You are my dream

Дружная компания, состоявшая из трех близких друзей, уже около часа терроризировала небольшой бар в квартале от больницы, в которой они числились врачами. Все это время Франциск и Антонио пытались растормошить внезапно притихшего Гилберта, но их попытки пока не приносили видимого результата, альбинос продолжал смотреть куда-то на дно своей кружки, изредка отпивая из нее уже теплое пиво. На все же расспросы друзей о том, что так расстроило Байльшмидта, тот лишь отмахивался и отказывался отвечать. Терпения врачу хватило лишь на полчаса, после чего тот вскочил со своего места и закричал на весь бар: - Достали, не буду я вам ничего говорить! – альбинос для подтверждения своих слов ударил кружкой по столу, благо стекло было толстое и крепкое и не разбилось от проявления Гилбертом чувств. – Поняли, отстаньте от меня со своими расспросами! Взяв со спинки стула свою куртку, он бросил на стол купюру, чтобы оплатить пиво, и вышел, не попрощавшись с провожающими его удивленными взглядами друзьями. - Как думаешь, его Та девушка бросила? – оправившись от шока спросил Антонио у рассматривающего одинокую купюру Бонфуа - Скорее, просто не дала, - покачал головой Франциск, махая рукой официанту, чтобы тот принес им счет. В чем-то эти двое были правы, а в чем-то нет, ведь они не знали всей ситуации. Не знали, почему же Гилберт сейчас несется сломя голову сквозь дождь к больнице, в палату, где потерявший память пациент стоит у окна, наблюдая за скатывающимися со стекла каплями, представляя, будто это гоночные машины, и тихо смеясь, когда «его машина» первая оказывается в самом низу окна. Вот только его врач всего пару часов назад, сразу после того, как вышел из палаты, увидел, наконец, результаты анализов своего пациента. «Концентрация отравляющих веществ в крови превышает допустимую норму. Поскольку яд нам определить не удалось, мы можем только предполагать, что смерть пациента наступит в районе недели. До этого просим еще один образец крови, чтобы изучить действие яда на форменные элементы.» Гилберт не знал, сможет ли он сообщить эту новость сестрам Ивана, да и самому Брагинскому. А еще эти чертовы ребята из лаборатории! «Образец крови» им подавай, действие яда они изучить хотят. Хотя про себя врач признавал, что был бы это другой пациент, то он сейчас же помчался снова брать кровь у него, чтобы удовлетворить и собственное любопытство. Сострадание к людям у него атрофировалось давно, и лишь лоскуты ее некрозных тканей редко скребутся по душе, заставляя потом пить в одиночестве виски и неделями не выходить на работу. Гилберт рефлекторно крутил на пальце кольцо, как делал всегда, когда нервничал. Дождавшись того, что до этого лишь изредка бросавшая на него странные взгляды медсестра, стала неуверенно приближаться к нему, собираясь узнать, в чем же дело, Байльшмидт вошел в палату, набрав в легкие воздуха, словно перед сложным заплывом. **** Я стоял, прижавшись лбом к холодному стеклу, и слушал песню дождя, наблюдая за тем, как капли играют в придуманные мною «гонки». Было в этом что-то детское – смотреть как твоя «машина» движется вниз по не слишком ровной траектории, я бы сказал, что водитель в ней пьян, и радоваться, когда твоя капелька первая достигает «финиша». От такого увлекательного занятия меня отвлек скрип двери, обернувшись, я увидел Гилберта, отчего-то жутко красного и мокрого, хотя, скорее всего он просто забыл зонт, поэтому и гулял под дождем, вымокнув весь. - Что-то случилось? – успокаивающе улыбаясь, спросил я, положив руки ему на плечи. – Ты весь мокрый! Быстро раздевайся, а то еще простудишься, - он покорно дал стянуть с себя куртку и рубашку, штаны его я не стал трогать, совесть не позволяла. Все время пока я, ворча, раздевал Гилберта, тот не проронил ни слова, а только пустым взглядом следил за моими движениями. Усадив его на стул возле батареи, я стащил со своей кровати одеяло и стал укутывать в него врача, пока тот, и правда, не заболел. – И ты еще называешь себя доктором! О своем здоровье совсем забыл, чудо белобрысое? От такого обращения к себе он резко поднял голову и стал внимательно вглядываться в мое лицо, словно выискивая в нем что-то, хотя, предполагаю, что он надеялся увидеть там призраки прошлого, которые оставили меня вместе с воспоминаниями. - Ты же так ничего и не вспомнил? – Гилберт покачал головой, сжимая тонкие, посиневшие от холода губы. Я отрицательно качнул головой. На лице Байльшмидта в этот момент появилось такое разочарование, что, казалось, он сейчас расплачется, как