Если в Вашей жизни пошел дождь, сосредоточьтесь на цветах, которые зацветут благодаря этому дождю. Радханатх Свами ©.
Константин встал, подошёл к могиле и выравнял крест; кто-то положил красивые цветочки на землю, а венок из них же — на воображаемое надгробие. Мужчина надрывно усмехнулся и вскинул глаза кверху — что-то их стало жечь. Нет, для него было огромной ошибкой — действительно огромной, это без усмешек и преувеличений — заводить семью, любить кого-то, заботиться. Нет, уж лучше вот так: цинично, дерзко, никого не любя. Такие люди самые приспособленные выжить; он и сам таким был, да вот что-то сбилось в его системе… Но теперь он зарёкся точно на всю оставшуюся жизнь — и больше исключений не будет ни для кого. И тут повелитель тьмы вспомнил об Анджеле: она ведь тоже, по-хорошему, потеряла близкого человека, хоть и не родную кровь, но всё-таки… И тем не менее на её лице ни следа от горя. Джон всегда уважал её за это. Но всё-таки смерть мужа не смерть дочери; это было решающим фактором. Нервы в последнее время подводили — а успокоиться-то и нечем. Только Константин об этом подумал, как услыхал позади себя шаги и резко обернулся, думая прогнать дерзнувшего прийти сюда, но увидал в десяти шагах от себя Чеса — тот мигом остановился и вопросительно посмотрел на него. Джон вздохнул и отвернулся вновь. — А, это ты… — Я помешал. — Нет. Отнюдь. — Но ты недавно наорал на кого-то из воспитателей, решившего сходить к могилке Дженни. Я так понял, тебя беспокоить ненужно… — А сам пришёл… — Мужчина едко усмехнулся; парень тем временем подошёл. — Да. Я дерзнул, так сказать. Может быть, не убьёшь. — Он усмехнулся и встал рядом, очень близко, почти что касаясь своим плечом его. — Господи, да ты правда думал, что это правило и на тебя распространяется? Приходи, когда вздумаешь! А лучше останься со мной. Подольше. Чес, вероятно, хотел спросить что-то об исключении, но вовремя остановился; повелитель тьмы подумал, что правильно. Ибо, честно говоря, он и сам не знал ответа на этот вопрос… Они помолчали минут пять; Джон не знал, что говорить, но чувствовал своим плечом мелкую дрожь его тела и изредка поглядывал на него, на его опущенную голову и помрачневшие глаза, слышал его тяжкие вздохи. И сам не мог поверить тому, что творилось на его собственном сердце — чёрти что, буря, ураган, шквал! Голос парня прервал что-то нараставшее в его душе и предвещающее нечто плохое. — Можно мне сознаться в кое-чём, Джон? — Мне-то зачем? — ухмыляясь, спросил мужчина. — Я не святой отец. И ты не на исповеди. — Я отыскал в магазине сигареты и не смог не закурить. — Константин почувствовал боковым зрением, как Чес резко вскинул голову и пристально на него посмотрел; он сам лишь равнодушно пожал плечами. — Я не смог. Сорвался. Как-то так. Впрочем, мне уже всё равно — нет ни Бога, ни Рая, ни Ада, никого. А все мы умрём скоро. Так что… — Завязывай. — Константин тяжело выдохнул и прикрыл глаза. — Лучше отдай мне, а себе поищи никотиновый пластырь. Мне надобнее твоя пачка будет. Мужчина требовательно протянул руку, и Креймер не мог сопротивляться, потому и достал из внутреннего кармана пачку сигарет. Правда, перед тем как положить, помедлил, но всё-таки сделал это. Джон мельком пробежался по названию и усмехнулся — его любимые. Как будто Чес не себе покупал, а ему; мужчине и правда не хотелось курить, но в настоящем равнодушном ко всему состоянии он не смог этого не сделать. — Ты-то отчего так переживаешь? — Не знаю, Джон… — говорил шёпотом, опустив голову и осторожно качая ею, причём ответил так быстро, будто давно ожидал этого вопроса. — Я увидел её в первый раз, но… она ведь совсем не жила, — его