Венок Альянса

      – Вот она.       Полноцветный экран работал на удивление хорошо – что служило некой компенсацией того, что основной не работал вообще, видимо, решил, что с него в этой жизни хватит.       – Красивая… Немного похожа на Землю, только, кажется, меньше… И континенты, конечно, другие…       Сканеры «Асторини» ничего, кроме визуальной оценки, пока выдавать не изволили, но данные передавали с «Белой звезды»-12, сопроводившей их к названным координатам – потому хотя бы, что ближайшие к этим координатам гиперпространственные ворота в шести сутках лёту, а «Белые звёзды» сами открывают выход из гиперпространства. Хоть и не понимали, какая срочность дряхлому и перегруженному кораблю лететь туда именно сейчас, да и сам Клайса не вполне это понимал, просто подчинялся последней воле Рикардо.       – Планета земного типа, хоть и в три раза меньше радиусом, кислородная атмосфера, сейчас идёт обработка запроса по формам жизни. Однако определённо, высших форм жизни, подобных человеку, не обнаружено. Как и никаких техногенных… Что же заинтересовало их здесь тогда?       – Ну, так может быть, они не подобные…       Лица Винтари и Крисанто, сменивших ушедших отдыхать Тжи’Тена и Табер (на подхвате также был Андо, потому как на них двоих получалось максимум три действующие руки), по мере поступления данных становились всё более серьёзными и сосредоточенными.       – Пока что зафиксированная аномалия – очень мощное… поле…       – Какое поле? – вздрогнул Клайса, к прибытию отпущенный Далвой в рубку под обещание сидеть в своём кресле и глодать сердечные пилюли.       – Ментальное, сэр. Погодите… что-то происходит! Связь с «Белой звездой» теряется…       Это видели уже все. Помехи, оборвавшие связь с кораблём-спутником, странным образом не влияли на обычно нервное до малейшего воздействия устройство, и сейчас на нём яркое голубоватое сияние, одевавшее планету, разрасталось, становилось всё интенсивнее, выпускало сполохи, словно цветок раскрывал венчик… А потом двинулось к ним. Или наоборот, притянуло к себе корабль? Сияние жило. Пульсировало… Сияние смотрело на них с экрана, этот взгляд был слишком ощутимым и несомненным, чтоб это можно было списать на разыгравшееся невовремя воображение. А потом начало концентрироваться в человеческую фигуру. Прямо в космическом вакууме перед ними возник образ рослого темнокожего мужчины. Мужчина улыбался, в его глазах просвечивали звёзды.       – Я узнал вас, - очнувшийся первым Андо сделал шаг вперёд, - вы – Джейсон Айронхарт. Я читал файл о вас. В результате эксперимента Пси-Корпуса ваши пси-способности резко возросли до невиданных высот. Вы ушли, чтобы они не были использованы во зло. С тех пор никто ничего не знал о вашей дальнейшей судьбе, вы считались пропавшим без вести…       Голос зазвучал не из аппаратов связи, а прямо в рубке. А может быть – в голове у каждого из присутствующих, потому что просто сказать, что был он вокруг, отражался от стен и заполнял собой всё пространство наравне с воздухом, было б мелко и недостаточно.       – И не должны были знать. Хотя Пси-Корпуса больше нет, желающих использовать что и кого угодно ради достижения власти всегда хватало.       – Вы знаете…?       Видение кивнуло.       – Всё это время, когда меня никто не видел и не слышал, я – видел и слышал… Не всё. Но многое. И многое я слышу, читаю сейчас в вас. Ненамеренно… просто ваши мысли открыты и ясны для меня так же, как малейший атом в ваших телах и в каркасах ваших кораблей. Мои силы… огромны. Гораздо больше, чем способен вместить человеческий разум. Именно поэтому я решил удалиться за пределы освоенного космоса.       – И здесь вы… заняли эту планету?       – Нет. Я стал планетой.       Клайса мелко потряс головой, видно, полагая ещё, что смотрит фантастический сон или галлюцинацию. Не так ли трясли головами и дракхи, обнаружив это? И как же они надеялись захватить того, кто способен на подобное? Рассчитывали, что уж с мощнейшим флотом, стоившим жизни целому миру, они это сумеют?       Винтари искоса наблюдал за Андо. Ему было почему-то очень интересно, о чём думает, что чувствует сейчас юный телепат. Столкнувшись с силой, превышающей его собственную… Как бы то ни было – он закован в смертное, несовершенное человеческое тело. Каково обнаружить, что ты – не абсолют?       – Я подумал, что если уж стал равен по силам богам – я должен заняться сотворением. Я выбрал это место, найдя это молодое светило подходящим, найдя тут подходящую орбиту… Это был долгий, непростой, но чрезвычайно приятный труд. Если б вы знали, какие песни скрыты в формулах кристаллов и токе соков по травам и ветвям! Это прекраснее во сто крат всех песен, что когда-либо звучали для человеческих ушей. Мне интересно было не только повторить то, что я видел на Земле или на других планетах, но и попробовать создать что-то, чего там не было… Горы выросли и моря разлились по моему слову, невиданные цветы распустились оттого, что я захотел, чтобы они были… Но торжество творящей мысли ещё не наступило. Я создавал это не для того, чтоб наслаждаться плодами в одиночестве. И не для того, чтоб творить в одиночестве. Я всё здесь знаю и всем обладаю, но у меня нет глаз, которыми я мог бы созерцать рассветы и закаты, нет ушей, которые могли бы слушать птичье пение, нет ладоней, которые могли бы согреть распускающийся цветок… я не могу наслаждаться всем этим так, как наслаждаются люди, моё наслаждение другого порядка. Мне нужны живые сердца, полные прекрасных желаний, огня мечты, нужны те, кто мог бы насладиться этими плодами. Мой мир – для совместного творчества… Но только чистого, созидательного.       – Да уж, определённо не для дракхов…       Мужчина кивнул.       – Вероятно, вы скажете – я не должен был отпускать их разведчики живыми… Но я не желал убивать, я никого больше не желал убивать. Я думал, что может быть, дети Теней тоже захотят забыть войну и создать для себя другую жизнь… Что дети Теней и дети Ворлона смогут протянуть друг другу руки здесь. Я чувствовал черноту и воинственность их мыслей, когда они были здесь, но я надеялся, что они станут другими, когда будут знать, что им ни от кого больше не нужно прятаться и защищаться, когда получат свой новый дом… Как жаль, что я ошибся.       Винтари подавил усмешку. Странная наивность для новоиспечённого, но всё же бога… Или как раз для бога – нормальная?       – Если они собирались, отбывая, убить миллионы невинных жизней – наверное, едва ли их творение было бы чистым… Но больше они не причинят вам вреда.       – Я могу защитить свой мир. Но мне хотелось бы, чтоб мне не пришлось этого делать. Я надеюсь, в эти края никогда не придёт война. Этот светлый новорожденный мир должен быть пристанищем, сбывшейся мечтой, а не яблоком раздора. Я дарю его расе, которая так же была лишена своего дома и надежды. Расе, к которой принадлежал сам, ещё когда был Джейсоном Айронхартом. Телепатам Земли. Прошу вас, передайте им, что они могут придти и жить здесь. Здесь никто их не обидит, здесь никто не заставит их делать то, чего они не желают, не заставит доказывать, что не такие, как все – не угроза большинству. Передай им, Андо. Людям Ледяного города. Они долго бежали, долго скрывались, они сражались и умирали за это. Скажи им, это не было напрасным. Гибель твоей семьи, Андо, их вера не была напрасной. Их дом ждёт их, они могут придти и обустраивать его. Я знаю, они придут не сразу, не сразу все… Те, кто придут первыми, смогут потом помочь тем, кто придёт вторыми.       Винтари оглядывал лица спутников, озарённые волшебным светом и ответным излучением шока и благоговения. Да, был, выходит, был смысл в том, чтоб они оказались здесь сейчас, чтоб представители Ледяного города услышали его слова. Не только здесь присутствующий Андо, почему-то кажется, для этого существа нет проблем сделать так, чтоб его слышали и в медблоке. Но мог ли Рикардо предполагать что-то подобное? Мог ли именно с этими соображениями отправить их сюда? Но если не с этими – то с какими ещё? Существовало ещё кое-что, что просто необходимо было сказать…       – Джейсон… наверное, вы знаете… Таллия жива. Её нашли. Она… Она сейчас у Ивановой…       Бог грустно улыбнулся.       – Знаю. Я знаю всё, что знаете вы, и несколько более того. Мне очень хотелось бы, чтоб Таллия тоже была здесь, чтоб первой ступила на эту землю… Но я пойму, если этого не произойдёт. Пойму, если она решит остаться с Сьюзен.       – Вы любили её… То есть, любите…       – Я больше не человек. Тому, чем я сейчас являюсь… уже не нужна женщина, как мужчине. Недоступна та, прежняя любовь… Как вашему пониманию недоступна та любовь, которая переполняет теперь меня. Когда что-то приобретаешь, что-то неизбежно утрачиваешь. Я утратил физическое тело и все его радости. Иногда я жалею об этом… Но нечасто. То, что я приобрёл – это немало… А когда на мою землю ступят первые из моих сестёр и братьев… это будет более всего того, что существует во вселенной, это счастье, которое я не смог бы даже представить, если б был человеком.       – Мы скажем им. И думаю, они придут.       Винтари бросил взгляд на панель. Снова полный заряд, словно не преодолевали они огромное расстояние… Айронхарт? Думается, для него такой подарок, действительно, совершенно не проблема…       – Я благодарен вам за то, что вы так самоотверженно бросились на защиту этого юного мира. Мне удалось нейтрализовать то, что они материализовали здесь в свой первый визит… но если б они пришли снова – боюсь, мне пришлось бы очень тяжело. Конечно, я не отпустил бы их обратно в ваше пространство с тем, что они планировали создать… Мне пришлось бы запереть их здесь, в себе… и либо изменить, либо уничтожить. В дальнейшем я надеюсь разработать защитные системы, вам не придётся об этом беспокоиться. Но всё же я буду благодарен вам, если никто лишний, не готовый, не узнает об этом мире, пока он не будет заселён жителями, которым он предназначен. Кто породит здесь не новых ужасных созданий, яды или оружие.       