечем — добродетель ведь не бесконечная — и когда помощи уже нельзя будет ожидать точно. «Верно, и вновь пронесло»; Джон подумал, что в будущем всё и взаправду станет жёстче.       Они направились дальше; где-то очень далеко-далеко свистели пролетающие корабли и с глухим треском падали здания. Эти звуки уже не пугали, как в первые дни, теперь это вызывало лишь лёгонькое удивление и подёргивание бровью. Впрочем, в возникнувшем ужасе не было времени на созерцание и осознание всего случившегося; нужно было просто прилагать все усилия к тому, чтобы хотя бы не сдохнуть. После этой улицы нужно свернуть направо, через семь домов будет детсад. Неожиданно голос подал Креймер:       — Знаешь, тогда, в вентиляционной шахте, я действительно боялся. Мне не хотелось бы казаться перед тобой таким трусом, но… признаю, что это правда. — Джон даже не повернулся к нему, просто ответил, почти перебил:       — Я тоже боялся. Думаешь, это что-нибудь меняет? Навряд ли. Это вполне логичная эмоция; боятся сейчас многие, а в той ситуации… боялись бы все. Я так считаю, если, конечно, это не выглядит отговоркой. Поговорим о чём-нибудь другом. Например, о тех заводах и о том, как к тебе пришло понимание того, что они что-то значат. Мне, уж прости, с самого начала показалось это странным — именно то, как ты всё это не такое простое, вдруг неожиданно понял. Быть может, ты знал какую-нибудь группировку, у которой частично смог узнать чуть больше, чем сумел бы в реальности?       Чес смотрел исподлобья; между тем они вышли на перекрёсток улиц, сплошь заполненный столкнувшимися уродливыми машинами. Джон только сейчас подумал, почему не догадался раньше, что парнишка что-то упорно скрывал — видимо, в первые минуты был очарован вообще его существованием. Но теперь вопрос встал как-то остро, и увернуться Креймеру на этот раз всё равно бы не удалось. Константин не заставлял рассказывать всё, делать каких-то чистосердечных признаний или давать причин, почему эта информация старательно скрывалась; он просто хотел знать правду, пусть частичную, но которая послужит для восстановления полной картины происходящего. Но мужчине показалось, что вопрос задан некорректно и так, будто бы он искусственно подводил к нему в своей речи.       — О нет, Чес, не думай, что я заставляю, подозреваю или пытаюсь прикопаться… нет. Да и вопрос в моей голове возник совсем случайно; меня уже давно терзала эта мысль. К тому же, в настоящее время хочется побольше узнать о том, что послужило причиной, покритичнее разобрать моменты прошлого. Вот мне и вспомнилось, как мы ездили на тот завод, какое влияние испытали… Я хотел поговорить об этом. Мне кажется, так должно стать легче. Поэтому… если имеешь что-нибудь интересное, расскажи. — Джон выругал себя сразу после сказанного; «Я стал слишком ласков к нему. С этим ужасом нужно разобраться…» Парень хмыкнул, изобразил слабую усмешку и покачал головой, невидящим взглядом смотря перед собой.       — Я не чтобы скрывал, хотя… ну, в общем, думай, что скрывал — на другое это как-то и не похоже. Я обманул тебя, Джон… — Карие, пронзительно-отчаянные глаза уставились на него. «Господи, как будто человека убил — как сильно признаётся, хотя на деле всего лишь чего-то недосказал…» То, что для Чеса это может быть действительно так, Константин отмёл сразу: ну, не глупость ли?       — Ну, обмануть не убить, — так и ответил мужчина, усмехнувшись и только после заметив тяжкий взгляд Креймера. — Просто расскажи, вот и всё.       — Когда-то давно, когда я ещё только-только начинал ощущать неладное в мире, я был знаком с одним парнем по имени Тим. Тогда решил, что рассказать лучше из всех друзей стоит только ему; впрочем, я сделал это правильно — он понял меня без лишних слов и сказал, что сам заметил. И не только мы — ещё сотни людей кроме нас, которые уже давно объединились в группы и пытаются что-то донести до мира. Естественно, их планы были обречены на провал, но тогда мы с Тимом посчитали, что даже такая слабая сила, как они, являются единственной твёрдой опорой для нас. Тим был знаком с одним из той группы; до сих пор помню название — «Серебряный прорыв». Глупое, конечно, название, но почему-то врезалось в память. Но, чтобы войти в этот «прорыв», нужно было пройти специальное собеседование — якобы главари должны убедиться, что ты не подставной и не шпион. Плюс будут следить за тобой… короче, у столь слабоватой по организации группы были до ужаса пафосные и серьёзные требования. Но ладно, это показалось нам тогда не так страшно — мы решили сделать всё ради того, чтобы быть в теме. Проверку прошли удачно, так же, как и собеседование; и вот мы — члены этого сообщества. Там я пробыл ровно полгода… за эти полгода узнал многое, узнал то, о чём догадывался раньше смутно, и то, что тебе потом рассказал. В некоторых мыслях я был на верном пути, но… навряд ли бы развил их так, как те люди. В этом их упрекать не стоит — они умные, сообразительные, любознательные, пускай и частью беспечные. Да, именно, беспечные — несмотря на прошлые успехи, они так ничего и не добились за два года, кроме как нескольких крупных забастовок; власти не хотели их слушать — всё из-за недоговорённости внутри группы, из-за отсутствия т.н. дипломатов. Впрочем, в те самые времена, когда я был в их составе, их отношения с правительством стали только хуже, обострились до холодной, а может, уже и ни черта не холодной войны… В итоге у нас ввели такое правило: никоим образом не соприкасаться с парламентом, с политиками, не иметь оных в друзьях, разрешали даже нарушать некоторые новые, утверждённые ими законы. И тогда чёрт дёрнул меня пойти голосовать — как раз проходили выборы, ну ты должен помнить. Тогда я как-то не связал наше свежее правило со своими действиями; к слову говоря, был в «прорыве» у меня один недруг, постоянно конфликтовали и находились в ссорах. Он активно старался под меня подкопать, но я был чист, как лист бумаги; а тут представилась такая возможность, и он как почуял, где стоит взять след. Ну, в итоге отследил меня, сделал пару компрометирующих фото, даже, кажется, зашёл за мной и зафиксировал на камеру меня, заполняющего бланк. Короче, попал я тогда по самое основание, Джон… — Чес вздохнул, покачал головой и секунд десять помолчал, давая себе отдохнуть.       Они стали идти намного тише и прошли уже три дома. Все они больше напоминали древнеримские раскопки, чем город; Джон начинал считать, что и детсад явно не лучше. Креймер продолжил:       — Ну да, влип, впрочем, дальше рассказывать нечего: пошло только одно огромное унижение. Знаешь, как наказывали преступников? — Парень поднял исполненный горечью взгляд и усмехнулся как-то безнадёжно, даже тяжело. — Честное слово, лучше бы избили до потери сознания и отпустили с Богом. А так… нет, конечно, избивать-то избивали, причём чаще всего я был беспомощен до такой степени… меня держали в каком-то подобии карцера. Это было отвратительное место, до сих пор помню, как там воняло: кровью, потом, испарениями и… какой-то смертельной тоской. Мне даже стало казаться, что живым я уже оттуда точно не выберусь — прибьют одной левой. Такое издевательство — бесконечные побои, унижения и тому подобное — продолжалось долго: не берусь сказать, сколько именно. Меня обобрали до нитки, разнесли квартиру вообще подчистую, самого выбросили, как провинившуюся собаку, на улицу в самом бедственном состоянии.       