Венок Альянса

      Течение времени снова вошло в обычную рабочую колею. Наступил, по земному календарю, декабрь – последний месяц земного года, а поскольку административные дела Альянса велись по земному календарю, это означало конец цикла со всем вытекающим: отчёты, сведение балансов, уточнение планов на грядущий год, и ни Дэвид, ни Винтари не удивлялись тому, что взрослое, обременённое обязанностями население резиденции почти не видели. Слишком много важных встреч, совещаний и церемоний, чтоб оставалось время ещё и на них. Скучать, впрочем, и им было некогда: Винтари готовился к экзаменам на очередной языковой уровень, Дэвид ежедневно проводил с ним мини-тестирования, параллельно готовясь к сдаче дисциплин, у которых Винтари не всегда мог выговорить названия. Перспектива познакомиться с некоторыми из них в дальнейшем, надо сказать, пугала, но он решил быть мужественным. Где-то в постижении минбарской культуры ему однажды придётся остановиться, признав, что упорство вошло в конфликт с возможностями, но настраивать себя на это сразу ни к чему.       Поэтому приглашение от Шеридана зайти к нему в кабинет оказалось полной неожиданностью. Винтари как раз открыл для себя сборник минбарских головоломок, где правильный подбор ключа «открывает смысл бессмыслицы и делает её новым ключом», и пока понял только, что здесь имеет место игра слов, притом иногда слов из старинного, ныне мёртвого диалекта адронато, а Дэвида, как назло, именно сейчас рядом не было. Так что он был благодарен за возможность отвлечься, но в большей мере был встревожен – должно случиться что-то очень серьёзное, чтоб Шеридан позвал его для разговора в такое-то время. Он выглядел усталым – и не странно, его стол сейчас напоминал раскрытый сундук с сокровищами или рабочее место ювелира, только всё это были информкристаллы.       – О, Диус, если вы были заняты… Я не хотел вас отвлекать, не обязательно было идти прямо сейчас!..       Винтари обнаружил, что по запарке и рассеянности прихватил с собой один из изучаемых свитков, и рассмеялся.       – Сомневаюсь, господин президент, что вот здесь есть что-либо важнее того, чем заняты сейчас вы. Если я не достиг в своих занятиях высот истинного гения, а я допускаю, что не достиг – несколько минут ничего не решат. Зачем бы я вам ни потребовался...       Сколько раз за эти годы он бывал в этом кабинете? Достаточно много, чтоб изучить обстановку, и достаточно редко, чтоб замечать какие-то изменения – подросли или наоборот, завершили свой жизненный цикл и уступили место молодым побегам какие-то растения, гуще стал лес «ёлочек» информкристаллов на одних полках, реже – на других, появились новые картины на стенах – подарки каких-то культурных делегаций… Менялись многие детали, неизменной оставалась основа, дух – этот стол с терминалом связи по одному углу, голографическим проектором по длинной стороне, фигурка «Белой звезды», сияющая на стеллаже у двери, и сам хозяин этого кабинета…       – По правде, даже не совсем мне. Центавр, выползая из своей многолетней изоляции, поспешает медленно, спасибо ему за это – конец года и без того весёлое времечко, сами видите. Но множество вопросов обозначено уже сейчас, и один адресован персонально вам. Император Котто намерен возродить дипломатический корпус. И полагается в этом на вашу помощь.       – Мою?!       Шеридан философски развёл руками, в которых было по небольшой тугой папке серо-синего цвета, потом засунул обе эти папки на одну из полок на стене, там таких было много.       – Поправлюсь – в вопросе выбора посла на Минбаре. В какие-то миры просто вернутся прежние послы, в какие-то будут назначены новые... А Минбар особый случай, почти столь же сложный, как и Нарн. Вы лучше всех... – он наклонился, поднимая скатившийся со стола информкристалл – у кого ж они такой формы? У геймов, кажется? – знаете ситуацию, знаете местные обычаи и атмосферу. Император Котто хотел бы, чтоб вы рассмотрели предложенные кандидатуры, или же предложили кого-то сами, он доверяет вашему выбору. По правде, неофициально говоря, его бы устроило, если б этим послом стали вы, но лицо вашего ранга не может занимать посольскую должность, это... Неподобающе, в общем. Хотя лично я помню минимум два подобных прецедента...       Особый случай, кто б спорил, усмехнулся про себя Винтари. Про первого посла на Приме до сих пор нет-нет да и вспомянут не слишком добрым анекдотом – ещё бы, на разного рода безумцев история была богата всегда, но обычно не на таких. И как не судачить о том, кто на родину так и не вернулся, пресс-конференций, чтоб разъяснить своё решение и весь свой путь духовных исканий, не собирал. Просто послал заявление об отказе от гражданства и потряс атташе кратким и сумбурным прощанием и абсолютно лысой головой. В конце концов, это ведь факт, сбрил гребень? Сбрил. Потрясающий по простоте и силе значимости жест, который всего лишь логическое продолжение отказа от гражданства – отказ от сана, привилегий, центаврианской напыщенности и всего того, что осудил в своём заявлении. Обритая голова подтверждается свидетельствами множества жрецов, намеренье вырастить вместо него минбарский – не подтверждается ничем, кроме слов Муто. Хоть бы подумал в своё время этот остряк, что своей шуткой, укоренившейся в молве, позорит свой народ…       Зато со вторым послом всё по ситуации на настоящий день более чем благополучно.       – Что ж, я... Не ожидал подобного, конечно, но отказаться от такой великой чести не вправе. Я непременно подумаю над этим вопросом. Список кандидатов уже есть, как я понимаю? Как скоро нужен ответ?       – Неделя. Хотя, по факту... в течение трёх дней. Почему – я объясню несколько позже. Соберу вас по этому вопросу... возможно, завтра. Кое-кого надо ещё дождаться с учений...       Вообще-то, звучало интригующе донельзя, но Винтари решил, что до завтра ждать не слишком долго. Он бросил заинтересованный взгляд на перемигивающийся огнями процесса записи кристалл в гнезде у терминала связи – надо понимать, идёт сброс информации после недавно завершённого сеанса. И настойчиво кажется, мрачность и озабоченность Шеридана связана именно с этим недавним сеансом, этой информацией. Можно себе представить… Одной только той доли бюрократической чепухи, которая требуется от президента сейчас Земному Содружеству, для головной боли вполне хватит, а буквально по пятам следует конец годового цикла и у Бракоса, им в этой связи обязательно потребуется то, это и ещё вот это, половина с личной подписью президента. Подпись-то могут поставить помощники факсимильную, но если б всё было так просто...       – Что-то случилось? Что там у вас, господин президент?       – У нас всегда что-то случается, принц. Не успеет одно разрешиться... Детский сад тут у нас!       – Детский сад?       – Диус, что вы знаете о дилгарах?       Вопрос был, откровенно, неожиданным. Винтари решил, раз уж разговор не получается кратким осведомлением об очередной, пусть и нетривиальной задаче, присесть. Чувство, что своими неуместными, несвоевременными расспросами отвлекает президента от множества дел, которые от проволочек приятнее не станут, конечно, было. Любопытство – тоже было, невозможно всё время задвигать подобное чувство подальше, особенно когда оно центаврианское. Мало надежд, что и здесь он непременно сможет чем-то помочь, с одной бы возложенной задачей пока справиться, но знание лучше незнания.       – Дилгары? Знаю то, что читал в учебниках истории, разумеется. Ныне вымершая раса, но ещё лет пятьдесят назад они держали вселенную в страхе. Не всю, разумеется, Центавр, хоть и переживал тогда, так сказать, расцвет упадка, им был не зубам, с нами они предпочли договориться. Но мелких, слабых миров они в своём завоевательном марше по галактике поработили и уничтожили немало... Пока сами не были побеждены землянами. Их загнали обратно на родную планету, а вскоре их солнце взорвалось, нельзя не сказать, кстати... Одно время в нашей армии служило много наёмников-дилгар. По свидетельству современников, это были сильные, умные, неутомимые воины, но жестокие невероятно. Это были ценные союзники, но всё же мало кто способен был пожалеть, когда они ушли – их жестокость и коварство поразили даже центаврианскую знать. Я немного читал о расследовании военных преступлений дилгар... но могу сказать, что только рад, что ни одного из них больше в галактике нет.       – Да... одна из причин, по которой я, пожалуй, благодарен Кошу – это что он взорвал корабль последней из них, Джа‘Дур. Если б он долетел до Земли – страшно представить, что б тогда было... А мог и не долететь – его могли по дороге отбить нарны, центавриане, кто-нибудь ещё... В погоне за бессмертием многие готовы на всё. Могла разгореться война, пожар которой спалил бы галактику дотла.       Винтари задумчиво скатывал-раскатывал в руках свиток.       – Честно говоря, мне непонятна эта одержимость бессмертием. То есть, понятна сама потребность… Умирать не хочет никто, а кто произносит философские речи о том, что смерть естественный итог всего живого, делает это как правило не по поводу себя. Жить хотят все, но важное уточнение, что жить при этом – счастливо. Какой прок в бессмертии, не предполагающем счастья? Вечная жизнь имеет смысл и притягательность только если наполнена бесконечным познанием, бесконечным созиданием, любовью, близостью дорогих существ... которые тоже были бы бессмертны, чтобы не испытывать не только страха смерти, но и страха потери... наверное, это был бы рай. И наверное, именно поэтому жители разных миров и придумывали райские образы загробной жизни. Но рай на то и рай, чтоб быть абстрактным идеалом вечного блаженства, которое при том ещё и не приедается. А тот, кто захотел бы жить вечно в мире, полном несправедливости, потерь и страданий – либо просто глуп, либо имеет извращённые понятия.       – Нет, бессмертие в исполнении дилгар – это будущее, которого врагу не пожелаешь. Цивилизованные каннибалы, охотящиеся друг на друга, - Шеридан вздохнул, глядя в сторону тихо гудящего аппарата, как показалось Винтари, с усталой ненавистью, - конкуренция, доведённая до предельного своего, абсурдного и кошмарного вида… Иногда вселенная хочет преподать нам урок. Иногда очень жестокий урок. Иногда нам кажется, что урок пройден, осмыслен, оставлен в прошлом... А потом вселенная решает задать нам контрольные вопросы. Вы, наверняка, слышали, что дилгарами было завоёвано множество миров, некоторых из них, спасибо дилгарам, просто больше нет на карте... Другие долгие годы оправлялись от причинённого ущерба. В том числе мир аббаев долгое время был под их гнётом. На оккупированных территориях завоеватели размещали не только военные базы, но и... исследовательские центры... Дилгары уделяли много внимания не только созданию биологического и химического оружия, но и различным экспериментам... Так сказать, на живом материале. Когда дилгар изгнали, на Аббе осталось несколько таких центров. Нормальным побуждением, пожалуй, было б сжечь их, сравнять с землёй... Аббаи проявили разумную осторожность – бог весть, какие отравляющие или взрывчатые вещества могли там храниться. Они окружили эти места сплошными глухими заборами и объявили проклятым местом. Да, сейчас, нашими глазами, это выглядит вопиющей недальновидностью и зарыванием головы в песок. Но лаборатории дилгар и в рабочий период не отличались большим количеством персонала, всё было автоматизировано максимально и с высочайшей степенью надёжности. Поэтому казалось, что если самому не лезть знакомиться с их содержимым, то не познакомишься никогда. И ведь почти пятьдесят лет этот подход себя оправдывал. Но нашлись же смельчаки...       Да, вселенная щедра на уроки, довольно однообразные, впрочем. Буквально недавно, кажется, подвели черту под темой проводников идеологии тотальной конкуренции и их наследия, Вир Котто, не вдаваясь в подробности (не до того пока что), заверил, что вопрос оставшихся после дракхов баз, равно как и вопрос всех сотрудничавших – из страха или добровольно – под его личным контролем. Все зловещие заначки, которые дракхи принесли на Приму с собой или изготовлены уже на месте, будут найдены, учтены и аннигилированы. Поскольку в этом деле он опирается на Джаддо и Мюрреев, уже продемонстрировавших решительность и верность интересам Центавра, можно полагать, что так и будет.       – И? Какая ещё отсроченная смерть там поджидала? Ядовитые газы, радиоактивные элементы, штаммы неизвестных болезней?       – Лучше. Дилгары, как и многие подобные им, были помешаны на силе. На физическом и интеллектуальном совершенствовании своей расы. Того, что среди современников они считались эталонной иллюстрацией выражения «рождены для войны», им было мало. В лаборатории оказались вполне развившиеся, живые эмбрионы в капсулах. Хуже того... Те, кто проник в эту лабораторию, были просто компанией любителей приключений, они не имели ни специальной подготовки, ни специальных знаний... Они, видимо, что-то задели в процессе своих исследований, или просто своим проникновением вывели систему из стазиса, в котором она пребывала эти годы. Короче говоря, теперь у нас на руках... в общей сложности две тысячи маленьких дилгар, если суммировать находки и в других лабораториях, которые теперь тоже были распечатаны и обследованы. И что прикажете с ними делать? Аббаи не знают. И охотно вручают этот вопрос мне.       Винтари, поперхнувшийся ещё на словах про эмбрионы, с трудом восстановил дар речи.       – Да, неожиданность не из тех, к каким можно подготовиться. А... какие варианты-то? Их мира больше нет, и сложно жалеть об этом. Ни одного взрослого дилгара во вселенной уже не осталось, как и ни одного места, которое можно назвать домом дилгар. От Ормелоса осталось обугленное металлическое ядро, о их бывших колониях говорить не приходится, если уж миролюбивые аббаи не горят желанием проявлять радушие и гостеприимство, остальных можно даже не спрашивать. Не убивать же их, это всего лишь беспомощные младенцы. И... каким бы ни было их происхождение... Я тут слышал интересные соображения об абсурдности теории врождённого зла...       Шеридан покачал головой.       – Не всё так просто. Младенцы, точнее даже – эмбрионы разных стадий развития – большая часть из них, да. Но то первое проникновение в одну из лабораторий произошло далеко не вчера. Это было несколько лет назад. Вольные исследователи тогда напугались своей находки и не стали её афишировать, предпочли больше не ходить по таким местам... А активированная система, видимо, была настроена таким образом, что дорастила детей в капсулах примерно до 5-7-летнего, в переложении на земной, возраста... вероятно, возиться с младенцами дилгарским учёным не хотелось совершенно... И когда это псевдо-утробное развитие было завершено – аббаи заметили, что со стороны лаборатории пошли странные сигналы. Система призывала своих давно мёртвых создателей принять законченную работу. В общем, хороший аббаев ждал сюрприз... Кажется, они и бомбе обрадовались бы больше. После этого они и приняли решение о проверке других лабораторий, решив, что хуже уже не будет. Но и это ещё не всё. Понятное дело, доставать из инкубатора пятилетнего, но по сути младенца создателям тоже было совершенно не надо. Компьютерная программа всё это время не только руководила развитием физических тел этих детей, но и взаимодействовала с их мозгом, вела обучение. То есть, чисто теоретически, они уже умеют говорить...       – И говорить по-дилгарски, я понял. В смысле, программа ведь обучала их не только чтению и понятию о том, что в окружающем пространстве как называется. Она обучала их дилгарской идеологии, их взгляду на порядок вещей.       Шеридан кивнул, испытывая, кажется, искреннее облегчение от того, что не пришлось дополнительно что-то объяснять.       – Именно. И вот только этого нам и не хватало.       Надо полагать, выражения аббаев в тот момент были ярче и многообразнее. Это и называется смешанными чувствами. Зарегистрировав странные сигналы со стороны считающегося законсервированным и особо опасным объекта, они готовились, должно быть, к скорому взрыву, и хорошо, если просто оставляющему внушительный котлован, а не выбрасывающему в атмосферу что-то из многообразной дилгарской палитры подарков для иномирцев. Они думали о том, как быстро и какую часть населения они успеют эвакуировать, не поднимая при этом паники, которая довершит и усугубит уничтожение мира, или есть хоть малый шанс предотвратить взрыв, есть ли смысл извещать правительство Альянса или никакого, потому что помощь не успеет, а конкретики, которую можно б было сообщить перед смертью, у них нет. И вот военные, вполне готовые к тому, что могут стать первыми жертвами, прибыли туда и узнали, что умирать им пока нет необходимости, но…       – Но ведь детей можно перевоспитать...       – Только на это и остаётся надеяться. Сейчас уже исторгнутых из капсул детей первой партии сторожат там на базе аббайские военные, но они не могут делать это всю их жизнь. Я дал добро на досрочное изъятие из капсул младенцев в других лабораториях, чем меньше программа успеет поработать над их мозгами, тем лучше. Специалистов по дилгарам – языку, технике, особенно настолько сложной – во вселенной кот наплакал, нам удалось найти, кажется, всех, и все они сейчас там… Но это только вопросы ближайшего момента, и необходимо уже сейчас знать, что делать дальше.       Винтари смотрел на руки Шеридана, рассеянно перебирающие кристаллы, и думал о том, что это уже не урок вселенной, это подлость вселенной. Почему за столько лет в лаборатории не случилось короткого замыкания, какого-нибудь программного сбоя, почему она просто не провалилась под землю? Почему эти тщательно взрощенные семена зла достались именно этому человеку, именно сейчас?       На первый вопрос ответить не сложно – потому что дилгарские системы отличались высокой степенью автоматизированности и надёжности. Будь иначе – они б всем тем, что в своих научных центрах производили, гораздо раньше уничтожили самих себя, чем кого-то другого. Чем сложнее технология, тем легче ломается, не раз говорили они на Приме, когда в полевых условиях чинили технику, но дилгары вывели эту философскую формулу гораздо раньше их, понимали, какое значение она имеет для их выживания и успеха, и настоящим чудом вселенной следует считать, что, став во многом исключениями из этой формулы, они тем не менее проиграли. Что до второго вопроса… В этом можно увидеть пакостную закономерность – Джа’Дур свой зловещий эликсир планировала презентовать именно Земле, когда-то победившей её народ. Об оставшемся на Аббе законсервированном наследии она, вне сомнения, знала (и не увидела никаких причин сообщить об этом), могла ли предвидеть, что и с этим однажды придётся разбираться землянам? Вполне. Она была военным стратегом высшего ранга, это было в её возможностях. А на самом деле, конечно – потому же, почему и кампанию по спасению Примы организовывал этот же человек.       Маркус, вошедший где-то на середине этой беседы, воспользовавшись паузой, подошёл к столу и положил на свободное место среди прочих новый информкристалл, сам сел в кресло рядом.       – Аббаи считают, что дальнейшую судьбу этого выводка должны решить мы, - продолжал Шеридан, - в общем-то, возможно, они и правы... Для них этот вопрос тяжеловат. На днях партия этих детишек прибывает к нам...       – Какие проблемы, распределим их по... – Маркус запнулся.       – Вот именно – куда? Будем говорить прямо, у нас нет тех, на чьи плечи мы могли б это с чистой совестью возложить. Эти дети – самые круглые и несчастные сироты во вселенной. У них нет родителей, у них нет родины, у них нет тех, кто взял бы на душу такой грех – приговорить их к смерти, но нет и тех, кто взял бы на себя ответственность за них. Я должен решить эту проблему, потому что не для того ли существует Альянс – и его президент, как чтоб решать вопросы, которые велики для какого-то одного несчастного мира, но я должен решать его за счёт других ни в чём не виноватых людей, чёрт побери! Даже если я просто перевезу всех этих детей к себе в резиденцию – я должен буду найти для них кормильцев, воспитателей, опекунов, мне кажется, здесь не будет горячего энтузиазма и бесконечного числа желающих!       – Да зачем вы так, - тон Маркуса был нарочито беспечен, очевидно ему хотелось изобразить ситуацию не такой кошмарной, хоть как-то поддержать начальника и друга, - это же дети, просто дети. Рогов и хвостов ни у кого из них нет. Вроде бы… я пока не удосужился заглянуть в справочник по физиологии дилгар… Для рейнджерских лагерей они откровенно маловаты, не говоря о том, что даже экстраординарный повод не повод забывать о добровольности вступления, так что я, конечно, пока под своё могучее крыло их забрать не могу… Но ведь мы можем определить их пока в интернаты – при условии согласия их кураторов…       – Которое мы чёрта с два получим. Военные школы и интернаты находятся в ведомстве касты воинов, которым о дилгарской теме вспоминать, по ряду причин, не очень бы хотелось. И отношения у нас с ними... Если честно, не слишком потеплели. Да и если хорошо подумать, не хотелось бы их толкать в военную сферу, у них и так... психология далека от пацифизма.       – Определим в невоенную... К жрецам, мастерам?       Шеридан мрачно усмехнулся.       – Даже не знаю, от кого из них больших восторгов следует ждать на такое предложение. Знаешь, что самое паршивое, Маркус? То, что при всём моём отчаяньи и внутреннем протесте я понимаю, почему этот вопрос должен решить именно я. Решить в совещании с максимально небольшим кругом компетентных лиц, не вынося на широкое обсуждение, на весь Альянс. Потому что я боюсь решения кого-либо другого. Боюсь, что… они не назовут именно этого слова, наверняка, никто, кроме, разве что, прямолинейных дрази, но ты прекрасно знаешь, что предостаточно других формулировок, официальных, гладких, благопристойных, ещё более отвратительных, чем «убить». Даже будучи уверенным, что таких голосов будет не очень много, что меня не вынудят подчиняться подобному решению – видит бог, ничто и никогда не заставило б меня! – я просто не хочу слышать и помнить о том, что кто-то высказался подобным образом. Это вот именно что дети. Пусть злые и испорченные, но дети. И если мы не дадим им шанса, если не обережём, не отвоюем этот шанс – боюсь, Джа’Дур посмертно окажется права.       Перед сном Винтари долго думал. Мысли, логичным образом, были о дилгарах. Слова Шеридана об уроках вселенной... Да, интересно, извлекли ли они – хоть кто-нибудь из них всех – эти уроки? Наверное, нет, если спустя всего двадцать лет после дилгарской во вселенной разразилась новая кровопролитная война. Какой была бы картина истории, если б не то поражение дилгар, не взрыв их солнца? Если б они дожили до возвращения Теней? К гадалке не ходи, Тени сделали бы тогда ставку на них, как на самую агрессивную и милитаристскую во вселенной расу...       Мысли плавно перешли к последней из них – как они тогда думали, последней... этой самой Джа’Дур. Он слышал эту историю лишь в общих чертах, и понятно, время наслоило много слухов и домыслов. Доподлинно он знал только, что, скрываясь под защитой радикально настроенного минбарского военного клана (об этом не принято было говорить громко и официально, но минбарскую военную форму, в которой она прибыла на станцию, видели очень и очень многие), она изобрела эликсир вечной жизни. Действенность эликсира подтверждала она сама – за прошедшие годы она ни капли не постарела. И конечно же, сразу из военного преступника она превратилась в лакомый кусок для всех миров, и для тех, кто прежде знать ничего не хотел о дилгарах, и для тех, кто от этих дилгар очень сильно во время войны пострадал. На первый взгляд, действительно, их можно было понять... Но только на первый взгляд. Можно ли было ожидать от дилгар широкого жеста без всякого подвоха? И как он понял из обмолвок Шеридана – подвох был... Впрочем, посол Кош пресёк начинающуюся свару в зачатке, просто взорвав корабль Джа’Дур на старте. И всё. Попробуй, предъяви что-то ворлонцам. Никому за всю историю не удавалось.       Вечная жизнь – это, конечно, не равно бессмертию. Эликсир не даёт неуязвимости от стали, лазера или огня. Только от естественного старения и болезней. Но ведь и это... Он понял, вокруг чего крутятся все эти мысли, как шальные электроны, вокруг какого ядра. Резко сев в постели, в которую сон никак не хотел забредать, он вцеплялся в спутанные волосы, словно хотел выцарапать эту мысль из черепушки. Что капля этого эликсира сейчас... пожалуй, была б самым желанным сокровищем в его руках...       Ни к чему сейчас об этом, ни к чему. Во-первых, прошлого не воротишь, да и не стоило б возвращать. Во-вторых... глупое детское желание, чтобы то, что тебе дорого, было всегда. Он успел увидеть, как люди в одночасье теряют всё – близких, любимых, самое ценное в жизни. Он не самый несчастный, надежда ещё есть. Должна быть, пока мы живы – мы должны надеяться. Надеяться, а не мечтать о несбыточном, которое есть ловушка для отчаявшихся.       Вообще-то подумать сейчас стоит об этом неожиданном поручении императора Котто. Посол... Из всех позитивных изменений в отношениях с Центавром это, пожалуй, самое явное.       Если б ему нужно было отвечать, не задумываясь – он, вне всякого сомнения, назвал бы Амину Джани. Кандидатур лучше он не знал. Кто, в самом деле, так, как она, знает языки, обычаи, традиции других рас – не только Минбара, кто в такой степени завоевал доверие, и кто в той же степени делом доказал свою любовь к родному миру? Возможно, конечно, такой выбор удивил бы двор – женщина, к тому же не из Великих Родов, но зато этот выбор совершенно точно устроил бы Минбар. Однако есть одно но – рейнджер не может занимать дипломатических постов. А собственно, центавриан, которые не были бы рейнджерами, на Минбаре сейчас... только он один и есть. Поэтому сейчас он колебался между Асмаилом Джаддо, как фигурой сколь героической, столь же сейчас на Приме неудобной – герои вообще бывают удобны строго в момент своих героических выходок, а дальше превращаются в ходячий вопрос ко всем остальным, почему в нужный момент они не поступили так же, и Гордеусом Гратини, который, при внешне добродушном и безобидном виде, впечатлил его умом и проницательностью. Гордеус парень довольно скромного происхождения – и это в данном случае хорошо, он меньше втянут в традиционные центаврианские общественные отношения с интригами Родов друг против друга, его опыт больше связан с поддержанием общественного порядка, соблюдением хотя бы видимости законности, такой представитель Центавра будет создавать ощущение респектабельности получше многих. Ну, а если кому-то там его выбор покажется неожиданным и странным... ничего не поделаешь, думайте тогда сами.       Утро наступило как-то совершенно неожиданно – он и не заметил, как заснул. Новый день, солнечным светом и щебетом птичек, уже лился в резные окна. Даже воспоминания о так и не побеждённом вчера тексте не могли испортить настроения. Дэвид за завтраком сказал, что, во-первых, непонятно, зачем ему это сдалось – на экзаменах про эти загадки не спросят точно, это логические упражнения для жрецов, не в смысле касты, а в смысле достаточно высоких должностей, но, во-вторых, если очень уж надо, они могут потом поломать головы вместе. Вряд ли многого добьются, но попытка не пытка. Винтари многое хотелось сказать – что вчерашние его попытки временами пыткой и были, что в нём, центаврианине, предостаточно глупого честолюбия, во всяком случае, его хватает на то, чтоб желать такого уровня владения языком, чтоб переводить не только простые тексты (насколько на Минбаре что-либо может быть простым), но не стал ввиду присутствующей за столом пары минбарских ушей. Вполне вероятная холодная отповедь утро не украсит. Много ли тех минбарцев, кто реагирует на намеренья переводить сокровища их культуры вообще без нервов? А он бы хотел, да, не ограничиваться только сказками. А для понимания поэзии эти элементы древних диалектов и эти ключи как раз во как нужны… Довольно того, что он простился (или по крайней мере, на время простился) с мечтой о переводах книг о кораблях. Что поделать, фих с его безумной грамматикой вызывал у него примерно те чувства, что у покойного Бальтазара – административное деление Примы со всеми вытекающими юридическими и экономическими следствиями. Друг Дэвида Ранвил как-то, светясь чистейшей кастовой гордостью, изрёк, что фих очень структурирован, логичен и точен, вся его сложность проистекает из его всеохватности, но в нём нет такого изобилия диалектных форм и двусмысленных значений, на какие падки жрецы, воинам важна предельная ясность толкований, потому они бдительно следят за соблюдением и совершенствованием языковых норм. Он тогда получил какую-то колкость от Тогдера, но смутился едва ли.       Позаниматься всласть, впрочем, им так и не пришлось – уже за завтраком они узнали, что должны быть в кабинете Шеридана перед обедом, и чем ближе к этому времени, тем больше головы занимал вопрос, для чего. Можно б было думать, что ответ по кандидатуре посла нужен ещё скорее, чем первоначально было обозначено, но какая надобность вести этот разговор при Дэвиде? И хоть последние минуты они уже места себе не находили от волнения и устремились к кабинету с максимально допустимой скоростью – там обнаружили с некоторой оторопью, что пришли последними, не было только самого Шеридана. Обычно скрытая выдвижная часть стола была выдвинута максимально, впиваясь в пол тонкими, но крепкими ножками, и Винтари в первый момент посетило невольное сравнение с тем днём, когда был сформирован костяк их диверсионных команд. Тем более что первый взгляд упал на этот самый костяк, плотным рядом занимающий места по одну сторону стола. По другую сидели новые, впрочем, частично тоже знакомые лица – Шин Афал, трое пожилых минбарских учителей из тех, что помогали им с подготовкой к центаврианской кампании, и несколько незнакомых – высокий бракири с проседью в волосах, двое аббаев, дрази, на которого Винтари долго поглядывал с недоверием к своим глазам – такой мелкий, это что, подросток?, двое хаяков – кажется, оба женщины, хотя Винтари пока не видел ни одного хаяка-мужчину, и поручиться не мог, двое иолу – женщина постарше, мужчина помоложе. Напротив Зака Аллана сидели двое незнакомых рейнджеров – человек и дрази. Дэвид расположился с краю стола, где ещё были свободные места, Винтари устроился рядом. Шеридана-старшего пока не было, и собравшиеся вполголоса беседовали кто о чём – рейнджеры о своём, рейнджерском, минбарцы о здоровье и проделках храмовых гоки, иномирные гости – сложно сказать, о чём, так как говорили на родных языках.       – Повод для такого массового и разношёрстного собрания должен быть интересным, кто-нибудь, надеюсь, в курсе, каков он?       Зак обернулся с недоумением и усмешкой разом.       – А я думал, высочество тут должно быть самым компетентным лицом. Каким может быть повод, кроме Центавра опять же? Центавр нынче преподносит новости ударными темпами, навёрстывая, видимо, за годы молчания.       Винтари проворчал под нос, что ему казалось, вся остальная вселенная никуда не делась.       – И это прекрасно, - немедленно отозвался Дэвид, - получить свободу после стольких лет... Хуже, чем оккупации! Оккупанты хотя бы оккупируют землю, а не мозг, волю, личность... Интересно, как теперь дела у генерала Кальдаро?       – Прекрасная Дэйва беспокоится о поклоннике?       – Диус, я тебе сейчас больно сделаю.       – Думаю, - отсмеявшись, сказал Зак, - что теперь, когда дракхов больше нет, и Стражи... ну, не умерли, так значительно ослабели. И местные, центаврианские телепаты справятся с ними без особого труда.       К своему месту прошествовал Шеридан, и разговоры понемногу смолкли. Винтари отметил только, что выглядит президент гораздо менее подавленным и мрачным, чем вчера, встревоженным, взволнованным – да, но кажется, речь сейчас не пойдёт об очередной пакости, для разнообразия.       – Здравствуйте, дорогие друзья. Большинство из присутствующих уже знают, зачем вы все здесь собраны, но для некоторых то, что я сейчас скажу, окажется полным сюрпризом...       Позже они с Дэвидом рассуждали, что «сюрпризом» – это было не очень подходящим словом. Наверное, заявлению, что их всех было решено отрядить в няньки для свалившихся на голову дилгарят, и именно ввиду этого простого и гениального решения президент в таком приподнятом настроении, они удивились бы меньше.       – В общем, вы все приглашены на Тучанкью*.       – Ку-уда?       – Название знакомое, - пробормотал Винтари, - так ведь это... одна из наших последних, в смысле недавних колоний?       Шеридан кивнул.       – До недавнего времени. На прошлой неделе высочайшим указом императора Котто колонии была дарована независимость.       Вот, значит, как... Кто-кто, он лично удивлён не был ничуть. Периферийная колония – это чаще всего престиж, стоящий немаленькую цену. Тучанкью – это, конечно, было замечательно хоть в том плане, что опять утёрли носы нарнам, хоть в том, что Центавр расширил зону влияния почти на половину «нейтральной полосы», но финансы на поддержание военных баз требуются даже в очень отсталых мирах, тем более если вспомнить по судьбе предыдущих оккупантов, на что способны эти «отсталые»… А сейчас истощённой дракхианской инвазией метрополии все средства нужны на восстановление экономики, на назревшие внутренние реформы, тут не до жиру. Подумаешь тут, не проще ли дать некоторым колониям независимость, чем рисковать потерять их в результате бунта. Или захвата рыщущим вокруг да около хищным отребьем. Дарование независимости – это хотя бы выглядит более красиво, чем бессилие отстоять Рагеш когда-то… К гадалке не ходи, Рагеш теперь тоже независимый. И осуждать Котто тут как ни лакомо – а что б ты делал на его месте? В такой момент и понимаешь, что на его месте оказаться не хотел бы. Императорский трон хорошо принимать в эпоху расцвета империи или хотя бы тогда, когда у тебя есть все рычаги для поворота к расцвету, только твоей высочайшей подписи и не хватает, а не вот как сейчас.       Краткую историческую справку для незнающих Винтари слушал рассеянно. Что бы там могло быть такого, чего бы он не знал... Историю с колонией Тучанкью и теперь приводили как чуть ли не единственный пример доброго деяния покойного императора Картажье. Умные, конечно, понимали, что доброта тут особо ни при чём, да помалкивали. В конце концов, это был удобный аргумент особенно против Нарна, здесь как нигде проявившего себя... не с самой лучшей стороны...       – Некоторое время Тучанкью была колонией Нарна...       Тжи'Тен вздохнул. Была подло порабощена Нарном – так всё-таки правильней было сказать. У каждой расы в истории есть страницы, которых порядочный гражданин стыдится. В 2242 году, воспользовавшись брошенным центаврианами на их планете оружием, нарнские военные обстреляли Тучанкью из стратосферы, превратив их столицу в выжженную пустыню. Высадившись затем на планете, они приписали преступный налёт центаврианам и предложили жителям свою защиту. Эта «защита» обернулась для Тучанкью очень дорогой ценой – планета была обращена в сплошной завод по производству оружия, а жители – в рабов, трудящихся на этих заводах, вскоре ресурсы планеты были полностью истощены, наступил закономерный экологический кризис. Разумеется, настал такой момент, когда рабы взбунтовались, нарнская администрация была арестована и казнена в полном составе. Однако обретение свободы ещё не означало спасение мира... А потом усилия двух облечённых властью преступников – президента Земли Кларка и императора Центавра Картажье – толкнули Тучанкью в объятья новой беды... Да, экосистема планеты, благодаря масштабной работе, проведённой центаврианами, была, хотя бы частично, восстановлена. Центавриане знали, что выжать из добычи полезных ископаемых больше не получится ничего, но какой-то доход с новой колонии они получать хотели. Хотя это не единственное, для чего они применили её...       – Сейчас Тучанкью стоит на распутье. Они близки были к тому, чтоб замкнуться и никого не пускать на свою землю, и это вполне можно понять. Но они хотят познакомиться с нами. Не давая пока никаких обещаний вступить в Альянс, они хотят хотя бы узнать, что это такое. Можно ли нам доверять, можно ли иметь с нами дело. Для нас очень важно... расположение Тучанкью, их возможное сотрудничество. В плане ресурсов и технологий их мир не может дать ничего. Но стратегическая роль, ввиду расположения планеты, высока. Кроме того, это важно и для... престижа Альянса, доброго имени. Если тучанки с негодованием оттолкнут нас – это может послужить поводом для отдалённых, недавно присоединившихся или колеблющихся миров сделать то же самое. Они, возможно, пожалеют об этом позже... Но стоит ли дожидаться этого позже?       Рейнджеры кивнули – уж это было хорошо понятно. Технологически отсталые миры на нейтральной территории – это всегда была бомба замедленного действия, в ожидании, какие миры схлестнутся за контроль над этой территорией и во что это может вылиться для ближайших соседей. Теперь, конечно, устав Альянса запрещает военную экспансию в отсталые миры, но иметь колонии-то не запрещает. Если отсталый мир попросится под чей-то протекторат – ничего тут не попишешь. А если учесть, что Тучанкью находится не столь далеко от миров, к Альянсу не присоединившихся…       – Одного только не понимаю... почему именно мы?       Винтари уже понимал, что кроме них с Дэвидом здесь не понимают этого разве что ещё пара человек, но это не тот случай, когда можно бояться продемонстрировать свою неосведомлённость.       – Потому что так решили тучанки. Они, видите ли... очень необычный народ. Подобных им я пока не встречал. И никто не встречал, насколько знаю. Говорить с политиками, дипломатами, официальными представителями они не хотят. Они сами отобрали тех, с кем хотели бы встретиться – запросив у нас предварительно сводку о том, что произошло у нас за последнее время и внимательно изучив информацию о фигурантах. Они задавали уточняющие вопросы, запрашивали дополнительные сведенья, и в соответствии с этим мы формировали окончательный список…       – И... их не смущает то, что я, например, нарн? – удивился Тжи'Тен.       – Как не смущает и то, что Винтари и Амина – центавриане. Напротив, в вас они заинтересованы больше всего. Тжи'Тен, вы-то могли слышать об особенностях тучанков.       – Песня Сознания.       – Да. Ключ ко всему. Всё то горе, что перенёс их мир за последние почти сорок лет, ударило не только по планете. По всей расе. Поставило вопрос их выживания как вида. Им необходимо залечить раны... изменив, позволю себе слабую попытку выражаться их понятиями, те строки в песне, которые наиболее трагичны. Я знаю, и на Центавре, и на Нарне тоже есть легенды об исцелении тем же оружием, которым была нанесена рана. А говоря нашим языком – они хотят познакомиться с лучшими представителями миров, явившихся им с худшей стороны.       – И лучше есть, - хмыкнул Винтари.       – Наверняка. Но они позвали – вас.       – Что мы должны делать? – спросил один из пожилых минбарцев тоном таким спокойно-будничным, словно речь шла об уборке.       Шеридан развёл руками.       – А вот этого не представляю и я. Я могу только сказать, что вы должны отправиться туда и тучанки при встрече объяснят вам дальнейшее – но не могу обещать, что это будет более понятно, чем те объяснения, которые они дали мне и Дэленн. То, что они сказали в своём обращении... Семантика их языка такова, что дословный перевод получить трудно. Они хотят разговаривать – так они сказали. Разговаривать – главное значение данного конкретного слова, а в дополнительных так же – «наблюдать», «погружаться внутрь» и «совершать обмен». Слова «говорить» и «слушать» у них образованы от одного корня, и этот же корень участвует во всех словах, относящихся к изучению чего-либо и обмену ценностями. Я полагаю, я даже уверен, вас ждёт очень непростое испытание. Потому что, вполне возможно, вам не потребуется составлять речи и подбирать интересные истории. Есть миры, где экстрасенсорные способности очень развиты, или где возведены в культ и без этого – никуда. А Тучанкью – мир, где экстрасенсорные способности имеют ВСЕ. Это особенность расы. Они рассматривают всех, как Песни. И все явления жизни – как часть Песни, подходящую, благотворную для их Песни или же нет. Они намерены услышать ваши Песни Сознания и исходя из этого решить, достойны ли вы.       – Задачка, - хмыкнул Зак.       – Да, задачка.       – Что в моём-то... сознании... такого хорошего?       – Озвучить мнение старейшин тучанков? Храбрость в бою с врагом внешним и внутренним, мольба одинокого в толпе, кротость внутри бури.       Зак уже пожалел, что спросил...       – Тжи’Тена и Амину они назвали «перепевшие двумя голосами смерть в жизнь», Дэвида – «песней, что выше стрелы, дальше тумана и горячее дыма», вас, ваше высочество – «говорящим и слушающим меж курганами и домами», Шин Афал воспели в таких эпитетах, которые мне сложно перевести... Вас, фриди Атал – «мудрейшим из поющих, слышащих самый тихий голос», а вас, почтенная Сумана – «целительной песнью равнин». Многие поняли, что имелось в виду? А они не просто так говорят. Они так мыслят.       Фриди Атал степенно кивнул. Похоже, он-то как раз всё понял... А Винтари принялся лениво гадать, кем по профессии может быть тот хаяк, который, похоже, всё-таки мужчина. Традиционно политика, наука и общественная деятельность у хаяков более женские сферы, считается, что женский ум к этому более годен, мужчины чаще воины, строители и врачи. Впрочем, это не строгое правило.       – Если у них такой сложный язык... как же мы будем общаться? То есть, общение ведь с большинством из нас получится односторонним? Здесь не все телепаты...       – О нет, многие тучанки, по крайней мере из старейшин, неплохо владеют унилингвой, что впечатляет, надо сказать... Для остальных, видимо, к вам приставят переводчика.       – Остаётся надеяться, что у них вдоволь и старейшин, и переводчиков... То есть, как – мы будем ездить по их миру туда-сюда, чтобы пообщаться как можно с большим количеством народа, или они сами приведут к нам кого надо? Нам потребуется разделиться и рассредоточиться по планете, или они будут наблюдать нас всех кучно, приезжая к нам, быть может, туристическими группами?       – Тжи’Тен, поверь, я этого тоже не знаю. Они не называли подробностей, может, они сами ещё не решили. Они только сказали, что разместят вас со всем возможным комфортом. На Тучанкью осталось много покинутых центаврианских домов, многие, правда, пустуют уже давно, ещё задолго до независимости начался отток колонистов на родину, и вы сможете занять какие пожелаете из них. Правда, не все из них оборудованы собственными терминалами связи... но возможность для выбора есть.       Фриди кивнули, Зак наклонил голову – непонятно было, кивнул или просто задумался.       – Теперь вопрос уже к вам – кто из тех, кто был приглашён, полетит, кто откажется. Как и в случае с Центавром, приказывать я могу только рейнджерам. Но и им без крайней нужды я приказывать не стану. Эта миссия более, чем какая-то другая, зависит от готовности и доброй воли, и я прекрасно осознаю, что это не то, к чему когда-либо готовили кого-либо из вас. Это не военная или разведывательная операция, это не обычная дипломатическая или гуманитарная миссия, это что-то, чему названия нет. Я сказал вам, что контакт с Тучанкью очень важен для нас. Такой контакт, который позволит нам остаться хотя бы в благожелательно-нейтральных отношениях, хотя бы предупредить возможные инсинуации... Ещё одной попытки кого бы то ни было использовать Тучанкью в своих интересах не нужно ни им, ни нам. И если вы спросите меня, есть ли какие-то гарантии вашей безопасности – то и этого я обещать не могу. Тучанки обещали всячески беречь вас, но сами условия этого мира по многим показателям слишком не курортные, не просто так большинство центавриан разъехались оттуда с великой радостью. А цена высока, и потребует напряжения всех сил. Я, конечно, знаю, что многие из здесь присутствующих уже дали предварительное согласие... Но всё же спрошу ещё раз. Я не хочу, чтобы хоть кто-то из вас пожалел о поспешном решении, уже сидя в шаттле и не имея возможности повернуть назад.       – Я своего решения не изменю, - тихо, но твёрдо сказала женщина-аббай, - это не решение, принятое под давлением, у меня была возможность всё взвесить.       – Думаю, в нашем решении вы тоже не можете сомневаться, господин президент? – продолжил фриди Атал, - даже если б нам не было просто любопытно познакомиться с этим новым неведомым миром, то одна только возможность принести такую пользу для нас большая честь. Величайшая честь. И если нас сочли достойными... у нас нет причин отказываться.       – А кто-нибудь – отказался? – спросил Дэвид.       – Да. Тучанки выразили желание увидеть всех участников центаврианской кампании, но выразили также и понимание, что кто-то из них может быть занят в делах, которые невозможно резко бросить. Так получилось, что мы обойдёмся без телепатов – вы знаете, в каком деле они сейчас заняты. Также вынуждены были отказаться двое врачей, сейчас занятых в слишком сложных проектах, чтоб можно было отвлечься хоть ненадолго, один музыкант, находящийся на карантинной планете, Лаиса Алварес...       – А она-то почему? – удивился Винтари. О Лаисе он не слышал давно, но имел основания полагать, что у неё всё в порядке – в Ледяном городе она много времени проводила среди мастеров рукоделия, и по возвращении тоже договорилась о заказах с одним из храмов – шитьё, вышивка, роспись по ткани. В скором или не очень времени минбарцы лишатся немалого числа исполнителей, и если Лаиса сможет выполнять такие заказы, это будет хорошо для всех… Но Ледяной город пока не опустел, и едва ли она, пока новичок, взяла сложные и срочные заказы, неужели б её не отпустили? Дэвид пнул его под столом.       – Думаю, из чистого благоразумия, тут она права. У неё сейчас свои проблемы. То есть, даже не то что проблемы... Но лучше оставаться под надзором врачей.       – С ней что-то серьёзное?       Дэвид пнул его вторично.       – Даже жаль, ваше высочество, - рассмеялся Шеридан, - что самой Лаисы здесь сейчас нет, она б сумела объяснить вам всю серьёзность куда лучше, чем я. Лаисе, совместно с учёными Даана, наконец удалось добиться результата. Но неусыпное наблюдение теперь нужно весь срок, и значительное время после... Как-никак, прецедент. Да, многие отозвались об этой идее как о... неразумной, продиктованной эмоциями... в том числе сперва и я. Но думаю, если раздел генетики, посвящённый изучению возможностей межвидового скрещивания, зачем-то существует – так вот для таких случаев.       Оставалось надеяться, что краска в лицо не бросилась. Тот совершенно шуточный разговор в калечном атмосфернике принял, оказывается, совершенно серьёзный поворот.       - А... Андо, - Винтари решил уйти со скользкой темы, - он не летит с нами? Шеридан-старший покачал головой.       – Андо больше с нами нет...       – Что?!       – Да, неудачно выразился. Андо отбыл вчера по срочному делу на Марс. Ему поступило приглашение, от которого он не смог отказаться.       «И не попрощался... Впрочем, пожалуй, это в его духе...»       Выходя, Винтари задержался, дожидаясь Дэвида. Какое-то время они шли рядом молча, прекрасно, впрочем, представляя, о чём будет их разговор.       – Так Лаиса... она серьёзно? Она добилась этого? Разрешения на...       – Я сам услышал об этом недавно и случайно. Полагаю, это не того порядка новость, о которой нас непременно должны были известить, не нашего ума дело. И если ты хочешь спросить, за неимением тут Лаисы, у меня, зачем ей это… Она центаврианка, Диус. Ты должен бы понимать это лучше, чем я. Продолжение рода, наследие достойного, безвременно ушедшего героя, плод их союза. У неё прежде не было рода, принадлежностью к которому можно было гордиться, но теперь есть. И она хочет, чтоб этот род – прежде не известный, не славный – жил… Это, конечно, не родная семья Рикардо, но ведь по центаврианским меркам это не имеет значения, его усыновили – значит, приняли в род. И для неё важно, чтобы этот род не был забыт, не остался без продолжения… Это словно последний дар, неуклюжие извинения жестокой судьбы, разлучившей близких. Меня в потере любимого человека едва ли утешило бы появление ребёнка, при всём понимании, при том даже, что этот ребёнок мог бы быть сколько угодно похож на моего любимого человека. Не думаю, что меня могло бы хоть что-то утешить. Но я знаю, что бороться с отчаяньем необходимо, мы приходим в этот мир с какой-то целью и воссоединяемся там, где не падает тень, тогда, когда нужно. Для вдовы, узнавшей, что ждёт ребёнка, этот ребёнок становится первым смыслом жить – пока, неизбежно, не появятся и другие. Для Лаисы это было невозможно естественным путём, но она решила стать сама вершителем своей судьбы. И ей повезло, потому что генетические материалы Рикардо, как и многих рейнджеров, были в банке...       – Зачем?       – Мне казалось, ты слышал. Полное клонирование на Минбаре не то чтоб запрещено, но не практикуется, потому что жрецы так и не определились в отношении к этому вопросу, а две другие касты и вовсе от него устранились... Но частичное клонирование – проводится, и является очень важной статьёй. Клонирование собственных органов гораздо эффективнее, чем поиск донорских, особенно когда для поиска ограничены и время, и возможности. В случае серьёзного ранения рейнджеры-неминбарцы были бы практически обречены – даже на лучшие имплантаты бывает отторжение, а родная плоть прирастает быстрее и практически без осложнений. Конечно, рейнджер всегда должен быть готов отдать свою жизнь... но если можно её продлить – почему этого не сделать?       – Да, пожалуй, это разумно... Я, правда, и не думал, что на Минбаре возможны такие соображения. Мне... извини, конечно... казалось, что минбарцы вообще больше стремятся к смерти, чем к жизни. Такая культурная особенность.       Дэвид рассмеялся.       – В общем и целом, наверное, да, может создаться такое впечатление... Но не все исповедуют такую позицию. Воины – да... бывали случаи, когда они из принципа отказывались от трансплантации. Им казалось, видимо, что это умалит их воинский подвиг. А жрецы – хотя опять же, далеко не все – считают, что на тот свет торопиться не стоит, если тебе дана возможность продлить своё служение – пренебрегать ею будет неразумным.       Планы на сегодня ещё были, но все довольно рутинного характера, а обсудить, поделиться эмоциями и соображениями, хотелось очень, поэтому спонтанно было принято решение прогуляться, чтобы вернуться в резиденцию всё же в более рабочем настрое.       – Хорошо, с мотивами Лаисы всё понятно, но что с мотивами учёных Даана? Как такие вещи соотносятся с минбарской этикой?       Прибитые недавним ливнем, ветви придорожных кустарников и стебли высокой травы ещё лежат на дорожном покрытии, но вскоре солнце и тёплый ветер высушат их, они поднимутся обратно. Уже сейчас дорога практически сухая, только по краям, под этой полёгшей растительностью, блестит вода, и иногда из длинного раструба бутона вытекает ещё одна капля из тех, что были пойманы им, когда он был ещё обращён к небу. В тех кустах, что уже плодоносят, копошатся мелкие птички, а к тем, что цветут, подтягиваются алчущие насекомые. И невольно вспомнился тот день их приключения с гравилётом. Какие они были маленькие и глупые тогда, как легка и беспечна была жизнь…       – Правильнее всего сказать – никак. Поскольку речь идёт не о минбарцах, то у наших идеологических вождей нет тут оснований выступать за или против. Точнее, нет оснований самим желать этого или противиться этому. Но во всяком случае, созидание жизни является скорее благом, чем нет. Я полагаю, Лаиса нашла для них слова, которых не можем вообразить ты или я, потому что мы – не она. Но как минимум, я вижу в этом высокий смысл объединения миров. Центавриане и земляне как никто схожи – и в тоже время бесконечно отличны, и хотя порой кажется, что они танцуют вальс в тесных объятьях – они танцуют его над разделяющей их пропастью. Помнишь, ты говорил о словах Брюса про мосты – а мне кажется, я сквозь сон тоже слышал эти слова, так знакомы они были, так правильны. И Лаиса стала теперь даже, быть может, не мостом... Частью, одной из опор моста. Матерью первого во вселенной полуземлянина, полуцентаврианина. Первого свидетельства, что не такая уж она разная, ваша природа… да, такое же свидетельство, каким стал когда-то я. Первый камень ничем не заметен, не славен и его может быть не видно под остальными. Но он первый. Лаиса и Рикардо не были заметными представителями своей расы. Но стали заметными. И в этом должна быть польза для миров.       