Может быть, не всё, но что-то из этого Рикардо предполагал, о чём-то догадывался. И решил, что именно его команда, те, кого он знает лучше всего, на кого может рассчитывать, должны оказаться здесь первыми, первыми вступить в этот контакт и возложить на себя вот это обязательство, потому что им оно – по силам.       – Об этом не стоило даже говорить, господин Айронхарт, мы сами это прекрасно понимаем.       – Летите и ничего не бойтесь. Вы защищали меня – и моя защита будет с вами. Я не могу создавать оружие… Но я окружу защитой корпус вашего корабля. Если даже кто-то из них вырвется и атакует вас – он не причинит вам ущерба. Я мог бы, и хотел бы, исцелить каждую рану каждого страдающего здесь, я знаю, как дорого вы заплатили за освобождённый вами мир… и за этот, хоть вы и не знали о нём. Но это потребовало бы много времени – ведь каждый из вас уникальная вселенная, уникальный инструмент, требующий индивидуальной, точной настройки. Я знаю, что у вас нет этого времени, вам нужно как можно скорее вернуться к тем, кто ждёт вас. Я могу лишь влить сколько-то жизненных сил в каждого, чтобы ускорить выздоровление. И если б вы прибыли раньше – быть может, мне удалось бы удержать жизнь тех, кто лежит теперь в криокамерах. Но теперь я не могу – смерть уже захватила полную власть над их телами.       Едва ли даже ты смог бы собрать из молекул поглощённого взрывом Рикардо, думал Винтари, а раз так… несправедливо б это было…       – И я заберу эти бомбы… Вам непросто было бы аннигилировать их так, чтоб не принести этим никакого ущерба себе и миру вокруг, а для меня это не составит труда.       Да, вот это, несомненно, Рикардо мог предполагать – отчаянная надежда, но для последних минут жизни самая подходящая. Мир, исполняющий замыслы – а было ли у них всех желание более жгучее, чем избавиться от зловещего груза, стоившего стольких жизней?       – Это больше, чем мы могли бы ожидать, господин Айронхарт.       – Я не столь многое могу вам дать… Но кое-что могу. И ещё один подарок я хочу сделать прямо сейчас. Мисси, подойди, не бойся.       Они обернулись. Мисси, всё это время стоявшая в дверях, вслед за окутавшим её, притягивающим сиянием приблизилась к экрану.       – Ты ведь этого хотела, Мисси? У тебя чистое сердце, и ты заслуживаешь этого. Лица Клайсы и Крисанто были всё ещё непонимающими, а вот Винтари был уверен, что правильно догадался о том, что произошло. И Андо, кажется, тоже. Можно ли назвать его лицо сейчас пристыженным? Наверное, можно.       – Это… это правда? Так странно… внутри себя я совершенно точно понимаю, что это так, но мне кажется, что это сон. Спасибо… наверное, надо сказать: господи?       – Ты сумеешь распорядиться моим даром правильно, Мисси. Я знаю это. И если однажды – не скоро, конечно… ты тоже придёшь сюда… Здесь будут тебя ждать.       Дорога до Минбара была без происшествий – ну, если верить сообщениям с «Белых звёзд», то беспокоить их было уже и некому, последний из известных дракхианских кораблей был настигнут и взорван в гиперпространстве. Да, не исключено, что где-то осталось ещё некоторое количество дракхов, но, во всяком случае, их количество должно быть столь невелико, что досадить кому-то они едва ли смогут ближайшие полсотни лет, если каким-то образом не нарастят свои силы. Да и в общем это уже забота рейнджерской разведки. Эту же миссию можно было считать успешно выполненной, хотя и ценой чудовищных потерь. Как бы эти потери ни были ошеломительны и сколько б жизни ни выпили и из тех, кто уцелел, все, каждый из уцелевших понимал, что были они неизбежны, в горьких шутках начала их пути, о том, что живыми им не выбраться, шутки была только доля. При тяжести и рискованности возложенной задачи – даже если б всего один член команды уцелел, чтобы вывезти бомбы с Центавра, и это бы был успех. И это была б победа – избавить Центавр от гибели, какова бы ни была цена. На что же жаловаться, когда столько героев сумели уйти живыми, а те, кто не сумел – не предали, не подвели, не провалили миссию. И их жизни были отданы очень дорого… Всё это говорил себе Винтари ещё на Центавре, всё это же повторял себе в дороге, но принять смерть от этого было не легче. Он впервые в жизни потерял так много важных для него людей. Да, впервые. Каким бы образом он, высокородное дитя Центавра, мог подготовиться к подобному, получить даже бледное представление о таких чувствах? Когда умирал двоюродный дед или дядя, бывало проблематично даже вспомнить его лицо, главное было вспомнить его место на фамильном древе. Эти смерти остались в памяти семейными праздниками – а чем ещё они могли остаться. Семейство пировало, вспоминая умершего, его характер, привычки, заслуги, различные истории, героем которых он был. Скорбь на таких поминках не проявлялась, скорбь – дело личное, ему место за закрытыми дверями. Смерть отца не была трагедией тем более – по правде, где-то внутри жило облегчение от того, что он больше никогда его не увидит. Это было новой неожиданной переменой в жизни, угрозой прочности их положения, но только не потерей. Смерть Дармо… Это было отчасти грустно, но – тут Акино единственный раз был прав – детство всё равно уходит без возврата, их игры, их смешное честолюбие и сверхсерьёзные рассуждения всё равно остались в том времени, когда им было по 10-12 лет. А отчасти было и злорадство – Дармо всегда был так самонадеян, так пренебрежителен, что однажды это должно было надоесть и высшим силам. Нет, ему не с чем было сравнить боль, грусть, досаду, когда он услышал о смерти Селестины, Кристиана, потом других… Это были его ученики. Само это чувство ему тоже прежде не с чем было сравнить. Испытывал ли кто-то из его учителей гордость и привязанность? Может быть, и было так, но никто из них ничего такого не проявлял, не остался в его памяти. Эти молчаливые старательные ребята стали ему дороги. Их успехами он гордился как собственными. Знать, что они не сделают новых шагов в постижении центаврианского языка и культуры, не зададут ему новых вопросов, ставящих перед ним, как перед учителем, более сложные и интересные задачи, не помогут новым взглядом взглянуть на нечто давно знакомое и привычное, было мучительно. Рафаэль… Рафаэль, вместе с пилотом одной из разрядившихся «Гарм» запрыгнувший в «Гарму» Андо и Табер, рассчитывая использовать в бою и телепатическую силу заодно… Они не знали, что истребитель был повреждён довольно жёсткой посадкой, и первое же прямое попадание оказалось для них последним. Потом – Джирайя и Милиас, соотечественники, отважные парни скромного происхождения и великой души. Он больше не мог уже сожалеть о том, что он не император. Никакими жалованными чинами, орденами, землями, богатствами не вознаградить их подвига. А Рикардо… Об этом вовсе невозможно было думать. Абсурдно, но ему казалось, видимо, что Рикардо не умрёт никогда. Таких светлых, сильных, уверенных в себе людей смерть просто не может коснуться. Наверное, это один из тех случаев, когда наружность обманчива. Он видел Рикардо всегда спокойным, всегда опорой и источником оптимизма, отвечающим шуткой на любой вызов судьбы, и не думал, чего стоит сильным их сила. Какое напряжение он, командир, отвечающий за всё дело, прятал от них всех, какой надлом он носил в себе после каждой потери. Впрочем, можно ли сказать, что у него сдали нервы? Мог бы он сам найти там и тогда какой-то другой путь, кроме как соревноваться с судьбой, ожидая подхода подмоги? Рикардо умел отдаться течению судьбы тогда, когда от него ничего не зависело, когда нужнее было сберечь душевные силы свои и окружающих, но он действовал всегда, когда была возможность хоть для какого-то, для самого малого действия. Если он знал, что есть способ остановить врага и спасти всех – он не смог бы ждать. Он всегда предпочитал самое трудное действие самому благостному бездействию в уповании на случай.       И конечно, думать о том, что будет после посадки, как их встретят, как они будут рассказывать бесчисленным жаждущим, что и как было – в дороге невозможно было совершенно. Не было просто времени опомниться. И пожалуй, они как-то так себе представляли, что их посадка произойдёт тихо и буднично, хотя с чего бы? А в первую минуту показалось, что встречать их вышел весь Минбар. Ну, весь Тузанор уж точно был здесь, Тжи'Тена и Амину было не видно из-за толпы эйякьянцев – они, наверное, уже знают и про товарищей, и про Рикардо. Это жизнь рейнджеров, конечно, они готовятся к этому с первых своих шагов в этой новой жизни. Но всё же – как давно Альянс не знал войн и военных потерь… И Ледяной город здесь, наверное, весь. Их молчание, как всегда, режет слух нормала. Вот им-то это за что? Они-то не должны были готовить себя ни к каким больше потерям. Но их чувство благодарности за годы безопасной жизни толкнуло их на это дело, в котором никак не обойтись без телепатов. Как скоро он решится сказать им, что разделяет, хотя бы отчасти, их боль? В земле Центавра остались его ученики.       Слёзы в глазах, новые серебряные нити в волосах отца и матери. Они по очереди обнимали его, Дэвида, Андо. Снова услышать стук их сердец – не об этом ли он мечтал все эти месяцы?       …Как-то само получилось, что, когда врачи объявили состояние Зака и Крисанто пригодным для выписки, они все отправились в Ледяной город. Он не мог вспомнить потом, чтоб они говорили, обсуждали это, чтоб телепаты предлагали, чтоб остальные обсуждали предложенное, или же просто это стёрлось из его памяти. Наверное, это был такой редкий момент единения без слов, когда всеми владели одни импульсы, одни желания. Им всем необходимы были эти дни – дни тишины и уединения, чтобы привести в порядок мысли и чувства, осознать, что всё закончилось, что они вернулись, оплакать мёртвых, найти слова для живых. Рваный ритм этих месяцев должен был хоть ненадолго смениться тишиной. Что-то вроде медитации для тех, кто не считает себя способным к ней.       Об отправке тел Милиаса и Джирайи на Центавр договорятся – как только Центавр выйдет на связь. Но уже решено, что сделает это Клайса – на корабле, подаренном Альянсом семье Арвини взамен «Асторини», которая останется здесь как памятник… Тут Винтари был исключительно рад, что это делать не придётся ему. С него хватило видеть их мёртвые тела, вспоминать их живыми и пытаться осознать, уложить это в голове. А от большинства погибших не осталось того, что можно б было похоронить. Только общий обелиск в Эйякьяне, только могилы в сердцах…       Да, Ледяной город был именно тем, что нужно сейчас. Пронизанный звенящей тишиной, величавым спокойствием ледяных скал и молчаливостью его обитателей. Светом, белизной, холодом просторов. Теплом, норным уютом непритязательных жилищ. Выделить каждому по комнате – разумеется, не могло быть и речи, но понимая, что к традиционному быту Ледяного города они непривычны, их поселили в трёх комнатах, в трёх разных домах Йедора-Северного, предоставляя им компоноваться, как они сами пожелают. В одной полностью сосредоточилась женская часть отряда, и Мисси с ними, планируя отбыть в Лапландию позже с гостями, которых ожидали оттуда в ближайшие дни. Комната, занимаемая Дэвидом и Диусом, Брюсом, Крисанто и Иржаном, была в доме Федерико, соседнем с домом Уильяма. Это была свежевырубленная комната – минбарские мастера, помогавшие в этом непростом деле, только недавно отбыли обратно в свою деревню – для нескольких подросших детей. Сейчас происходил процесс отделки – роспись на одной из стен, иллюстрация к минбарской сказке «Старик и Мать-рыба», была уже почти закончена, Иржан с большим интересом присоединился к оформлению других стен, глядя на него, и Винтари чувствовал, что у него чешутся руки, но в своих талантах он не был так уверен. В середине, как обычно, была установлена печь – низкая, круглая, бросающая голубые отсветы на свеженастеленные термопокрывала. Два станка – ткацкий и вышивальный – которые планируется здесь поставить, уже сколочены, сейчас проходят долгий, нудный процесс лакировки специальным составом. Между изучением общеобразовательных наук дети будут практиковаться в традиционных здесь ремёслах, необходимые навыки они приобретают достаточно рано, наблюдая за работой взрослых и оказывая посильную помощь. Часть комнат в большинстве домов отведены под лакокрасочные работы, они более вентилируемые, и там немногим теплее, чем на улице – со многими из этих веществ недопустимо соседство огня, так что это работа не для каждого.       Как-то незаметно переползли и в местную одежду – хотя бы потому, что отправлялись сюда многие налегке. Верхняя одежда была обычно белой – цветные комбинезоны использовались редко, по особым случаям типа встречи гостей на взлётной полосе. И как-то не хотелось спрашивать, почему – ведь казалось бы, больше нет нужды прятаться. Наверное, самому не хочется задумываться – действительно ли нет нужды… А нижняя, домашняя по-прежнему чаще была чёрной, чем какого-либо иного цвета, но всё чаще с вышитыми по вороту и рукавам, а иногда и на груди узорами. Узоры эти были немного разными в разных поселениях, Винтари знал, что на его рубашке – аляскинский узор, эту одежду привезли аляскинцы для гостей…       Днём они больше гуляли – взбирались на ледяные скалы, разглядывая высеченные кое-где барельефы – в большинстве примитивные, в основном этим баловались дети, ходили к морю, помогали дежурным по обслуживанию водозабора. Вечерами сидели, наблюдали за работой вышивальщиков, иногда вполголоса переговаривались. Тема всего пережитого и всех, кто не вернулся, не была центральной, но и без неё не обходилось. Одним из лучших лакировщиков был Бальтазар, минбарцы неизбывно восхищались его работой. А Винтари помнил его как одного из самых разговорчивых, хоть и не самых способных своих учеников. Административное деление Примы никак не хотело укладываться в коротко стриженой чёрной голове и регулярно удостаивалось замысловатых ругательств – в основном Винтари готов был под ними подписаться. При формировании команды Бальтазар выражал громкую шуточную зависть Рафаэлю, кожа которого была настолько значительно светлее – «на каком основании вообще он относит себя к мулатам? Врёшь ты всё, откуда у тебя прадед? В смысле, прадед, конечно, был, у всех есть, но что ты о нём знать-то можешь, сам же говоришь, ты из приюта! А вот я точно знаю, что в моём роду от сотворения мира белых не было! Вот и сижу теперь здесь, со своей самой чёрной кожей среди всей цветовой палитры землян, а этот – улетает…». Да, Рафаэль вполне внешне походил на островитянина вроде Фальна, за такового его всегда и принимали, а вот на Бальта сбежалась бы посмотреть вся Прима. Поэтому Бальт вошёл во второй отряд. И Зак горевал о нём как о родном, хоть и в своей манере, по которой могло показаться сперва, что хуже Бальта людей на свете не рождалось. «Ведь такой сообразительный, скотина, и столько этих всяких телепатских штучек-дрючек знал, и главное – соображал, какие где применить, просто молниеносно! Мне ещё пытался объяснить, гадёныш, как и чего и зачем он делает, вроде как, командир, лицо у вас такое, так просит объяснений… Твоя, думаю, морда кирпича просит, разумничался тут… Чего ему, такому даровитому, мирно в Корпусе не сиделось, а? На руках же носили, поди! А всё, видимо, на приключения тянуло, что тогда, что и теперь…». Так Винтари узнал, что Бальту, которому он предполагал максимум 30 лет – было 43. Не удивился – до этого так же он ошибся с определением возраста Маргрет. Это его невнимательность, конечно. Ведь говорили Селестина и Адриана, что молодых людей их возраста в Ледяном городе немного, а тех, кто был бы незначительно старше, нет вовсе, беглецы-нелегалы не могли позволить себе родительство, разрыв между ровесниками Дэвида и Андо и ближайшими к ним старшими возрастом – примерно 10 лет.       Чётких планов умирать вообще-то не было, говорил Зак. Хотя должны были быть. Задачка аккурат для тех, кому жить надоело, но нет, решили, что когда там снаружи взбаламутят как следует – тихо выберутся из этих гор, пусть дракхи караулят, пока им в затылок корабли Альянса не дыхнут, ну или местные, если всё-таки раскачаются… Лично он на эвакуацию с первым отрядом не очень рассчитывал попасть, а Бальт вот рассчитывал, и то верно, где он там надеялся другого случая выжидать со своей экзотической физиономией. Оно правда, она у него в команде не самая экзотическая была, но рейнджеры-то понимали, что не все из них вернутся, а эти с чего бы? При захвате на рожон не лезли, помнили, для чего они тут… На рожон больше всего молодь лезла – потому как не бывает такого, чтоб молодь не выпендривалась, особенно когда есть перед кем. Первым тогда шёл Ше’Лан, этому прямо первее всех понадобилось свой героизм показать, надо думать, тому Тжи’Ар была причиной. И двух дракхов он, кстати говоря, уработал, не переведя дыхания. Врукопашную, чтоб стрельбой прежде времени внимания не привлечь. Разумно, да бесполезно – системы оповещения у них на зависть, ещё когда механизм абордажного бота взрезал внутреннюю обшивку, они уже знали и готовились к встрече. Он и бластер выхватить успел, и выстрелить даже… Но позиция у него была такая, что без шансов. Он уже не узнает правду о Линкольни Абрахамо… А второй шла Хорн, ей тоже надо было себя показать – что женщина-дрази воином может быть не хуже мужчин. Она и показала. Не иначе, какое-то сверхъестественное чутьё помогло ей так ориентироваться на враждебной территории, что в короткий срок она завладела инициативой и увлекла в перестрелке группу дракхов в самую невыгодную для них сторону. И устроила разгерметизацию… Среагировали системы, опять же, быстро, но им хватило. Сколько точно там этих дракхов было, так и не узнали, то ли пятеро, то ли семеро… А третьим шёл он, Зак, он без ярких акций перебегал, перестреливался, размагничивал замки у дверей, но тоже увлёкся малость, но выстрел, предназначенный ему, приняла Звенн. Та минбарка, с которой когда-то Винтари беседовал о памяти вражды. Четвёртым, когда они были уже на полпути к рубке, погиб аббай Раек, а пятым, вскоре после него, землянин Лео, дракхи, кажется, надеялись взять его в заложники, но просчитались, удар по голове оказался смертельным. Были, конечно, и раненые, чуть было шестой погибшей не стала Тжи’Ар, но Гарри сумел подключить её к медицинским системам дракхов. Не сказать, что это непременно было хорошо, в работе этих систем они так до конца и не разобрались, и здоровья они Тжи’Ар не вернули, просто поддерживали в одном и том же стабильно тяжёлом состоянии – впрочем, иногда она приходила в себя и общалась с соратниками. Много ломали головы, как её-то эвакуировать, а вот, не пришлось…       Живьём захватили троих дракхов, и вот тут