Венок Альянса

      Следующие два дня были посвящены сборам. Кроме личных вещей, надо было ещё подумать, что из книг, информкристаллов, иных носителей информации с собой можно взять. На этот счёт никаких директив или рекомендаций не было, предстояло самим решить, что из культурных богатств своих рас хотелось бы показать. Шеридан и Дэленн в помощи, конечно, не отказали б, только оказать её почти не имели возможности – декабрь… Райелл была немногим свободнее, но она именно отказала, заявив, что такая ответственность не по её уровню. Впрочем, Дэвид переговорил с фриди и успокоился и успокоил друга – то, что касается минбарской культуры, они возьмут на себя. Но вот что касается центаврианской… С одной стороны, тучанки с ней должны быть хотя бы отчасти знакомы, чья это, в совсем недавнем времени, колония. С другой – да кто б знал, насколько, и какая, вообще, это часть. Тучанки не считались рабами – не только в смысле используемого термина, их положение при новых хозяевах действительно стало лучше, но едва ли оставляло много свободного времени на культурные экскурсы. Вкратце с тем, какому великому народу им теперь повезло подчиняться, их, несомненно, ознакомили, но даже традиционную когда-то практику обращения завоёванных в свою религию центавриане фактически отменили. Как и нарны до того, они обучали аборигенов своему языку – не самим же учить их язык, ну и конечно, повсеместно на помощь приходила унилингва, ретрансляторы, да и пси-способности сбрасывать со счетов не нужно, но значит ли это, что их миссия не разобьётся о языковой барьер? Не значит. Всё-таки им предстоит вести иные разговоры, чем были у центавриан и тучанков до сих пор. Понятно, что вопрос подбора наилучших образцов для ознакомления касается также и Иржана и Амины, но будет неправильно, если он свалится преимущественно на их плечи.       Не давала покоя также та мысль, что, исходя из довольно расплывчатых пояснений, тучанков он заинтересовал не только в связи с центаврианской кампанией, но и переводческой деятельностью, хоть сам он и считал, что в этом вопросе у него пока что больше амбиций, чем реальных успехов. Теперь-то он понимал, что книга о рейнджерах была ценна главным образом своевременностью и оправдывалась срочностью этого труда, за некоторые места, сырые и слабые, было попросту стыдно. А уж о его переводах на минбарский нечего и говорить, если б не помощь Дэвида, Дэленн, учителей Дэвида… Мысль об учителях, вне сомнения, была очень кстати. Свои прогулочные заметки об архитектуре и истории Тузанора (которые однажды превратятся в большую, цельную, структурированную книгу, за которую ему даже, возможно, не будет стыдно) он переводил на два языка – на земной вскорости по следам этих заметок и с несколько большей лёгкостью, на минбарский пока совсем мало и со скрипом, но и по земной версии можно получить авторитетное заключение, например, Шуэнна, можно ли их использовать для ознакомления тучанков с тем, что составляет сейчас, их языком выражаясь, мелодию его Песни. Шуэнн был из тех минбарцев, что достаточно благосклонно относились к его переводческим починам, и если не бывал слишком занят, он даже довольно подробно объяснял найденные ошибки, не скупясь на примеры, так что приходил с этих встреч Винтари всегда несколько более умным, чем уходил на них. В конце концов, и просто побывать в этом храме до отбытия будет замечательно. Здесь, в боковых галереях, где вдоль перил стояли кое-где скамейки с узкими партами, и на просторном храмовом дворе, проведено было немало приятных часов – в ожидании Дэвида с занятий, за какой-нибудь книгой, которую дала Дэленн (а потом – кто-нибудь из учителей Дэвида) или в перерывах между занятиями, когда Дэвид выбегал и рассказывал что-нибудь интересное из пройденного, и хотелось тоже прочесть эти «Опыты с камнями» (первый минбарский учебник физики, между прочим, и многие примеры оттуда используются в обучении школьников и теперь), и может, даже какой-то воспроизвести из чистого любопытства и волнующей сопричастности истории… Дэвид, кстати, и теперь был здесь, Винтари узнал его голос издали, хотя и звучал он тише, чем голос его собеседника. Второй голос он спустя пару шагов узнал тоже – Ранвил, школьный друг Дэвида. Теперь в минуты волнения он уже не сбивается на фих, но всё ещё примешивает к адронато специфические окончания. Их обоих ещё не было видно – двор храма перегораживали широкие плиты монументов, и Винтари невольно замедлил шаг, размышляя, стоит ли прерывать их явно слишком личную беседу, и нельзя ли пройти как-то другой дорогой, чтобы они его вовсе не заметили.       – Ты не должен был позволять ей лететь! Ты знаешь, она летит только из-за тебя!       – Откуда я могу это знать? Откуда ты такое можешь знать, Ранвил?       – Ты бессердечен и слеп, если не понимаешь этого, Шеридан, - насколько уже успел понять Винтари, произношение этой фамилии вот так, с ударением на последнем слоге, было в большей степени свойственно воинам и чаще всего сопровождалось крайним раздражением, - или может быть, тебе нравится морочить ей голову?       – Ради Валена, что ты мелешь, Ранвил?! Нам всем были объявлены эти приглашения, и каждый сам за себя решал, лететь ему или остаться. Как мог здесь кто-то кого-то принудить? Если Шин Афал и ошиблась в своём решении – хотя об этом не нам и не сейчас судить – то это, во всяком случае, будет именно её ошибка.       – Ты должен был её отговорить!       – И конечно, она б меня послушалась! Да вообще, с какой стати я буду это делать? То, что нам всем выпало – действительно великая честь...       – Это опасно!       – Достойнейшее для воина замечание! Ты хотел бы, чтоб она жила, избегая неизвестности и опасности? Да, она не рейнджер. Но она будущий врач. Для неё эта возможность увидеть новый мир, помочь, послужить своим даром – бесценный опыт! Высоко же ты её ценишь, если готов лишить её этого!       – Достойное жреца словоблудие! Готовы без раздумий бросить чужую жизнь навстречу опасности во имя одних только пафосных слов!       – Я, если ты не заметил, лечу тоже! Я приятно тронут, что за меня ты совершенно не волнуешься!       Судя по звукам, там произошла коротенькая схватка. Чувствуя, что оставаться в тени больше не может, Винтари выступил за плиту. Ранвил прижимал Дэвида к плите монумента – согнутой рукой пережимая горло.       – Запомни, Шеридан, если с ней что-то случится – я тебя убью!       – Не бросайся такими словами, Ранвил! Самые благородные чувства не должны приводить к святотатству. Минбарец не убивает минбарца!       – Минбарца – да...       Винтари схватил Ранвила за плечи и рывком оторвал от Дэвида. Тот моментально вывернулся и встал в боевую стойку, процедив какую-то угрозу. Винтари не шелохнулся. Всё-таки чисто зрительно он этого молодого воина и старше, и шире в плечах.       – Успокойся. Иди, приди в себя, переоценишь... Подумаешь, стоит ли ссориться с другом из-за надуманных страхов.       – Тебе я вообще ничего не собираюсь объяснять!       – Ну и не надо. Себе хотя бы объясни, чего ты так взбеленился. Потому, что ли, что её и Дэвида пригласили, а тебя нет? Извини, тут не мы решали. Если они её так хотят там видеть – почему ей не поехать, уж если кто вправе ей запрещать – так никто из здесь присутствующих, точно.       Ранвил посмотрел на него с усталой ненавистью и, видимо, осознав, что в конструктивное русло разговор всё равно уже не войдёт, резко развернулся и гордо удалился. Дэвид посмотрел ему вслед со смесью грусти и раздражения, всё ещё не отлипая спиной от плиты.       – Что любовь с нормальными парнями делает... Нет уж, к чёрту. Избави меня боже от такого – так голову потерять, чтоб на друзей кидаться...       Винтари отметил, что в этот момент Дэвид, пожалуй, особенно ярко напоминал отца, эти слова, сказанные со смесью досады, печали и смущения, не только были земными, но и звучали очень по-земному.       – Предельно мил и адекватен. Что за идея, что именно ты, именно её, вдруг должен был отговорить! Нас – не надо, а её – надо...       Дэвид пожал плечами.       – Она ведь могла отказаться. Как отказались врачи, Лаиса, Мисси... Да, честь... Но есть ведь и другая честь. И никто никого не стыдил...       Он опустился на тёплые плиты, которыми был вымощен двор – испещренные древним узором трещин, сквозь которые кое-где деятельно пробивались бодрые зелёные ростки, умудряющиеся взойти на том малом количестве земли, что было занесено сюда подошвами и ветром. Жрецы столь же деятельно выкапывали их и пересаживали за пределы двора в сад, но регулярно появлялись новые зелёные авантюристы. Винтари сел рядом. Три года назад на этом месте они обсуждали… историю этого места, в целом. Имена, высеченные на плитах монумента – героев очередной из клановых войн. Плиты устанавливали спустя три столетия после войны, в рамках всяческого налаживания мостов хотя бы уж внутри касты, поэтому с точностью были некоторые сложности. Тем не менее, по летописям враждовавших сторон восстановили так точно, как только смогли. Наверняка, едва не вызвали этим очередную войну, если каждой стороне казалось, что к их героям недостаточно внимания и почтения, а кто-то и просто не согласен был видеть имена героев своего клана рядом с именами их противников, но на этот счёт упоминания уже расплывчаты. Ранвил тогда сказал, что на этих плитах есть имена его предков из обоих враждующих лагерей, Тогдер воспринял это заявление скептически – здесь все чтут предков изо всех сил души, но просто невозможно, чтоб какой-то отдельный индивид мог проследить свою родословную настолько вглубь, в те жестокие отчаянные времена разрушался камень мостов и зданий, что уж говорить о бумагах, сколько их погибло в пожарах, сколько было уничтожено небрежной рукой. Многое из того, что мы знаем о тех событиях, знаем из источников, написанных спустя годы. Ранвил воспринял это как обвинение во лжи и очень вспылил. По итогу, разумеется, недопонимание было прояснено – Ранвилу родители говорили, что среди предков их семьи есть представители обеих сторон, но без конкретных имён…       – А... почему Мисси? Зак же согласился...       – Ну, Зак рейнджер. А Мисси целитель, и сейчас нужнее здесь. Хотя бы вот Талии, и ещё некоторым телепатам – старт их первого корабля всего через две недели, они решили не откладывать дольше, самых… плохо себя чувствующих можно оставить на самый последний рейс, но понятно ведь, это будет задерживать и многих остальных. Тётя Сьюзен-то всё равно намерена оставаться по возможности до конца, контролировать…       – Так тётя Сьюзен...       – Да. Летит тоже.       – Замечательно! Да нет, что там – чудесно! Позитивнее задание придумать нельзя! Дети! – Сьюзен Иванова размашистыми шагами мерила помещение, оживлённо жестикулируя, - много счастья не бывает, да! Цветы жизни, собери букет – подари бабушке! А кто лучше всех у нас с подобным заданием справится? Конечно, Сьюзен! Господин президент у нас, слов нет, великий человек, но, прости его Господи, мужчина. Откуда ему знать, что я этих мелких короедов до сих пор смертельно боюсь? Софья и Талечка не показатель, они, кажется, сами себя воспитывали...       Она рухнула в кресло. Что там, сотрясай ни сотрясай воздух... Понятно же, что придётся за это браться – и делать. Пусть она отказалась от поста – сколько б и кто б ни повторил, что вовсе не считает это малодушием с её стороны, во рту слаще не станет, а в грядущей не очень дальней перспективе… Нет, от этих мыслей вообще начинала болеть голова. Она ведь так и не говорила… о своём грядущем отлёте. Ни с кем не говорила, кроме Мисси. Конечно, семья – это те люди, с которыми в серьёзных случаях слова не обязательны, они многое понимают, и Маркус, и девочки. Уж по крайней мере, то, что написано у неё на лбу, как не понимать. Но Господь для общения приспособил не лоб, а язык, слова должны быть сказаны, прямо, честно, как есть, в том числе – Джону и Дэленн. О, в былые времена она б задала хорошую трёпку тому, кто вот так тянул бы резину, пытаясь отсрочить непростое и неизбежное! Только вот прежние времена – они на то и прежние, и в прежние времена это не была она сама. Толку говорить, что она не виновата, что это всё навалилось вот так разом – Джон и Дэленн не виноваты в этом тем более. Поэтому, покуда ещё есть время, она обязана преодолеть свою панику и помочь хоть чем-то, да, хоть и с этими чёртовыми детьми. К тому же, никто не говорит, что она должна заниматься ими всеми. Распределить их между храмами, воспитательными центрами, семьями, согласными взять на воспитание такое... Дети. Просто дети. Просто полторы сотни детей. Дилгарских детей, Господи боже...       – Сьюзен совсем как раньше.       – Что?!       Таллия смотрела прямо на неё. Так странно – по-прежнему слепая, она смотрела прямо на неё, не в сторону её голоса, а именно туда, где она находилась. А улыбалась... улыбалась той, своей, прежней, светски-робкой улыбкой. Той улыбкой, про которую Сьюзен когда-то сказала – «так улыбаются люди, которые сами не знают, чего хотят». Снова укол странного подспудного неудовольствия – тепличный цветок, знающий, как завить и уложить волосы, но не знающий, как подружиться, завести отношения... Сперва думавший, что знает это... А от укола – разливающееся по телу тепло. Таллия... Седая, постаревшая, слепая, безумная – а улыбка та, прежняя. Как в тот вечер, когда рассказывала ей...       – Сьюзен как раньше. Как на Вавилоне. Бегает и смешно ругается.       Сьюзен застыла. Да... хотя в этот момент они не держали ментального контакта... Может, иногда он как-то держался сам, а может, это уже что-то в воздухе?       – Это... - её голос дрогнул, снизился почти до шёпота, - ведь это – прекрасно, разве нет, Таллия? Я почти поверила, что время меняет нас необратимо. Что наш смех, наши голоса никогда не будут прежними. Но ведь... ты помнишь, Таллия? Помнишь, как было тогда?       – Сьюзен бегала и кричала, что это очень глупая книжка.       Этот их вечер – в её каюте, влажные после душа волосы пахнут одним шампунем... Обе пьяные, как сказал бы Маркус, в сосиску, с чего-то взялись вспоминать-рассказывать годы учёбы, а конкретно – всякие девичьи глупости. Таллия рассказала, как они с девчонками одно время увлекались дамскими романами – засорение мозгов такой чушью преподавателями не поощрялось, но кого это останавливало, даже скачала и показала Сьюзен одну книжку... Сьюзен почему-то этот достаточно банальный сюжетец очень впечатлил, она кричала, что героиня тупа как пробка, Таллия перебивала, что конец же всё равно счастливый, они же всё равно остались вместе, но Сьюзен не успокаивалась – как можно потерять столько драгоценных лет, из-за какой-то непонятной мнительности...       – Помнишь, помнишь, что ты мне тогда сказала, Таллия?       – Что некоторые люди боятся любить...       Сьюзен приблизилась, опустилась на корточки перед стулом Таллии.       – ...боятся любить в действии, в настоящем времени, боятся даже того счастья, которое может дать любовь, не только той боли... Что они просто не понимают... Долго не понимают. Главное – что в конце концов... Что иногда, когда кажется, что поздно, на самом деле всё можно начать с начала. Главное – не пропустить тот момент, после которого шанса уже не будет.       