шёпот стал сдавленным, будто это давалось с трудом, — Она была просто ребёнком; всего три года! Да я себя до трёх даже не помню, а тут… — Он помотал головой и резко взъерошил волосы. — Нет, я вообще не понимаю, каково может быть тебе. Константин лишь выдохнул, но промолчал. Вновь поднялся ветер и зашуршал в листьях дерева над ними; цветы пригнули свои лепестки, а венок слегка закачался. Джону казалось это зрелище всё невыносимее и невыносимее, поэтому он неожиданно развернулся и пошёл прочь от могилки. Чес, судя по всему, проводил его вопросительным взглядом, немного подождал и пошёл за ним; между тем повелитель тьмы уселся на крыльцо, с которого пришёл сюда, и принялся доставать сигарету. Креймер молча протянул ему зажигалку; Константин подумал о том, как тот умудрялся всё понять с полуслова, потом с некоторой горечью вспомнил о былых временах и взял в руки красную дешёвую зажигалку. Помнится, у него самого в далёком прошлом была дорогая чёрная блестящая зажигалка Zippo, которой он любил щеголять; но теперь что — теперь оставалось только это. Джон не особо помнил, с какой лёгкостью проделал эту процедуру, но всё шло почему-то как по маслу: и зажигалка ровно легла между пальцами, как будто была его составляющей, и огонёк зажёгся сразу, и сигарета затлела буквально за две секунды, и первый вдох едкого дыма оказался не таким уж непривычным — мужчина лишь пару раз с непривычки кашлянул, а дальше затягивался как давнишний курильщик. Всё в этом было знакомо, и нет, он вдохнул не просто сигаретный дым, а прошлое — оно оказалось таким же едким, горьким, но почему-то приятным. Всё было как прежде, Джон будто бы смог этим курением восстановить прошлую картину своего маленького мирка: Чес — рядом, а сам он — курит. Ну, не так ли, как в прошлом? Правда, три с половиной пропавших впустую года застряли в его мыслях бесконечным циклом; они были не только у него, но и в глазах Креймера — они столкнулись взглядами, и парень посмотрел понимающе, но вместе с тем в его взгляде было что-то такое, говорившее «Но нет, это не совсем так, как в прошлом; этим ты свои раны залечишь не полностью». И Джон, что уж говорить, знал это. Знал, что случайной затяжкой не исправишь положения, не возвратишься туда, в беззаботный, но такой далёкий мир, не изничтожишь на душе огромную опухоль боли и не заполнишь белёсым дымом место в сердце, раньше отводимое для Дженни. Ни черта этой сигаретой не сделаешь; но мнимая ностальгия давала мнимое успокоение. Пускай так. Чес давно уже сидел рядом, а солнце совсем ушло, и стало гораздо темнее. Облака дыма красиво рассеивались в воздухе; в лёгких приятно жгла смола, а во рту было мерзко и горько. Джон не отводил взгляда с креста и отчего-то в тот момент подумал, что ничегошеньки не помнил о том, что делал в последние дни. Это было как-то странно, а между тем прошло девять дней. «Странно…». Константин заметил, что часто стал думать лишь какими-нибудь одиночными словами-наречиями, но не больше. Да и вообще он изменился. — Будь завтра готов к вечеру, ладно? И приведи себя в порядок… — Мужчина отчего-то провёл по подбородку и ощутил жёсткую щетину. — Воды хватит… Выйдем в семь вечера. Еду и остальное я соберу завтра… — Я сам соберу, забудь. — Джон выдохнул дым и кратко глянул на него. — Лучше отдыхай. Я ведь в долгу. — Заботишься? — насмешливым тоном спросил Креймер и тихо рассмеялся. Константин подумал об этом и тоже усмехнулся — губам было непривычно это делать. Но с тех пор атмосфера стала какой-то приятной — знаете, в такие моменты хочется сказать, что ты дома. И он действительно был дома. Всегда, когда рядом находился парнишка. И за такое, почти