Венок Альянса

      – Это сны, просто сны, - терпеливо повторял Дэвид, когда на следующий день они прогуливались по окрестностям. На рассвете прибыли Адриана и Амина – страшно матерясь, потому что чуть не заблудились, жрецы показались только один раз, весьма… не при параде, удовольствовались новой иллюзией огромного пожертвования и намёками на высокородность Милиаса и Винтари (надо будет всё же озаботиться тем, чтоб стереть, на всякий случай, из их памяти появление двух молодых сумасбродов со странной компанией, которым приспичило посетить капище в неурочное время, если дурманящие вещества сами не позаботятся о том, чтоб эту информацию стереть), выдали с кухни кое-чего более существенного-сытного, чем содержимое холодильника, и больше пришельцев никто не беспокоил. Окрестности, конечно, были не столь живописны, как были бы весной, но Дэвиду вполне нравились и такими. И нравились бы ещё больше, если б не донельзя мрачный Винтари.       – Просто, ага. Просто огонь, смерть, Андо… Мы, центавриане, придаём большое значение снам, как ты знаешь.       – Мы, минбарцы, тоже. Но здесь, я считаю, нет причины для тревог. То есть, кошмары – это плохо… но в данном случае, увы, естественно. Да, Ада напугалась, напугала и вас. Её сложно винить – телепат не всегда может закрыться от такого, а она ещё ребёнок, она восприимчива… Но это не дурное предзнаменование, я уверен.       – Минбарская ложь во спасение, на редкость неуклюжая. Вовсе ты в этом не уверен.       По прихотливым красивостям бортов и раструбов фонтана, сейчас отключенного, скакали птички, чистили пёрышки, поглядывали на гостей круглыми чёрными глазами без всякой боязни. Это подростки, вылупившиеся ранней весной, кое-где у них в оперенье ещё виднеются отдельные младенческие красно-коричневые, в цвет древесной коры, пушинки, по-юношески бесстрашные – хоть хватай их голыми руками, если б ещё было, зачем. При попытке поймать они, помимо того, что могут долбануть клювом, выпускают из специальных желез невероятно зловонную струю. Зато оперение у них невероятно нарядное, и поют они просто божественно. Некоторые центавриане находят их крайне подходящим поэтическим образом для некоторых центаврианок.       – Зато я уверен в нас. В тебе, в Рикардо, во всех наших соратниках. Да, и в Андо тоже. Нас всех очень сблизило это дело, это место – хоть мы большей частью и не рядом, мы поддерживаем друг друга, думаем друг о друге, каждый из нас кому-то многим обязан, кто-то обязан ему. Андо это тоже должно касаться.       – Угу. Коснулось?       Обогнули неаккуратную горку брёвен – неаккуратную не по вине укладывавших, просто стволы такие, все корявые и изогнутые, как те статуи в доме, должные выражать страсть и обольщение. На местном персонале, помимо обслуживания этого гигантского фешенебельного борделя, лежит обязанность по уходу за окружающим лесом – некоторые деревья здесь таковы, что растут быстро, буйно, и столь же быстро стареют, и отмирающие стволы необходимо своевременно вытаскивать и распиливать, вот в печи для приготовления еды, а также для разных хозяйственно-ремонтных нужд, эта древесина и шла. Между пьянством в межсезонье о расчистке леса вспоминали, конечно, от случая к случаю – непосредственно территорию храмового комплекса в порядке ещё как-то содержали, а утомительную возню с расчисткой лесных завалов оставляли на потом. Вот и эта гора тут лежит явно не со вчерашнего дня, и пролежит как минимум ещё столько же – потому что они тут не задержатся столько, чтоб всё это ушло для приготовления пищи им. Тем более что хитрая обслуга, формально всячески уважающая желание аристократов питаться достойной пищей, приготовленной на живом огне, по факту многое готовила на своих печах, работающих, как и котельная, на синтетическом топливе.       – А думаешь, нет? Когда человек отпускает контроль – во сне или в бреду, становятся видны его настоящие порывы. Он ищет тепла. Ты ведь видел это. По-твоему, живой человек может действительно стать оружием, функцией без чувств и потребностей? Как бы старательно он ни убеждал себя и других…       – Постой, откуда ТЫ об этом знаешь? Тебя при этом не было!       – Ты рассказал. Или Рикардо…       – Никто не рассказывал. С какой бы стати. Надо понимать, это ты тоже знаешь из снов?       Дэвид нервно передёрнул плечами.       – Может быть, и так. В конце концов, если Андо смог, как вы сказали, уничтожить дракха дистанционно, ментальным усилием – наверное, он может дистанционно коснуться чужого сознания не с разрушительными намерениями. Разве это плохо? Это в том числе опровергает его фантазию о себе как об оружии света, сокрушающем тьму и больше ничего. Он знает, что мы уже много сделали, что наша победа становится всё ближе. Что он будет делать после этого? Что ему делать, когда последователей Теней в нашей вселенной больше не останется? Страдать, чувствуя себя бесполезным, как стареющая, зарастающая дорога? Или учиться жить? Он имеет возможность видеть сейчас, что наша сила именно в команде, что мы все дороги друг другу – телепаты, люди, центавриане, мы скорбим, теряя, и счастливы, слыша, что те, за кого мы волновались, живы. И чем скорее он поймёт…       – То есть, ты собираешься выбить из него эту дурь?       – Естественно!       – Ну, герои простых путей не ищут…       Они почти дошли до небольшого озерца, виднеющегося в просвете деревьев, когда Винтари вдруг резко развернул Дэвида и повёл обратно.       – Ничего-ничего. Просто там Андо. С Адрианой. Как раз, видимо, учится жить. Ну, с не самых дурных параграфов, хочу заметить. В общем-то, всё правильно, мы в капище Ли. Хоть и нарн по религии, а чувствует такие вещи.       Дэвид склонил голову, улыбаясь, Винтари готов был поклясться, вовсе не кротко и задумчиво, а лукаво.       – Да, тут, надо сказать, я немного в сложном положении. Воспитание говорит мне, что недопустимо быть в доме бога и не поклониться ему, пусть это и бог иной религиозной традиции. Согласно всему, что я слышал, в том числе от тебя, Ли – очень важное для Центавра божество, возможно, самое важное, ведь она научила ваш народ искусству полового общения. Но учитывая традиции, связанные именно с этим божеством, и посвящённые ему обряды… Я не уверен, что могу…       – Ради Валена, Дэвид, давай всё же обсуждать Андо, переходить с тобой на такую специфическую тему я просто не готов.       На небольшой уютной лужайке за домиком, надёжно отгороженной от посторонних глаз раскидистыми кустами, на которых ещё кое-где виднелись засохшие бордовые соцветья, Лаиса и Рикардо собирали сканер. Дело было уникальным по серьёзности и ответственности – сканер существовал попросту в единственном экземпляре. Детали для него поодиночке, в течение полугода, выкрадывали или изготавливали инженеры, работавшие на предприятиях, входящих в сферу интереса дракхов, иногда с риском для жизни. Один из этих инженеров приложил и чертёж. Для надёжности не на обычном центарине, который дракхи неплохо знали, а на специфическом воровском жаргоне, который, что удачно, неплохо знала Лаиса. Лаиса за это могла поблагодарить ту разнообразную публику, среди которой прошли её детство и юность, о чём Рикардо жалел – так это о невозможности выяснить, откуда такие удивительные познания у инженеров. Если сканер собрать правильно – обнаружить бомбу в огромной разветвлённой шахте можно будет гораздо быстрее, с гораздо меньшими рисками и сложностями. Если собрать неправильно… главное будет понять это до того, как операция будет провалена.       – Первое время я думала – как же нам повезло, что есть такие люди, и каким же удивительным талантом вы обладаете, что умеете привлечь к помощи не только таких пропащих, как я, но и гвардейцев, инженеров, некоторых чиновников, людей, словом, обеспеченных, с именем, с должностями. А теперь думаю – какая ж дикая мысль. И самая большая наша беда в том, что эта дикая мысль считается вполне нормальной, естественной. Разве всем этим инженерам, гвардейцам, чиновникам так сильно хочется поскорее проверить, существует ли райский мир тех богов, которым они поклоняются? Разве во всём изобилии их важных дел есть какое-то такое, что важнее дела спасения родного мира?       Рикардо снова пробежал глазами мятую инструкцию.       – Спасение или гибель мира, Лаиса – это понятия слишком глобальные. Почти как вселенная и законы движения небесных тел. А глобальное трудно в голове держится – вселенная большая, а голова маленькая. О том, что можно непосредственно сейчас пощупать, о нуждах настоящего дня думать легче. И глядя с этой стороны мы – чокнутые авантюристы, отвлекающие серьёзных людей от дел…       – Взять, к примеру, того инженера, который был с Селестиной и Фальном. Я могу понять то, что он не стал жертвовать собой, чтобы спастись могли они оба. Обречь себя на смерть очень тяжело. На войне ты хоть иллюзию шанса имеешь – может, убьют, а может, нет, возвращаются ведь люди с войны… Они ему были всё же посторонние, а у него семья, и то, что он старше – тоже не повод, возраст – это знания, опыт… Он тоже кому-то нужен был, от него кто-то зависел. А их понять сложнее. Осознавали ли они в полной мере, что делают? Что они действительно умрут? Сидели, разбирали механизм, потом сидели и просто ждали конца… Думаю – о чём они говорили, что вспоминали? И голова кругом… Она могла ведь обосновать, что спастись нужно именно ей – она телепатка, ценный агент. Но предпочла остаться с ним, чтоб он просто не умер в одиночестве. Он мог обосновать, что спастись должен именно он – он центаврианин, хотя бы поэтому инженер мог предпочесть взять его. Он вообще во всё это случайно ввязался, мог жить, сколько получится, ни о чём не помышляя, как сейчас живут миллионы, пока вы спасаете их задницы… Да, может быть, именно потому, что они молоды. Молодости свойственно безрассудство. Легче швырнуть свою жизнь широким жестом в огонь, во тьму, в любые жернова… Старые, мне кажется, меньше к такому склонны, хоть это и не логично, и не правильно. Тот, кто распробовал жизнь, ценит её больше.       – Вы, видно, любите жизнь, Лаиса. А всё же ввязались в это. А ведь могут убить. Ну, у вас и сейчас ещё есть возможность сойти с опасного пути… А позже может уже не быть.       На чувственных губах Лаисы появилась усмешка, которую можно было назвать в равной мере ироничной и мечтательной.       – А позже у нас всех может ничего не быть. Если на каком-то очередном шаге мы крупно ошибёмся. Жизнь я, конечно, люблю. Хоть многие из вас и сказали бы, что жизнь эта ужасная. Но на самом деле я не так уж много видела плохого. Да, меня, считай, родила улица – я не помню ни мать, ни отца, не знаю их имён. Я даже не знаю точно, в каком городе родилась – вовремя не спросила ни у кого, а после было уже не у кого. У нас, бродяг, окружение порой меняется очень быстро. Но всегда рядом были какие-нибудь люди, чаще неплохие – делились чем могли, лишний раз не обижали. У такой братии, знаете, подзатыльник или тумак норма жизни, но всегда – за дело. Так усваиваешь – не брать то, что не твоё, если не уверен, что окажешься сильнее, исполнять, если пообещал, не связываться с теми, с кем не следует, не трогать человека, если он в дурном настроении, помогает в жизни. Меня приучили за сделанное добро чем-то платить: накормили в забегаловке – помоги помыть посуду, подмести пол, поделились куском хлеба – почини дырку на платье, с молодыми глазами это легче, покачай ребёнка, пока мать работает… Ну, ласки не так чтоб много видела, да, тут и на родных детей её не всегда хватало, но пьяные иногда чувствительны, расцеловывают всех детишек, без разбору, покупают им дешёвые конфеты… Опять же, всегда таким праздником было, когда кто-то из бродяг собирался гурьбой – надоел этот город, пошли в соседний, Лаиса, пойдёшь с нами? Новые места, новые события… Мало кому удавалось где-то осесть надолго, найти работу не на сезон, а постоянную, да чтоб можно было хоть внаём комнатку найти… Кто находил – мне остаться с ними не предлагал, ну и я не напрашивалась – не приучена. Прибивалась к другим… Детвора понемногу воровала, да. Ноги быстрые, спрятаться в любой щели легче, чем взрослым. Меня лично ни разу не ловили. Были свои правила, у кого воровать можно, и что. В основном – кошельки у богатых и беспечных. Товар у лавочников – крайне редко, нашей братии у этих лавочников работать – товар там грузить, во дворах прибирать… Так что жизнь хоть суровая, но не совсем безобразная – в ней есть свои правила, и по ним вполне можно жить. Ада спросила как-то, бедный ребёнок, как же так – в век космических полётов тут толпы людей живут без дома, без документов, как животные, неужели всем это нормально?       Не всем, конечно. Сами центавриане нормальным это вовсе не находили, и периодически даже какой-нибудь популист поднимал эту тему, чтоб сделать себе на ней имя. Но глобально решать этот вопрос – слишком затратно. Это перетряхивать законы провинций, порождающие явление людей без регистрации – чтобы рождённому ребёнку были выданы документы, у его родителей должно быть право на проживание. Именно в этом населённом пункте, и желательно в каком-то конкретном доме. Должен быть доход, позволяющий платить налоги. К сезонным рабочим, прибывшим на уборку фруктов с тем, чтоб потом отбыть в соседнюю провинцию на затевающуюся там стройку, это всё как относится? Это узаконивать самострой бродяг, пытающихся где-то осесть (тут уже Дэвид смешил местных, в долгих переходах через пустыри и развалины – у вас столько территорий, не занятых ничем, кроме бурьяна и свалок, как это людям негде жить?) – это затраты, а какой прибылью они окупятся? Вот примет провинция на баланс ещё сотню-другую душ – а ей перед Двором потом как отчитываться за этот акт благотворительности? Все эти новые люди, появившиеся в реестрах, должны увеличивать благосостояние провинции, должны платить налоги – а это и рабочие места, значит, им нужно предоставлять на постоянной основе. Правда в том, что данное явление, при всём его безобразии, провинции устраивало – бродяг можно было нанимать на временные неквалифицированные работы, платить им от щедрот ровно на еду, а потом прощаться с ними без сожаления и беспокойств, куда теперь они пойдут. Универсальным, и при том не особо ходовым способом «легализации» таких людей было рабство – тот, кто желал заиметь себе неких бродяг в бессрочное личное пользование, брал на себя и обязательство оформить это юридически. Желающих находилось не очень много с обеих сторон – кому были нужны рабы, у тех и так обычно хватало, другие же предпочитали временных наёмников, за которых никакой юридической ответственности не несли, а бродяги скептически смотрели на подобные перспективы, в которых возможность обретения свободы и гражданства, конечно, была, но очень уж зыбкая. Можно в дальнейшем получить вольную и где-то осесть в качестве рабочего, а можно потерять последнее, что имел – свободу – до конца своих дней. Набирали-то таким образом на работы в колониях, в основном шахты, доживали до окончания этих работ единицы.       – Эта ваша девочка, Адриана, спросила, насовсем ли я решила остаться без семьи, детей…       – Эти наши девочки, а также мальчики, обычно молчаливы, но как что скажут – то ли бледнеть, то ли краснеть, не знаешь. Их надо понять, Лаиса, вы за свою жизнь исколесили если не половину Примы, то четверть, а они и в том мире, где родились, почти ничего не видели. Они телепаты, они много, вроде как, насмотрелись в чужих мозгах, из-за этого порой считают себя знающими, но на самом деле они очень наивны – и поэтому порой бестактны.       – А я и не обиделась. Я знаю, что как раз и насмотрелась она кое-чего и во мне, в том и дело… Она думала сперва, что мне, по моему образу жизни, мужчины должны быть вообще противны и никогда никакого из них я не согласилась бы терпеть подле себя. Это понятно для землянки, она в памяти своих старших видела разное такое… Жизнь бродяг темна и полна ужасов, но, оказывается, по-разному. Обижали меня в жизни не раз, даже и не десять, но в основном, знаете ли, без сексуальной подоплёки. Я таелида, а это что такое? Слово-огрызок, сокращение. Есть разные версии, от чего. Вроде – от «свободная женщина», и это, как по мне, очень хорошо сказано. Супруги друг друга ублажать обязаны, и бегут от этой обязанности кто как, кто куда. Кто живёт раздельно, кто вовсе разводится, когда совсем невмоготу. Но у нас, бродяг, этого почти что нет. Потому что и браков настоящих почти нет – так, по договорённости кто-нибудь решает, что шляются теперь вместе и детей вместе растят. Бывает, что и обряды всякие смешные придумывают. Но чаще так… У нас к сексу относятся без щепетильности – запросто предлагают, за так или за плату, деньгами или харчами, но запросто и отказ принимают – баб что ли больше нет? А если кто и настырничает – по пьяни или просто дурости – так ведь и инвалидом остаться можно, бабы у нас не шибко церемонные и силой не обижены, могут связать это дело на спине бантиком. Это, может, у аристократов бабы слабый пол, тонкие, как вот эти проводочки, а у нас те, кто слабые, дохнут, до половой зрелости не дожив. А малолеток трогать не принято – ценятся бабы с телом, чем сочнее, тем лучше, а с девчонки плоскогрудой нормальному мужику какой прок? Так могут извращаться какие-нибудь богатеи, от пресыщенности – они и инопланетян в любовниках держать могут, а простой народ с жиру не бесится. Конечно, бывали у меня и не совсем простые, иногда и совсем не простые… Другая версия, от чего образовано таелида – «утешающая женщина». Это тоже правда, одни идут за удовольствием, другие за утешением. Кто в браке несчастлив, кто в любви, кого интриги на службе замучили. И иной раз послушаешь – не счастливее они, чем вся та пьянь и рвань, среди которой я выросла. Мы зависимы от милости нанимателя – по совести ли заплатит или как обычно, они – от капризов рынка, непонятных для нас финансовых штормов, у нас убить могут за лишний дукат или просто по пьяной злости, у них – за то, что в каких-то интригах, тоже для нас непонятных, дорогу перешёл. В разные могилы нас кладут, а гнить будем одинаково. Так что нет у меня каких-то обид на род мужской – если высоких ожиданий не иметь, так и обид не будет. А семья… Семья – это, господин Алварес, слишком серьёзный вопрос, чтоб решаться на такое потому только, что годы идут. Идут и идут, счастливого им пути. Думаете, не понимаю я, что не всегда буду молодой и красивой? Понимаю. Или думаете, не предлагали мне… постоянные отношения? Предлагали. Нищету плодить разум не позволяет, а приклеиться к какому богатею – гордость.       Рикардо надвинул на глаз конструкцию с увеличительными стёклами – штука самодельная, тяжёлая как сволочь, при длительном использовании зрение утомляет так, что целый день им пользоваться не хочется, но без неё с некоторыми мелкими, ювелирными соединениями не сладить.       – Ну, богатеи – валюта ненадёжная, это-то понятно. Деньги, говорят, портят людей, хотя и их отсутствие, надо сказать, тоже. Аксессуаром к тугому кошельку вас представить и сложно, для этого надо быть или наивнее, или циничнее. Как сказала ваша подруга: богач бедной красавице и звезду с неба пообещает, но только не законный брак.       Лаиса наконец нашла в складках ткани мелкий шуруп, которого ей не хватало до сборки своего блока.       – А если и пообещает, и исполнит? Один только вопрос останется – нужно ли это мне. Ну, будет у меня каждый день пропитание и крыша над головой, буду даже в золоте ходить – ой, да сколько мне того золота по пьяни чинуши разные дарили, я один только браслет сохранила – вот этот, красивый уж очень. Золото ведь тогда только цену имеет, когда его можно продать и купить себе что-то для жизни потребное. А просто так на себе носить… что в нём, в этом золоте, такого? У нас один умелец из проволоки не хуже завитушки гнул. Красивые вещи я люблю, конечно, как красоту не любить? Но ведь это на два дня, ну на неделю, а дальше не в новинку, дальше приестся. И вкусно покушать как не любить? Но каждый день так есть – так ведь и не останется, чего хотеть. Ну и смысл, ради того, чтоб манекеном под побрякушки и тряпки быть, терпеть рядом с собой нелюбимого? Даже не в том дело, что спать с ним – ну, спала и не с одним. Но это ж жизнь связать, жизнь! Видеть его постоянно, а он тебе, может, за вечер надоест до тошноты. Хошь не хошь, в его дела вникать. На других не смотреть – в любовных треугольниках все вершины несчастные… А если порознь жить – так и смысл в таком браке, будто подписали друг друга своим именем, чтоб никто другой не взял, хотя и самому не надо. Конечно, дело это обыкновенное, так если не весь Центавр живёт, то три четверти. Либо нуждой, либо богатством люди друг другом скованы, как кандалами. Но зачем мне ещё себя-то в это всё добавлять? В том и дело, что обменяться чем можешь – секс на деньги, добрый разговор на пропитание и недолгий приют – это просто, это не больно. И дальше всё, разошлись, и ничего друг другу не должны. А вот привязываться, общие тяготы нести – это труд, это серьёзный выбор, ошибёшься в человеке – сломаешь жизнь себе и ему.       Рикардо сдёрнул конструкцию и теперь массировал утомлённые веки.       – А если уговаривать какой будет, не отцепится? Скажете, не было такого? Если мужиков, из-за вас голову потерявших, меньше сотни было, то я вот этот свой жилет, пожалуй, съем.       Лаиса грустно рассмеялась.       – Было, всякое было. Было раз, долго я с одним провстречалась. Он начал, видать, ко мне привязываться, пьяные истерики пошли, раз на прежнего моего набросился, чудом как в тюрьму не угодил. Я из того города попросту сбежала, вот просто как была. Мне оно надо? Мужик терзается, а у меня – вина одна только разве, зачем слишком ласкова с ним была. От другого даже жена, представьте, приходила, говорила – согласна на вторую жену, только б в семью вернулся. Снова из города сбежала, уже два города, куда я не ходок… А, три даже, в третьем вояка один застрелить меня грозился, если жить к нему не приду. Блефовал, поди, но мало ли. Вам, наверное, кажется сейчас, что я сумасшедшая гордячка, или что вообще выдумала всё это. Но, понимаете, то, что человек любит – или думает, что любит, что любовной горячкой мучается – это не основание. Люди, если решили быть вместе, должны давать друг другу что-то кроме пищи и физического удовольствия. Они должны быть нужны друг другу не как вещь. Они должны делать друг друга лучше. Красоту свою, жар своего тела можно по чуть-чуть многим раздать – не моё оно всё, в конце концов, заслуга, так природа распорядилась. А жизнь посвятить, стремиться быть достойной – можно только ради достойного. Я центаврианка, я хочу восхищаться мужчиной, служить ему с чувством, что это служение приносит мне радость, делает мою жизнь осмысленной, а не просто удовлетворять мелкие повседневные потребности, для которых, в общем-то, любая сгодится. Не везло мне покуда на героев. Потому я и с вами здесь. Здесь по крайней мере что-то делается, что-то стоящее. Можно просто жить-выживать, пока ты не встретил возможность стать частью настоящего дела, а вот если встретил – выбрать жить-выживать уже мелко как-то. Да, могут убить – ну так убить всегда могут, и если в уличном ограблении или вот из ревности – что это, приятнее что ли? Если угодно, и проверяю себя, смогу ли, если придётся, принять смерть достойно? Смогу ли отдать жизнь за кого-то? Может быть, и не смогу. Может быть, и сверну. Потому и думаю сейчас об этих ребятах – почти дети, а такая сила, такой огонь души… Дико говорить, но ведь это счастье – встретить человека, без которого жить хуже, чем умереть с ним.       В рабочем кабинете Его Величества было светло. Светло в сравнении с большинством помещений дворца и коридорами, стоит поправиться. Это уже привычно, у основной массы обитателей глаза адаптировались. Никто не смог бы сказать, когда и как была введена такая скупость освещения, никому б не пришло и в голову задать такой вопрос, тем более вслух вспомнить – вот, раньше же наши залы и галереи сияли подобающе блеску центаврианского трона, роскошные светильники работы мастеров столь легендарных, что их слава, пожалуй, не уступала славе Великих Родов, не покрывались слоем пыли… Ну, когда – ответить не сложно. При предыдущем императоре. И почему – ответить не сложно. Если б кто ещё спросил… О по-настоящему серьёзном не спрашивают. Новый император тихонько, но упорно эту традицию отменял, распоряжаясь зажечь лишнюю лампу то в бальной зале, то в пиршественной, то в коридоре по пути своего следования в покои. Так же, как тихо и упорно менял многое… В тени многое бывает не видно. На ярком свету, что интересно, тоже.       – Что там? – он шевельнул ворох принесённых бумаг устало-брезгливо, - бюджеты, сметы, прошения… Как же они надоедливы! И ведь нельзя подписать их все одним махом, мало ли, чего они там себе затребовали! Они думают, наверное, что у меня тут этот… как его… философский камень, и я могу порождать золото силой своего желания! Губернатор Марнья… Это где вообще? Вроде бы, я распоряжался прислать мне карту поприличнее. Ненавижу все эти названия, в которых только путаться можно – Марнья, Турья… Ладно. Пошлём им… как думаешь, 50 тысяч достаточно? Уверен, они таких денег давно не видели. Пусть онемеет от счастья и в следующий раз напишет мне нескоро. Лучше не мне, а моему преемнику. Двекер… мне кажется, или они уже просили денег и у них растут аппетиты? Дуатуйя… а, эти не о деньгах. Приятное разнообразие. Просят об объединении провинций… Не, об этом я думать сейчас не хочу. Пусть ждут. Такого серьёзного решения не грех и подождать. Лет так десять… Как раз я смогу оценить, способен ли нынешний Дуатуйя на управление большей территорией. Судя по предыдущему его прошению, он на управление собой не очень-то способен. Сменить бы его… но сейчас мне об этом думать неохота. О, а это интересно. Ревнители интересов империи из Десало нижайше просят, не много не мало, о смене Сенатора… Кто там их Сенатор? Кутова? Ну да… их можно понять. Но увы, пока оставим их жалобу без удовлетворения. С Родом Кутова не стоит ссориться, они оказали много услуг Двору, сам Дуаве – исключительно почтенная, почти легендарная фигура… В конце концов, он попросту скоро умёт своей смертью. Что там, в Дорами беспорядки? И с каких это пор это должно интересовать императора? Скоро они будут писать о том, что у них сломался кондиционер или завял любимый розовый куст. Хорошо, вышлем им дополнительный отряд Гвардии. Из Сегеани, во-первых, это рядом, во-вторых, управляет Гвардией там младший Луфа, он жаждет быть полезен отечеству, и за него очень просили перед Сенатором… Вот пусть и использует возможность. Всё. Вели не беспокоить меня некоторое время, я изучаю корреспонденцию с Беты-1. Они думают, видимо, что у императора забот нет, кроме метрополии! Отпиши этим попрошайкам из Зенивы сама, Высочайшая Печать у тебя есть. Намекни им, кстати, что они не прислали подобающего дара на моё восшествие, славословие в храме Венцена, конечно, лестно, но удовлетворяет более Венцена, чем меня. И да, распорядись принести мне ещё одну лампу! Я распрощаюсь с глазами, разбирая их проклятые каракули.       Линдисти кивнула, учтиво попрощалась и вышла, непрерывно кланяясь, как подобает. О, можно не сомневаться, она б лично притащила не лампу, а мощнейший прожектор, какой только можно найти на Центавре. И направила его в тот угол, по которому она непрерывно скользила рассеянным взглядом, пока Вир перебирал бумаги и отписывал на них свои резолюции. Она никогда не смотрела на эти бумаги, на его руку – всё равно она знала, что эта рука выводит. Она не смотрела на него. Она смотрела поверх, оглядывая комнату. Особенно тот, дальний угол, потянутый неистребимой тенью. Пока она здесь, пока смотрит туда, ему за спину – оно не сможет приблизиться, не сможет прочитать. Оно едва ли может увидеть, что листов несколько больше, чем было озвучено. Конечно, потом они поймут, что провинции, которым было отказано в финансовых вливаниях – те, где находятся важные для них сейчас производственные участки. Может быть, теперь уже это не много сыграет роли, но хоть немного задержит и спутает их планы. Что бесполезность и откровенное идиотство правителей, которых хотели заменить на кого-то более молодого и толкового – на руку сейчас совсем не им. Что младший Луфа точно не тот человек, кто способен даже подавить стихийный мятеж в провинции, где начала просачиваться нежелательная и пугающая информация. Что некоторые прошения, доносы, рапорты вовсе остались без ответа, либо отвечено на них было – ею. Что есть информация, которая старательно фильтруется, не пропускается к устам, которые могут озвучить её для них – о вывозимых диверсантами бомбах, о распространяемой по планете вакцине. Пусть они всё больше уверяются, что император – безвольный, легкомысленный, недалёкий вечный мальчик, для которого государственные обязанности – досадная помеха более интересным для него делам, что он руководствуется в своих решениях либо скукой, либо извечными традициями протекционизма и кумовства, либо даже детским стремлением сделать что-то наперекор тому, как делали предыдущие императоры, но только не здравым смыслом. Пусть считают её услужливой интриганкой, которая, умело подогревая лень и инфантильность императора, пользуясь своим влиянием, подталкивает его к тем или иным решениям, продвигает какие-то свои интересы. И почему бы они ни решили, что происходящее сейчас в Неизведанных горах императорского внимания не требует – хорошо, что они решили так. Видимо, надеются справиться своими силами, оберегают свои секреты. Пусть. Они вообще никого уже здесь не считают серьёзной величиной, кроме себя. И сам император, наследник богов, солнце Империи – для них даже не их пешка, нет, досадное недоразумение, путающееся у них под ногами и играющее в верховную власть мира, который они, как считают, держат в кулаке. Однажды они понесут наказание и за это. Этот момент всё ближе. Они думают, что в совершенстве изучили поражённый ими мир, изучили и освоили все инструменты лжи, иносказаний, лести, шантажа, подкупа, предательства. Они думали переиграть центавриан на их поле. Ну, их расплата будет жестокой, если хоть один бог слышит её молитвы.       