уж настал выход телепатов. Дракхи суровый народ, напугать их непросто, ежу понятно, благородные представители Альянса пытать не будут, да и не умеют. Вот тут их поджидал сюрприз. Соседство порождений Ворлона для порождений Теней в принципе сродни пытке, но, как выяснилось на том же Дэвидовом Страже, пытка переживаемая, только вот телепат телепату рознь. Частью корпусовской науке, частью богатейшему нелегальскому опыту благодаря, этим ребятам было, чем таким сдобрить дракхианские мозги, чтоб всё про всё относительно систем корабля они выложили даже с радостью. Один в процессе ментального общения отправился вослед погибшим более достойным образом собратьям, это несколько стимулировало двоих оставшихся. Что ни говори, воспевать красоту уничтожения и смерти куда легче, пока это не твоя смерть. Уже на Приме один попытался совершить побег, далеко не убежал… А последний так и оставался жив до самого конца, по мелочи кое-чего ещё подсказывал порой. Надеялся ли, что собратья отобьют корабль и освободят его, или сам ухитриться что-нибудь отчудить? Чёрт его знает, по идее, когда тебя сторожат по очереди то Вероника, то Марк, надеяться уже не на что… Так вот оно и было, да. Кто-то один, а иногда двое, сторожили дракха, чтоб не рыпался – потому как тут как ни запирай, особо не расслабишься, он на своей территории и возможности их физические шире наших, что-нибудь отчебучит. А остальные по вахтам… Дел и на самом корабле хватало, а ещё сразу было понятно, что никакой бомбой эти по горам не шарахнули потому, что хотели б всё-таки корабль назад получить, да по возможности ещё и захватчиков живыми, для допроса. Соответственно, над этим и работали. Крупному кораблю в мерзких ущельях с трудом повернуться получалось – справедливо и для нас, и для них, поэтому слали истребители, то свои, то центаврианские, не подбить так сузить круг поиска. И примерно половина команды выходила в вахты на 3-5 дней, рассыпаясь по ущельям – рейнджеры палить по истребителям (несколько пушек своих было, а нашлись и дракхианские, помощнее даже), а телепаты создавать иллюзии – то силуэта корабля там, где его в помине не было, то дополнительных огневых точек для пущей острастки. Воздействовать при такой паршивой видимости и преграде лобовых стёкол только при достаточно высоком рейтинге получается, но уж у кого получалось – панику, видимо, нагоняли приличную. Можно только представлять, как они там ломали головы, как это корабль оказался в трёх местах сразу, и во всех трёх им навалял…       Да, эти ребята не хотели когда-либо в жизни сражаться, они избегали даже притрагиваться к оружию. Но в каждом из них имелся внушительный склад боеприпасов из пережитой боли, и они встретили тех, кому можно подарить всю эту боль так же, как минбарец дарит всю накопленную и бережно сберегаемую в душе нежность наконец встреченной избраннице. Кому ж, как не твари, ненавидящей телепатов органически? Едва ли эти ребята были близко знакомы в своей жизни с центаврианскими телепатами, но это не умаляло священной жажды за них отомстить. Есть то, чего не объяснишь нормалу, говорил Уильям, и попытка объяснить будет сродни попытке добиться от слепого, чтоб он различал цвета. Вам лучше просто поверить, что мы не хотим сражаться не потому, что нам на вас плевать. Никому не плевать на такую угрозу, как дракхи. Но имея представление о боли, ужасе, кошмаре, представьте себе систему зеркал, которая фокусирует это всё в один смертоносный луч – и вы сможете представить себе, что происходит, когда телепат сталкивается с порождением тьмы, когда уничтожает служителя и певца уничтожения. Само ментальное соприкосновение с такими существами – это нечто страшнее того, что происходило в лагерях для телепатов-нарушителей, что происходило во дворце Картажье. Всякий нормал предпочтёт лучше не знать об этом ничего, не принимать в свою душу такого чёрного груза – от него потом чертовски сложно избавиться, а ведь нормал по крайней мере лишён этого свойства не просто видеть гнусную ухмылку зла, но и чувствовать его эмоции. Вы можете только представлять, в меру мощи воображения, и верить, что это ужасно. Иногда Винтари очень переживал из-за того, что не может найти слов, чтобы выразить Уильяму признательность за такое доверие и расположение. Но потом он вспоминал, что в общении с телепатами есть несомненное преимущество, выраженное тогда так просто и откровенно детьми – если у тебя и возникнут затруднения со словами, твои побуждения прочитают, причём такими, какие они есть, не искажёнными неуклюжими словесными конструкциями…       Он так и не смог понять, кто же из этих печальных женщин является матерью Адрианы. Он так и не понял, всё же есть ли у Уильяма и другие дети. Он так и не понял, знал ли о ребёнке Андо. Наверняка, конечно, знал. Даже если не предполагать между ними запредельной любовной откровенности – многое ли можно умудриться успешно скрыть от Андо? Говорил ли он с ней об этом? Никто из них, пожалуй, не замечал такого… Не замечал, чтоб они склонялись к каким-то отношениям, подобным семейным, кажется, Андо к Уильяму тянулся больше… Само по себе это и не было б для Винтари странным – ну, кто сказал, что это была непременно большая любовь, а не мимолётная связь? Да и не каждый способен в 16 лет осознать отцовство, не каждый будет к такому готов… Себя вот в такой ситуации он даже представить не мог.       Впрочем, жизнь и отношения Андо – это личное дело Андо. Лично он предпочитал предаваться таким размышлениям не на людях, а во время прогулок. Здесь скрыться из пределов видимости несложно, но не следует злоупотреблять такой возможностью, давать товарищам новых поводов для тревог. В краю, где луна встаёт выше, чем солнце, где царствует вечный холод и в застывших, словно остановившийся в один момент гигантский механизм, нагромождениях ледяных глыб чувствуется дыхание вечности, все чувства обостряются и становятся ясными, сверкающими, как снег в солнечном свете. И как снежный ветер, охватывает ощущение пугающего неодиночества, образовавшихся связей – это больно, больно, как колючий снег, впивающийся в щёки…       Он снова и снова думал о Рикардо. Каковы были его мысли в последние минуты жизни? Он ведь оставлял Лаису, оставлял – уже знал об этом – племянника… И если об Андо даже судить сложно, то боль Лаисы определённо неописуема… Наверное, никак не отделаться было от мысли, что это он, своими настойчивыми уговорами разыскать биологическую семью, как-то приблизил, предопределил именно такой исход. Разум понимал – не он это сделал, это дракхи, это бомбы, это слабая мощность «Асторини»… Но в сердце что-то противно скребло, и видимо, только время может это унять. Зачем вообще это было нужно – чтобы он всё же узнал? Только для этих безумных прощальных слов, которые потрясли каждого, кто знал их значение? Он всё равно пожертвовал бы собой, чтобы спасти их – как рейнджер, как чистый и благородный человек. Зачем нужна была эта новая рана для Дэвида, ненавидящего это старое противостояние Изначальных больше, чем подобает любому из «орудий»? Зачем было Андо узнать о своём родственнике в момент его смерти? Сразу после Адрианы… Мог бы и позже. …Все близкие Андо погибли в огне…       Мысли переходили на Дэвида. На это чувство огромного облегчения, что он жив, с ним всё в порядке – что он обнаруживал, осознавал, как нежданный подарок, каждое утро после их старта. Это Дэвид мог иметь такую наивность – желать благополучного возвращения каждого из их команды, он же имел только болезненный эгоизм требовать от высших сил главного – права вернуть Дэвида родителям живым, целым, пусть и без полного ощущения, что это его заслуга, но ведь Прима – его мир, кто, как не он, должен быть в ответе… Без него он не вернулся бы, и всей дракхианской крови не хватило бы, чтоб оплатить эту кровь. Нет, даже в тот миг, когда он бешеным зверем вцепился в горло дракху, он и мысли не допускал, что… Мысли не допускал, нет… Это вообще, кажется, не мысли… Единый протест всего его существа…       Для каждого он свой, образ и откровение этой войны. Для кого-то Селестина и Фальн, для кого-то Андо – главная ударная сила, для кого-то Табер, и всё это логично и оправданно. А для него Дэвид, о котором столько раз на все лады говорили, насколько ему не место в такой самоубийственной миссии, и оставалось только огрызаться – а кому из них место? Может быть, вот ему, всю жизнь готовившему себя если не в императоры (амбиции амбициями, с реальностью считаться тоже надо), то в наместники, точно не в диверсанты? Или всем этим преисполненным наивного героизма юнцам? Из всех только Рикардо и Зак действительно представляли себе, что такое дракхи. Насколько на самом деле несбыточнее фантазия вызвать дракхов, лишённых своего главного козыря, за стол переговоров и склонить к мирному сосуществованию, чем победить – подоспевшими ли вовремя силами Альянса или опять же вовремя пробуждёнными силами самого Центавра? Дэвид не умел лгать, зато слишком легко откликался на попутно встреченную чужую беду, ещё можно надеяться безупречно скрыть гребень, но не эту глубокую культурную чуждость. Дэвид не готов к тому, что врага, которого невозможно уговорить или пленить, придётся убить. Однажды ему придётся, сказала Адриана как-то с настойчиво чудящимся злорадством, тогда даже Андо посмотрел на неё неодобрительно – хотя уж кого не замечали в бережности к чьим-то чувствам, так это его. Успела ли она порадоваться тому, что оказалась права? Наедине с собой на этих гигантских ледяных ступенях, представляющих собой лишь мелкие неровности ещё более гигантских глыб, на которых могло б покоиться мироздание и не поколебаться вовек, он позволял себе такие мысли. Без стыда перед памятью девушки, которой они обязаны жизнью – она спасла, пожертвовав собой, это правда, но и то, что было до этого, правдой быть не перестало. Ей казалось правильным, чтоб Дэвид как можно скорее принял эту жестокую реальность – иногда доброе слово бессильно, и разве ей одной так казалось? А он сам – разве не говорил себе потом, что в знакомой хрупкой фигуре увидел истинное всесильное божественное Возмездие, и ничего прекраснее не видел во всех храмах родины? Но переполненный этим почти религиозным восторгом, он-то всё-таки понимал – для Дэвида его победы имели вкус поражения. Да, он достойно отразил удар судьбы, опрокидывающий его надежды на освобождение орудий – но этот удар оставил шрам на его сердце. И когда он в глубокой задумчивости автоматически касается рукой плеча – меньшая, нормальская часть их компании думает, верно, что это память о каком-то ранении. А большая часть – знает смысл этого жеста, и старается вовремя отвернуться, чтоб выражением лиц не расстраивать, только вот смысл – об их отношении Дэвид знает прекрасно… Они убили Стража. Злая ирония в том, что только дракхи действительно понимали, что это значило для Дэвида.       