что самое важное в нашей жизни, Джон ни разу не сказал ему спасибо. И сам он понимал, что ещё долго не сможет сделать этого. Было ли стыдно? Кажется, да. Но парень, вероятно, догадался уже и об этом. — Не пойми меня неправильно, Джон, но, увидев смерть, я подумал почему-то о своей собственной… Мужчина поморщился, но не остановил. — Мне страшно не само понимание того, что когда-то я умру, а то, что я не скажу нужного и нужным людям. Это страшнее всего. Но положение труднее в моём случае оттого, что я не знаю тех самых слов, понимаешь? Я не знаю, например, что говорить тебе или кому-нибудь ещё! Я примерно чувствую эти слова, но… но не знаю их. Парадоксально? — Нет. — Константин покачал головой. — Думаешь? — Чес выдохнул и опустил голову. — А мне тошно от несказанного. К тому же, разговор я завёл не просто так: все мы в огромном риске умереть. А особенно, когда видишь это совсем близко, буквально на глазах… — Он замолчал, в конце уже перейдя на сдавленный шёпот: — То начинаешь верить, что и сам когда-нибудь… также. А в реальности останется от тебя ноль, круг от бублика. Все твои мысли уйдут вместе с тобой под землю, а другие, нуждающиеся в них, их так и не узнают. — Но ведь не совсем ноль… не совсем. — Повелитель тьмы потушил сигарету и глянул в небо. — Если люди были нужные, ты всегда говорил им то, что хотел, действиями. Это закон. Я считаю… Слова. Что слова? Посвистывают они мимо. — Ты считаешь, это закон?.. — задумчиво спросил Креймер и хмыкнул, а потом усмехнулся. — Как у тебя близко находятся законы и собственное мнение. Впрочем, что за бред мы несём? Может, вернёмся? Джон покачал головой и продолжил смотреть в тёмное густое небо; Чес пожал плечами, но покорно остался. Этот разговор был их своеобразной собственной метафорой, разгадка которой была до ужаса проста: там было и то самое спасибо, не сказанное Джоном, и опасения Чеса, и развеивание их Джоном, чуть ли не явно говорящего о том, что он видит прекрасно всю заботу и ценит её. Но говорить вслух и прямо — не, не для них. Это закон. Они так считают. Между тем время летело быстро, и вечер склонялся к ночи; Константин и правда не понял, почему так быстро прошло это время. Больше они ни о чём не разговаривали; повелитель тьмы через некоторое время решил закурить ещё одну сигарету. Тогда же огоньком от зажигалки посмотрел на часы: пять минут первого. Он негромко присвистнул, вновь удивился тому, с какой космической скоростью движется время и выдохнул очередное облако дыма; стало хорошо, будто даже спокойно, но Джон знал, какой же это обман, особенно когда источник удаления тревоги — сигарета. Могилка скрылась в сумраке, лишь чёрные ветки дерева топорщились на синем бархатном фоне. Повелитель тьмы не знал, откуда у него такие красивые сравнения в голове — это ведь мало сказать, что не к месту. Циничный настрой сменился на более спокойный, смирившийся. Джон Константин впервые наслаждался, а не просто отдыхал; наслаждался запретным, вновь заглатывая зачаток рака в свои лёгкие. Да даже если тот вновь разовьётся — всё равно! Всё равно рано или поздно подыхать, к тому же, теперь он навсегда лишён своей любимой работы. «А Чес ведь правильно говорил… раз такое случилось, уж наверняка нет ничего, во что я раньше верил, что раньше видел собственными глазами. И оно всё разрушилось: Небеса перекрылись грозовой тучей, Ад совсем закипел и испарился… Ужас!» Мужчина усмехнулся и, прикрыв глаза, выпустил виток дымка. Теперь скорее всего не то что демоны — сам Люцифер навряд ли сунется на землю; ах да, и наш ведь земной мир рушится к чертям. Короче, сейчас все инстанции переживают не лучшие времена; однако Константин