И разумеется, у неё есть доверенные люди, через которых она отправляет императорскую корреспонденцию. И разумеется, они подбираются, будто бы из её личных соображений, так, чтоб они не могли ничего перехватить. Ну, а если перехватят, если прочтут – то там, на том конце, тоже верные люди, научившиеся понимать иносказания императорских отписок. Они выстраивали эту систему долго, кропотливо, в лучших центаврианских традициях. Начали ещё при покойном императоре, когда оба играли одну роль – милых бестолковых кукол, которыми беззубо умилялся старый больной император. Глупеньких, честолюбивых и подобострастных куколок, которыми так богат Центавр. Которые могли видеть больше, чем император, делать больше, чем император. Которые научились чувствовать вечное неусыпное око, глядящее на них с ненавистью и подозрением, и научились жить так, словно так ничего и не поняли. Ёжиться в тёмных коридорах и не останавливать взгляда там, где в рисунке каменной кладки читается призрачный силуэт, слышать шаги в ночи и будто в самом деле не замечать руки, направляющей марионеток. Притворяться столь мелкими, декоративными фигурами, чтоб не удостоиться собственной нити, чтоб иметь роскошь наблюдать, выжидать, готовиться.       Линдисти пыталась угадывать порабощённых. Это было нелегко, конечно – попробуй угадай, подневольно он лжёт, что-то утаивает или наоборот, рассказывает, кому не следовало, или из осознанной, свободной корысти. Или из страха, который впитался в эти стены, как некогда впитывалась копоть свечей. Радует только, что и им понимать мотивы не всегда даётся безошибочно.       Покончив с текущей корреспонденцией, Линдисти вышла на террасу у Южного сада. При жизни покойного императора это было их с Виром любимое место, где они могли болтать о чём угодно и молчать об одном и том же. Так повелось, нигде во дворце они не могли быть уверены, что не будут услышаны. Говорить откровенно можно было на дальних прогулках, в выездах на отдых на море, где щедрое солнце не допустило бы недобрых пристальных глаз, выжгло бы их до дна черепушки. В остальное время говорить приходилось глазами, кивками головы, незаметными касаньями, иносказаниями и намёками. Это традиционный для Центавра навык, к их возрасту при дворе им владеют все.       В этот час на террасе не было никого, кроме ещё одной дворцовой традиции, которую Линдисти сменила бы немедля хотя бы из одних эстетических соображений. Господин Каваго, Величайший из Дозорных. Без малого тысячу лет тому назад, поведал Линдисти человек, несколько знакомый в молодые годы с анналами дворцовой истории, юная императрица жаловала это звание одному садовнику, своевременно заметившему приближение стаи диких птиц, собиравшихся полакомиться её любимыми ягодами, и отпугнувшему их несколькими выстрелами из рогатки. Императрица, юная разумом ещё в большей мере, чем телом, не уточняла, следует ли считать это почётным званием или должностью, и если должностью – наследственной она должна быть или выборной, и какие предполагать обязанности. Это было ниже её внимания. Но поскольку любое распоряжение члена императорской семьи имеет статус непреложного закона – во дворце появилась ещё одна штатная единица, непонятно, в сущности, чем занятая. Особо никого это не волновало – таких высоких и почётных должностей в придворной челяди было в разные времена от сотни до нескольких сотен. Был ведь ещё до того специальный слуга, отворявший по утрам окно в покоях Его Величества – именно это конкретное действие было его обязанностью, и больше он в принципе мог ничего не делать. Была служанка, подносившая императрице её любимый напиток из цветов и нектара в час полуденного отдыха, был слуга, носивший за нею на прогулках свитки избранных стихов на случай, если ей захочется их почитать, были слуги, приставленные для ухода за тем или иным любимым животным кого-то из членов императорской семьи – у некоторых животных такой слуга был даже не один. Так что на очередную причуду никто не обратил особого внимания. Большинство Великих Родов, не только правящие, гордились количеством прислуги и считали хорошим тоном путешествовать со свитой составом практически на все случаи жизни. Императоры Рода Киро, правда, навели в сонме челяди некоторый порядок, объединив многие должности, а иные и просто сократив в соответствии с требованиями времени. Но оказалось, что Величайшего из Дозорных, даром что обязанностей у него не было ровно никаких, если уж только и правда защищать сад от птиц, хотя с этим давно прекрасно справлялись ультразвуковые отпугиватели, сократить не так-то легко. То есть, может быть, и легко – но незачем. За прошедшие столетия Дозорные, в безделье слонявшиеся по дворцу и совавшие во всё свой нос, накопили такой шикарный компромат на слуг, придворных и даже некоторых министров, и продолжали это делать, что избавиться от такого кладезя уже никому не пришло бы в голову. Кавага были как будто незаметны и ничтожны, не удостаивались частых упоминаний, они просто стали непреложной частью дворцового уклада. Как светильники, ковровые дорожки, герб императорского рода на всех заслуживающих этого символа вещах. Нынешний Кавага, мерзкий старикашка с набрякшими под глазами мешками и обвисшими щеками и подбородком был, говорят, ровесником Турхана. Почему же он пережил его так надолго! Может быть, смерть просто брезгует им, как любой, кто только посмотрит на это лысеющее сморщенное убожество, вся фигура которого дышит надменностью и неприязнью? Он пережил Картажье! А ведь при нём дворцовая обслуга почти полностью сменилась раза три. На некоторых позициях вымерли целые семьи – сыновья и дочери заступали на место казнённых родителей, чтобы в свою очередь пасть жертвой дурного настроения тирана, и уступить свой пост внукам, если таковые имелись… У Каваги не было ни детей, ни внуков. Кажется, когда-то он был женат, но никто не помнил имени его жены и как ей так трагически не повезло, детей в этом браке, по-видимому, не родилось. Линдисти иногда казалось, что Кавага и человеком-то не был. Но скорее, всё дело было в том, что он умел служить. Служить подобострастно, беспринципно. И – всегда тем, у кого была настоящая власть. Он умел дёргать за ведомые ему рычаги. Они у него, благодаря семейной истории и личному немалому опыту, были. Он умел, когда надо, сказать слово, когда надо – не сказать, и чутьё у него было отменное. Вероятно, он выполнил немало грязных поручений, о которых можно было только догадываться – прятать концы в воду Кавага тоже умел образцово.       – Что ж это вам, леди Линдисти, не спится? – проскрипел он почти добродушно, сверля её маленькими въедливыми глазками, которые сейчас, при малой освещённости террасы, казались двумя чёрными провалами на лице трупа, - бессонница в ваши-то юные годы...       – Наш сиятельный император допоздна не спит, думая о судьбах отечества, не щадя своего бесценного императорского здоровья. Стыдно предаваться праздному сну, когда солнце нашей империи ещё не отправилось почивать, да приумножит Создатель его годы.       – Да приумножит, да благословит, - откликнулся эхом Кавага.       Линдисти облокотилась на резные перила и глубоко, с наслаждением вдохнула.       – Я хочу побыть здесь некоторое время – свежий воздух и созерцание красоты ночного сада полезно для восполнения сил – пока вновь не потребуюсь императору или не услышу, что он отбыл в покои. Пожалуй, распоряжусь подогреть мне джалу. Вам принести что-нибудь, Кавага?       – Чем скромный слуга заслужил такую заботу, леди Линдисти? Мне подобает, если я чего-то захочу, самому этим озаботиться.       – Кавага, не гневите небеса. Смею заверить, пожелай я вас отравить, вы были б уже мертвы. Все мы здесь – слуги Его Величества, мне ли возвышаться над вами? Не хотите – не надо, просто слуге не за сложность было б принести два бокала джалы вместо одного.       Видно, Каваге было интересно. Не только с террасы не ушёл, но и заказал себе ягодного вина, пользующегося большой популярностью у высокопоставленных слуг.       Линдисти не видела, конечно, портретов Каваги в юности, но полагала, что он и тогда был безобразен. Иногда по лицам стариков можно предположить, какими они были до того, как годы изменили их облик. Некоторые языки не то что поговаривали, а намекали, что отец Каваги был побочным братом Турхана – в этом не было ничего невозможного, Валхит был нравом не схож с сыном, его побочных детей во дворце за весь период его правления родилось не меньше сотни. Намекали также, что мать Каваги была похожа отнюдь не на родителей, а на принца Ганзера, который только лицом был в старшую императрицу, а повадками и моральным обликом точная копия императора. Во всяком случае, замуж фрейлина одной из младших императриц была выдана очень скоропостижно, и дочь у неё родилась слишком скоро… Если оба предположения верны, то Кавага ещё и плод кровосмешения. Ну, не он один в богатейшей и тёмной истории дворца…       – Давно хотела спросить вас, Кавага. Вы, как никто, знаете историю, традиции и церемониалы дворца. Говорят, у вас есть редкие издания по истории первой императорской династии – мемуары, биографические очерки, дневники, а так же что вы собрали уникальную коллекцию предметов и документов правления последних пяти императоров – письма, записки, праздничные меню, описания первых диковин, привезённых с Земли, первых визитов представителей землян во дворец… Честно говоря, меня разбирает благоговейное любопытство. Много бы дала, чтобы ознакомиться с вашей сокровищницей, если вы будете столь любезны, конечно.       – Если б я не был так стар и безобразен, леди Линдисти, я б подумал, что вы избрали меня объектом своих женских чар.       – А вы не очень-то обходительны, Кавага. Я полагаю, что вы всё же не настолько стары, чтобы утратить необходимую галантность, тем более если поверить, что вы знакомы с высочайшими её образцами.       Линдисти некоторое время задавалась вопросом, находится ли Кавага в числе порабощённых. И пришла к выводу, что нет. Его поведение не менялось сколько-нибудь значимо за последние 20 лет. Он такой от природы. Но это не значит, что он не имеет дела с теми, кто вьёт свою паутину в тени. Он ведь всегда служил тем, у кого настоящая власть.       – Видно, из способов обретения положения это последний, который вы для себя видите, леди?       – Не поняла вас?       Кавага наклонился вперёд, глядя на неё своими чёрными провалами.       – Ваши надежды на блистательное восхождение не оправдались, моя госпожа. Думаете, я не вижу, не понимаю? Я стар, я видел многое. И таких, как вы, видел немало. Вы вьётесь вокруг Их Величества подобно весеннему насекомому, однако он явно не торопится сделать вас императрицей. Если уж за все годы, что прошли с вашей помолвки, он не пожелал скрепить ваш союз… Зачем вы ему теперь, когда знатнейшие рода почтут за честь отдать своих дочерей третьими и четвёртыми жёнами, не то что первыми? Да и не только ему… Вы, конечно, ещё молоды и привлекательны, но вот репутацию-то не вернёшь. Многие видели, как до этого вы вертели хвостом перед покойным императором Моллари, да только тоже без толку. Возможно, Их Величество задумался, не использовали ли вы его в тот период, когда он был скромным помощником, чтобы стать своей во дворце? А если вспомнить, как ещё до этого ваши родные, осознав, как далеко всё зашло, аннулировали вашу затянувшуюся помолвку и пытались спасти вашу честь, но несколько женихов из порядочных родов отказались от союза с вами… Боюсь, леди, уже любому здравомыслящему человеку понятно, что плохи ваши дела.       Линдисти непроницаемо улыбалась. Прекрасно, старый дурак, что ты так думаешь. Если уж ты так думаешь, наверняка и остальные тоже. Ну, откуда им было знать, сколько усилий было приложено, чтобы отвадить всех этих проклятых женихов, чтобы выглядеть авантюристкой, пытающейся закрепиться во дворце… Хотя что там, она именно сделала всё, чтоб закрепиться. Рядом с возлюбленным, величайшим мужчиной на Центавре, которого ты, напыщенный идиот, презираешь почти открыто. Если её собственный род оказался столь безумен, чтоб уронить собственную честь, отозвав своё слово о помолвке – что ж, она откажется и от рода. И презрение мира станет сладким, когда ты рядом с Ним. Вместе служить императору и Республике, вместе теперь бороться против врага, отравляющего своим ядом сердце Родины. Старый Моллари понимал, он многому научил своих птенцов…       – Теперь я понимаю, Кавага, почему вы не женаты.       – А вы так надеялись, леди, занять пустующую нишу? Какой же ваш резон? Родовитость моя невеликая, состояние тоже скромное. Впрочем, у вас-то теперь нет и этого. К тому же, вы можете надеяться, что я скоро умру. И даже способствовать мне в этом не придётся.       – А вы очень дорожите жизнью с деньгами и милыми коллекциями, но без женщин? Что вы за центаврианин?       Кавага заёрзал, меняя положение тела в кресле.       – А что, если мне в силу возраста женский пол уже не интересен? Что мне теперь, покончить с собой со стыда и безысходности? Если уж так говорить, покойный император, упокой его Иларус в своей обители, под конец жизни тоже был куда сдержаннее, чем в юности. Или вы имеете, что возразить по этому поводу?       – Пожалуй, спишу это на то, что вы пьяны, Кавага. Не дай Создатель, услышал бы кто. Об императоре всё-таки говорите, хоть и покойном. Император – любимец богов, он до скончания дней полон мужской силы.       Нет, он не из порабощённых. Это видно по нервной, плотоядной ухмылке хотя бы. Попалась рыбка на крючок, а ещё б не попалась. В былые годы у тебя были способы затащить девчонок в постель, а сейчас они, видимо, всё реже срабатывают. Сколько б влияния ты ни унаследовал и приумножил – пока ещё можно найти влиятельных с менее отвратительными мордами. Деньги теперь твой гений-покровитель. Деньги ты получаешь чаще, чем вознаграждение иного рода. Может быть, в юности ты не сомневался, что власть заводит больше, а вот как сейчас? Когда всё более весомое воздействие нужно, чтобы купить удовольствие, которое кому-то достаётся даром? Молодое тело, к тому же, возможно, имевшее близость к императору, всё же очень большой искус. Не меньший, чем те файлы, что ты хранишь у себя и передаёшь тем, кто наблюдает из тени. Ты ведь поклоняешься власти…       – Вы совсем ещё дитя, леди Линдисти. Что вы знаете о настоящей власти, о настоящей силе. Наше время – время мелких интриг и мелких душ. Когда мужчины разучились пользоваться своим умом, а женщины своей красотой. Прежде полноводные реки переходят вброд… Вы правы, я люблю историю и сведущ в ней. У меня есть восхитительный документ – воспоминания фрейлины Умалы, прабабки Ольтиры, о которой вы, возможно, слышали, а я знал лично. Это было совсем иное время, не нынешнее. Время завоеваний и побед. Время, когда власть не была формальностью, как поминание богов. Когда схватки были высоки, а ставки жестоки…       Блаженный Золотой Век – генетическая болезнь знати, думала, улыбаясь, Линдисти. И лучшие из холуев тоже, по-видимому, ей подвержены. Видать, правду говорят, что Кавага держит на стене портрет своего вероятного деда, в нарушение всех церемониалов, кстати. Это ведь на нём окончательно загнулись мечты о беспредельном колониальном величии? О да, жить широко и мощно старик умел и других заставлял. Это ведь при нём состоялись последние громкие завоевания, в том числе и Нарн. При нём стремительно взлетали имена и падали с плеч головы. Яд и кинжал подбирали там, где не успела война, в этой чехарде выживали самые изворотливые, самые хищные – цвет… Правильные пропорции амбиций, силы, чутья были в цене, как никогда. И победители были достойно вознаграждены – новыми постами, новыми землями, новыми рынками. Ну а проигравшим – так и надо, разумеется. А потом что-то поломалось. Один принц, блестящего ума и дарований малый, умудрился погибнуть при подавлении мятежа в колонии. Ходили слухи, что обеспечили трагедию не мятежники, а свои, но заговорщики тоже были отборными, никакого компромата не вскрылось. Два других принца подвели отца ещё замечательней, поубивав друг друга на дуэли… Вообще-то в пьяной драке, но приличествует говорить – на дуэли. И ко всеобщей неожиданности на престол взошёл тот, которого в этой роли никто и представить не мог – младший, тихий, безынициативный и созерцательный Турхан…       – Умала дожила до преклонных лет, что само по себе достижение при её положении. Она пережила свою госпожу, её сына, почти пережила внука… Она знала тех, кто творил историю и тех, кто переписывал её. Я покажу вам этот документ. Возможно, это многому научит вас.       Да, столько пафоса, чтобы просто выразить решение пригласить к себе женщину для интимных целей… Впрочем, может быть, он действительно хотел бы видеть в её лице в дальнейшем перспективную ученицу, которая могла б стать равной блестящим интриганкам прошлого? Знаменитая Ольтира, дольше всех продержавшаяся при весьма властной и капризной императрице, а потом служившая проводником влияния определённых сил на молодого Турхана, которого практически воспитывала вместо матери, по всему видно, является в его восприятии лишь бледной тенью своей прабабки. Ну да, трудов-то было влиять на Турхана, который и сам был влиянию рад – будучи по натуре философом, а не правителем, а также жертвой постоянных сравнений с отцом, он всё время кого-нибудь слушал, сперва Ольтиру, потом своих жён, родственников, советников. Впрочем, сама жизнь меняла советчиков, требовала иных решений, иного блага. Время завоеваний закончилось, настало время дипломатии.       В жилище Каваги царил густой душный полумрак – казалось, темнота застоялась между предметами, годами тревожимая лишь двумя небольшими лампами. Что укрепило Линдисти в её подозрениях. В другое время она подумала бы, что это та самая безумная старческая скупость, которая заставила бы экономить воздух, если б это не было трудноисполнимо. Но теперь она была уверена – это для зловещих гостей, которых он принимает у себя. Которым даёт ключики к управлению сложным механизмом центаврианского двора. Помогает в войне за души…       Весь этот сонм мужчин и женщин различных возрастов, положения и достоинств делится на три категории – тех, на кого император может рассчитывать, тех, кто служит врагу и тех, кто не сделал своего выбора, действительно не видит происходящего или притворяется, что не видит, или ведёт свою игру, и не всегда легко понять, в чьих интересах. Наша задача – выявить мотивы, нейтрализовать игроков противника, притянуть на свою сторону неопределившихся. И при этом не выпасть из образа простаков, которых занесла сюда случайность. Непростая задача. Но кто обещал, что будет легко? Боги соединили её судьбу с судьбой великого мужа. За это можно и нужно платить.       – Моё скромное холостяцкое жилище, конечно, не очень приличествует утончённой даме…       – Кавага, в том, что вы холосты, никто, кроме вас, не виноват. Не скрою, я многое бы здесь поменяла. Слишком мрачно. Скажу без ложной скромности, я умею обустраивать быт и создавать уют для мужчины.       – Верю, леди Линдисти, верю.       