Как тут было невольно не подумать, что может быть, то для этого ребёнка, если он благополучно родится, и хорошо, что хоть его родители герои – всё же не до уровня Шеридана и Дэленн, и к нему будет меньше некоего весьма противоречивого внимания.       – Странно, в самом деле… Земляне и нарны, такие непохожие, однако же, генетически совместимы**, а земляне и центавриане – как ни удивительно, нет. Впрочем, центавриане-то землян никогда не сторонились, мы даже любим подчёркивать это сходство…       Они поднялись по небольшой каменной лестнице, настолько старинной, что рукотворные черты её едва угадывались, почти поглощённые всемогущей в этом плане природой. Сырой обильно крошащийся камень порос мхом и дёрном настолько буйно и густо, что сложно б было определить, чего в этих ступенях и перилах больше, и кажется, деревья склонили свои ветви в любопытстве именно с этим вопросом. А дальше за постепенно редеющей аллеей, где в просвете ветвей видны порой такие же старые, не опознаваемые остовы стен – извилистая тихая улочка, в начале ещё пахнущая тем же вековым мхом, молчаливым и абсолютным дыханием истории, а чем дальше, тем всё больше оживляемой солнцем, звуками города.       – Покровительственно так, подчёркивая, что земляне, вероятно, не самая паршивая раса, раз похожи на великих вас, ага?       Винтари расхохотался.       – Не без этого, да. Спесь из центаврианина не денется никуда, это компонент нашей крови. Но ведь есть в этом и хорошая сторона – уж по отношению в братьям-людям центавриане точно ни капли не ксенофобы. И для многих из нас это было даже большим расстройством – что мы вовсе не родственники, что мы никогда не станем одним народом. А для скольких миров эта «естественная» генетическая граница – дополнительное обоснование для отчуждения и ненависти? Когда-то такое же отчуждение было между разными народами на каждой из планет, но для большинства из миров эти времена прошли. Потому что разные народы – это всё же одна раса, совместное проживание, смешение культур, общее потомство смели эти границы и теперь о них вспоминают с неверием. А здесь так не получится…       Дэвид бросил на него тоскливый взгляд.       – Я всегда ненавидел границы. Ну, кому как не мне их ненавидеть... Вален мечтал сделать единым народ Минбара. Он не успел осуществить задуманное, а те, кто в благоговении повторяют его имя, в большинстве своём делают вид, что не понимают этого... А вот объединения миров нам вообще никто не обещал. Даже если раса становится единой сама в себе, и внутренних конфликтов уже нет (а есть ли хоть одна такая раса на самом деле?), всегда остаётся образ чужого, которому до образа врага – один поворот механизмов пропаганды. Едины-то в основном в сравнении с другими, в противоположность… Различия культуры, различия биологии – тут всё годится. Когда внешнее различие перестаёт иметь значение – когда двое, различно выглядящие, в разных культурах воспитанные, любят друг друга – против них ополчаются все, потому что это ведь немыслимо, потому что сама природа поставила границы… Потому что общих детей не будет. Как будто общие дети – это единственное, что должно иметь значение!       Шеридан и Дэленн не ставили когда-то таких целей, за них всё решила природа – изменённая природа Дэленн, а Лаиса, можно предположить, захотела, чтоб жил на свете тот, кто будет любить и Центавр, и Землю в равной степени, считать себя и центаврианином, и землянином в равной мере – и в то же время ни тем, ни другим до конца, чем-то новым. Глядя на Дэвида – и не зная о мрачной стороне его собственной оценки своей двойственной природы – она, конечно, могла подумать так. Есть вещи поудивительнее межрасовых гибридов – например, то, что женщина, существовавшая на самом дне жизни, видевшая столько грязного и неприглядного, сохранила такую чистоту и наивность, явила им всем центаврианские идеалы, почти мёртвые в лживых устах знати…       – Если говорить о Тжи'Тене и Амине, то им повезло в том, что они рейнджеры. Среди рейнджеров не только никто не будет пенять детьми – но и вообще осуждать межрасовый союз. Но не каждый пойдёт в рейнджеры, что и говорить…       Обильно увитые вьющимися растениями стены всё шире расступались, оставляя тут и там в середине улочки место под небольшую клумбу, вазон или скамейку. Казалось бы, думал Винтари, когда впервые проходил по таким окраинным улицам, этим странным минбарцам достаточно подождать – и растительность сама захватит всякое хоть немного пригодное ей место здесь, всякую трещинку или ямку, в которую ветер нанёс хоть немного земли.       – А ещё я сейчас подумал об Андо… Он успел узнать об этом? Всё же это дитя, если оно благополучно родится, будет и ему родственником. Живой родни-то у него… нет, получается. У него мог быть ребёнок – соединили бы они с Адрианой жизни или нет, но это был его ребёнок, как бы то ни было – и мог быть дядя… И снова у него никого нет. Если это не имеет для него значения, то может, это и к лучшему. Иной на его месте лишился бы рассудка.       Дэвид поколебался, подбирая слова.       – У Андо есть родственные чувства. Есть, хоть и воспринимает он их иначе, наверное, чем ты и я. Возможно, и самые эти чувства иные, чем у тебя и меня, изначально. Чувство потери, боль из-за гибели близких были с ним с малых лет. Не потому, чтоб ему тяжело жилось, как сироте – не тяжелее, чем его сверстникам-нарнам, тем более, при таком отчиме он мог ни в чём не нуждаться. Но он ведь, благодаря тому ментальному воздействию, которое успела оставить на нём Лита, помнил их, в какой-то мере воспринимал как живых, и страдал от того, что их никогда не будет рядом с ним здесь, в реальной жизни, что их жизнь оборвалась так рано и трагически. Г'Кара он очень любил, хотя в этой любви больше было почтения и робости. Г'Кар ведь пожизненная легенда своего народа, духовный лидер, к тому же, он редко был рядом – просто не было такой возможности. То есть, с одной стороны, 16 лет только они были друг у друга, заменяли друг другу потерянную семью, с другой – они не могли быть семьёй в полной мере, позволить себе тихую семейную жизнь Г'Кар уже не мог. Да, родительского тепла у Андо не было, но и в этом он не был одинок – война оставила много сирот… Но у него было имя, которое ко многому обязывало, он знал связанные с ним ожидания и надежды. Интерес к его оценкам, поведению, развитию его характера. Для нарна – а по воспитанию он нарн – это важнее.       – Откуда ты это всё знаешь?       Дэвид не ответил, продолжил:       – Адриана, конечно, не была для него сумасшедшей любовью. Скорее, в ней он нашёл родственную душу. Она не была очень уж чувственной, она особо не тянулась к семейному идеалу. Она не ждала от него того, чего он не готов дать. И… ты видел новую комнату в доме Уильяма?       Улица аккуратно разделилась на две, и они пошли по правой, более широкой и светлой, выходящей на небольшую площадь с фонтаном. Есть версия, что это последствие одной из небольших, но продуктивных стычек между воинскими кланами, когда часть зданий была разрушена и не подлежала восстановлению, руины какое-то время даже не разбирали до конца, сделав своеобразным скорбным памятником в комплексе с этим фонтаном, устроенным над снабжавшим эти дома колодцем. Сейчас руин тут уже нет – можно предполагать только, что их камень пошёл на бордюры чаши фонтана и высокой клумбы, в центре которой росло дерево-«плакальщица», склонившее свои ветви почти до самой земли.       – Да. И признаться, это меня удивило. Я подумал сперва, что эта комната готовилась для Адрианы и…       – Так и есть.       – Но отделка стен… Мрачновато, не находишь? Может, у меня старомодный вкус, но вроде бы и в других комнатах Ледяного города как-то повеселее картины. Только по надписи на нарнском языке я и понял, что это, видимо, пейзаж Нарна, а не, к примеру, ад из земной мифологии… Амина перевела мне это стихотворение, такое щемящее и горестное, как я понял, посвящённое умершему ребёнку. Я предположил, что это Андо нарисовал и написал это…       – Верно. То есть, рисовал Андо, только стихотворение не его. Я говорил с ним об этом. Что ты знаешь о семье Г'Кара***? Вероятно, только то, что они погибли во вторую центаврианскую оккупацию, так? Но это были не единственные, кого он потерял. Его первый сын умер, не дожив до года – это было ещё в первую оккупацию, в подполье… Тогда он и написал это. Мало кто знает, что Г'Кар, известный своими любовными похождениями далеко за пределами родины, безумно любил свою первую жену. Он своими руками похоронил её. А вторую – пусть и не возлюбленную, но дорогую ему соратницу – не имел возможности, ему осталась только братская могилы всех членов семей Кха'Ри, где только эксгумация и анализ позволила бы отличить одно тело от другого, но у кого нашлись бы силы это делать? Только имена на камне… Первая оккупация отняла у него троих детей, из которых ни один не получил постоянного имени. А вторая – четверых. Со всеми семействами, то есть, с внуками и даже правнуками. Андо знал это всё – это естественно. Я хочу сказать – он знал, что так бывает. Он с детства имел к этому если не внутреннюю готовность, то само понятие о том, что родители тоже теряют детей.       