уж давно не слышал в своей душе отклика высших сил, не видел свои способности вживую, поэтому вера угасала, как уголёк на конце его сигареты. Джон искривил губы в каком-то странном подобии улыбки и затянулся слаще прежнего; картина маслом называлась «Дорвался». Чес сидел рядом, очень близко, почти что в тридцати сантиметрах от него. И какого дьявола он вычислил это расстояние так точно? Если б мужчина только знал! Впрочем, обращение внимания на мелочи присуще не только ему в таких отвратительных ситуациях. Креймера было плохо видно в темноте, но он не двигался и даже ни разу не начал разговора; повелитель тьмы тихо окликнул его — не отозвался. Заснул. Константин почему-то едва сдержал усмешку и откинул голову на стену. «И ведь охота ему сидеть здесь, на холоде? Знает же, что я такие сентиментальные вещи не одобряю… Господи, что за идиот!». Но мужчина не чувствовал раздражения — наоборот, что-то тёплое, слишком, слишком приторное для возникшей ситуации разливалось в его груди, на сердце; и такое приятное, до одури, будто в один миг исполнились все его мечты. А может, и исполнились?.. Может, всё вот это вот вокруг уже и есть мечта? Естественно, исключая смерть Дженни… Но всё-таки? Неужели его идеал состоит только из сигарет, дыма, цинизма, верного водителя и какого-то ужаса вокруг? Но если серьёзно, Джон был доволен, хотя в любую секунду готов был променять всю эту идиллию на живую Дженни рядом с ним. Но то тёплое ощущение, ещё тлеющее на его душе, не давало покоя. «Боже мой, что за банальщина?». Константин не знал, как это объяснить, и в итоге благополучно забил, подумав… впрочем, ничего не подумав и продолжив курить. Отчего-то теперь мужчина старался курить тише: тише вдыхать и выдыхать, осторожнее щёлкать зажигалкой. И он старался не находить причин тому у себя в голове, в этом воспалённом храме искусного бреда; он теперь вообще боялся чему-либо давать оценку, т.к. сейчас уж точно всё дерьмо всплывало наружу. Джон отчаянно прислушивался к дыханию соседа рядом: дыхание спокойное, равномерное… оно усыпляло. Сам Креймер опустил голову на грудь; повелитель тьмы изредка на него поглядывал. Что-то было в этом особенное, непередаваемое, блаженное; Константин был готов уже уснуть и сам, и даже затушил сигарету и склонил голову вперёд, как ощутил нечто тёплое, коснувшееся его предплечья, а потом и плеча… — Чес? — Джон проговорил шёпотом и понял, что это не зря — парень мог услышать и проснуться. Вопрос вырвался сам собой, мужчина даже думал, что это у него в мыслях. Однако оказалось, что Креймер, опираясь спиной о стену, провалился в сон глубже, потому и, расслабившись, соскользнул вниз; так и нашёл головой плечо, а то бы запросто скатился на пол. Константин осторожно придвинулся к нему, чтобы бывший водитель не тянулся за ним; ну, короче говоря, чтобы тому удобно было, и никакими синонимами это не заменишь. Но Джон даже эту самую малость готов был скрывать — не в его характере. Поэтому как-то так, вдвоём, слишком мило для общей обстановки, они просидели, кажется, всю ночь. Мужчина выкурил целую пачку и не был удивлён этим и плохим самочувствием — голову закружило, накинулся яростный кашель, который, к тому же, пришлось сдерживать до слёз в глазах, чтобы не разбудить рядом спящего на плече. Но Чес ни разу не шелохнулся — лишь продолжил мирно сопеть, иногда двигая головой, чтобы было поудобнее. Сигаретный дым его нисколько не смутил; Джон был рад этому, ведь в ту ночь в небо над ними постоянно взмывались сизые горькие облака… Стало невероятно хорошо и, Господи, наверное, так хорошо не было никогда! Повелитель тьмы готов был поклясться в этом и, вероятно, по этой