Именно Дэвид находил его там, на берегу. И своим присутствием рядом, даже если они не обменивались более чем парой слов, унимал этот внутренний ропот, который возвращался потом снова и снова – но становился всё же тише, как до этого всё тише становилась боль в повреждённой руке. Почему? Потому что так должно было случиться. Не в силу какого-то рока, великий Создатель, нет, всего лишь примитивного закона причинно-следственных связей. Потому что были когда-то в этой вселенной Изначальные, которым не наслаждалось древностью и величием без того, чтоб изменить и исковеркать чью-то суть и жизнь, породив, например, дракхов, потому что, в силу ли глубины этих изменений или собственного выбора, дракхи эти оказались не способны быть чем-то иным, чем продолжателями дела своих создателей. Потому что Моллари когда-то сделал неверный выбор – и он привёл к череде новых ошибок, совершённых не только им. Потому что навсегда утратив то, чего он прежде не замечал и не ценил – свободу, он не мог не вручить чудовищный подарок. Потому что – чего ни он, ни его хозяева не могли предусмотреть тогда – рядом оказались те, кто не мог позволить осуществиться предполагаемому сценарию. Потому что каждый из них, будучи тем, кто он есть, мог поступить только так, как поступил…       Телепаты свободны от этой муки подбора слов – или муки неизбежного молчания там, где любые слова и избыточны, и недостаточны. Они пересекаются взглядами на миг – и это не отдёргивает, конечно, повисшего над ледяным миром серого полога скорби, но скорбь эта ясна, как озарённая невысоким солнцем даль тёмного океана в белой крошке льдин. Под влиянием места, но скорее – обстоятельств тут и нормалы приобретают неизбежно это свойство понимания без слов. Сидя в доме-то, говорил Зак, чего не вести беседы, если очень уж приспичило, а там, снаружи, только рот откроешь – все кишки инеем покроются. Это было, конечно, преувеличением, днём и при не сильном ветре к морозу легко было притерпеться. Да ведь, действительно, понятно, о чём тут все мысли…       Были, были разговоры, и довольно много их было. Было то, чего Зак ни разу не сказал словами, но все понимали – он чувствует себя виноватым, самым банальным образом, в том, что выжил, потеряв команду. Чувство вины сложно запретить, говорила Далва, даже рейнджеру, хотя уж рейнджеру прямо необходимо. Но наверное, в борьбе с этим драконом не победить без такого оружия, как время. А сейчас Заку важно было рассказывать – о них всех, чтоб воздать дань уважения, хоть как-то, как умеет, показать, что он их замечал, что помнит, что они были большие молодцы. И был очень значительный разговор на самый широкий круг участников – когда обсуждали имянаречение. За время их пребывания на Центавре в Ледяном городе родилось несколько детей. Обычно из выбора имён не делали какого-то торжественного события, но на сей раз решили дождаться Уильяма и остальных уехавших собратьев. И теперь было принято решение назвать детей в честь погибших – Адрианы, бойцов Зака, студентов Винтари. Что ж, это понятно и правильно. Пусть их имена снова звучат здесь – не в прошедшем времени, а в настоящем. А Зак ворчал, зачем имя Ангус-то использовать, ведь это не его имя, это же просто даже видно было, что он не Ангус, а Вазген, а Уильям отвечал с улыбкой, что Ангус мог сбросить корпусовское имя так же, как значок, но не стал, потому что с этим именем он переживал и хорошее, под ним его узнали друзья – и те, кого уже нет с нами, и те, кто живы и помнят. А человек из Лапландии – откуда была Мисси, откуда были Вероника и Ангус – сказал, что им оба имени и нравятся, и пригодятся, и этого недостаточно, потому что ожидаются и ещё дети. И удивил Винтари просьбой написать ему имена других погибших соратников, не телепатов. К примеру, как, говорили вы, звали этого юношу, возлюбленного Селестины?       – Фальн, - пробормотал Винтари, чувствуя, что несколько смущается от слова «возлюбленный».       – Хорошо. Хорошее имя. Скоро должен родиться ребёнок моей дочери, если это будет сын, его будут звать так. И – кто ещё? Джирайя, Милиас?       Кроме лапландских гости сейчас были только с Аляски, но заверили, что это единая потребность всего Ледяного города, и записали даже имена и краткие истории рейнджеров с взорванного корабля. Странновато, наверное, будут смотреться нарнские и дразийские имена у землян, но есть ли для этой публики что-то чрезмерно странное? Винтари уже достаточно знал о землянах, чтобы удивляться тому, что видел и слышал здесь, и достаточно знал об этих снежных жителях, чтобы не удивляться вообще ничему. Происходящие из разных земных народов – здесь были и светловолосые, и темнокожие, и с раскосыми, как у Алисы, глазами, и с широкими плоскими лицами – они были, несомненно, одним племенем. В какой-то мере живущим, как древние племена в истории многих миров – промыслами, в единении с суровой природой, и дети по сути общие, считающие родителями всех взрослых своего поселения, и непонятно, как они определяют, где чьи… И то, как они принимали пришельцев – молчаливо, сдержанно, но дружественно – в этом тоже чувствовалось что-то такое, уникальное и объединяющее их.       И если спросить, что они делали там – наверное, можно ответить «ничего». Они – были. Просто были, осмысляя, прочувствуя свое бытие. То, что живы, что смогли, что помнят, и готовы иди дальше. Один раз Винтари принял участие в рыбном промысле – и это оставило у него неизгладимые впечатления. В море выходили на широких суднах с толстыми стенками, явно старинных – Уильям пояснил, что судна подарены минбарцами из приморских сёл, так как здесь не растёт вообще ничего и плавсредства сделать не из чего. Винтари уважительно водил ладонью по тёмному, очень плотному шершавому дереву – как ни сложно поверить, это, несомненно, дерево, но ледяная вода, похоже, закалила его почти до состояния камня. Два таких судна медленно плыли, а мужчины, стоящие на них, держали рыболовную сеть. Потом судна сходились и рыба вытаскивалась на борт. Вот тут и стало понятно, зачем на рыбной ловле так много народу – добыча сортировалась тут же и очень быстро. У маниакально бережливых к природе минбарцев даже в этих суровых широтах есть своеобразный календарь – в какой месяц какую рыбу ловить позволено, какую нет. Рыбу, которую не позволено – тут же выпускают обратно в море. Остальную же необходимо прямо здесь при помощи острого ножа, перебив шею, лишить жизни – обрекать живое существо на смерть от удушья у минбарских рыбаков считается позорным, рыба, которая мучилась перед смертью лишние минуты, не является полезной и благодатной пищей. Поэтому руки помощников мелькали в сети очень-очень быстро. Понятно, в общем, почему минбарцы точно не раса обжор.       Часть из этой рыбы идёт в пищу племени, часть – на обмен на другие продукты питания, которые здесь просто никак не получить. В пищу также идут немногочисленные здешние птицы, но стрелять их можно редко, два месяца в году. И, разумеется, только лучшим стрелкам, умеющим поразить цель сразу насмерть. Настоящим праздником для поселенцев является удачная охота на камана – самого крупного хищника этих широт. Размышляя, с кем это животное можно сравнить, Винтари подходящей аналогии так и не нашёл. С виду каман, в котором не менее 100-150 кг живого веса, может показаться неповоротливым и поэтому удобной мишенью – и это самое большое заблуждение из существующих. Самец камана – а охотиться можно только на самцов – случалось, догонял даже удирающих от него на снегоходе, и его длинные, острые, как мечи, когти способны разрубить тело на куски. В драках самцы, которые не переносят друг друга круглый год с той поры, как выходят из возраста детёнышей, а в пору спаривания особенно, рвут друг друга в мясо. Иногда охотничьей удачей может быть найти тушу убитого соперником камана, но тут нужно быть осторожным – если хищник только ранен, а не убит, приближение к нему будет последним, что ты сделал в жизни. В древнем фольклоре рыбацких племён имя камана – символ смерти, и это заслуженно. В представлении, что тёмно-рыжие разводы, которые проявляются на белоснежной с рождения шкуре этого зверя с возрастом – это пятна чьей-то крови, есть резон. Взбудораженный такой рекламой, Винтари, конечно, высказался, что не отказался б принять участие в такой охоте, но Колин, приходящийся Ангусу названным братом (носящий ту же фамилию в силу той же корпусовской традиции), сдержанно ответил ему, что присланный на Центавр расчленённый труп точно приведёт к войне. К такой охоте нужно долго готовиться, не каждому можно выйти против такого хищника и хотя бы надеяться вернуться с пустыми руками, но живым.       