Разумеется, в общих чертах он об этом знал – сложно не знать о фигуре такой величины, как Г’Кар, хотя бы общих фактов биографии. И факты эти поражали (и, чего греха таить, даже не желающему принимать некие данности бытия как таковые центаврианину объясняли, что это такое – нарнский дух, нарнское упорство). Само то, что он дожил до таких лет (и умер не своей смертью, не в глубокой дряхлости – после всего-то пережитого)… Он родился в рабстве, он встретил освобождение своего мира молодым юношей, но уже увитым воинской славой, уже вдовцом. Он быстро добился высокого положения в обществе – именно добился, самый злостный недоброжелатель не смог бы отрицать тут его личных заслуг. Не без подлостей, не без жестоких расправ с соперниками – но уж не центаврианину б осуждать такие вещи. Он выгодно женился – и здесь ему повезло явно больше, чем среднему центаврианину, он вёл крайне распутный образ жизни, его жена – несколько менее, но из четверых детей сомневаться в отцовстве Г’Кар мог только относительно одной дочери, получившейся копией матери, остальные унаследовали его весьма характерные черты. Он сделал всё для обеспечения будущего своих детей – не просто пропихнув их на тёплые места и устроив браки, а позаботившись о том, чтоб они получили наилучшее образование и подготовку. Она-то и позволила его сыну и одной из дочерей погибнуть в первые же дни войны – на кораблях, которые новые союзники Центавра кромсали как игрушечные…       – Понимаю… Как минимум, в истории приёмного отца он нашёл силы принять это. Хотя непривычного такой стоицизм, пожалуй, удивит…       У него был перед глазами пример, который с неизбежностью должен был научить. Многие ли теряли и обретали столько, сколько Г’Кар. Нарнская культура вообще предполагает философское отношение к смерти детей, столетие центаврианской оккупации ещё долго после обретения свободы сказывалось на детях измученных недокормом и тяжёлой работой отцов и матерей, а потом случились ещё дилгары, которые на захваченных колониях заставили живых позавидовать мёртвым. Традиция временных имён, призванная, видимо, приучить родителей не привязываться, едва ли действительно приучает каждого, и едва ли поможет, когда детям уже 30-40 лет, но самообладание Г’Кара было таково, что нарны, искавшие вместе с ним убежища на Вавилоне, не скоро и осознали, что у него вообще-то тоже сейчас на Нарне гибнут близкие родственники. Те, которым не выпало чести принять сравнительно быструю смерть в бою – ввиду малолетства или более мирной должности. Так что утешает ли это специфическое утешение – они не сломались, не умоляли о сохранении жизни в ответ на любые унижения и предательства, и если была возможность плюнуть в лицо врага, то сделали это – уже не хочется знать…       – Удивило другое. На мои слова, что я понимаю этот порыв, превратить несостоявшуюся детскую в место памяти его первенца – он ответил «Не уверен, что здесь правильно говорить о первенце. Возможно, у меня есть дети, которых можно так называть, хоть я и не знаком с их матерями». С тех пор, как он начал взрослеть, врачи брали у него генетический материал…       Винтари смотрел на витые раструбы фонтана – по ним сбегали, как огненные змейки, блики солнца, лучи которого вода дробила на спектр. Фонтану больше тысячи лет, конечно, за это время он пережил не один ремонт, но почтение к истории дело святое, материалы брались либо такие же, либо схожие. Минбарцы научились всячески играть со светом, видимо, сразу же после изобретения колеса. И если вспомнить о том, что со светом здесь принято сравнивать любовь – это тоже довольно любопытно в смысле символизма…       – Для экспериментов по созданию гибридов? Ну, я не удивлён. Нарны не были бы нарнами, если б этого не делали. Впрочем, насколько уместно тут слово «эксперимент»? О генетической совместимости землян и нарнов известно давно, о самих гибридах, конечно, уже куда меньше… Во всяком случае, я встречал только упоминания. …Ох, Дэвид, как бы сказать – почему. Видимо, потому, что речь в основном шла… ну, не о почётных гражданах обоих миров. Рабы, проститутки низкого сорта, случайные связи разной швали… Что интересно, надо сказать, нарны всегда, когда им становилось известно о таких гибридах, прилагали все усилия, чтобы забрать их на Нарн и даже, по возможности, уничтожить всю информацию о них там, где они были обнаружены.       – Зачем им это?       – Я думал, это понятно. Любой такой гибрид – хоть слабый, ничтожный, но шанс на ген телепатии. Поэтому, можно даже сказать, такие детки выхватывали счастливый билет – их всем обеспечивали, они ни в чём не нуждались. Конечно, это означало строгое подчинение режиму, золотую клетку, или правильнее сказать – золотую казарму. Но нарны, в какой-то мере, все так живут… И если выбирать между полутюремной системой и нищетой с каждодневными опасностями, когда на тебя, к тому же, смотрят как на циркового урода – то выбор довольно очевиден. Одно время на Нарне было несколько интернатов для таких детей. Разумеется, это были особо режимные местности, инопланетные визиты туда были недопустимы.       Дэвид присел на край широкого бортика чаши, прогретого солнцем и лишь по самому внутреннему краю тронутого влагой брызг.       – Тогда откуда ты об этом знаешь?       – Ну, сейчас-то гриф секретности частично снят… Но информация всё равно не общедоступна. Это нужно искать специально. Но и раньше утечки случались. У Центавра агентура везде…       – А Земля об этом, получается, ничего не знала?       – Догадываться наверняка могла… А доказательств не было. Нарны, конечно, корыстный народ, но не существует такой суммы, за которую они продали бы такие доказательства. Добыть же их своими силами для инопланетника почти нереально. А кто поверил бы без доказательств, зная нашу глубокую вражду и способность рассказать друг о друге и не такое? Даже намёки, те или иные имена – это предмет сложных политических игр, в которые лучше не лезть, если не умеешь в них играть. Те, кто замешан в такого уровня интригах, убирают болтунов легче, чем сморкаются. Впрочем, теперь это всё имеет мало значения, потому что вторая центаврианская оккупация уничтожила, вероятно, всех этих гибридов. Во-первых, потому, что многие из них состояли в родственных или деловых связях с правящей верхушкой – если не с самими Кха'Ри, то с их ближайшим кругом, во-вторых – просто из природной подлости. Достоверно неизвестно, были ли на самом деле среди этих гибридов телепаты… Зато известно, что немало центаврианских голов слетело по этому же делу. Убирали свидетелей и исполнителей… Эта история вообще не всплыла бы, если б не дотошность независимых наблюдателей из дрази в составе комиссии, расследовавшей преступления второй оккупации, и немало, скажем так, дыр в нашем бюджете оставило обеспечение молчания… Знать не любит скандалов. А я не узнал бы об этом, если б не заинтересовался тем фактом, что целый взвод доблестных карателей кончился при загадочных обстоятельствах в течение немногим более месяца, причём уже официально в мирное время. В некоторых источниках их умудрились приписать к жертвам террора моего отца, только вот к тому времени он был уже мёртв.       Дэвид сгорбился – словно некая невидимая тяжесть легла на его плечи.       – Ужасно это всё…       – Да, ужасно. В истории каждого мира, наверное, есть страницы, от которых нормального гражданина этого мира может только тошнить. У Центавра, во всяком случае, этих страниц предостаточно. Занятно, что как бы глубоко ни хоронили эти скелеты в шкафах великих и уважаемых миров – они всё равно ищут возможности выбросить хоть косточку, напомнить о себе… Они улыбаются во все зубы из-под пышных кружев и мундиров с орденами. Они всё равно приходят, всё равно предъявляют свои просроченные вексели… И по ним приходится платить.       Они некоторое время молчали. Фонтан жизнерадостно шумел за спиной, ветер доносил до них мелкую водяную взвесь. Очень хотелось как-то плавно перейти с болезненных и жутких тем на что-то более выносимое, но оба не знали, как. И это неловкое, тяжёлое молчание царапало горло, как наждак.       – Дэвид, а почему ты согласился? Ты ведь как раз собирался вступить в анлашок, почти сбылась твоя давняя мечта... и тут эти тучанки, не раньше, не позже. Хотя наверное, тебе тоже интересно, как и фриди, как и учёным-аббаям...       – Хотя бы потому, что согласился ты, разве не причина?       Винтари замешкался, не зная, что ответить. Ведь это не должно было казаться ему странным... неправильно б было делать тут удивлённые глаза. Разве он сам не последовал бы за Дэвидом?       – Да, я... Я тут подумал, что интерес, любопытство – это, в общем-то, объяснение, годящееся для всех тут. Особенно для тех, кто не хотел бы говорить об истинных мотивах. Что до меня, у меня ведь они прозаичные и не очень-то благородные. Это просто ещё одна отсрочка, возможность сбежать от неизбежного. Ты станешь рейнджером... Пусть не сейчас, после того, как мы вернёмся оттуда... Рано или поздно, дороги расходятся, как им положено расходиться. Вопрос, что я буду делать дальше, уже давно висит надо мной. Я чувствую, что слишком многие невысказанно ждут, что я вернусь на Центавр, что мне пора вернуться. А я не хочу. Не потому, чтоб не любил родину, не потому, что чего-то боюсь... Хотя бояться там всегда есть чего, ряды моих возможных злопыхателей едва ли сильно поредели. Тем более, что, хоть мы и не трубили о моей роли в центаврианской кампании – все, кто нужно, имели возможность всё узнать. Здесь я по крайней мере могу не думать... очень о многом, о чём мне неприятно думать. Греть голову над очередным переводом, над книгой-путеводителем по очередному музею – куда приятнее, чем размышлять, как лучше всего быть с противником, которого нельзя просто по-старинке отравить, потому что если ты его отравишь, на тебя моментально обрушатся ещё большие неприятности, или как себя вести с влиятельными лицами, которые, предлагая тебе дружбу и покровительство, мечтают тебя использовать, и ты даже не можешь предполагать, каким образом... Я не готов снова заниматься настолько трудной работой – заключающейся просто в том, чтоб остаться живым и на коне. Я предпочитаю то, чем я занимаюсь тут. Это вполне достаточно тешит моё честолюбие, мне хватит. Может быть, это трусость, но я слишком ценю свой покой и хочу как можно подольше отсрочить расставание с ним. Так что да, я благословляю эту новую случайность, позволяющую мне ещё какое-то время не вспоминать о своём положении и всём том, что оно на меня налагает. А уж то, что она позволяет мне ещё какое-то время остаться...       Он осёкся, едва не сказав «рядом с тобой».       Дэвид вдруг порывисто схватил его за руку.       – Тогда я тоже трус, Диус. Не ты один здесь бежишь. Ты заговорил о моём вступлении в анлашок... а мне немного страшновато, когда об этом говорят, тем более когда говоришь ты. В анлашок надо вступать готовым, с чистым сердцем, свободным от страхов! А моё не свободно. В моём страхов слишком много. Страх оказаться недостойным, бесполезным, ни на что не годным... Жалкой тенью великих имён. Страх за тебя... ты мне как брат, Диус. Но у тебя свой путь, своя судьба. Я не смогу по своей прихоти удержать тебя от того, чтоб следовать им. Я не могу желать, чтоб ты просто всегда был рядом. Но именно этого я преступно желаю. Тогда я ненавидел Центавр – зная об опасностях, которые ждут тебя там, видя его некой тёмной силой, сгущающейся у тебя за спиной, жаждущей поглотить тебя... Мог ли я с этим встать на путь служения? И я не колеблясь пошёл в бой за твою родину... я полюбил её, но по-прежнему не могу тебя отпустить. Хотя и понимаю, что это глупо и недостойно... И даже если ты уйдёшь... когда ты уйдёшь... я не отпущу тебя в своём сердце, на нём никогда не будет покоя. Я глупый испорченный ребёнок, и я не знаю, что с этим делать. Я понимаю, что прямо сейчас я – плохой солдат, и кинулся бы с радостью куда угодно – на Центавр, на Тучанкью, в любой из отсталых миров, в любую богом забытую дыру... чтобы сбежать от необходимости. Чтобы отсрочить. Что ж, это, по крайней мере, имеет смысл и должно принести пользу... И ты тоже будешь там. Может быть, и полное безумие, но мы бежим вдвоём.       Бежать вдвоём... Понятное дело, это не может продолжаться вечно, но голос слабости, голос стремления защитить самое себя твердит, что лучше думать о том, что это удалось хотя бы сейчас. А там посмотрим. Там, может быть, ещё что-нибудь подвернётся. Будем жить сегодняшним днём...       А дальше? Сколько будет этих отсрочек? Рано или поздно о нём вспомнят... Рано или поздно вернут заблудший элемент в систему. Зачем, для чего? Нет, у них-то объяснение найдётся, а вот глобально? Увы, если мелкую дворянку Амину Джани не могли просто оставить в покое, для этого потребовалось личное распоряжение императора... Тем более это невозможно для наследного принца. Сделает ли Вир Котто такой же подарок для него? Определённо, у него не хватит духу просить об этом. Так что, наверное, анлашок – единственный путь для него... Ему и так очень повезло, что столько времени всем было плевать на него. Но если Дэвид считает своё сердце недостойным – то что должен думать о себе он?       Но ведь может же... может же быть какой-то ещё выход? Может быть, кем-нибудь они могут стать, чтоб остаться обоим на Минбаре, чтоб не тревожиться друг за друга? Может быть, это будет менее достойно, может быть, их не поймут в этом... Главное – поймут ли они себя сами?       Дэвид рассеянно повертел на пальце кольцо – подарок Андо. Да, Андо, при всех своих проблемах и метаниях, хотя бы этой ошибки не совершил – он понимал, что в анлашок ему не место, и не пошёл, как ни уговаривал его лучший друг. Не пошёл, хотя многие ожидали от него подобного шага.       Винтари любовался площадью, прощаясь. Скоро, совсем скоро они покинут Минбар, кто знает, как надолго... Вряд ли дольше, чем была центаврианская кампания, но кто знает, кто может предугадать, чего ждать. Эта тихая площадь, обычный такой окраинный уголок, была не самым, но одним из его любимых мест. Обычно они бывали здесь тогда, когда не встретишь ни души – жители прилегающих улочек собираются здесь на молитвы на рассвете и закате. В иное время кто-нибудь появлялся тут чаще проходом, либо подходил к дереву за цитатой. На тех площадях, которые больше, современнее, ближе к центру, это уже рукотворные деревья – фонарные столбы в виде стилизованных деревьев с цветами-фонарями, и в небольшом углублении столба-ствола медленно прокручивается свиток с какой-нибудь священной книгой, а иногда это монитор. Более практичный и надёжный вариант в сравнении с традиционным, какие сохраняются ещё упорно и благоговейно по окраинам, как здесь – здесь в шатре ветвей старого дерева висит в коробочке-домике настоящая книга, и настоящий, природный фонарь горит на вершине этого домика, светящийся кристалл. Хоть коробочка и защищает от дождя, но от ветра и смены температур книги всё равно ветшают, их приходится регулярно заменять…       – Дэвид, мы уже говорили об этом, но наверное, сказано было… Не то, или – не всё. Я знаю, почему ты видишь анлашок хорошим вариантом для себя, но как насчёт того, что противостоит этим мыслям? Столько говорится о том, что неготового, не очистившего свои сердце и помыслы – не примут. Мне иногда кажется, некоторые говорящие это просто повторяют, как попугаи. Я смотрел на этих рейнджеров, спрашивал себя и спрашиваю сейчас – что есть чистота, что загрязняет душу, согласно этой опостылевшей словесной формуле? Чувства, страсти, сожаление о потерях, страх за то, что потерей ещё не стало? Разве Зака Аллана, с его пунктиком на тему телепатов, с его мрачностью и раздражительностью, можно назвать чистым? Или чистым был Рикардо? Может быть, казался таким… пока сквозь образ простого в доску бродяги-балагура не прорвалось что-то другое… Я просто думаю – если ты чист и непоколебим, как вода какого-нибудь священного горного озера, то зачем тебе, к Теням, анлашок, зачем что-либо вообще?       – Этими вопросами я мог задаваться год или два назад. Впрочем, уже зная, что теми же вопросами задаются многие новобранцы – или те, кто не сумел ими стать. Почему кого-то, пришедшего по следам отцов или братьев, героически погибших или преуспевших и руководящих отрядами – приняли, а другим, с теми же мотивами, с теми же мыслями – отказали? Почему одних, выбравших путь анлашок как способ искупить некую вину, замолить грехи – приняли, а другим отказали, указав именно на недопустимость подобного? Видимо, если б мы способны были понимать мотивы учителей – зачем бы нам, ты прав, какие-то учителя, чему они нас, таких умных и проницательных, могли б научить?       – Но дело ведь не только в этом, Дэвид. Должны ли принимать в анлашок каждого честолюбивого или романтичного юнца с душевным раздраем – вопрос дискуссионный, а должны ли принимать того, кто вообще не хочет держать в руках оружие – довольно простой.       Снова в этом тоскливо понятном, знакомом жесте рука коснулась плеча.       – Вот видишь, как всё просто. Точнее – вовсе не просто, потому что и здесь у учителей могут быть свои соображения и потому что хотел или не хотел – и держал, и… применял.       – Но это не принесло тебе ни малейшей радости и ты ни за что не хотел бы переживать это вновь.       Дэвид горько усмехнулся.       – А есть выбор, да? Может показаться, что есть – пока ты в мире, который ни с кем не воюет, занят какой-то скромной гражданской профессией, предполагающей минимум конфликтов, пока ты окружён защитной оболочкой любимых родственников и друзей. Пока в этот прекрасный игрушечный мир не вторгнется нечто, угрожающее твоим родным, друзьям – или просто мирному небу над головой твоей или вовсе незнакомых тебе людей, не важно… И тебе придётся взять в руки оружие – или погибнуть или, того хуже, увидеть смерть тех, кто тебе дорог. Придётся. Правда в том, что мир обеспечивается сильной армией, Диус, а ещё более горькая правда – пацифистов презирают все. И спят и во сне видят, чтоб что-то – дракхи или хоть какие-нибудь бандиты в переулке – вытряхнули их из этого пацифизма, заставили взять в руки оружие. И чтобы не умирать, чтобы не терять – убить. Это называют взрослением.       Оставалось, провожая взглядом гонимые туда-сюда ветром свернувшиеся рулончиками сухие листья, снова извиниться перед памятью Адрианы за эту поднимающуюся внутри злость. Она была не одна, кто так думал, просто она казалась чуть ли не центром и источником этого чувства, с той или иной силой, с теми или иными поправками отражавшегося и в остальных. Кто-то, как Андо, Рикардо, даже Ада стремились защитить слишком доброго-слабого, кто-то – в основном рейнджеры – считали, что это от непонимания (нормального для юного жителя мирного мира), насколько враждебным может быть враг, но это пройдёт… Рейнджеры объясняли это друг другу просто – для полукровки рас, которые когда-то вступили друг с другом в жестокую войну из-за недоразумения, это естественно, и после этого все конфликты могут видеться недоразумением, которое нужно просто взять за труд обговорить и прояснить. И в конце концов, Альянс ведь для того и создан, чтоб хранить мир. Но хранить мир приходится от всегда потенциально возможной угрозы, так ведь? С дракхами всё понятно, они порождения Теней, чего от них ещё ждать, но у дрази, корлиан, да и у миров минбарского протектората есть беспокойные соседи, которые ведут себя сравнительно прилично именно ввиду сомнений в своём силовом превосходстве. Может, они однажды решат, что принципы Альянса удобней и выгодней, чем тихое пакостничество, а может – наберутся сил и перейдут от тихого пакостничества к более громкому…       – И я скажу – к зонам такое взросление. Ты считаешь, что если я не вернусь – Центавр всё равно не рухнет в тьму изначальную, и им всё равно будет, кому править, а я считаю, что если ты не будешь ломать свою натуру об колено – Альянс всё равно найдётся, кому защитить. В конце концов, если есть защитники – должны быть и защищаемые, и почему бы это не был ты? Потому что традиционное понимание гордости, мужественности, взрослости не допускает этого так же, как центаврианского принца, переводящего минбарские сказки?       Он встал и двинулся к дереву, Дэвид за ним. Нет, конечно, уверенности, что он сможет правильно прочесть древний текст, тем более эту сложную вязь, для непривычного особенно трудную.       «Когда стоишь в начале пути, который пугает тебя, с тобой должны быть три вещи – фонарь, щит и меч. Тогда, каков бы ни был этот путь, ты пройдёшь его с честью». Что ж, может, это игры подсознания, готового видеть знаки во всём, но кажется, цитата выпала действительно удачно...       – Фонарь в данном случае означает «свет веры в твоём сердце», щит – «благословение отца», или, если шире – «доброе мнение о тебе тех, кто провожает тебя в этот путь», меч – понимание твоей цели, а так же внутренние ориентиры, с которых ты не сойдёшь, что бы ни было с тобой. Древние знаки, кроме прямого значения всегда куча добавочных.       – Ну тогда оно нам определённо полезно. Там, куда мы направляемся, тоже, как я понял, не привыкли изъясняться просто...