Джон не знал, что говорить — он-то думал, всё куда легче и проще… Сердце ёкнуло и заныло тоской, сам он был готов врезать себе потому, что оказался в тот момент не рядом и не смог помочь. Горло ему сдавило, словно верёвкой, на душе повис огромный, тяжеленный камень; повелитель тьмы просто не мог поверить, что после своей и так нелёгкой жизни, состоящей из операций и больниц, Чес перенёс ещё и такое. Константин в тот момент ощутил себя так, будто это происходит во сне; с ним такое бывало часто, особенно на слишком эмоциональных моментах.       — Тима зачем-то тоже причислили к преступлению, он страдал также, только не вынес… ему попались чрезмерно сильные стражи «правопорядка». Избили до смерти, Джон… — голос совсем охрип, последнее сдавленно прошептал, — И опять мне повезло, Джон… только вот за что страдают невиновные?       — Они всегда страдают… ты тоже был им когда-то. — Мужчина, сглатывая, выдохнул и глянул на Чеса; душа была вывернута наизнанку, отравлена этим рассказом. Было ли жаль? Нет… пожалуй, нет, этого парень точно бы не вынес. Но Джону захотелось всеми силами поддержать его. Креймер на сказанное только промолчал — кажется, даже не услышал, а после договорил:       — А знаешь, что мне помогало справляться с болью моральной и физической? Что служило жизненным вдохновением, стимулом не сдохнуть и выйти оттуда несломленным? — Водитель пытливо заглянул в глаза и, не увидев нужного намёка, тихо, лихорадочно рассмеялся. — Ты, Джон, ты. Ты не знал, тебе было бы всё равно, и ты навряд ли это поймёшь, но ты был тем импульсом, что подталкивал меня к выживанию, даже когда казалось, что терпеть уже невозможно. Да, Джон… вот так. И я не знаю, почему именно ты. — Креймер нервно повёл плечом, судорожно улыбнулся и поднял руку в желании пригладить волосы — рука дрожала, поэтому он скорее растрепал их, чем пригладил. Удивление, вина, даже страх пронзили сердце Константина в тот момент; он теперь растерялся совсем, уже не зная, радоваться ему или страдать. С минуту они молчали, подходя уже к пятому по счёту дому. Мужчина даже не заинтересовался и не посмотрел на седьмой, который отсюда был уже виден; нет, было не до этого.       — Ты не смеёшься? — искренне и изумлённо спросил Креймер и, обогнав его, встал перед ним, заставив остановиться; глаза его сверкали безумным блеском, щёки загорелись нездоровым румянцем, губы задрожали.       — Нет-нет!.. — он помотал головой и подошёл ближе. — Ты серьёзно не смеёшься? Я не верю, Джон, где же смех… — опустил взгляд вниз и искривил губу в секундной усмешке. — Где? — вновь вскинул взгляд, даже схватил за ворот.       — Ты должен смеяться, Джон… — говорил, легко потрясая его. — Это же так глупо, так наивно, так убого!.. Убого, правда, что бывший водитель вспоминал тебя, а? Тогда, Джон, ты многого не знаешь… это ещё не самое убогое. — Чес захлебнулся словами, задрожал невероятно и повалился на его грудь, всё ещё держа его ворот в пальцах. Константин на автомате подхватил его, понимая, что воспоминания только усугубили и так не очень хорошее положение, расстроили его рассудок и привели к припадку. Креймер не был тяжёлым, мужчина аккуратно взвалил его себе на спину и, придерживая за руки, понёс. Остался мрачный осадок от всей этой сцены вообще, а не только от рассказа.       И вот, спрашивается, что ему делать с потерявшим сознание Чесом, без еды, воды, нужных лекарств и на полпути от конечной цели? То ли идти, то ли тормознуть и попытаться найти хоть каких-нибудь людей, что смогут помочь… или поискать в квартирах — благо, что мародёрство ещё не стало популярным. Джон вздохнул, но принял окончательное решение: дойти до детсада.