Тогда у неё не могло быть никаких параллелей с собственной жизнью. Почти… если не считать того времени, которое потеряли они с отцом, замкнувшись в беспредельном горе – горе ведь было общее, а замкнулись порознь. Но это другое, другие страхи, другая мнительность. Параллели могли быть позже, с Маркусом. Но тогда она, конечно, не стала б вспоминать о вымышленной дурацкой любовной истории. И хорошо, что не стала б. Потому что тогда вспомнила бы и про Таллию, тот вечер, и…       – Но ведь мы не такие глупые. Сьюзен не такая глупая.       Она сжала её руки в своих – тонкие сухонькие пальчики, в которых, как сжатая пружина, дремлет силища сумасшедшего. Но всё равно – не страшно... Ведь она улыбается. В конце концов, главным в том вечере была не эта глупая книжка, и даже не все эти рассуждения, что логично, а что не логично в поведении очень абстрактной, никогда не существовавшей молодой женщины. Главным было – откровение. О собственных чувствах. Тот прилив нежности, который настиг Сьюзен, когда она представляла себе подростка-Таллию, в типовой комнате корпусовского интерната хихикающую вместе с соседкой над описанием интимной сцены в романе...       То, что у героини, в сорок её лет, всё в итоге сложилось хорошо – на то, в основном, воля автора. Но они-то всё-таки и собственные усилия приложили... значит, всё должно, просто обязано быть хорошо.       – Таллия, ты говорила, ты вспомнила свой выпускной. Расскажи мне ещё раз...       – Странно всё это… Иногда мне кажется, я просто чувствую, как ускоряется время. Как оно бежит под нами, словно лента эскалатора, стягивает туже свою спираль… Помнишь, как мы много лет жили почти беспечально, без событий, без потрясений – если не считать таковыми перевернувшийся гравилёт или тот случай, когда мы заблудились в книгохранилище храма. Да, ты был ребёнком, тебя тогда общественно значимые события мало касались, ну и я был ребёнком вместе с тобой. Ты учился – и я учился… А теперь – словно кто-то отпустил сдерживаемую до сих пор силу в свободный бег. Этот сосуд со Стражем, Центавр с дракхами, и новая планета для телепатов, и эти дилгары, икалось бы на том свете их создателям, и тучанки со своими малопонятными запросами… Я просто не знаю, чего ещё ожидать. Наверное, всего, чего угодно.       – Вселенная ничего не посылает нам просто так. Это значит, что мы готовы, мы созрели. Нам может казаться, что жизнь не даёт нам опомниться, что это слишком много, что мы не справимся... Нет, мы можем не справиться. Если не удержимся между самоуверенностью и неверием на узком, единственно правильном пути. Вселенная мудра. Главное расслышать её тихий голос.       Винтари подцепил двумя пальцами маленький камушек из сети трещин ближайшей плиты, вертел его, словно рассчитывал узреть в нём редкого качества алмаз.       – Хорошо быть минбарцем, а. Слышишь голос вселенной, веришь, что ничего не происходит просто так… Я вот мечусь между несколько другими чувствами. Тем, что всё это глобальная подлость и мы у вселенной просто крайними назначены, и тем, что это, как я уже говорил, отсрочка…       Дэвид низко склонил голову.       – И ты прав. Подлость или не подлость, но разве не об этой подлости мы и просили? Разве это не ещё одно наше маленькое бегство, так нужное нам именно сейчас? Мы оба боимся встать перед рубежом, мы бежим, бежим, потому что знаем, если остановимся… Нам придётся взглянуть в лицо неизбежности закончившегося детства. Тому, что стоит за нашими спинами и ждёт, когда же мы обернёмся… Я ведь так и не выбрал касту.       – И? Это ведь не долго сделать? Или тебе действительно так сложно решить? А вообще – это обязательно? Всё-таки ты не полностью минбарец…       Дома, конечно, ждали дела, но уходить с храмового двора не хотелось. Здесь было так светло, тепло, тихо, это умиротворение, казалось, с солнечными лучами впитывалось кожей, и на душе, где отнюдь не было ни светло, ни тихо, становилось немного легче. Имена древних воинов на плитах только напоминают о бушевавших некогда бурях, о том, какими эти бури бывают. Обладатели этих имён давно истлели и страсти их угасли, в полном соответствии с изречением Валена «в смерти мы обретаем покой». Там, где не падает тень, ручьи всех кланов и реки всех народов сливаются в единое Озеро Душ, там воссоединяются и друзья, и враги с пониманием, недоступным ещё живому, насколько все мы едины…       – В том и дело, Диус, в том и дело. Все помнят об этом, поверь. Если я не сделаю выбор… Это неслыханно. Это вопиющее нарушение традиций. Ни один минбарец не оставался вне касты, и если я буду первым таким… Это воспримут как то, что я предпочитаю считать себя землянином. Что для меня ничто тот мир, в котором я родился и вырос, моё воспитание, мои учителя, наша культура, наша вера. Что всё это лишь вынужденные обстоятельства, не трогающие моей души, что я не могу найти себя в этом мире…       – А что мешает тебе сделать этот выбор?       Дэвид посмотрел ему в глаза – тоскливым взглядом человека, который не надеется, что его проблема будет понятна.       – Не знаю. Я понимаю, всё понимаю… Я готовился, шёл к этому все эти годы. Но я не могу почувствовать, что однозначно склоняюсь к чему-то одному… Это должна быть уверенность, знание. Сильное и несомненное чувство.       – Обычно, насколько я понимаю, дети выбирают касту вслед за родителями. Твоя мать жрец…       Тёплый шершавый камень казался чем-то живым, дружественным. Сколько же раз так бывало – они бродили среди каких-нибудь древних развалин, взбирались на каменистые холмы, на которых в таком-то столетии такой-то мудрец вещал такому-то племени такое-то откровение вселенной… О чём только они не говорили тогда. Удивительно бывало обнаруживать тему, которой до этого они умудрялись не касаться.       – Угу, и ты слышал, что некоторые тут уже зачислили меня в жрецы. Со всей дальше следующей давней традицией вражды жреческих и воинских кланов. А во мне вот что-то такой уверенности нет. Я много читал священных текстов – я вообще, как ты знаешь, старался постичь максимум из того, что мне доступно. Потому что кому-то другому, а не мне, позволено будет чего-то не знать, в чём-то не разбираться… Я много видел церемоний – из тех, на которых мне дозволено присутствовать, наших священных мест, я люблю и ценю своих учителей-жрецов. Но я не уверен, что хотел бы посвятить жизнь именно этому.       Минбарцам доваленовских времён было, что ни говори, проще – за них всё было решено ещё до их рождения, в какой местности, клане, семействе тебя угораздило появиться на свет, там ты проживёшь жизнь, слепо подчиняясь авторитетам, пока однажды, возможно, сам не станешь авторитетом, если повезёт. Вален самым безжалостным образом обрёк минбарцев на обязанность выбирать, каким именно путём служить обществу – конечно, всё так же слепо подчиняясь авторитетам, но каким именно, зависит уже от твоего собственного однажды сделанного выбора.       – Если хочешь знать моё мнение – ты воин.       – Я? Воин?!       – Да. Надеюсь, ты не судишь о воинах по своему импульсивному приятелю? Я видел тебя на Центавре. Я слышал, да и если б не слышал – знал сам, чего тебе стоило взять в руки оружие и тем более нанести удар. Но ты не пройдёшь мимо несправедливости. Ты не отступишь перед опасностью. Никакое «невозможно» для тебя не имеет значения, если это идёт вразрез с понятием чести. Для воина это ценные качества.       – Я ненавижу конфликты. Ненавижу войну.       – Воины, любящие войну – это горе любого мира, разве нет?       – Интересное, конечно, у тебя виденье…       Они молчали какое-то время, и казалось уже, что все слова, которые должны быть сказаны сейчас и здесь, сказаны, и надо б подняться, пойти разыскать кого-нибудь из жрецов, кого он ещё не утомил своими бесконечными вопросами… Но казалось, он обрёл такую же статичность, как этот камень, как безмятежное небо над головой, на котором движение солнца было почти незаметно. По пустынному храмовому двору неспешно прогуливались двое вальяжных, откормленных местных гоки, щуря янтарные глаза и поглядывая на двух обуреваемых думами и терзаньями чудаков с неким пренебрежением древних и совершенных существ. В тишине было слышно цоканье их коготков по плитам. И просто не хотелось принимать такое решение раньше Дэвида, а Дэвид сидел, смотрел в своё маленькое растерянное отражение в полоске металла на пальце и был мыслями где-то далеко.       – Я сказал Шин Афал, что выберу касту, когда вернусь с Центавра. Да, мы вернулись несколько в… сложных чувствах, всё то, что мы пережили, нужно было осмыслить, принять. И меня не торопили. Но я вижу, что я злоупотребляю этим терпением. И вот теперь новое путешествие, и в него я так же отправляюсь не выбравшим…       – Ну, значит, так угодно вселенной, только и всего. Может быть, именно это путешествие поставит точку в твоих метаниях?       – Центавр что-то не поставил.       – Значит, он для этого не подходил. А сейчас, как ты слышал, мы отправляемся в уникальный мир. Там, я так понял, умеют задавать вопросы и выворачивать душу для генеральной уборки… Ещё неизвестно, не покажутся ли там все наши прежние проблемы детскими. Почему тебе не признать, что это лучший экзамен из возможных, и вселенная именно его припасала для тебя? Не каждому, заметь, такое выпадает. Большинство принимают решение всей жизни куда будничнее.       – Возможно, ты и прав… Мне хочется, чтоб ты был прав. Я боюсь того, что… Отец не просто так говорил, что не собирается ни приказывать, ни уговаривать, поехавший туда из-под палки провалит миссию, тучанки почувствуют фальшь… Но наше… бегство, наше восприятие этого дела как кстати подвернувшейся рассрочки не разочарует ли их в той же мере?       – Дэвид… Ты действительно полагаешь, что кто-то из всей остальной команды согласился единственно из любви к этому миру, в котором даже не бывал? Одни – из уважения к твоему отцу, другие – из авантюрного любопытства, а кто-то просто решил, что отказ будет выглядеть недостойно, выставит его трусом и эгоистом. С любым из этих мотивов можно разочароваться и разочаровать, наш не хуже прочих. Что ж поделать, если мы не нашли благовидного предлога, как Андо и прочие… и не слишком искали. Что он забыл на Марсе? Кто мог его пригласить? Ты что-нибудь знаешь об этом?       – Не слишком много – он не стал пускаться в длительные объяснения, возможно, потому, что не знал ещё всего сам. Я только знаю, что это как-то связано со старым другом нашей семьи, мистером Гарибальди…       – Который час?       – Рано ещё. Спи давай.       – Нет уж, здесь есть какой-то подвох… - Зак, щурясь, вслепую нашарил на тумбочке будильник, - мать честная! Ты когда меня, вообще, собиралась разбудить? …эй, ты что там такое делаешь?       – Немного осталось закончить, не мешай, - пальцы Мисси продолжали цокать по клавиатуре, - полчаса ещё что ли подремать не можешь? Невыспавшийся рейнджер – угроза безопасности.       – Нет уж, не могу! – Зак рывком сел в постели, помотал головой, пытаясь согнать упрямую сонливость, - нас тово… учат не злоупотреблять этим. Нечего переучивать меня обратно. Тем более я безопасник, наша порода стоя спит… Ты когда вообще встала? Ты вообще спала?       – Зак, у тебя по жизни возможностей спать вдоволь не шибко много, давай насыпай впрок. Я в Ледяном городе наспала, очень рекомендую. Дали ж человеку увольнительную перед дорогой, зря что ли дали? Нет же, и насильно не осчастливишь…       – Мне её дали, чтоб я… Так, я не понял, ты что, мои материалы для стрелялок там готовишь?       Мисси запахнула на тощей груди безразмерный минбарский домашний халат и наконец соизволила воззриться на нависшего над ней нахохлившейся сердитой птицей рейнджера.       – А почему бы нет? Тебе выспаться не мешает, у тебя дорога, а я остаюсь, у меня времени до чёрта. А в дразийском оружии я, извини, не хуже твоего разбираюсь, а то и лучше, Эш этим делом барыжил, я с ним ночью эти ящики выгружала, пару раз и с клиентами столковывалась, когда парни засвечивались очень… На, проверь, если что не так – прям при тебе перепишу, под твою диктовку.       – Но это моя работа! Это мне поручили, понимаешь?       – И чего такого? Чего не помочь-то человеку, если можешь? Ладно б по бракирийскому задали, тут бы я, может, спасовала, очень много у них мудрёных штук, они и сами не всегда умеют объяснить, как этой хренью пользоваться.       – Ладно… - Зак сел обратно на постель, растирая заспанную физиономию, - ладно. До чего ж бабы коварные твари, а. И главное, так с ходу и не подумаешь. Вот зачем, зачем ты вообще за это взялась, время тратила, чёрт знает сколько сидела… Мы два года назад отрабатывали уже похожую тему, я б поменял, подправил…       – Ну, вообще-то смотрела я эту прежнюю схему. Нет, прекрасно, но… Ты думаешь, «Шоштахи» можно со счетов сбрасывать?       – А что, нет? На них сто лет никто не летает!       – Это наши не летают. А ихние – ещё долго могут летать… Это в 60х за них давали неплохие деньги, это даже шиком было… А в 70х их, как устаревшие уже, продавали по дешёвке – и сами дрази, и наша ж братва тем, кто поплоше. Ну, тогда ж проще сказать, кто не сбывал, всякий утиль, что ещё на ходу, и вообще всё, за что уже стыдно как-то. Только центавриане, потому что им не до того было. Земляне после карантина тоже на рынок вернулись, движняк внесли… Так что чего ты там только не встретишь.       – Но у них же гиперпривода даже нет! Сейчас без гиперпривода только шлассены, по-моему, летают, и то потому, что им особо никуда и не надо.       – Их модернизировать вообще-то можно. А пушечки у них неплохие, уж такой дрази народ, они даже на газонокосилку пушку повесят.       Зак фыркнул, как норовистый конь.       – Не можно. Дрази пробовали. Технически они туда не встают. А если б и смогли – я расчёт видел, толку б было тогда с тех пушечек…       – С нарнскими, поди, расчёт видел? Ну так вот, в 60м ещё возле Шу нарнский транспортник пропал с этими движками. В воду канул. Нехило, а? Сказать, сколько их там было? Сотка. Это только о чём я знаю, грубовато потому что провернули… А сколько смародёрили ещё. Но берём эти вот, хорошо. Я за конец 60х три случая нашла, когда на дразийских и центаврианских корытах эти движки стояли, там после взрыва след характерный, ферро-чего-то там, и за 70е в общей сложности пятнадцать. Сам посчитаешь, сколько осталось? Да, всё верно, пушки при этом не используют – боковые, в смысле, потому что заряд для прыжка берегут. Но им всем и не надо. Три-пять таких машин, движок на одной. Видишь, которая беспорядочно носится и стреляет носовыми на минимальной мощности – синими – и накрываешь. Всё, никуда они не улетят. Больше одного «поводыря» у них не бывает. Не, я не спорю, с тем же успехом там земные и центаврианские раритеты летать могут, да и ихние хуррские тоже, не сказать, чтоб они плохи-то были для своего уровня. Хотя свои они палить не будут, до сих пор же не палили. Но видишь ли… Вот в этом секторе патрулируют в основном нарнские. А на «поводырях», в придачу к движку, нарнская операционка ставится, а иначе никак. Так вот, нарнов ещё в конце 60х крепко задолбало, что у всякой швали нарнских кораблей больше, чем у них самих. Изобрели (давно пора было) код-вирус, который блокирует операционку. Выходишь на связь, под любым предлогом, посылаешь этот код – всё. Ну, как ты понимаешь, тут два вопроса – продал ли им кто-то этот код, вслед за движками, и если да – кто вперёд успеет этот код послать. Я, конечно, сомневаюсь, что продали, это совсем идиотом надо быть, но могли ж и иначе добыть…       Пятерня Зака, ожесточённо трепавшая и без того взлохмаченную со сна шевелюру, остановилась.       – Но это… неразумно, лезть с таким хозяйством туда, где тебя отключить могут.       – Так могут-то только с нарнских, и то если успеют… Ну, в общем, вот так у меня оно получилось. Не так уж много у меня этих дополнений вышло, не хочешь – так не принимай, а по мне так лишним не будет.       Зак ещё раз пробежал глазами записи и махнул рукой.       – Ладно, пусть ребята ещё дальше с этим поработают. Мне-то в ближайшее время всё одно не судьба… Хотя даже и обидно уже. Не, ну до чего гнусный народец… Хурры, я имею в виду, с пиратами-то всё понятно. Вот непонятно, мы на эту Тучанкью едем, чтоб вот этих соблазнить всё же в Альянс вступить?       Мисси покачала головой.       – Не вступят они. Ни хурры, ни гроумы. Рынки-то им нужны. А вот базы альянсовские под носом совершенно не нужны, слишком это в делах мешать будет, а они к этим делам за годы-то крепко припаялись, вот так на ровном месте на здравые рельсы не повернут, вся система посыпется. Прямо против выступить им, конечно, тоже не с руки совсем, будут этими ограниченными соглашениями дальше голову морочить. А потом найдут, с кем скооперироваться в свой отдельный блок, может, это не сейчас, может, и не при нашей жизни вообще… Сейчас-то они и между собой собачиться случая не упускают, а тут же надо уметь договариваться и не кидать друг друга при всякой возможности. Да и поймаете вы их за руку с этими нападениями – что даст? Разорвёте это ограниченное соглашение, ага. Они пока не столько с него имеют, чтоб такую потерю не пережить, всё равно их легальный бизнес у них так, декоративная приставка. Дураку понятно, что не зерном они живут и не минералами этими, и пираты им наши нужнее, чем всё остальное, вместе взятое. Они и сами… считай, целые нации пиратские, нехорошо так говорить, да уж такова правда. А война, сам знаешь, Альянсу не нужна, это ж тогда вся шелупонь загудит, которая без войны за 20 лет изнылась.       Зак наконец смирился с неизбежным и поднялся, заправлял теперь постель, пошипливая на одеяло, одна кромка которого вытянулась сильнее, чем другая, в результате чего сложить его по-армейски идеально уже не получалось.       – Вот много в мире непонятного… Чего по-другому не жить, когда предлагают, на блюдечке протягивают?       – Ой, а кто не так? Ну минбарцы, наверное, не так, у них мышление в эту сторону не повёрнуто. До сих пор на рынках минбарского барахла – только то, что с войны ещё осталось, да набегами добытое, немного. На Тире пытались схему провернуть – ан не вышло, у Минбара глаза на затылке. Воинские кланы некоторые по слухам были замешаны, но не со своим торговали, трофейным чем-то. Но это, может, только слухи, этих вообще на таком не поймаешь. А центавриане? Это Прима, может, в изоляции была, а колонии барыжат кто чем может, и всякого рода сомнительный контингент со всех миров у них не то что за дорогого гостя, а за хозяина. А что поделать, метрополия их, считай, бросила… Ещё попомни, кто-то из них в этот альтернативный блок, если до этого дойдёт, вступит. Земляне – что говорить, до сих пор мало не половина пиратов – земляне, и мало не половина транспорта – земной, я просто уверена, и инструкторов ихних на их базах больше, чем каких-то ещё, нарнам тут прежние позиции уже не вернуть, но их доля тоже немаленькая. Потому Нарн сейчас так и пластается, за дразийские-то границы, что 20 лет назад накосячили много. Ну, про самих дрази чего говорить, давно они что ли честной жизнью зажили? Бракири тем более… Альянс ваш – это так, цивильный костюм. Что, в цивильном костюме уже барыгу не узнаешь? Тесно им. Всем тесно. Только одни терпят, потому что уже жирком обросли и войнушки всех со всеми им сейчас не кстати, а другие знают, что им этот костюмчик как седло корове.       Слушать это было уже потому тяжко, что все эти слова и в нём самом были. Поднимались к горлу всякий раз, как что-нибудь эдакое вякнет какой-нибудь восторженный юнец, вот тот же Ше’Лан. Обычно он их обратно сглатывал, но иногда нет-нет да прорывалось. Не превратил Альянс вселенную в рай божий, и цели такой амбициозной перед собой не ставил. Только предотвратить по мере возможности такое, какое было в 60е, показать, что выгоднее торговать и дружить, а не воевать. А преступность и всякие внутренние проблемы никуда не делись, и все миры периодически выплёвывают на космические просторы отрыжку из граждан, которым в мирном труде и сотрудничестве доли не нашлось. Или правильнее сказать, что нашлась – такая вот, неблаговидная, но тоже кому-то нужная. Есть легальный бизнес – есть и теневой, где-то он легальному поперёк пути встаёт, а где-то и наоборот… И если нет открытого конфликта, это не значит, что всяк откажется урвать чего-то у соседа или просто подгадить, если возможность-то предоставилась. Люди в одночасье не меняются только от того, что им сказали «всё, ребята, мир».       – Вроде ты на сколько лет из этой жизни выпала. Что, в сети это всё за несколько часов нашарила?       – А что, трудно, что ли? Да будто и много что изменилось. Где-то кланы меняются, где-то товар новый, ну, прогресс-то на месте не стоял… А так всё то же самое, в общем принципе-то. А ты что, жил мечтой, что когда-нибудь пираты совсем как класс переведутся? Ну извини, не в этой жизни. Из альянсовских секторов они ушли, и довольно с вас.       Мисси выползла наконец из-за компьютера, села рядом с Заком, уже накинувшим рубашку, один раз застегнувшим её не на ту пуговицу и теперь раздражённо перестёгивающим по-новой.       – Самое, то есть, времечко для меня – лететь к каким-то чудикам, которым без моей… Песни никак в жизни не определиться.       Мисси обняла его за плечи.       – Вот именно что надо тебе лететь, Зак. Есть такое хорошее выражение – всей работы не переработаешь, это даже минбарцы иногда понимают. Слишком ты устал… Для тебя это отстранение от привычного мучительно, конечно, что и говорить, но через это мучительное пройти надо. Лучше ты там себя за бездействие грызть будешь – это недолго и не больно, чем всё больше и больше за то, что искоренить то, что для тебя неприемлемо, ты не можешь. Ты безопасник, а я хоть мало безопасников знала, правда, зато кого знала – либо это такие, кто с существованием преступности и подлости, мерзости всякой мириться научился, а то и в долю вошёл, либо вот как ты, гнать будут, как гончая, пока не сдохнут.       Тот отмахнулся как-то даже зло.       – Ну ты чего из меня героя рисуешь, чего? Где я герой-то? Ты уж в красных словцах-то маленько того… попереборчивей будь. Герой вон президент, со всех сторон герой, хоть книжки пиши. Маркус, что ни говори, вообще рейнджерская икона. Рикардо, скотина, героем был… А я обыкновенный, я нормальный. Работа такая, героизма тут нет.       – Работа, Зак, она в личном деле, работать и в лотке цветочном можно, будто б тебя в цветочники не взяли. Что-то ж ты не нашёл ничего другого, как окончательным безопасником стать, в галактическом масштабе. Ну так и правильно, и не нашёл бы. Ты правильный парень, и ты за правильную жизнь. И думаешь, что вот закон, и надо его соблюдать, а кто не соблюдает – наказывать. И всё тогда будет хорошо… Но ты ведь понимаешь, что негодяи, которых ты ловишь за руку, не были бы столь нахальны, если б не имели покровителей очень высоких… Их ты не достанешь, хотя очень, конечно, хотел бы. Да даже если бы и достал… Это не поможет жить с тем, что закона только мало, чтобы зла не было. Кажется, что зло приходит с окраин, из диких мест, а здесь всё чисто, здесь построили нормальную жизнь… Но корни этого зла здесь, оно отсюда приходит, и будет приходить, и не помогут тут законы, и вся эта борьба…       Да, он знал. И хвалил себя всякий раз, пока эти горькие и циничные слова получалось сглатывать. Потому что нельзя такое молодым, молодые должны верить, своим чередом успеют разочароваться, у всех этот путь свой. Вот Ше’Лан, Звенн, сопляки из Ледяного города – они не успели, то, может, только и хорошо. А если не сдержится, если скажет он такое – так ведь можно услышать вопрос, зачем он здесь, зачем он рейнджер. А зачем? Затем вот, как Мисси сказала?       – А что поможет – проповеди?       – Ну, иногда помогают. Ты всё-таки рейнджер, ты не должен над этим очень-то смеяться. Так вот, в том всё дело, что люди думают, что дороже всего – деньги, очень большие деньги. Или очень большая власть. Или сытость, безопасность. Не важно, что, но вещественное, внешнее. А на самом деле самое дорогое, что у них есть – это их душа. Даже не здоровье, и не семейное их состояние. Душа. Но об этом мало кто помнит, как мало кто помнит и ценит то, что досталось бесплатно и кажется неотъемлемым… Гравитация, например, кто благодарит жизнь за её существование? Или кислород в наших клетках… Кто-то просто в душу не верит, ну, или скорее слово такое не любит. Или не задумывается… Кажется, что это смешно, как и смешно по молодости, что алкоголь и дурь всякая здоровье портят, кончится оно однажды. Но для организма средства есть всякие регенерирующие, и печень можно новую пересадить, а для души такое пока не придумано. Человек, когда видит на снимке, с какой печенью он живёт, или что с кровью у него стало, в ужас придёт, а про душу это так и за всю жизнь не поймёт.       Зак накрыл её ладони своими.       – Ну да, ты права. Раньше б я смеялся, конечно. Ну, про себя смеялся б всё же, нехорошо о таком вслух, опять же на Вавилоне ещё приучили ко всяким чудикам с терпением и пониманием, во избежание дипломатических скандалов… А сейчас вообще не буду. Многое было, много и увидел и услышал, тут поверишь и в чертовщину и в… как это наоборот-то тогда назвать?       Многое было, да. Такое, с каким дальше жить, как жил, невозможно. Не в том дело, что с Вавилона вся знакомая, своя команда поразъехалась, и что, мол, с Халлоран он не ужился, как иные думают. Чего б с ней не ужиться-то, баба толковая. И не сказать, что поселился в душе непокой – а когда он был, покой-то? Разве что, не осознавал раньше…       – Ты поверил, и то ладно. А я, Зак, душу вижу, не забывай.       – И какая она у меня? Хотя не уверен, хочу ли я слышать это… С Дэвидом вон говорил, про поиск себя и про чистоту души, теперь зло берёт – зачем, ему в его годы так что ли мало досталось… И как мы жить вообще будем, Мисси? Зачем ты со мной связалась? У рейнджеров семей не бывает, Иванова вон пробовала, ну и что вышло из этого?       – Вот так и будем. Я хоть не рейнджер, конечно, но тоже дело у меня такое, не я себе хозяйка, а дело моё. Так вот и будем – встречаться, когда возможно, а в остальное время просто помнить и думать друг о друге. Минбарцы многие так живут, и ничего, не сказать, чтоб они несчастные все…       Он сгрёб её на руки, покачивая, тонкую и хрупкую, как ребёнка.       – Зло меня берёт, да. Нашёл себе бабу, что ни говори. Телепатку, мозгоправку, да ещё не раньше же, а когда сам рейнджер… Ну понятно, раньше б не нашёл, не готов был и всё такое. Но ведь правда, только привык жить без этого, а теперь как? Некоторого мужика, Мисси, до лакомого допусти – он в животное превращается. Вот я такой.       – Тебе будет лучше, когда отправишься в путь. Будешь раздражаться, злиться сперва, но потом будет лучше. Потому что тебе всегда лучше, если ты делаешь то, что от тебя требуется. Если б сейчас ты остался – то потом заел бы себя. А там мир, какого ты раньше не видел. Всё другое. Хоть немного побудешь там, где всё другое, где о другом придётся думать…       – Да уж сейчас прямо. Всё равно о двух вещах думать буду – о пиратах этих и о тебе. Так говоришь, словно к морю на курорт отправляешь, отдохни мол, расслабься, смени обстановку. Рейнджеру, запомни, нигде курорта нет.       – Посмотрим, посмотрим… Не переживай, побудешь уж без своих пиратов. Они тебя дождутся, не эти, так другие, этого дерьма ещё много припасено. А я – тем более дождусь. Куда уж я денусь теперь.       Прибытие корабля с Аббы состоялось через два дня после отбытия делегации на Тучанкью. Сьюзен, искренне старающаяся держаться бодрячком, лениво корила себя за то, что не выспалась загодя. Прекрасно понимая, впрочем, что и не могла. Просто потому, да, что Таллия перебирала её волосы – легко и ласково, совсем как тогда, и рассказывала ей о том, как узнала о назначении на Вавилон, как её подруга Кима и завидовала ей, и опасалась за неё – ведь все знали о судьбе предыдущих станций, и всё ещё опасались, что и с этой случится что-нибудь нехорошее... «А со мной обязательно случится что-нибудь хорошее, - сказала тогда Таллия, - я уверена в этом».       «Скоро у нас будет, наверное, одна память на двоих... - думала Сьюзен, прикрыв глаза на коленях Таллии, слушая её голос, как самую сладкую музыку, - я чувствую её мысли... Всегда рядом с собой... Благодаря ей я теперь знаю, что мысли людей, их внутренние голоса отличаются, не только по содержанию. Её мысли такие лёгкие, как прозрачная вода, как последние дождевые струи перед тем, как после дождя снова проглядывает солнце...»       По трапу, в сопровождении сборного отряда военных аббаев и рейнджеров, чинной процессией спускались прибывшие. Сьюзен, которую, как и всех собравшихся, разбирало немалое любопытство, вытянула шею. Она уже много раз пыталась представить себе маленьких дилгар, пока что-то никак не получалось.       Аббаи со всей возможной деликатностью предупреждали, что дети сложные. Что ж, в это верилось с первых их шагов. Идти идеальным строевым шагом у них не получалось – для этого нужны тренировки в реальной жизни, а не одни только сны, но они очень старались. Как старались не менять надменно-холодных выражений лиц. Аббаи не делали тайны из того, куда их везут – а значит, и из того, что не знают, что их там ждёт. Наверняка, им очень страшно.       На Джа’Дур они не похожи – та была черноволосой, они рыжие, хоть и несколько разных оттенков. Возможно, с возрастом у одних эти пышные густые гривы потемнеют до почти каштанового, у других напротив, выцветут. Аббаи говорили, что среди найденных в других лабораториях есть дети с чёрными, русыми и ещё какими-то волосами. О цвете глаз судить пока сложно – рождаются они все с голубыми, у кого-то такими и остаются, а у кого-то перецветают – в зелёный, серый или жёлтый, как у этих.       – Ишь ты, какие... котята...       – Скорее уж – рысята.       Президенту Шеридану, похоже, было слегка не по себе под прицелом ста пятидесяти пар жёлтых внимательных глаз с вертикальными зрачками, которые какими-какими, но детски-наивными назвать язык не повернулся бы. Но голосом он этого не выдал.       – Я, к сожалению, как и большинство присутствующих, не владею дилгарским, но думаю, вы меня понимаете. Судя по тому, что общаться с аббаями как-то у вас получалось... Тем лучше. Хотя бы языковой барьер не будет стоять на пути взаимопонимания. В остальном... я сказал бы – «добро пожаловать в ваш новый дом», но это не будет верным, это первый дом в вашей жизни. Надеюсь, он вам понравится. Здесь вам ничто не угрожает.       