Потом было возвращение в Тузанор. Церемония прощания… Винтари понимал, что это и естественно, и необходимо – официальное заявление, торжество окончательной победы над давним врагом и чествование тех, благодаря кому эта победа состоялась. Хотя он чувствовал, что не только он не подготовился бы к этому событию и за год, не нашёл бы подобающих слов, а предпочёл бы, если б мог позволить себе поддаться малодушию, отсиживаться ещё где-то в тишине и обыденной деятельности ближайшую сотню лет. Этих дней в Ледяном городе было довольно, чтоб чуть притушить огонь отчаянья внутри, но чтоб погасить его полностью – нужна целая жизнь под безмолвной толщей снегов, чего он не мог себе позволить. Они не рейнджеры, они не должны быть готовы к потерям, их не учили расставаться при понимании, что это расставание может быть навек, так говорили когда-то и он, и Зак, и обоим им пришлось осознать неправоту, проистекающую из обычной нормальской глухоты и нежелания вспоминать о некоторых вещах. Они умели, им приходилось этому учиться всю ту жизнь, которой они жили до того, как прибыли сюда, здесь, где не тает снег, они продолжали помнить о пережитых потерях и здесь переживали новые – кто-то умер в силу возраста и подточенного здоровья, кто-то не сумел адаптироваться к суровым условиям, а кто-то вот, отдал свои жизни в очередном акте противостояния света и тьмы… Они не видели погребального костра Маргрет и холодной толщи воды, сомкнувшейся над Селестиной, но они видели в мыслях их гостей и обугленные останки Рафаэля, и гонимый ветром пепел, в котором Вероника, Ангус, Бальтазар навеки слились с Тжи’Ар, Энтони, пленным дракхом. Тогда, давно, благодаря за привезённую весну, они знали – не только весну будут привозить эти гости...       …Никакой прессы, официальных представителей миров, кроме Минбара. По крайней мере сейчас это было бы неразумно – операция была тайной, они нарушили суверенитет Центавра, чем меньше подробностей выйдет за пределы их круга – тем лучше. И оформленный в сдержанно-торжественных тонах прощальный зал был полон исключительно тех, кто так или иначе знал и волновался об исходе операции – друзья, коллеги, родственники, главы рейнджерских школ, старейшины кланов. Почти все виденные лица Винтари узнавал, либо мог догадаться, кто это такие. Рейнджеров не награждают – нет смысла награждать за выполнение повседневного долга, и невозможно придумать такую награду, которая отражала бы рейнджерский подвиг. Орденов – их можно в армии нахватать сколько надо, говорил Зак, а Далва говорила, что это тот случай, когда слов похвалы и благодарности достаточно. Потому что они, эти слова, звучат так, как ни один металл не смог бы. Однако в этой операции совместно с рейнджерами участвовали и обычные люди, и всё существо, все принципы взывали к тому, чтоб почтить их подвиг. А проводить разграничения, награждая одних и не награждая других, было бы просто неловко и неэтично. Белые жреческие одеяния и чёрные рейнджерские и воинские смотрятся одинаково траурно, а иных цветов здесь и сейчас было мало – серые одежды у них с Дэвидом, серебристое платье на Алисе, бережно поддерживающей стоящую на костылях, упорно отказывающуюся присесть дочь…       Зак говорил коротко, нервно, зло, он думал было, что успокоился, оказалось – не вполне. Речи Шеридана и Маркуса были более складными и выверенными – как сказал Маркус, «потому что у нас было время подумать над ними, пока ждали вас назад». Винтари сомневался в этом – им здесь приходилось готовиться ко всем возможным сценариям, включая шествие дракхианской армии, усиленной насильственно мобилизованной центаврианской, по секторам Альянса. Вера может всё, говорят на Минбаре по всякому подходящему случаю, но одной только верой в две кучки диверсантов тут себя не успокоишь. Голоса отражались от стен и сводов эхом, и казалось, что это отзываются на свои имена те, чьи голоса смолкли навсегда.       Звёздный крест был учреждён как награда первоначально для военных, оказавших значимую помощь в защите гражданских объектов не своего мира, по инициативе, неожиданно, дрази, и ещё более неожиданно – не по случаю их собственных заслуг, а в порыве искренней благодарности к землянам, помогшим им в обороне дальней колонии от беспокойных соседей. Разумеется, всякий мир, которому оказали подобного рода помощь, может наградить героев в соответствии с принятым у него Положением, но дрази в данной ситуации беспокоило то, что некоторые моменты принятой у них системы поощрений не приемлемы для иномирцев, кроме того, было б попросту естественно, если б признание заслуг исходило от Альянса в целом. Шеридан спорить не стал, хотя мог – инициатива военной помощи всегда исходит от соответствующих инстанций помогающего мира и бывает оплачена некими выгодами, и свои награды воины и от своего мира получат, причём без конфузов в виде брачных или погребальных предложений. Но всякую инициативу взаимопомощи между мирами лучше поддерживать, чем нет. Позже были прецеденты вручения этой награды и гражданским лицам, чьи действия сохранили много жизней в каком-то ином мире. Таким образом, для данной ситуации подходит. Крест не совсем крест, Винтари упорно виделся в предмете, первым засиявшем на груди Зака Аллана, стилизованный силуэт «Белой звезды», а Крисанто показалось, что это стрела. Тжи’Тен, принимая два ордена – свой и Тжи’Ар, выглядел непривычно растерянным и подавленным – возможно, он только теперь осознал, что сестры больше нет. Когда-то, тяжело раненый, он почти простился с ней, мог ли он, при всей известной рискованности рейнджерской жизни, действительно допускать, что он её переживёт? А может, дело в том, что им с Аминой сейчас предстояло возвращаться в Эйякьян, окунаться в бурное бестолковое море разновозрастных и разнорасовых кандидатов, осознавая, что из тех, с кем они когда-то делили стол и тренировочные площадки, не выжил почти никто. Табер Тасевил тоже приняла два креста – свой и Энтони, а крест Эмилии отправят её родственникам, кажется, у неё жив отец… Минбарские старейшины движутся легко и неслышно, как призраки, их лица исполнены спокойной торжественности, в которой так же равно призрачны скорбь и гордость. Скорбь есть, хоть это и не лично их дети, в клане все друг другу не чужие. Но единственное непереносимое горе – это бесчестье, считают Звёздные Всадники, юная Звенн же погибла как подобает воину, заслонив собой командира. Фактически она, погибшая в начале миссии, сделала меньше, чем Леханн, изо дня в день карабкавшийся по коварным горным тропам с увесистой пушкой, но честь не измеряется так. А перед мысленным взором Дэвида стоял закатный пляж, звон их беспечного смеха. Выжил только он. Волны смыли с песка их следы, поглотили отзвуки их голосов. Только стены пещер хранят знаки, оставленные Селестиной, и будут хранить их, наверное, тысячи лет, если какая-нибудь безбожная рука не сотрёт…       Такой же растерянной, если не сказать – потерянной выглядела Лаиса, услышав своё имя. Услышав его в новом звучании: Лаиса Алварес. Она тоже принимала две награды… Вспомнить бы, не Рикардо ли говорил, будто рейнджерские броши очень трудно уничтожить. Наверное, это только байка, мало их разве и в рейнджерской жизни. И в любом случае чудовищному взрыву такие задачи по силам. А если нет… Если нет, то где-то в Неизведанных горах сейчас разбросанными семенами покоятся в остывшем пепле тёмные камни, окаймлённые двумя стилизованными фигурами, и как знать, чья рука однажды поднимет их – чудака-исследователя, идущего по следам давних удивительных событий, или случайного путника, которого привели в это место свои неведомые дела…       Слово «смерть» в большинстве языков, говорят, короткое. Иногда как взмах клинка, иногда как тихий горестный вскрик, обрывающийся вечной тишиной. Смерть кажется нормальным, естественным ходом вещей, пока не умирает кто-то, кто не был тебе безразличен. Смуглое лицо Далвы спокойно, и это уже не та непроницаемость первых дней, она действительно смирилась, успокоилась, все слёзы, какие могла, она уже выплакала, Винтари видел их порой там, в Ледяном городе, и если она знала, что он видит, то спешил наградить каким-нибудь недобрым словом резкий ледяной ветер. Довольно нелепый акт вежливости – было ли ей действительно досадно, что он видел её слабость, считала ли она вообще это слабостью – но более ли нелепый, чем чёрная коробочка с мерцающим крестом, которую отправят двоюродной сестре Гаррисона Бина… Удивительно было когда-то узнать, что не только у центавриан есть эта абсурдная традиция посмертных награждений (центавриане-то своих давно покойных предков или тех, кого записали в таковые, способны даже, когда надо, обожествить) – можно подумать, ордена или памятники значимо украсят мёртвому герою загробное существование. Уходя в Озеро Душ или в один из райских миров, хотя бы обернутся они с грустной улыбкой на эти награды? Всем понятно, что это не для мёртвых, это для живых, чтоб выразить боль потери и благодарности, это для потомков, чтоб помнили, чтили, знали, на кого равняться, но Уильяму и родственникам Селестины не нужны эти кресты, чтоб помнить своих детей, а что насчёт потомков… этот вопрос