причине и усмехался. Честно признаться, курение помогло. Якобы. Иллюзорно. Но Джону тогда сполна хватало и этой помощи; теперь вместо пустоты и безысходности всю грудную клетку заполнила медленная смерть. И это оказалось куда приемлемее; Константин припомнил цитату: «Курение — медленная смерть! А мы никуда и не торопимся…» Он усмехнулся и опёрся головой о стену. Правда, больше повелитель тьмы задавался другим вопросом: почему ему вдруг стало так относительно хорошо? Ни с того ни с сего? Неужели серьёзно всеисцеляющая сила ностальгии? Или нечто другое? Джон лишь снова запутался и устало покачал головой, отбросив пачку в сторону и прикрыв глаза. Начало́ сильно клонить в сон, наверное, было уже что-то около третьего часа ночи; Константин отчего-то не стал будить парнишку, понимая, что так гораздо лучше, хотя снаружи ночью и было прохладно. А спать, опираясь о твёрдую стену и плечо, наверняка неудобно. Однако, изредка поглядывая на Креймера, Джон увидел, что тому было вполне хорошо. Значит, нет смысла в принципе менять что-либо. Эта, чёрт возьми, прокуренная ночь сегодня только их!***
На утро Джон проснулся от промозглости и непомерной влажности: вздрогнул и, едва не чихнув, открыл глаза. Был, наверное, уже седьмой час, и рассветало всё лениво и не спеша — ещё вокруг было серо и мутно, не было понятно, где туман, а где небо, всё выглядело как одна грязная тряпка. Жутко болела спина, да и что говорить — все мышцы; весь он промозг до костей, а едкий привкус горечи до сих пор стоял во рту. Тело не слушалось, и Константин кое-как сумел подёргать пальцами; Чес тем временем продолжал мирно спать на плече; оно, кстати, ныло сильнее всего, но мужчина был готов просидеть так ещё хоть пять часов, пока бы Креймер не проснулся. Повелитель тьмы с радостью нашёл последнюю оставшуюся сигаретку в пачке и сладостно её закурил; ну, не счастье ли, когда есть, чем травиться с утра пораньше? Вновь сизые облака, как голуби, взлетели вверх; Джон смотрел на них, потом на могилу Дженни и снова наверх: как же хотелось верить, что она в Раю. Хотя она точно в Раю… если тот существует. Мужчина не заметил, как Чес рядышком стал неприятно морщиться и мелко-мелко чихать; лишь когда с его стороны раздались слова, Константин заметил. — Джон? — Он сонно протянул имя, ещё держа голову на его плече и будто приходя в себя. Потом резко вскочил, ударившись лбом о голову мужчины, и, потирая и извиняясь, удивлённо хлопал глазами. — Это что, мы тут всю ночь просидели? — Чес был настолько нешуточно удивлён, что Джону стало смешно. — Да. Ты заснул, я не стал будить. — Повелитель тьмы затянулся и сладко выдохнул дым. — В общем, не скажу, что это было круто, но вполне приемлемо. Я даже, кажется, тоже спал… — Ты бы это… сбросил меня с плеча что ли… — Креймер отвернулся и заговорил невнятно, будто смущаясь. — А то неловко получилось… — Да забей! Нормально всё. Чес кивнул и больше не спорил. Они помолчали минут пять, потягиваясь, зевая и стараясь отогнать сон и размять окостеневшие конечности. Креймер вероятно заметил пустую скомканную пачку от сигарет, а потом и окурки недалеко от Джона, и тихо проговорил: — Всё выкурил? Ты неисправим. — Потом, подумав, добавил: — Нельзя же так… — Да… — беспечно ответил Константин, смотря в небо. — Нельзя. Но, знаешь, мне теперь как-то всё равно. — Помолчал, подумал и повторил тише: — Всё равно… что так, что эдак. Всё равно помирать. — Больно меланхолические мысли у тебя с утра пораньше. Пойдём лучше обратно. Начнём собираться, как-никак. И, думаю, нужно будет выйти раньше… определённо раньше. Чес, вставая, похлопал его по плечу и вернулся в магазин. Джон решил ещё