Венок Альянса

      – Я росла на ферме в Монтане, отец купил её вскоре после моего рождения. Не то чтоб он был прирождённым фермером, он вообще был городским в третьем поколении, но ему всегда хотелось быть ближе к природе, хотя в руках у него, откровенно, не всё ладилось, хозяйство было весьма средним. Мы держали коз, кур… А ещё был яблоневый сад, мама научила меня готовить яблочные пироги и другую выпечку. До шести лет в моей жизни не было вообще ни одного горя. Солнце, ветер, простор… Соседские ребятишки, с которыми мы бегали купаться на речку, лазили по деревьям, дразнили коз… Когда мне было шесть, мама поехала в гости к родственникам в Нью-Йорк, они гуляли по новому торговому центру и там произошёл терракт. Из всей семьи спаслась только мама, врачи вытащили её практически с того света, но до конца дней она осталась прикована к инвалидной коляске. Она умерла, когда мне было шестнадцать. Может, от этого потрясения, может, из-за полового созревания у меня проснулись телепатические способности. Когда за мной пришли пси-копы, отец встретил их с ружьём. Они убили его… Им, конечно, ничего после этого не было, сопротивление, закон на их стороне… Понятно, на какое сотрудничество после этого можно было рассчитывать? Нет ничего страшнее человека, которому нечего терять. Я прокусила одному из них палец до кости. Меня долго держали на успокоительных, в изоляторе… Всё было плохо, очень плохо… я мечтала умереть, но унести с собой на тот свет хотя бы кого-то из этих ублюдков. Потом пришёл Альфред… Я так понимаю, это была их такая тактика доброго и злого пси-копа. Я подумала об этом сразу, как увидела его улыбку, я сразу была с предубеждением. Но во что уж он ещё верил, кроме идеалов Пси-Корпуса, так это в силу своего обаяния. Он не давил на меня, ни к чему не принуждал, не обвинял, не говорил ни одного грубого слова, сразу уходил, когда я велела ему убираться… И… Невозможно быть разъярённой, охваченной ненавистью непрерывно, невозможно не испытывать угрызений совести от того, что срываешься на том, кто не участвовал в этом, не убивал моего отца, не колол мне транквилизаторы, хоть я и понимала, что он часть этой же системы. Но он сам говорил, что ему не представить, что я пережила, ведь он вырос в Корпусе, у него никогда не было близких-нормалов, он как бы извинялся за то, что ему повезло в сравнении со мной, что он не в силах исправить произошедшее, он распорядился перевести меня в камеру получше, приносил мне фрукты, книги… Я даже понимала, понимала, что это могло быть спланировано, но всё же, когда он при мне отчитывал охранников, которые грубо со мной обращались – могло ли это не трогать меня? Когда тебе 16, и у тебя больше нет семьи, дома, свободы, прав, будущего – так дорого становится то, что кто-то просто не орёт на тебя… Никакие их пропагандистские агитки не могли подействовать, когда я видела, как умирал мой отец, а их руки оторвали меня от его тела. Когда я слышала рассказы соседей по лагерю… Иногда я думала – они ведь умеют многое, очень многое… Почему они просто не сотрут мне память, не внушат, что никакого отца у меня никогда не было, или он не умирал, а сам отказался от меня? Не думаю, что им было такое не по силам. Но видимо, им важно было именно убедить, сломать… Мне кажется, это опьяняло их больше, чем просто власть над нашими жизнями – этот вот момент, когда человек ломается, соглашается на сотрудничество. Когда что-то в нём поворачивается, и небо становится внизу, а земля вверху… Этот поворот означает избавление от боли, обретение счастья. И я до сих пор не знаю, почему со мной этого так и не произошло. Это было какое-то ожесточение самоубийцы – снова и снова выбирать это. Браслет «меченой», четыре стены и потолок – день за днём… Но я уже любила его. Когда я была беспечной девчонкой с фермы, кормившей по утрам кур и готовившей отцу завтрак, я б такого человека, наверное, никогда не полюбила. Но там многое меняется… Он был старше меня, в отцы мне годился, он был профессионалом высшего ранга – никто, включая его самого, не говорил об этом, но по отношению других там это чувствовалось. Он был высоко образован, умён. И всё же иногда в нём чувствовалась… такая хрупкость… Когда я снова и снова яростно повторяла, что я свой выбор сделала, и этот выбор – наркотик, и пусть он отправляется за первым уколом немедленно – он умолял меня не говорить таких слов, он говорил, что не позволит мне, и это «не позволит» не было волеизъявлением тюремщика, в его глазах, в его голосе звучала такая боль, словно это было б его личной потерей, после которой зияющую дыру в его сердце уже ничто не закроет… Он выглядел по-настоящему беззащитно тогда, словно это от моего слова зависела его судьба, а не наоборот. Оставаясь