Дети переглянулись, как показалось Сьюзен, с усмешкой.       – Это у вас нормальное приветствие военнопленным? – Шеридан не ошибся, земной язык они знали.       Вот Шеридан усмехнулся, даже не скрывая этого.       – Вы не военнопленные. Во-первых, никакой войны сейчас не происходит, во-вторых, даже если бы происходила – едва ли вы бы в ней участвовали.       – Откуда такое мнение?       По рядам встречающих пронёсся тихий ропот – и тон этого ребёнка, и выражение его лица были не просто дерзкими, а, прямо скажем, провоцирующими.       – До педалей в машине не дотянетесь. А пехота, полагаю, не ваш уровень. Каковы бы ни были планы ваших создателей, это не имеет значения. Вы дети, только дети. И вам предстоит учиться, выбирать профессию, строить свою жизнь...       – По вашим законам? – спросил другой ребёнок. Голос его был тоньше, Сьюзен предположила, что это девочка. Впрочем, уверена она не была. Возраст один, одежда одинаковая, никаких украшений или прочих отличительных признаков...       – Да, вот тут вы правы. По законам Альянса, на территории которого вы живёте. Вы уже знаете, что мира, где действовали ваши законы, больше нет. И думаю, я не ошибусь, полагая, что если б вы хотели разделить его участь, вы бы успели это сделать. Реальность несколько отличается от той, к которой вы готовились, и без помощи в ней вам не обойтись.       – Вы надеетесь перевоспитать нас и сделать солдатами своего режима? – перебил второй.       – Или просто надеетесь, что мы забудем, кто мы? – продолжил первый.       – Как тебя зовут? – внезапно спросил Шеридан у этого, самого бойкого, ребёнка.       Вопрос привёл дилгарёнка в недолгое замешательство.       – Вы имеете в виду имена? Их у нас нет. Только номера. Я – А8-1. А8 – кодировка нашей лаборатории, 1 – номер моей капсулы. Имена нам полагалось дать позже, по итогам наших заслуг.       Об этом Иванова не знала, но услышав, не удивилась. Дилгары были из тех народов, что до космической эры пронесли традицию детских и взрослых имён – как и нарны, по причине высокой детской смертности. Нарнов сделали тем, что они ныне есть – эталоном суровости, с которым соперничают, как умеют, только дрази – экспансия Теней и столетний гнёт центавриан, в истории дилгар было, по-видимому, что-то не менее страшное, сами дилгары, естественно, об этом вспоминать не любили. Факт в том, что они хорошо усвоили – вселенная полна хищников, именно хищники в ней господствуют, значит – нужно стать сильнейшими из них. Выживают сильнейшие. Из дилгарских детей тоже выживали сильнейшие, они сами, изнурительными тренировками и беспощадной селекцией, это обеспечивали. Но какими пинками ни подгоняй мать-природу, работает она медленно, вот и пришла на помощь генная инженерия, благо, не сдерживаемые никакими моральными рамками, в науке дилгары добились потрясающих высот…       – Вот что, молодой человек. Можете считать меня старомодным, но у нас так не принято. Имена вы получите авансом, а заслугами как-нибудь потом отработаете. Если вам не безынтересно, дадите консультацию по традициям дилгарского имянаречия, в противном случае ваша дальнейшая самооценка будет зависеть от фантазии ваших опекунов и наставников. Сейчас вы будете временно размещены в здании Альянса, после чего Сьюзен, - он кивнул на подошедшую Иванову, - займётся вашим распределением по новым местам проживания.       – Распределением? По новым... местам? – на лице А8-1 мелькнуло беспокойство.       – Да. Не так мал Минбар, чтобы распределить по нему сто пятьдесят детей, а есть ещё колонии... Думаю, мы справимся. Да, я достаточно объективно вас оцениваю, чтобы понимать, что ваш страх возможной разлуки едва ли обусловлен сентиментальными соображениями. Но для наилучшей акклиматизации вас недопустимо держать всех вместе. Это как для изучения языка необходимо погружение в языковую среду без искушений общаться только с соотечественниками – история показала, что в эмигрантских диаспорах дети часто вообще не знают языка страны, в которой родились. Но потом им всё же приходится выходить за пределы их маленького мирка, и у них могут сложиться проблемы. Так что – для вашего же блага.       – Какой хорошенький! – Маркус потрепал по голове одного – светло-светло рыжего, почти персикового, - Сьюзен, давай этого к себе возьмём? Девчонки, думаю, рады будут. Помнишь, они досадовали, что медленно Уильям растёт... И им полезно будет, согласись, хоть попрактикуются в устной речи. Две дочки, два сынишки для ровного счёта...       Юный воин давно не существующей дилгарской армии был близок к обмороку...       – Думаю, ему надо дать аббайское имя, - заявила Софья, - он же родился на аббайской планете, так? Я знаю несколько очень красивых аббайских имён...       – Этих рыбоголовых? Нет уж!       Не хотелось, чтоб выглядело так, будто он жмётся к стенке от страха, но так выглядело и, хотя бы отчасти, так было. Эти земные дети, похаживающие вокруг и обменивающиеся многозначительными взглядами, никаких позитивных ожиданий не внушали. И было сомнительно, что его оставили с ними наедине совершенно случайно. В Кладезе насчёт землян значилось, что они отважные и хитрые воины, занявшие и сумевшие удержать за собой огромные территории, и вселенная всё больше начинает говорить на языке землян, видя их новой расой вождей, пришедшей на смену утратившим дух центаврианам. О земных детях, о земном воспитании информации в Кладезе не было – информации, получаемой от центавриан, дилгары всегда доверяли наполовину. Аббаи успели сообщить, что война между дилгарами и землянами состоялась, как и об итогах этой войны. Взрослые земляне успели продемонстрировать исключительное пренебрежение юными дилгарами, их не рассматривают всерьёз. Очевидно, что даже юные земляне считают себя сильнее.       – Они не любят, когда о них так говорят! – укорила Талечка.       Аббаи в дружбе с землянами – да и не только они, похоже, лишь немногие расы не поспешили продемонстрировать лояльность новым лидерам вступлением в этот самый Альянс (хотя возможно, эти немногие не были включены потому, что в них не усмотрели пользы). И похоже, земляне ценят лояльность аббаев – или просто хотят показать ему сейчас, что он в их глазах ниже даже этих ничтожных.       – А я что сделаю, если они такие и есть! Жуткие уроды! Страшнее только дрази!       Волосы земных детей заплетены в косы – у дилгар позволено отращивать длинные волосы тем, кто преуспел в обучении, особенно истории и боевых искусствах, как показатель гордости и красоты, и подобным образом скручивают их тогда, когда нужно, чтоб они не мешались в каком-то серьёзном деле, например, рукопашных тренировках или работе с химическими веществами. Нет оснований считать, что у землян точно такие же традиции, но всё же это добавляет им внушительности.       – Не понимают некоторые своего счастья. Вот оказались бы они не у аббаев, и вообще не было б Альянса – их бы убили, или ставили бы на них опыты!       – Сонь, нехорошо так говорить!       – Но это так! Благодарность-то элементарную нужно иметь!       Спровоцировать их на драку – мысль неоднозначная, рискованная, и не потому даже, что их двое, а он один, это ещё не гарантирует им силового преимущества. Но какова будет реакция их взрослых? У дилгар перед отпрысками высокопоставленных семейств пасуют не потому, что опасаются их родителей (они и не подумают заступаться за детей), а в силу того, что ребёнок сильных родителей обязан и сам быть сильным, это всем очевидно и понятно. Зато тот, кто победит такового – получит ещё больше уважения и подчинения тех, кто слабее. Но иначе у центавриан, иначе у минбарцев, можно полагать, что иначе и у землян.       – Благодарность? Вы просто непроходимо глупы, надеетесь использовать нас в своих интересах!       Почему-то ведь они не нападают первыми, хотя ничто не мешает им это сделать. Видимо, им того и нужно, чтоб он потерял самообладание (и он почти потерял, эти медленные похаживания и пристальные изучающие взгляды выведут из себя кого угодно) и они, победив, унизили его ещё больше.       – Ой-ой-ой, и как, интересно? На что вы годитесь-то? Сам себе ведь поесть приготовить не сумеешь! Может, когда-нибудь с вас польза и будет, а пока одни только хлопоты, всему вас учить, всем обеспечить… А если вы заболеете? Никто тут не знает ваших болезней, тут нет никаких ваших лекарств, они просто не существуют больше.       Он хотел заявить – видимо, об этом противным детям не сообщили – что он и его собратья идеальные солдаты, а значит, и здоровье у них безупречное, они не могут вдруг заболеть, но осёкся. Создатели обеспечили им высокий иммунитет – но вселенная безгранична, где-то в ней есть то, что окажется сильнее, что-то из местной пищи наверняка не безвредно, а травмы – и вовсе то, что может произойти с каждым. Не хочется, чтоб они истолковали: идеальный раб, о здоровье которого можно не думать, не хочется в самое ближайшее время узнать предел своих сил и зависеть от милости инопланетян, будут ли они искать способ ему помочь, или только порадуются его смерти. Воин должен быть готов к любым испытаниям и смерти, но не настолько же бессмысленной и позорной.       Старший ребёнок положил руку на плечо младшего.       – Не нужно, Талечка. Он и так боится почти что до смерти.       – Боюсь? Я – вас, убогих?       Девочки улыбнулись – совершенно одинаковыми, немного плотоядными улыбками.       – Может, мы и убогие с твоей точки зрения, но мы-то – телепаты, а вот вам, увы, ваши создатели эту способность передать не смогли. Так и не смогли, сколько ни пытались, отделить этот ген от генов врождённых заболеваний. Ничего не поделаешь, либо физическое совершенство, либо пси-способности, что-то одно. Правильно я говорю, Сонь?       – Ага. Видимо, ворлонцы так хотели поучить их уму-разуму, чтобы им приходилось терпеть среди себя больных и немощных. А если их пси-способности естественного происхождения – а я слышала, у дилгаров телепатов было очень-очень мало, не то что вон у нас – значит, это просто компенсация. Ну, когда ребёнок слепой или глухонемой, или всё это вместе, то у него развивается способность общаться мысленно, а если у него всё здоровое, вот как у этого – так зачем ему это? Вот и получается, что теперь у дилгаров совсем не будет телепатов. Хуже, чем у нарнов, у тех хоть спящий ген...       Телепаты. Что ж, это даже можно было предположить, их взгляды были именно такими, словно они читают его мысли. И нет сомнений, что вот так переговариваются между собой вслух они специально для него. Им ничего не стоило бы общаться мысленно. Таким образом, его положение ещё хуже, чем казалось первоначально – эти низшие, ничтожные не просто считают себя сильнее, они имеют для этого основания. И что бы он ни задумал сейчас – им это станет известно раньше, чем он занесёт руку для удара или скажет хоть слово. Действовать не получится ни силой, ни ложью. Нужно понять их образ мыслей, суметь убедить в своей лояльности…       Маленький шаттл с необычной пёстрой делегацией неспешно бороздил гиперпространство. Вспоминалась дорога к Приме – вспоминалась так, как морозной зимней ночью вспоминается жаркий летний полдень. Никакой безумной беготни, ремонта на ходу, переодеваний, криков-споров. Но разговоры, не позволяющие полностью погрузиться в себя, в неоформленные и оттого ещё более гнетущие переживания, всё же были.       – Я слышал, - проговорил Брюс, - приземлиться на Тучанкью требует большого искусства. Планету почти целиком окружают плотные облака метеоритов и газа, что затрудняет и маневрирование, и связь. Часть этих глыб взорвали, расширив прозоры, но всё равно приходится месяцами ждать, пока источник сигнала совпадёт с таким прозором...       Зак мрачно хмыкнул.       – Да, легко не будет. Тучанкью много чем неудобное место, это одна из причин, почему Центавр таки от них отступился. Сложновато и дороговато стало её держать. И представляю себе, каково было центаврианам там, письмо домой просто так не пошлёшь и не получишь... Если тучанки пойдут на сотрудничество, мы, конечно, займёмся дальнейшей очисткой орбиты, а пока, сами понимаете, полагаемся на себя. Ну, Мисси знает об этом, и не удивится, что я долго не пишу...       Больше никому на эту тему говорить и не захотелось – зачем. Усугублять и без того сильную тревогу, свою и товарищей? Полагаемся на себя… полагаться на себя страшно. В какой-то мере так им приходилось и на Приме, где связь-то была, но не была доступна им, и ставки тоже были высоки. Но они располагали хоть недолгой и поверхностной, но подготовкой, располагали помощью местных, этот же мир равно чужой им всем. И если что-то случится… Главное сейчас не начинать в красках и подробностях представлять, что может случиться и насколько фатальным окажется не только для них самих, но и для их миссии. Разговоры, максимально далёкие от Тучанкью и тучанков, сейчас, наверное, кстати всем.       – Зак... Почему? Ну, почему вы вместе, ты и Мисси? Нет, не хочу сказать, что это как-то нехорошо, что Мисси чем-то нехороша, просто... странно, неожиданно.       Казалось несомненным – Зак сейчас разорётся. Может, и прочь выскочит, но что первым делом обложит Брюса матом, это просто гарантированно, мало кому нравится, когда в его личную жизнь нос суют, а Зак и по меньшим поводам взрывается – рейнджерская наука сделала его спокойнее, но ведь не другим человеком сразу. Но видно, сложность предстоящего пришибла и его, он сколько-то молчал, кусая губы, пытаясь подобрать слова.       – Ну, с моей-то стороны всё, я думаю, просто. Мы с ней через то ещё приключение вместе прошли, и она... Женщина, Брюс, должна быть не просто чем-то, чем любуешься и налюбоваться не можешь, любоваться-то и издали можно... Мисси – идеальный товарищ. Ты разве не замечал? Есть вот люди, которые знают и умеют что-то очень хорошо, но только что-то одно. В чём-то другом их и спрашивать смысла нет. А Мисси можно попросить о помощи в чём угодно. Она много где бывала, что-то слышала, чему-то училась... Немного разбирается в оружии – разобрать-собрать, зарядить, да и стрелять, в механике – до степени мелкого ремонта, в лекарствах... Ей случалось перевязывать раненых, сбивать со следа шпионов, покупать у всяких тёмных личностей всякие штуки, о которых мы с тобой представления не имеем, да ещё и разбираться в них... И она, понимаешь, не сделает за тебя всю работу, но сможет помочь тебе хорошо её сделать. Это вот как... левая рука. Не ведущая, вроде бы, у большинства-то людей, а без неё трудновато. А ещё она... ну, всё и всегда стремится понять. И помочь. При том, что людей, казалось бы, не с лучших сторон видела. А не утратила чего-то вот такого... детского. Я думал, я ей должен глупым казаться... а не кажусь.       Брюс кивнул.       – Просто мне казалось, тебе другие женщины нравятся...       – Я, Брюс, не телепат, но догадываюсь, о чём ты, и сейчас тебя стукну. Нравятся – это немного не то слово... У меня тут, как бы, вопрос был... Ну, бывает, что у тебя как бы один большой вопрос к человеку. Только вот не факт, что тебе за всю жизнь на него ответят.