немного побыть здесь — попрощаться с дочерью окончательно. Ведь никто не знает, вернётся ли он ещё сюда или нет… Точнее, это он решил уже давно, что не пойдёт… не вернётся. Не потому, что не сможет, а потому, что… не выдержит ещё раз; максимум — после всего этого ужаса (если он, конечно, закончится) придёт перехоронит Дженни. Но стоять над её маленьким надгробием… слишком! Мужчина знал наверняка, что это более чем тяжко; эта мысль и это осознание после такой спокойной и согревшей сердце ночи показались слишком резкими, будто ведром холодной воды на голову. Поэтому он встал быстро, сию секунду, и поплёлся вслед за Чесом. Перед тем, правда, обернулся через плечо и кратко посмотрел на вновь покосившийся крест; «Надо поставить…» — подумал, хмыкнул, чему-то почти безумно ухмыльнулся и развернулся, побрёл обратно, так и не выравняв крест. Вскоре по наущению Креймера Джон таки набрал себе воду, умылся, побрился; когда проходил по общему залу, то замечал на себе изумлённые, даже побаивающиеся взгляды. Впрочем, то результат его прошлых десяти дней… А ещё, кажется, Саманта сказала ему что-то взволнованное об его с Чесом исчезновении этой ночью. Константин лишь усмехнулся, но не ответил ей ни слова; было очень необычно с её стороны, кстати, заговаривать с ним — он ведь теперь заимел статус грубияна или кого ещё… от него теперь буквально шарахались. Но Джону… в общем, это не нуждалось в комментарии. Чес неожиданно решил передвинуть время выхода на одиннадцать утра, вместо вечера; повелитель тьмы был благодарен ему за это, потому что, наверное, и дальше находиться здесь (а здесь — это была комнатка Дженни, ибо больше негде) было тяжко, равносильно пережёвыванию старого и чревато различными последствиями; если не отпустить сейчас, значит, уже никогда. И мужчина, хоть и ощущал себя ужасно и убито, порешил идти дальше, жить дальше, хотя та жизнь представлялась смутной и бесцельной. И почему-то в сегодняшнюю ночь Джон понял это остро — это решение и то, что… банально, да, но кто-то нуждался в нём. И этот кто-то намекал ему об этом не раз; да и сам он понимал, не дурак всё-таки. С затёкшими спинами, с бледными лицами и будучи плохо выспавшимися, они вышли даже на полчаса раньше; не терпелось убежать отсюда, по крайней мере, Джону точно. Свой траур он отсидел, а затяжное провожание души могло вполне в его случае перерасти в крайнюю степень безразличности ко всему на свете (даже к себе). Поэтому бежать чем быстрее, дальше, тем лучше. Перед самым-самым выходом, когда их немногие вещи были собраны, Константин не смог удержать себя и захватил пару пачек сигарет — пагубная привычка и была на то, чтобы вызывать жёсткое болезненное привыкание и не отпускать долгое время. Мужчина был рад находке, но посвящать в это Чеса не решился: тот мог сорваться вновь, а повелитель тьмы хотел видеть его здоровым, лишённым всяких вредных привычек. Потому что его водитель издревле был таким чистым и святым, а тут… не совсем у него вязался в голове образ ангела с сигаретой во рту. А то, что Чес был ангелом, и сомнений не находилось… В их распоряжении был всего один рюкзак, тот самый, из детсада; кажется, в нём кто-то ещё недавно припомнил свой, но Джон как всегда проигнорировал это высказывание, понимая, что в данной обстановке уже никому нет дела до порядка. И до них всех. Поэтому кто умнее и смелее, тот и выживает. Константин впервые в жизни, когда они подходили к крыльцу магазина, вспомнил о ранах Чеса и о том, что парнишке приходилось перевязывать себя всё это время, а это доставалось ему с трудом, и ощутил… нет, не стыд, но просто какой-то лёгкий, будто укус комара, укол в своё сердце. Но не