ребенок, которому сказали, что Деда Мороза не существует. Он поднялся с места и потянулся за своими вещами, которые я повесил сушиться на батарею. – У меня в есть запасная одежда в ординаторской, прости, что побеспокоил в столь поздний час, - он уже собирался выйти как есть, в одних штанах и одеяле на плечах, но я схватил его за тонкое запястье и развернул лицом к себе, надеясь увидеть хоть что-то из эмоций на его бледном, словно фарфоровом, лице. - Гилберт, - тихо позвал я его, почти касаясь губами его уха, - ты так и не ответил мне, что случилось? Он вздрогнул всем телом и хотел уже оттолкнуть меня, но одеяло не удержалось и сползло с его узких плеч, из-за чего он замер как был: уперев руку в мою грудь и смотря широко раскрытыми глазами куда-то мне за плечо. - Ты меня слышишь? – я не сильно встряхнул его, пытаясь добиться хоть какой-то реакции. Когда Гилберт продолжил изображать из себя безвольную куклу, я усадил его на кровать и аккуратно поцеловал его, готовясь в любой момент отскочить. Байльшмидт вздрогнул от моих осторожных касаний, и, осознав, что происходит, стал так же неуверенно отвечать на поцелуи, которые с каждым разом становились все уверенней и настойчивей. Мы стали буквально драться за первенство между собой, кусая губы друг друга до крови, и этот солоновато-железный привкус придавал этой игре особенные нотки. Гилберт забрался руками под мою футболку, пока я медленно покрывал поцелуями его шею, вслушиваясь в рваные вздохи врача. Не удержавшись, я впился зубами в основание его шеи, а потом, услышав недовольный вскрик, стал зализывать укус, надеясь, что на этом месте останется след. Он тихо застонал от моих действий и рванул на мне несчастную футболку так, что послышался недовольный треск ткани. Во избежание порчи собственного имущества, я быстро снял с себя мешающий предмет одежды. Гилберт обследовал мой торс плотоядным взглядом и облизнул припухшие от поцелуев губы. Это простое движение оказалось для меня словно сигналом к действию: я повалил врача на кровать, вжимая его в матрас, который противно заскрипел от подобных действий, но это нас не образумило. Я хотел дотронуться губами до каждого участка его кожи, пусть вся эта страсть лишь выброс гормонов и действие феромонов на кору головного мозга, я был готов выпить его до дна. Не помню, как мы лишились штанов и нижнего белья, но вскоре я уже целовал его бедра, а он, тихо постанывая, выгибался, прося о большем. Нам даже удалось отыскать у меня в тумбочке тюбик с каким-то кремом, что вызвало у Гилберта лишь нетерпеливый стон. Я и сам был готов забросить к черту всю эту подготовку и соединиться с ним так, но причинить ему боль я не мог себя заставить. Никогда в жизни. Когда же с подготовкой было законченно, я медленно входил в него, внимательно наблюдая за лицом Гилберта. В тот момент, когда на его лице появились признаки боли, я был готов бросить это все, но, видно, он понял мои намеренья, так что тихо прохрипел: - Продолжай, мне не больно, - я кивнул и стал двигаться увереннее, продолжая сдерживать себя и стараясь сделать так, чтобы ему было как можно приятнее. Целуя его шею, рукой лаская его плоть, я услышал его громкий стон. Он стал насаживаться на меня, прося делать все быстрее. В тот момент Гилберт выглядел словно ангел, зачем-то спустившийся с небес, душу царапнуло чувство, что вот так всегда: люди уничтожают собственных богов, но то как крепко он прижимался ко мне, царапая коротко остриженными ногтями мои плечи, отвлекло меня от размышлений. В какой-то момент я уже не мог себя сдержать и стал вколачиваться в его податливое тело, слушая громкие стоны, которые окончательно лишали меня остатков разума. Мир вокруг превратился в одно большое белое пятно с редкими темными мазками, для меня стали существовать только эти глаза, эти губы, это совершенное тело подо мной. Может через пару минут, а может и через несколько тысячелетий, он особенно громко застонал, его тело свело судорогой, а затем он расслабился в моих руках. Сделав еще несколько движений, я, обессиленный, упал рядом с ним и, обняв одной рукой, прижал к себе. Сонно улыбнувшись, Гилберт уткнулся носом в мое плечо, обнимая меня. - Только не исчезай, - сонно прошептал он, почти погружаясь в сон. - Не бойся, не исчезну, - тихо засмеялся я, сильнее прижимая сонного врача к себе, только тогда он, полностью успокоившись, смог уснуть. Я аккуратно гладил его по белоснежным волосам и понимал, что такого больше никогда не повториться. Судьба никогда не преподносит таких подарков дважды.