формулировать и начинать не хочется. Новообретённая планета завещана их народу, Шеридан об этом знает и едва ли станет препятствовать, вот будут ли столь благородны и благоразумны все миры Альянса? А Центавр? Было б абсурдом разевать рот на новую колонию в то время, когда в таком убогом положении находятся уже имеющиеся, но кто знает, как всё изменится сейчас, после уничтожения дракхов, как вскружит головы прекращение этого долгого тёмного давления? Сам Котто явно не сторонник таких амбициозных непродуманных решений, остаётся надеяться, что фракция, поддерживающая его, окажется сильнее. Во-первых, для престижа Центавра сейчас лучше будет укрепить рубежи и навести порядок у себя дома, во-вторых – это будет просто правильным, если жизнями этих ребят будет оплачен новый дом для их народа, и потомки, выросшие в этом новом доме, будут вспоминать именно об этом. И если кто-то назовёт такие мысли непатриотичными, то к зонам такой патриотизм. Во вселенной хватит ещё объектов, за которые можно сцепиться не на жизнь, а на смерть, помимо того, что едва не лишившийся своего дома не вправе лишать кого-то возможности обрести долгожданный дом – есть кое-что, что даже по-детски жадные, всё стремящиеся захватить, украсить своим флагом центавриане должны понимать. Возможно, мы наблюдаем сейчас зарождение новой цивилизации. Мир, в котором общение с богом или природой возможно не в смысле поэтических аллегорий, а в самом прямом – это чудо, которое пытаться присвоить так же нелепо, как пытаться схватить руками северное сияние. Под невиданным небом будут звучать имена, сейчас отражающиеся от стен скорбным эхом – имена тех, кто отдал жизнь за Приму. Это должно быть достойно оплачено. Кроме того, это будут и центаврианские имена тоже…       Да, из представителей Ледяного города здесь сейчас не только Уильям, и не только по поводу этой церемонии. Они совещаются с Шериданом и Алисой. Не плёвая перед ними стоит задача – организовать будущее переселение, комфортно и при том достаточно тихо. Надо полагать, желающие помешать найдутся. Айронхарт определённо имел в виду не только жителей Ледяного города, но и их собратьев с территорий Земного Содружества. И тут уже столько вопросов, что сама мысль о таком переселении начинает казаться безумием… но ведь не большим, чем человек, ставший планетой? С той поры, когда Айронхарт ещё был человеком, положение телепатов несколько улучшилось, возможно, многие из них и не захотят улетать – неведомо куда, в безвестность. Люди Ледяного города получили информацию «из первых рук» – напрямую из сознания Уильяма и Андо, и очевидно, они не колеблются. Кто и как сообщит остальным? Как отреагируют Бюро и земное правительство? Об этом даже думать муторно, и кажется, вся эта затея со спасением Центавра была не в пример проще в исполнении, чем то, что предстоит им…       Не удивительно, что здесь была Мисси – она тоже получала свой орден… Удивительно было то, что в Тузанор она приехала – жить.       – Это ж всё теперь и моя забота тоже, разве мало кому у нас сперва здоровье поправить надо, перед таким-то делом? А хоть вроде бы как-то интуитивно я и понимаю, что и как, а стажировка у рогатых тут совсем не лишне будет. Не такое это дело всё же, не ковры ткать, а и там без понимания и сноровки ничегошеньки доброго не сделаешь…       Пожалуй, именно это и было главным удивлением. О даре Айронхарта многие сперва подумали, что это исцеление – от зависимости и её последствий. Нет. Айронхарт пробудил в Мисси недоступный прежде дар. Теперь она обладала пси-способностями без приёма наркотиков. И поскольку главной составляющей этого дара было даже не чтение мыслей, а целительство – она намерена была развивать и использовать этот дар, отдав его на службу людям.       – Он прочитал во мне, кажется, даже больше, чем когда-либо смогла бы я сама. Это лучший подарок из возможных. Знаете, так бывает иногда в детстве, от ощущения, что родители прямо прочитали твои мечты, даже не те, о которых ты писал Санта-Клаусу, а те, которые... настоящие... И понимаете, вот теперь, когда я знаю, что есть кто-то, кто знает Мисси целиком и полностью, досконально – мне спокойно... Потому что всё правильно. Потому что бог должен быть добрым.       – Ада Бранкнер…       Несколько человек бросилось, вместе с матерью, помогать ей, и хоть это было объективной необходимостью – она выглядела донельзя смущённой. Она никогда не смущалась, там – никогда… А сейчас, чувствуя, как восторженные и почтительные взгляды сошлись на её хрупкой фигурке, обвязанной платком голове, всё ещё закованных в колодки ногах (врачи говорят, шансы на полное восстановление очень хорошие, но ступни пока нечувствительны) – краснела и смотрела в пол. Стать героиней в 12 лет – как оказалось, это совсем не сложно…       – Диус Винтари…       Он вздрогнул, услышав своё имя. Ему-то, ему-то за что? Он сражался всего лишь за свой мир. Как Дормани и Тевари, как все те, кто погиб при Мальдире и Канне…       Да, он шёл в составе рейнджерского отряда, шёл тайно, не объявляя Центавру своего имени… Он был одним из многих, и его кровь, пролитая в песок поля финальной битвы, неотличима от чьей-либо другой. Он шёл по слову его, с заветами его… Принимая из рук Шеридана орден, он чувствовал происходящее каким-то странным сном. Всё было как-то слишком... правильным, слишком соответствовало его желаниям, подумал в этот миг он. "Бог должен быть добрым, - как-то некстати вспомнились слова Мисси. И продолжение, - иначе всё не имеет смысла".       – Дэвид Джеффри Шеридан…       Никакого изменения интонации. Шеридан никак не выделяет сына, и Дэвид принимает награду как любой из солдат. С тем же плохо сдерживаемым смущением и сквозящим сквозь него тихим ликованием. Так же спускается обратно в зал, кажется, не видя перед собой дороги, едва не спотыкаясь на ступеньках. А Винтари почувствовал шевеление некоторой нотки самодовольства – что они все, что приветствуют его сейчас, могут знать о том, как там всё было, что именно называется героизмом? Перелёты, с пересадками с транспорта на транспорт, в грузовых трюмах, среди бочек с горючим и контейнеров с запчастями, долгие пешие переходы, когда расстояния были небольшими, и привлекать транспорт агентов было нерационально… Временные штабы в цехах заброшенных заводов, в подземельях старых храмов, в школах, домах неравнодушных-сочувствующих... Испещренные метками и стрелками карты, самодельные передатчики для связи с агентами Арвини, перекусы на ходу, на ходу же отрабатываемые техники ухода от шпионов, которые потом снятся во сне…       Да, официальное заявление Центавра было – ещё в то время, когда команда гостила в Ледяном городе, так что было что обсудить по возвращении. Озвучил заявление не лично император, а премьер-министр – видимо, Виру Котто зачитывать это не очень-то хотелось. Центавр совершенно не заострял внимание на дракхианской оккупации и бомбах. Совершенно. Вместо этого они обвинили Альянс в том, что он «неосмотрительно перенёс свои военные действия на Приму Центавра» и потребовали компенсации разрушений. Удивительно, правда, было даже не это. А то, что Шеридан не стал возражать, напоминая, как было на самом деле, а перешёл к обсуждению размера и порядка выплат.       Громче всех, ожидаемо, взвился Зак.       – Нда… Узнаю манеру всё изворачивать. А ничего, что ни одной «Белой звезды» на Приме Центавра не было, и сражение вели их же корабли? Ну и не их… понятно, чьи. И совместное, так сказать, творчество.       – Оставь… Они столько времени терпели унижение и даже не могли об этом заявить, попросить помощи. Для них это сейчас стресс тяжелейший. Если с ними сейчас начать препираться – они снова замкнутся и впадут в изоляционистскую истерию – от которой на самом деле народ устал. Им хочется вернуться на большую сцену, но по возможности сохранив лицо. На самом-то деле они всё понимают. Но это правда, им действительно сейчас нужны средства на восстановление – помимо даже военных разрушений, дракхи основательно истощили их ресурсы за эти годы… У них не должно быть новых поводов уйти в изоляцию – которая теперь погубила бы их совершенно. А большинство миров Альянса признало, что устранение дракхианской угрозы являлось приоритетной задачей, финансирование восполнения понесённых нами потерь они берут на себя, увеличат отчисления для рейнджерских баз – и у нас появятся средства помочь Центавру. …О чём вы задумались, принц?       – О том… Сильно ли большой общественный резонанс вызовет моё вступление в анлашок, или от меня уже всего ожидают. Крисанто Дормани подал заявление практически с больничной койки. Даже как-то неловко от него отставать.       – Понимаю… Но хотелось бы, чтоб и вы понимали – в том числе недавние события показали, что не обязательно быть рейнджером, чтобы стоять на страже. Не хотелось бы, чтобы вами руководили ложные соображения, чтобы вы совершили ошибку…       Улыбка, которой Таллия встретила вошедших, была практически похожа на настоящую, живую улыбку.       – Мисси пришла помочь мне, - сказала она утвердительно.       – Я совершенно не уверена, что у меня получится, - улыбнулась в ответ Мисси, - я ещё только учусь пользоваться этим всем… Но я по крайней мере попытаюсь.       