больше. Мужчина оглянулся на парня и без всяких предисловий спросил: — Как твои раны? — Чес обернулся очень удивлённым, потом едва выдал смешок за кашель и ответил: — Уже почти зажили… — Ты смеёшься. Да, этот вопрос припозднился, но лучше поздно, чем никогда. — Повелитель тьмы пожал плечами и толкнул дверь. Креймер теперь тихо улыбался. — Да не в этом дело. Не совсем… Просто ты странный, Джон. — Они оба остановились в проёме, глянув друг на друга; парень продолжил, выдыхая: — Ты не помнишь, но ты обидел многих людей, даже тех, кто пытался помочь и, быть может, говорил искренние слова. Ты не хотел слушать и гнал их, отвечал на их вопросы игнором. Но меня… не гонишь, хотя в прошлом бы также вышвырнул за дверь, как кота. И я ничего не делал такого, даже слов сожаления толком ни разу не сказал… Константин тогда встал перед выбором, сложным, скрипучим выбором; ну, варианты его не были оригинальны: либо врать, либо нет. Если врать, то можно уверенно сказать, что план по несближению выполняется на отлично; или сказать правду, ту почему-то греющую правду, такую приятную, но тянущую после себя столько ненужных для него последствий!.. Повелитель тьмы думал лишь две секунды, но ему всё равно хватило этого, чтобы понять: говорить правду не надо. Это чревато… и даже не совсем понятно чем, но это точно опасно, так как вызвало невиданную доселе в нём панику. Поэтому, поколебавшись и потом отругав себя за это промедление, Джон скупо проговорил: — Я не знаю, Креймер, ничего не знаю. — Отвёл глаза и прошёл вперёд. Догадался ли Чес о вранье? Наверняка; но кто ж ему теперь даст слово или возможность лишнего вопроса? Парень вероятно всё понял, но покорно промолчал и последовал за ним. В спину им летели жалобные крики Саманты, сначала упрашивающей остаться, потом сожалеющей о случившемся и наконец прощающейся с ними. В чём же состоял смысл тех несказанных слов?.. Да в банальном том, что Чес не был тем, из той толпы. Никогда. Даже когда Джон его гнал, как кота, по выражению самого парня, тот не был для него лишним звеном — просто в тот момент ему нужно было остаться наедине с собой. Или по причине сквернейшего характера, всё отрицающего. Но никак не из-за ненужности Креймера, никак… И даже самую эту банальность повелитель тьмы не смог сказать! Не то чтобы ужасно, но… просто не до этого сейчас. Ещё с утра Чес рассказал ему план дальнейших действий — план, конечно, наивный до ужаса и лишенный порой логики, но всё-таки план, всё-таки хоть какое-то разумное действие; Джон решил корректировать его по ходу действий. Пока планировалось идти по этой самой трассе до официальных границ города — это было уже недалеко, как, впрочем, и после: эта дорога вскоре должна была перейти в более узкую и привести их к Ред-Хиллу прямиком. В целом километров восемь был этот путь; но Константин знал, что при настоящих обстоятельствах он мог сильно растянуться во времени… На улицах оказалось на удивление тихо. Мужчина поднял голову в небо: сегодня было пасмурно. По причине выпадения из реальности он точно не мог сказать, стреляли ли на этой неделе, но весьма вероятно, что да. Между тем они шли уже что-то около полчаса, хотя и казалось, что больше; в это время ни единое слово не проскользнуло между ними. Джону до жути не нравилось это молчание: оно будто царапало его и так всю в рытвинах душу, поэтому он решил спросить хотя бы самый банальный вопрос: — Как дела с обстрелами нынче? Я ничего не помню. — Бывают с периодичностью через день. — Чес выглядел задумчивым и пожал плечами. — И какой сегодня день? — Должны стрелять. С позапрошлого вечера было тихо. — Джон покачал головой и недовольно цокнул, нахмурившись. — И