Кавага опустил своё грузное тело в массивное кресло возле стола, над которым действительно висел огромный портрет покорителя Нарна, в массивной раме грубоватой, на взгляд Линдисти, работы. Кажется, рама старше портрета. Видимо, в восприятии Каваги последний император, напоминающий о волшебном Золотом Веке, заслуживал более строгой и внушительной рамы, нежели легкомысленная вязь последних столетий. Он бы ещё антикварную, времён войны с зонами, отыскал…       – Я, видите ли, старомоден, леди Линдисти, - как бы извиняясь, кивнул на портрет Дозорный, - как часто это бывает со стариками, живу прошлым. Знаю, что грешно держать портрет прежнего императора так, как подобает держать портрет нынешнего, уж хотя бы – иметь их в одном ряду… Уж простите мне эту слабость. Это ведь моя юность. Время, когда я был полон сил… И Империя была полна сил. Нам, старикам, тяжело смотреть в реальность. Особенно когда она уже принесла столько боли.       Очаровательное паясничанье, конечно.       – Ну, зная ваше увлечение историей, это и не странно. Но не торопитесь ли вы объявлять нашу обожаемую Республику дряхлой? Возможно, те времена вам нравятся ровно потому, что вы были юны, и всё виделось в более ярких красках. Но ведь каждая эпоха что-то приносит. При императоре Турхане мы достигли значительных дипломатических высот. Все расы вселенной уважали центавриан, без нашего одобрения не происходило никаких важных решений, центавриан приглашали посредниками в весьма сложных, судьбоносных переговорах. Центарин надолго стал дипломатическим языком вселенной…       – Чтобы его вытеснил земной.       – Земной язык много проще, можно ли осуждать иномирцев за стремление к простоте? Они не такие, как мы, по самой своей природе. И согласитесь, мы сами немало способствовали возвышению землян. Где бы они были, если б не мы? И хочу заметить, они помнят добро. До сих пор Земля избегает ссоры с нами, а то и напрямую ищет нашего одобрения. Эпоха Турхана продемонстрировала, что Центавр многого способен добиться не грубой силой, а умом, наукой влиять. Разве это не правильней, не больше свойственно нам? Что же касаемо императора Моллари…       – Вы ещё Картажье пропустили, - язвительно хмыкнул Кавага, извлекая из ящика стола бутылку чего-то явно покрепче ягодного вина, - время безумных авантюр, ввергших наше отечество в положение куда позорнее и бедственнее, чем было до того. Чего ж у вас такое удивлённое лицо, милая леди? Вы, верно, считали, что я выживший из ума старик, искренне верящий, что у нас всё хорошо и один правитель лучше другого, или же, если и думаю не так – никогда не решусь озвучить то, что думаю? Как я и сказал, вы дитя. Не отличаете, что и когда можно, видите чёрное и белое. Император Котто, да удлинят боги дни его благоденствия – не тот человек, чтоб хватать убогого старика за осуждающие речи в адрес мёртвых императоров. А о ныне живущем я ничего дурного и не сказал. И не скажу. Нечего мне о нём сказать. Он только взошёл на престол… И я верю, что в тяжёлую годину – которая что-то уже слишком долго длится у нас – боги послали его для того, чтоб он спас, сберёг нашу родину, исправив ошибки предшественников, приумножив то полезное, что после них осталось… Народ имеет то правительство, которого заслуживает, леди. Видно, мы заслужили императоров, сменяющих друг друга как один рок над нашей родиной сменял другой, оставляющих горечь и не оставляющих потомства. Но рассвет всегда сменяет тягостный мрак. Верю, что император Котто станет нашим рассветом, не зря же судьба возвысила его…       Да полно оправдываться, улыбалась Линдисти. Все уже поняли, какой ты лояльный. Да изложить свои взгляды хочется, с языка так и рвётся, а слушателей нынче не очень много. И действительно понимаешь, что Вир не тот человек, чтоб обращать внимание на такие мелочи, как твоё мнение о нём. Да и Моллари мало заботило, что о нём говорят между собой. Посерьёзней проблемы были.       – В таком случае перестаньте скорбеть о былом, Кавага. Что было, то прошло, как бы тяжело оно ни было – Центавр вышел из этого, выдержал, и ещё поднимется и возвеличится. Испытания даны нам, чтоб проверить нашу силу. Вы видели многое – вы знаете, что всё проходит. Не только слава, но и бесславие.       Кавага играл тёмной жидкостью в нижней трети бокала с тем глубокомысленно-серьёзным видом пьяного, который всегда веселил Линдисти и показывал, что собеседник в достаточно удобном состоянии. Она присела рядом на подлокотник кресла – столь широкий, что спокойно принял бы и даму менее скромной комплекции.       – Быть главой государства – тяжёлая ноша, леди Линдисти. И я всегда верил, что мироздание не возлагает её на недостойных. Не многие могут представить, как это – быть сердцем Империи. Империи! Тому, кто молод, не понять… Сколько нагрузок несёт наше сердце, какие выносит удары, как подтачивают его скорби и разочарования. Каково же сердцу целого огромного и великого мира? Сердце нужно поддерживать. Да, поддерживать. Быть опорой, верным исполнителем, источником доброго совета. Каково сердцу без малого сердца, или малому без большого? Немыслимо. Конец жизни. Как вы считаете, милая леди, император – большое или малое сердце?       – Думаю, большое. Как же император – мог бы быть чем-то малым? Ведь император заботится обо всей огромной империи, как большое сердце снабжает кровью весь организм. С другой стороны… болезни малого сердца опаснее для организма…       – В верном направлении мыслите, дитя. Император – большое сердце, без устали трудится для всего нашего огромного организма, и здравие императора – это наше здравие, несомненно… А двор – императрицы, Советники, каждый, кто находится подле, составляя повседневность государя – это малое сердце. Его поддержка. И паралич малого сердца – смертелен… Три наши сердца работали на износ, потому что не имели достойной поддержки малого сердца. Так могу ли я винить большое сердце за то, что оно надорвалось? Нам нужно понять наш грех и исправиться. Понимаете?       Как же не понимать, старая ты сволочь. Ты видишь нового императора таким же безвольным и поддающимся влиянию, как Турхан в начале своего правления, слушавший кого угодно, кроме как своего разума. Понемногу, несомненно, и ты влиял, но достаточно опосредованно. Ольтира тебя ценила, но больше ценила себя. Она была сильным игроком, за то ты её и уважаешь. А потом были и другие игроки, и кого-то ты, конечно, мог вывести из игры, а кто-то был тебе не по зубам. И конечно, ты тоже ошибался в ставках… Интересно, имел ли ты отношение к неожиданной смерти малолетнего наследника? Слухи такого не говорят. Но ты определённо знаешь точный ответ, что произошло тогда. На кого ты ставил потом – на Киро или Картажье? Доводы есть в пользу обоих вариантов… Но вот на Картажье влиять по итогам не получилось. Мальчик, сперва смотревший в рот тем, кто его поддержал и возвёл на трон, потом разочаровал… и тебе ещё повезло. Других – смертельно. В самом буквальном смысле. Как могло выглядеть малое сердце этого радетеля о великом отечестве, пролившего за краткий срок столько крови, сколько Центавр за последнее столетие не терял ни на одной войне? Ты всегда служил тем, у кого настоящая власть. Но тогда даже ты служил тому, чтоб просто выжить.       – Налейте и мне, Кавага. Раз уж вы решили всё же вспомнить о галантности. И я рада всё же слышать в ваших речах нотку оптимизма. Я люблю Центавр и верю, что увижу его великим. Вы скажете, что это наивность юности – ну так вот, юность пришла учиться у старости, как вложить свой скромный вклад в величие, которое, несомненно, будет. Разве не для того вы привели меня, чтобы научить, что есть достойное малое сердце?       О да, всё было б так, если б сейчас ты не служил тем, у кого настоящая власть. Тем, кто наблюдает из тени… Вряд ли сейчас – как намекнул старик Моллари, они не любят того, что связано с половой жизнью. И присутствуют в таких случаях по необходимости. Уж точно не будут шпионить за флиртующими придворными или совокупляющимися девочками на побегушках, вечными невестами, каковой считают её.       – Охотно, леди, охотно.       – Не сомневайтесь, глупое дитя Линдисти умеет быть благодарной за уроки мудрости. Да, я не считаю, что моя карта отыграна. Я не держалась бы за сомнительное предприятие. Уж позвольте мне такое самомнение. Я давно могла неплохо устроиться. Но я хочу играть по-крупному – а иначе не стоило рождаться на Центавре.       Сморщенная, как сухофрукт, рука старика скользнула по её щеке.       – Что ж, леди, многое у вас для этого есть, а ум – дело наживное. И менее красивые женщины достигали успеха при дворе… Нам потребуется немало уроков, конечно. Но если вы будете прилежной ученицей – император будет есть с вашей руки, весь мир будет лежать у ваших ног.       Как же ты презираешь его, старый ублюдок. Ещё больше, чем презирал несчастного Моллари. Если б ты был достаточно откровенен, чтоб рассказать об этом презрении, о своей преданности своим истинным господам… О том, каковы их планы, что они пообещали тебе. Но для этой большой игры Линдисти тебе не нужна. Где же может быть твой сейф? Логика первым делом говорит – за этим огромным портретом. Да, это глуповато… Но впрочем, ты вполне сторонник простых решений. Ты ведь старомоден, ценитель традиций.       Руки Каваги уже вовсю скользили по гибкому стану, и Линдисти изящно соскользнула на колени к старику.       – Мне показалось, вы любите нашу Республику за то, что она не желает стареть. Любите тогда, когда она дерзает, стремится, идёт твёрдым шагом, а не предаётся философской созерцательности. Так почему же вы позволяете стареть себе?       – Как и Республика, я жду достойных, леди. Не разочаруйте меня. Я этого очень не люблю.       Линдисти обвила руками его шею, изгибаясь под его всё более откровенными ласками, а потом выпустила из браслета тонкое лезвие прямо в крупную вену на шее старика.       Ох, кто бы мог подумать, что это будет так просто. Непобедимый и вечный остывает в кресле, успев издать только короткий булькающий хрип. Для такого, как ты, естественно умереть, захлебнувшись кровью. Наконец, для справедливости, собственной.       