Незрячий взгляд Талии по-прежнему был страшен. Но врачи-телепаты сделали действительно многое – она разговаривала, пыталась сама одеваться и расчёсываться, и у неё почти не бывало больше тех приступов, когда она бессвязно кричала – чаще не голосом, а мысленно, ментально, и в её бреде, достигавшем сознания Сьюзен и девочек, плавились и искажались стены лабораторий Пси-Корпуса, лица Бестера и его помощников, других «пациентов» по соседству. Она даже что-то вспоминала – из той, прежней жизни. А сейчас она лепила из пластилина – большая пачка лежала перед ней на полу, уже на четверть превращённая в различные фигурки, пальцы слепой работали удивительно ловко.       – Сьюзен принесла мне розы.       – Нет никаких роз, Таллия.       – Это просто мои духи… Зак… То есть, мистер Аллан подарил…       – Нет, Сьюзен принесла мне розы.       – А, Таллия, ты имеешь в виду, что я подумала о розах?       – Те розы, что ты подарила мне на «Вавилоне».       Сьюзен неловко присела рядом – Таллия не может видеть, какое у неё разом измученное и счастливое лицо, но это несущественно, она чувствует.       – Ах, это… Увы, не подарила. Я только думала об этом… Удивительно, что ты это откопала. Это ж было секундной мыслью, которую я тут же сердито отмела… Хотя наверное, они понравились бы тебе. Такие необычные – крепкие бутоны, оранжевые с алой каймой. Утром того дня, когда ты…       – Превратилась в другую, злую Таллию? А в твоих мыслях ты как будто подарила их… И я улыбалась… Но злая Таллия ничего не знала об этом.       Мисси облизнула сухие губы.       – Таллия, скажи… сейчас – ты чувствуешь в себе другую Таллию?       Больная пожала плечами – скорее, нервно дёрнула.       – Не знаю… кажется, нет. Когда они в нас залезали – она приходила в бешенство… она пыталась бросаться и на меня, и на них. Она думала, что она им своя, что они не должны её трогать… что она сама могла помочь им найти то, что они ищут. Но она больше не была для них так ценна, как раньше. Она поняла, что для них ценнее мои секреты. И поэтому ненавидела меня, и хотела уничтожить всё, что от меня осталось. А они из-за этого уничтожали её, потому что она им мешала…       Сьюзен вздохнула. К «другой Таллии» она испытывала смешанные чувства – жалости, ненависти, негодования, брезгливости. Конечно, она не виновата в том, что её создали, что заставили занять место того, кто был ей дорог, кто имел все права на жизнь… Искусственная личность чаще всего слабее изначальной, и массированной ментальной атаки ей не выдержать. Как бы хорошо ни работали мастера из Пси-Корпуса – они не Господь Бог…       Пожалуй, особенно жаль её было именно по итогам, финалу её жизни. Она так верила в Корпус, создавший её, считала себя нужной, ценной… А её перемололи и выкинули, когда её миссия провалилась. Секреты Айронхарта интересовали их больше.       – Таллия, ведь она, другая Таллия – не владела телекинезом?       – Нет. Я не знаю, почему так. Наверное, Джейсон сумел так надёжно всё спрятать.       Защитить не только от обнаружения, но и от возможного использования… Мудро… Когда к Таллии «подселили» «вторую Таллию» – Мисси не могла определить, и никто б уже не смог. Но наверное, уже после Айронхарта, он ведь почувствовал бы… Но если смог защитить свой дар – почему же не защитил от возможности подобных манипуляций? Хотя, это, наверное, обратило бы уже слишком много внимания…       – Таллия, но ведь и сейчас… ты не пользуешься телекинезом.       Сьюзен уже не раз благодарила за это доброго бога. Если б Таллия, в её нынешнем состоянии, им пользовалась… Даже представлять не хочется, что бы было.       – Не могу. Мне… больно.       – Больно?       – Там… у них… я немного им пользовалась. Я убила несколько других там… Они громко кричали, их сильно мучили, пытаясь что-то у них узнать… я прекратила их страдания. Они очень рассердились. Они сделали мне очень больно.       Мисси видела, что было – ментальные иллюзии, очень страшные ментальные иллюзии. Жестокое убийство всех, кто был Таллии дорог – Айронхарта, Сьюзен, друзей и учителей из детства в Корпусе, к которым она была привязана… Она, конечно, понимала, что это иллюзия, что Айронхарт ушёл, и им не достать его, что Сьюзен – на «Вавилоне», и её есть, кому защитить… Но видеть пытки, глумление, смерть от этого было не легче. Возможно, тогда же она потеряла зрение.       – Сьюзен, ты не бойся. Если хочешь идти – иди, мы с Мисси справимся, - почувствовав некоторое недоумение Мисси, Таллия пояснила, - Сьюзен боится оставлять меня одну. Но сейчас ей надо идти, у неё есть дела. Я не обижу Мисси, Сьюзен, Мисси не обидит меня. А когда ты вернёшься, я буду немного здоровее. Я не хочу стеснять тебя всё время.       «Не хочу тебя стеснять»… Как-то так же она говорила тогда, в те дни… Когда поломка системы вентиляции в каюте пришлась так кстати этому спящему тёмному альтер-эго, говорили они потом, но эту правду никак нельзя было принять, когда уже принял другую, что кстати она пришлась – им. Не стесняла, господи помилуй, совсем не стесняла. Неожиданно, учитывая, какими их отношения были в самом начале… А, совершенно даже внезапно, спасала от одиночества, которое раньше казалось желанной и нормальной независимостью. А потом та бутылка шампанского, и разговор по душам – разговор по душам с телепатом, кто бы сказал год назад… и первые робкие соприкосновения рук… В этом понимании между двумя женщинами, в этой установившейся хрупкой, утончённой близости слишком много такого, что вообще никакими словами не объяснишь.       Дверь за Сьюзен закрылась. Много ли это значит – она всё равно услышит, когда Таллия позовёт… Но Таллия знает, чувствовала, как всё это время Мисси осторожно «ощупывала», сканировала её, определяя фронт работы, знала, что предстоит коснуться очень многого болезненного. И то, что Таллия пыталась хоть как-то уберечь Сьюзен от этих картин – определённо, было хорошим признаком.       Мисси уже знала, что каждый телепат-целитель представляет свою грядущую работу – сознание пациента – по-разному. И это не важно, не имеет значения, как представлять – главное найти лучший способ сделать то, что нужно сделать. Мисси видела сознание Таллии лоскутным покрывалом. Точнее – разорванным на множество очень мелких лоскутков, и частично уже восстановленным телепатами-минбарцами. Это очень и очень сложно – ведь нужно не просто соединить эти куски, сшив даже очень тонкими и прочными нитями, частыми стежками, а связать ниточку с ниточкой. Кое-где врачи, правда, именно скрепили наскоро – чтобы успеть больше. Чтобы её, а значит, и Сьюзен с детьми, не мучили кошмары, чтобы она могла понимать, что ей говорят, чтобы не пыталась, во время приступов, нанести себе какое-нибудь увечье. Сейчас можно было, понемногу, начать соединять их как следует. Объём предстоящей работы немного пугал, но Мисси решительно взялась за дело. Тут и там встречались чёрные дыры, которые при приближении начинали ужасно вопить – память о манипуляциях «специалистов» Пси-Корпуса. Правильно ли назвать их палачами – Мисси не знала, но именно так и хотелось назвать. Она пока не знала, как лучше всего поступить с этими дырами, и для начала закрывала их защитной плёнкой – воспоминания Таллии будут уже не такими красочными и живыми, что-то сродни эпизодам просмотренного фильма.       – Ты молодец, Мисси, ты быстро учишься… Наверное, это так странно – не родиться телепатом, а стать им.       – Не знаю… Я мало думала-то об этом, на самом деле… Даже и мысли-то такой не было, что вот, приняла Прах – и теперь я как бы тоже телепат. Мне просто любопытно было, хотелось узнать, как это. А потом… просто поняла, что больше без этого не могу. Многие, попробовав один раз, пугаются, и больше не пробуют. Но кто попробовал хотя бы два раза – обычно втягиваются. От других ведь то же слышала, что и сама думала – чудно это… не то, что подслушивать-подглядывать чего-то можно, хотя это тоже – не всё время ведь люди думают что-то потайное и стыдное, а иногда много хорошего. А то, что других людей так чувствуешь, как… как они есть, живые такие, мыслящие. Шёпоты все эти, сны… как после этого тишину-то выносить можно. А многие телепаты рады бы избавиться от своего дара… Люди разные.       Таллия какое-то время улыбалась молча.       – А ты маму помнишь, Мисси?       – Свою маму? Да особо нет… Она умерла, когда мне лет шесть было. Меня папка один воспитывал. Мужик он был хороший, но весь в работе, времени ему на меня не хватало, вот я и путалась где и с кем попало. А когда он помер – совсем ушла бродяжить…       – А сейчас ты хочешь дом? Дом с Заком?       Девушка покраснела. Ну, издержки общения с телепатом и сумасшедшим в одном – предельная откровенность, непосредственность, чуждая тактичности…       – Пожалуй, да, я хочу этого, Таллия.       – Значит, ты с нами на новую планету не полетишь…       «С нами»… Конечно, благое пожелание Айронхарта, чтобы Таллия первой ступила на его планету, не сбудется, вообще неизвестно, сколько времени пройдёт, прежде чем она будет… достаточно в порядке… Наверное, он мог бы и сам исцелить её – гораздо быстрее и лучше, чем любой из тех, кто делает это здесь. Но миру, каким он его создал, с теми законами, которые он ему положил, Таллия, с её неконтролируемыми кошмарами, пожалуй, опасна. Если уж дракхи едва не натворили там чего попало… Пожалуй, это правильно, это естественно – она должна отправиться туда если не полностью здоровой (ещё неизвестно, возможно ли это), то хотя бы максимально…       – Зак… больше не боится?       – Чего? А… - Мисси хихикнула, - телепатов? Да похоже, нет, больше не боится. Много имел с ними дело за последнее время. Говорит, это, видимо, судьба его.       – Нет. Он больше не боится рыжих демонов?       «Рыжих демонов»… Надо ж было так выразиться… В причудливой логике и образности Таллии не откажешь. Чего ж не ангелы, а демоны?       – Нет. Больше не боится.