в чём смысл?.. — спросил тихо, будто себя, но Креймер ответил. — Смысл есть: убивать. Не оставлять никого в живых. Причины непонятны — вот это да… — Вздохнул. Мужчина пристально смотрел на него несколько секунд и отвернулся — впереди виднелась длинная дорога, разукрашенная разного рода разбившимися, столкнувшимися, горящими, разодранными машинами, сокрытая туманной дымкой от различных миазмов разлагающихся и никак не могущих сделать это быстрее трупов и обрамлённая накренившимися, рассыпающимися домами по бокам. Что ж, дорога хороша; правда, интересно: будущее будет таким же?.. Джон искренне надеялся, что… впрочем, надежды тут уже не помогут. После смерти Дженни всё стало восприниматься проще: то ли наплевательски стал ко всему относиться, то ли (наконец-таки) повзрослел, то ли отрезвился… Но это возвращение к своим истокам, к своему прошлому, погребённому где-то под слоем пыли характеру ему нравилось; по крайней мере, это гарантировало отсутствие разочарования. И этот факт не мог не радовать в настоящей жизни. Разочарования здесь хватало во всём и всегда сполна. Джон почувствовал какое-то смутное желание и, когда коснулся заветного кармашка с сигаретами, понял, что угадал. Достал пачку, закинул сигаретку в рот, зажёг… Да, затягиваясь, многие, наверное, становятся этакими мудрыми циниками. Но это приносило якобы удовольствие и якобы успокоение. Чес странно покосился на него, но промолчал; Константин знал, как тот был против курения ещё с самого начала, когда они только встретились; но почему-то против курения именно его, повелителя тьмы, а не в общем, и себя он между прочим отнёс к тому общему, нещадно травя свой некрепкий организм. Джон поражался этому странному существу: двоякая личность, ей-богу! Таких он встречал нечасто в своей жизни; ими были лишь Чес да Анджела. Но если девушка теперь полностью далека от него, то Чес прямо под рукой — изучай не хочу, ломай стереотипы и находи его шаблонным! Но нет, ничего подобного сроду не находилось… И, наверное, это для него останется навсегда незыблемым правилом. Креймер молчал, что-то хмыкал, видно, что хотел чего-то попросить, но вновь отмалчивался. Только спустя пять минут, когда сопротивляться соблазну было нельзя, проговорил: — Джон, дай закурить. — Константин остановился, заставив также резко остановиться и парня, и смерил его даже презрительным взглядом. — Ну уж нет. Ещё чего не хватало! — и пошёл дальше, стряхнув с сигареты пепел; Чес был явно недоволен и поспешил догонять его. — Джон! Ты ж мне… — не смог договорить и тут же принялся восклицать другое: — Ну дай, чего ты! Сам куришь, а мне не даёшь, хотя это я подкинул идею с сигаретами… — Как ребёнок… — Мужчина сказал тихо, усмехнулся и бросил быстрый взгляд на него и добавил громче. — Что, вредная зависимость даёт о себе знать? Доказано, что это чисто психологическая привязанность. Так что подумай там о другом, не знаю, о смысле жизни или о том, где бы нам переночевать… оно и забудется. — Ты неумолим и жесток… — парень нахмурился и выдохнул. Джон равнодушно покачал головой и подумал, что за сигаретами нужно будет приглядывать; однако в любом случае курильщик найдёт, что покурить, найдёт способ, как достать себе сигареты. И уж Чес, как его ни уберегай, всё равно когда-нибудь да сорвётся. «Глупый мальчишка… себя же убивает». Повелитель тьмы так и не понял, почему не сказал этой правды вслух, а лишь выдал нечто действительно тупое и жестокое. Возможно, смерть Дженни ловко перерубила этот провод, что соединял кроху добра в его душе со ртом; впрочем, сейчас и той кроих-то нет. Джон в этом уверен: она там точно затерялась среди остального хлама.