Так. Теперь разорвать платье здесь и здесь – потом на это может просто не хватить времени. Бедная девушка, всего лишь хотевшая послушать о старых временах, убила старика, пытавшегося её изнасиловать – в это поверит только ребёнок, но официальное объяснение должно быть. За неофициальными тоже дело не станет, хотя большинство умов придумает эти объяснения за неё… Линдисти забралась на стол, ругаясь на выпивку, всё же подточившую ей координацию движений – пить, правильно говорят мудрые люди, надо чаще, чтоб не плыла так голова с непривычки. Руки, однако же, уверенно зашарили по раме, по окружающим стол книжным полкам. Местоположение рычага, имея некоторый опыт, угадать тоже не трудно…       Хвала богам! Вот оно. Среди прочего барахла информкристаллы были даже не особо хорошо спрятаны. Видно, воров самоуверенный старик совсем не боялся. Знать бы ещё, которые нужны… Впрочем, места в декольте хватит для всех. Вовсе не пышные формы – счастье девушки, а запас для более ценных вещей.       И в этот момент её тело пронзила острая, дикая боль. Она вскрикнула и покачнулась, только тот же кинжал, вошедший ей в поясницу и упершийся остриём в кожу под грудью – она ясно чувствовала это, и это ощущение было отвратительно – не дал ей упасть. Держась одной рукой за раму, а другой сжимая розовый информкристалл, она обернулась. Она впервые видела дракха так близко. И наверное, её ужас был таким, каким должен быть у того, кто вообще не знает и не подозревает… Пусть этот ужас убедит его, боги, пусть!       – Кто тебя послал, ничтожная дрянь?       Этот голос бурлит где-то вокруг головы, как внутри бурлит кровь, заполняющая её живот, как вино заполняет бокал.       – Что ты такое?! Боги, что ты такое?       – Ты ведь могла просто опоить его. Ты его убила. На что ты надеялась? Уйти живой?       – Кто… ты… такой…       Дракх протянул раскрытую ладонь.       – Мёртвым эта информация не нужна. Отдавай кристалл.       – Тогда и тебя… не касается… что за счёты у меня… какой бы ад ни породил тебя…       Пусть думает, что просчитался, обнаружив себя. Что это обычные дворцовые интриги. Мало, что ли, тех, кому мог мешать Кавага? Может быть, и настолько, чтоб убить. Он слишком зажился. Впрочем, что ему, разве она рассказала бы уже кому-то? Но пусть он поверит, боги, пусть поверит… Пусть у Вира будет ещё хоть сколько-то времени…       Кинжал дракха начал проворачиваться.       – Отдавай кристалл.       Значит, на нём что-то ценное для тебя? Что ж… Линдисти сделала единственное, что могла – проглотила кристалл. Возможно, это бесполезно, он вспорет её ещё трепыхающееся тело, разве ему за труд… Но пусть у него, мрази, будут ещё хотя бы какие-то сложности.       Но повернулось иначе. Кинжал выскользнул из тела, и дракх растворился в тени, словно был всего лишь бредом умирающего сознания. За распахнувшейся дверью стоял Вир.       Точкой сбора на сей раз было на удивление не экстремальное место – дом одного из агентов, пригород Теруссы, нарядные садики и приятно нелюбопытные соседи. Что они подумали о наплыве такого неожиданного странного сброда – остаётся невыясненным, может, они решили, что это дальние родственники господина Гратини, может быть, господин Гратини загодя сочинил какую-то подобающую легенду… Рикардо, например, и сам бы что-нибудь охотно сочинил, но сейчас его воображение больше всего будоражила возбуждающая перспектива горячей ванны, полноценного обеда и наконец масштабного и обстоятельного совещания.       Жена господина Гратини скользнула по одеянию Лаисы неодобрительным взглядом, но не сказала ничего – она считала своим долгом подчиняться решениям мужа. Андо усмехнулся – кажется, заодно она приняла и их с Дэвидом за Лаисиных коллег… Впрочем, его это как-то мало беспокоило.       Господин Гратини, даром что начальник городской полиции, имел настолько мирный и беззащитный вид, что в нём, наверное, в последнюю очередь можно было заподозрить агента. А между тем, именно его агентурная сеть простиралась на пределы трёх провинций вокруг и работала совершенно без накладок – единственный раз, когда на них вышел соглядатай, его устранили настолько быстро, технично и бесшумно, что могло показаться, что его не существовало вовсе. Именно Гратини и его люди разработали систему позывных, явок и паролей, которую в итоге переняли остальные. Он долго с чувством пожимал руку Рикардо:       – То, что вы собрались сделать, любой бы назвал невозможным… А между тем вы это почти сделали.       – Мы не смогли бы этого сделать без вас. Нас всего два десятка на весь огромный Центавр… было, было совсем недавно два десятка… мы почти без связи, если б не ваша своевременная помощь, хотя бы просто с перемещением на дальние расстояния… Без вас мы могли бы, положим, найти точные координаты, а вот подобраться ближе пяти километров к периметру… Не говоря уж о том, чтоб перевозить эти бомбы через четверть континента! Это ведь даже в случае нашего полного и безоговорочного успеха – только на собственном горбу, «Асторини» тоже не может шнырять там и тут и не примелькаться… Я снимаю шляпу, Гратини. Как вам это удаётся, под носом у дракхов и так, что они этого не видят?       Мягкие ладони Гратини меж тем подталкивали его к накрытому вышитой скатертью столу.       – Ну, у нас тут большой опыт… Закулисной возни… Дракхи, может, и наследники Теней и всё такое, и технологии у них страшнее наших, и сверхспособности всякие… А в навыках шпионажа им центавриан нипочём не догнать. Дракхи все эти годы действовали тайно, чужими руками, это их и погубило. Чужие руки – они всё равно чужие. У нас есть связи везде… Потому что Центавр – это вообще одна большая связь. Кто-то кому-то родственник, хотя бы дальний, кто-то кому-то должен, кто-то по давней дружбе сольёт информацию, кто-то в обмен на компрометирующие файлы проведёт куда нужно… У нас так делалось веками, а они всё же пришельцы здесь, они не знают наших традиций. Они думали, что поняли наш характер, сумели сыграть на его основных чертах… Ну, всё не бывает так просто, как им бы хотелось. Не с Центавром. К тому же, не сказать, чтоб они именно не видели… Просто они не совсем понимают, что именно они видят…       Милиас в беседе участия практически не принимал – он настраивал аппаратуру. У него наконец пошёл хороший сигнал, и он весь ушёл в работу. Андо уполз принимать ванну, в сопровождении Уильяма – он всё ещё немного хромал, и Уильям при каждом удобном случае носился вокруг него, как курица вокруг цыплёнка. Госпожа Диана Гратини выносила блюда, Лаиса вызвалась ей помочь – вызвала новую порцию недовольных гримас, но прямого отказа не встретила. Дети, сколько мать на них ни шикала, облепили Дэвида и зачарованно трогали пальчиками его рожки – инопланетян они, ясное дело, не видели в своей жизни никогда.       Над столом была развёрнута голограмма с картой – ужину совершенно не помеха. Может, и подождало б оно… а может, и не подождало. Обменяться информацией и сделать первые намётки на дальнейшее хотелось как можно скорее.       – На самом деле, у нас мало времени. Нам удалось дезинформировать дракхов, послав от имени тех соглядатаев, которых они отправляли проверить бомбы, сообщения, что всё в порядке. Но когда они обнаружат, что самих соглядатаев больше нет как факта… Нет, ну некоторые живы, но со стёртой памятью заброшены в глухомань… Надо уже сейчас заботиться об эвакуации, либо мы её проведём в ближайшие пять дней, либо не проведём вовсе. Я связался с агентами Дормани, они ищут корабль, но пока безуспешно… Но есть вариант. Он, правда, под очень большим вопросом. Агентам Дормани удалось выкрасть пару этих новых двигателей дракхов…       Рикардо поперхнулся джалой.       – Что?! Есть что-то, чего им в принципе не удаётся?       Гратини захлопал светлыми безмятежными глазами.       – А что в этом сложного? У Дормани брат – инженер на этом заводе… Так вот. Если эти двигатели поставить на «Асторини»… Конечно, нет никаких гарантий, что их удастся синхронизировать… Но в случае удачи мы лишим их преимущества в скорости.       – Тогда уж украдите и какое-нибудь оружие, - пробурчал Винтари, - «Асторини» практически беззащитна.       – Кроме того – думаю, вы понимаете, бомбы с северного полушария нерационально транспортировать тоже на склад у Каро, далеко и рискованно. Необходимо создать второй склад. По-хорошему, складов должно быть минимум четыре, но такое рассредоточение наших сил тоже несёт определённые риски… Подготовленной армии у нас всё-таки, увы, нет. Максимум, на что мы можем рассчитывать – это на несколько дивизий Ларю… Сегодня вечером я жду доклада о ситуации на Золотом континенте, тогда и определимся с дальнейшими действиями.       Как ворчала Ада, на вашей Приме ничего не поймёшь сразу ясно, для начала – сколько тут континентов. Большинство энциклопедий называют два – главный, Сентра, самый большой и заселённый, где находится и столица, и второй, который официально именуется Северным, а неофициально так и зовут континентом Зон, даром что народа, давшего ему название, тысячи лет как нет. Соединены они между собой узким перешейком с довольно дрянной автодорогой, а раньше таких перешейков было множество, они сшивали между собой два гигантских клочка суши, и по ним и приходили со своими регулярными набегами зоны. Уничтожены эти перешейки были много позже того, когда это могло здорово облегчить жизнь центаврианам, и это было не единственное последствие катаклизма 600 лет назад. Когда какая-то светлая голова не рассчитала со взрывными работами на том самом Золотом континенте, и радостно хлынувший через более не существующую каменную преграду океан уменьшил Золотой континент на ту площадь, весьма немалую, которая была ниже его уровня, превратив по сути в цепь островов, хоть и довольно крупных. Так что вроде бы это, конечно, континент… Но и опустившийся в результате сейсмических перетряхиваний тысячи лет назад Арелиум был когда-то континентом, чего старое поминать.       Со стороны Милиасова угла раздался торжествующий вопль – похоже, ему наконец удалось добраться в святая святых.       – Так, я нашёл данные о их кораблях, размещении и… Упс. Вы всё задавались вопросом, чем таким заняты дракхи, что до сих пор до нас не добрались? У них тут и правда проблемы посерьёзнее. Ещё немного такими темпами, и им станет не на чем летать. Теперь понятно, что за странная активность вокруг этих гор… В общем, дело, видимо, было так. Примерно через пару недель после нашей высадки очередной дракхианский корабль-разведчик вернулся с разведки всё с того же направления, обычным порядком прошёл защитные кордоны Центавра – они при этом приветственными речами не обмениваются, просто послали код, как подобает – и… исчез. Правда, не сразу. Беспрепятственно пролетел над дракхианской базой и расстрелял с воздуха десять новеньких, потом и кровью этих лет выстраданных кораблей. Уничтожить не уничтожил, но повредил значительно. После чего скрылся в горах и теперь вот исчез. То есть – перестал определяться их радарами. Не знаю, правильно ли я понял, что в их системах есть возможность какого-то сброса… То есть, вот у них карта, все их корабли на этой карте как на ладони, каждый по своему коду в единой системе, и новые, и старые. С соответствующими метками, какие выведены из строя, какие на ладан дышат… Что я понял совершенно точно, как и вы, думаю, поняли, как до этого поняли дракхи – корабль самым непостижимым и наглым образом захвачен. Теперь корабли дракхов – старые, новые подставлять под удар им, видимо, больше не хочется – и подконтрольные корабли центавриан блокируют этих вторженцев, не смея куда-то отвернуться от проклятых гор. Найти-то не могут. Корабль для них «невидимка», чисто физическая видимость там… Помните, я рассказывал, не очень подробно, раз нам туда оказалось не надо. Наверное, дракхи там ориентироваться способны, но предпочли б этого не делать, а вот захватчики, похоже, как рыба в воде. Судя по тому, что выныривают то там, то там, регулярно нанося противнику больше урона, чем он им. В общем, кое-кто нашёл способ занять очень значительные дракхианские силы надолго.       Рикардо выскочил из-за стола.       – Что-о?! Дай гляну… Я своими глазами должен это увидеть… Чтоб я сдох, а! Шерида-ан! Я знал, что он готовит второй десант для отвлекающего манёвра, но это… это…       – На данный момент, кроме тех десяти, выведены из строя и находятся в починке ещё два, три получили лёгкие повреждения. Диверсантам, правда, тоже нанесён ущерб, его оценить по понятным причинам сложнее, но боеспособность они сохранили… Эх, если б сюда сейчас взвод «Белых звёзд»!       – Нельзя. Излишне говорить, против них выведут весь наличный центаврианский флот с чувством формальной правоты. И уже он будет отвлекать нас, пока дракхи сматывают удочки. Мы можем успешно работать не только потому, что они там отвлекают внимание на себя, но и потому, что дракхи думают, что это одиночный отряд. Что все их проблемы – там, в Неизведанных горах.       – Да понимаю…       Диана Гратини так и стояла замерев, прикрывая ладонью приоткрытый в изумлении рот. Она была способна оценить происходящее – сейчас она стала обладателем сведений, которых за пределами этого дома нет ни у кого во всём регионе, да и на большей части планеты. Центавриане хорошо умеют понимать, что если что-то никак не комментируют официально, словно ничего и не происходит – значит, это что-то действительно чудовищное. И это обсуждают, кто шёпотом, кто вслух, строят теории одна фантастичнее другой. Что говорить, разве может с Неизведанными горами что хорошее быть связано.       Центавриане чтут свою историю и традиции, но это не мешало им иногда неоднократно переименовывать те или иные топонимы в честь более славного правящего рода или нового, более чтимого бога. Но Неизведанные горы с поры первого знакомства с ними сохранили то же название, и неудивительно – хотя теперь они, наверное, скорее не Неизведанные, а Не-вызывающие-желания-изведывать-дальше. Те смельчаки, что всё же туда сунулись, не нашли ничего стоящего риска и дискомфорта. Вечная мгла – то из-за поднимаемой ветрами, крайне неудачно рождаемыми зловредной системой ущелий, мелкой мерзкой пыли, то из-за каких-то испарений. Много мягких пород, постоянно раскрашиваемых ветрами и дождями, много расселин, откуда сочится из недр земных что-то тоже для глаз и кожи неприятное. И много хищных зверей, которые здесь, куда деятельные двуногие носа особо не суют, нашли себе безопасное логово. Хуже места, пожалуй, на всём Центавре не найдёшь. То есть, для взбунтовавшегося дракхианского корабля самое подходящее. Непросто им будет выкурить оттуда наглецов, даже им непросто. Впрочем, самим-то наглецам там, интересно, каково…       – Кто там может быть-то, из наших знакомцев? Наверняка Тжи’Тен и Ше’Лан, не зря же они на том совещании тоже были… Говорить Амине или нет? Наверное, не говорить. Мы ж не знаем наверняка. Разволнуем только.       – Она рейнджер, она должна понимать такие вещи.       – Но это ж не значит, что не волнуется.       Вернулись из ванны Андо и Уильям. Следующим, после недолгих препирательств, отправили Дэвида. Дети, уныло вздохнув, наконец вынуждены были подчиниться распоряжению матери отправляться в свои комнаты. Зато там, впрочем, можно без помех обсудить впечатления…       – Мы явно срываем им все графики, - продолжал, с ноткой удовольствия в голосе, Милиас, - они планировали старт через десять дней…       Рикардо, включив запись открытых Милиасом страниц, вернулся к столу.       – Интересное это ощущение – узнать дату несостоявшегося конца света. А там сказано, куда они собирались отправляться, наконец? Я этой интригой как-то уже истомился.       – Сказано… Так, я сейчас открою полную информацию, сами посмотрите, но это потребует времени. Сигнал тут хороший, но при каждом переключении необходимо запускать всё те же пять шагов для обеспечения своего инкогнито. Если не хотим, чтоб дом через пять минут окружили ребята с пушками.       – Если угодно моё мнение, - снова подал голос Гратини, - сейчас необходимо решить вопрос, можем ли мы позволить себе отвлечься на их базы. Момент соблазнительно удачный, но ведь это может оказаться гибельной иллюзией.       – Вы имеете в виду, уничтожить оставшиеся корабли? – в интонации Андо слышалось сдержанное воодушевление. Впрочем, тут его за тягу к разрушениям осудить сложно.       – Или хотя бы повредить, - кивнул Винтари, - хотя бы попытаться. Уж сколько говорилось, что без возможности быстро свалить с планеты им что-то взрывать уже расхочется. Момент удобный, да, они значительную часть сил оттянули к горам, но это не значит, что к удару в тыл они совсем не готовы. Судя по тому, что обрисовали Дормани и Тери, персонал там отборный. Дракхи, остраженные, местная всякая сволота…       – Это не такая большая проблема, если вспомнить, что у нас есть телепаты, верно? В том числе очень сильные телепаты. Если выключить дракхов и остраженных, срубить, так сказать, голову, можно избежать лишних жертв, с рядовым персоналом мы уж как-то договоримся?       – А я вот думаю, - возразила Лаиса, - что, не имея связи с тем кораблём, не зная, рассчитывают ли они на то, что вы воспользуетесь возможностью для смелой диверсии, или наоборот, не будете отвлекать дракхов… так ведь можно и медвежью услугу оказать. Мы нашли не все бомбы, и не для того ли они там столь феерично рискуют, чтоб мы спокойно доделали дело?       – Что ж, всё готово. Ох, Великий Создатель! Думаю, тут нужен кто-то, кто лучше, чем я, разбирается в этих самых… характеристиках звёзд и звёздных систем. Не может же это быть от неполноценной дешифровки данных…       – Можно сказать, что я разбираюсь, - Рикардо снова направился к столу Милиаса, - что-то и из наших пилотных скромных курсов в голове остаётся, а так у учителя Аана кто угодно разбираться начнёт. Ух, как он нас гонял-то. …Святая Мадонна! Ну и как это понимать?       – Вот и мне, зет Рикардо, интересно, как это понимать!       Волей-неволей потянулись к источнику громких недоумений все, включая супругов Гратини.       – И что же это там такое, чтоб впечатлить аж наследников Теней?       – Портал в другое пространство?       – Новые союзники?       – Это планета. Но… необычная планета.       Рикардо вчитывался через плечо, и глаза его округлялись.       – Хоть как, но либо дракхи все разом с ума посходили, это, конечно, если изначально их душевно здоровыми считать… либо тот самый пример, когда вселенная находит, чем нас удивить и всё такое. Как понять – мыслящая, но не обитаемая? Кто ж там мыслит-то тогда?       Милиас растерянно и потрясённо развёл руками, озвучивая то, что по итогам сопоставления всех означенных здесь характеристик только и можно было сказать.       – Сама планета, зет Рикардо. Она живая, разумная. Не просто мыслящая… творящая. Творящая по мысли. Воплощающая идеи. Способная создать что угодно. Первичный океан, способный родить практически… всё.       – Это как «Солярис» у Лема, что ли? – вытянул шею Винтари.       – К стыду моему, не читал, - хором ответили Рикардо и Милиас.       Диана Гратини бросила на мужа сострадательный взгляд – с каким невежественным сбродом ему приходится иметь дело. Сама она, будучи подобающе для своего круга образованной, читала не только ту иномирную литературу, которая была переведена на центаврианский. Конечно, это не слишком помогало ей сейчас понять что-то в столбце сухих научных терминов и цифр, но всё же она смотрела. Невозможно, столкнувшись с чем-то столь значительным, не смотреть на это.       – Если дракхи получат такую планету… Я вот лично даже представлять не хочу, чего они там насоздают.       – Им не просто нельзя дать возможность стартовать так, как ни задумали… Им нельзя позволить покинуть этот сектор.       – Иными словами – уничтожить, - сверкнул глазами Андо.       – Вот в чём в чём, а в этом, парень, тебе тут никто возражать не станет. И одного дракха для такой планеты излишне много.