одна, я убеждала себя, что это только игра, что он нащупывал мои слабые места, искал ко мне подход, и понял, что недостаточно будет одного сочувствия его ко мне, нужно и сочувствие моё ему. Но я уже поддалась его обаянию, я поверила ему. Бодрствуя, я понимала, что мне не на что надеяться, всё было слишком лишено надежды с самого начала. А засыпая, мечтала о том, чтоб мы с ним убежали… не знаю, куда. Наверное, за грань реальности, потому что в реальном мире, я уже знала от него, нет такого места, куда можно б было убежать от беспощадной правды, воплощённой в Корпусе. Но зная, что свобода невозможна, разве ты перестанешь мечтать о ней? Я не ждала, что он поможет мне, я думала, что я помогу ему. Что в глубине души он не хочет этим быть. Я ненавидела то, чем ему приходится быть, и убеждала себя, что это то же, что чёрный костюм и перчатки… Я уже знала, как легко их снять. Это ведь была моя глупость, я до сих пор думаю, целиком моя. Многие «меченые»… подвергались насилию… Но это не мой случай. Я подумала – почему б мне не соблазнить его? И сделала это. Не из надежды на освобождение или некое облегчение своей участи, нет. Просто потому, что… Что ещё делать в тюрьме, где единственной твоей радостью становится болтать с пси-копом? И потому что я была уверена – он так предан работе потому, что глубоко одинок как человек. Что если он соблазняет меня возможностью чего-то хорошего, что может дать мне Корпус, то и я так могу. Я до сих пор не знаю, права ли была. Он просто приходил, приносил компьютер, мы смотрели какой-нибудь фильм, я ела сливы… Мы спорили до хрипоты, и он обрывал спор первым, осознав, что опять меня не переубедил, а я всё не унималась… Иногда я думала – может быть, если б я тогда согласилась, всё б сложилось иначе, может быть, я получила б возможности, с которыми уже могла бы сражаться, смогла б отомстить тем, и вырвать у них Альфреда… Но я не могла лгать ни минуты. Мне хватало того груза, что мне приходилось жить с пониманием – никто никогда не поймёт меня в этой любви… я ведь слишком хорошо знала, что он такое… Но я жила и верила – каким бы ни знали его они, я знала его настоящим.       Миссис Ханниривер помолчала, рассказ произвёл на неё сильное впечатление.       – Знаете, а я ведь была с ним знакома. Ну, как – знакома… Он приходил в дом моего отца, тогда ещё он был мэром, этих визитов было несколько на протяжении примерно года. Не знаю, какие у них были дела, я никогда не интересовалась, а они запирались для разговоров в отцовском кабинете. Но пару раз он обедал с нами… Честно вам признаюсь, мне он не нравился совершенно. Это его обаяние, действовавшее на мою мать, совершенно не действовало на меня, я считала это слащавостью, фальшью… Я с наслаждением ему дерзила, чем, конечно, очень раздражала отца… Нет, я ничего не знала о его деяниях, толком и Пси-Корпусе вообще. Меня просто бесили эти его хвалёные безукоризненные манеры. Я была, пожалуй, трудным подростком… Наверное, не удивительно в семье политика, все друзья семьи тоже какие-нибудь шишки, не политики так финансовые воротилы, все эти высокие гости, у которых запонка на рубашке стоит как билет до Европы, коллекционные «Роллексы», личные самолёты, подлинники Рембрандта в гостиной… И вот он был чем-то такого же плана. Костюм с иголочки, ходячая репутация. Пси-уровень – это то, что было несущественно. Не выделяло его из опостылевшей шеренги тех, кто в собственных глазах – эталон. Ещё один из тех, перед кем родители краснели за меня. Я чудила – сбегала с друзьями в поход в горы «дикарями» - спали в палатках, грели консервы, собирали грибы, как же это было чудесно! Красила волосы в радикальные цвета, сделала татуировку на животе – отец три дня держал меня взаперти, прежде чем я согласилась её свести… Один раз мы с подругами здорово напились и выложили в сеть от имени жены одного друга отца объявление с приглашением к фривольным знакомствам… Ну, по нашему мнению ей это действительно требовалось, а что сама стесняется – так мы готовы помочь…       Лицо миссис Ханниривер заметно посветлело, видно было, что, уносясь памятью в беззаботные, шальные времена, она черпала там силы. Сейчас она, конечно, безукоризненная леди, вдова уважаемого человека и мать троих детей, но в ней ещё жива та девчонка, что хохотала в ответ на призывы взрослых взяться за ум и думать о своём будущем.       – А потом вот отчудила по-крупному. Знаете, за большинство своих диких и постыдных выходок я б не стала извиняться даже сейчас. По-настоящему мне стыдно перед дочерью за то, что так и не нашла её отца. Не узнала даже его имени… Когда рассекретили архивы Пси-Корпуса, люди принялись подавать запросы, столько семей воссоединилось… А я боялась. Ну как – я, жена министра, и вдруг признаюсь, что моя дочь незаконнорожденная, что я её отца видела три раза в жизни? Это вообще странно, я иногда думаю, что это какое-то моё наказание… Бестер, конечно, представил его, когда пришёл с ним первый раз, но тогда я вернулась домой уже к середине их с отцом беседы и не вполне трезвая, пробежала мимо, бросила только на него взгляд, отметила, что хорошенький… Бестер как-то раз с другим каким-то интерном приходил, с удивительно гнусной мордой, а этот – надо же, милашка… Ну и всё. Убежала в свою комнату, сославшись на домашние задания. К счастью, отец к тому времени отучился призывать во имя приличий поздороваться с гостями и обменяться светскими любезностями, знал, что хуже будет. Во второй их визит – это было воскресенье, я спала до полудня, потому что перед этим полночи оттягивалась… Спустилась – он сидел в гостиной, отец с Бестером заперлись в кабинете, а его вот оставили снаружи. Сидел на диванчике, так, словно на мине сидит – прямой, напряжённый, весь такой – отличник в приёмной комиссии!.. Я начала над ним насмехаться, что, мол, нос не дорос до взрослых тайн? Матери тоже не было дома, а то бы долго я там, конечно, в таком виде не просидела – в топике и шортах по самое… А я его спрашивала, не жарко ли ему в костюме, не принести ли ему мороженое, или, может быть, проводить к бассейну, если, конечно, не стесняется тело своё худосочное показывать… Не надоело ли ему таскаться за Бестером хвостиком, и не боится ли тот его вот так оставлять – вдруг кто сопрёт? Хорошо их там муштруют, в общем, раз он сумел пережить моё общество. Ну, потом Бестер вышел, церемонно попрощался с отцом, подхватил этого птенца и покинул наш гостеприимный кров. А я потом обнаружила, что всё думаю и думаю об этом пареньке. Вроде как, хорошо б им как следует заняться, он поинтереснее мистера Бестера… Думала, придёт с ним в следующий раз – и если опять оставит за дверью, я ему предложу что-нибудь вроде смыться вместе, закатиться с девчонками в ночной клуб, или просто напиться и искупаться в канале, нас один раз уже за это забирала полиция… То-то рожи будут у отца и Бестера! Но получилось совсем не так… Ну, сперва мы сидели, болтали… То есть, как болтали – я забрасывала его вопросами и подколками, а он, бедняга, отбивался как мог. И ведь просто послать меня, если не хочет разговаривать, тоже не мог! Я так понимаю, с общением у них там совсем тухло было, выпускники закрытых религиозных школ и то в мире потом жизнеспособнее. А потом… Знаете, у нас тогда на электростанции модернизация какая-то проходила, что ли… В общем, перебои с электричеством случались, с этим все смирились, отец сказал, что это надо перетерпеть, как стихию… Да, погас свет. Тогда я притянула его к себе и поцеловала. И пока он не опомнился и не сбежал, потащила в свою комнату. В этот раз стихия была определённо на моей стороне… Когда свет включили и Бестер пошёл искать своего питомца, нашёл нас мирно разглядывающими фотографии. Не знаю, просёк он так что-нибудь или нет… И больше я его не видела, да. Когда через месяц я спросила отца, чего это мистер Бестер к нам не приходит, уж не травмировала ли я его всё-таки своими не безукоризненными манерами, а я ж, видит бог, старалась, он ответил, что мистер Бестер отправился в долгосрочную поездку. Я уже понимала, что фигура это того уровня, что поездка могла быть в любой уголок земного сектора. Ну, потом много ещё всяких событий было, короче говоря, мистера Бестера я больше не видела, того интерна и подавно. Когда я поняла, что беременна… В общем, я поняла, что детство закончилось, но приняла это удивительно спокойно. Просто по-быстрому приняла предложение Боба Ханниривера, к большому удивлению отца… Он тогда ещё был о нём положительного мнения, это потом сказал, что я, видимо, нашла родственную душу… Бедняга Боб, всё-таки до чего простой он был человек! Он так радовался рождению Джин, так хвастался ею всем друзьям… Анализы определили маркеры телепатии в её крови сразу, он ещё так удивлялся, и вместе со мной тревожился, неужели у нас могут отобрать нашу чудесную девочку… Но способности у неё проявились только в двенадцать лет, а к тому времени Пси-Корпуса уже не было.       – И… всё? – Кэролин Сандерсон замолчала, опустила голову – так неописуемо стыдно стало за эту короткую, неуклюжую фразу. Но что ещё можно было спросить? Лучше б было ничего не спрашивать, ничего. За свою жизнь разве мало она встречала такого «и всё», матерей-одиночек, кавалеры которых исчезли без следа по тем или иным причинам? И причины у многих могли быть и помимо порочности собственной натуры. Война, чума, разгулявшаяся параллельно тому и другому преступность глотали людей, как кит глотает планктон. Было для них с Альфредом несколько тех проклятых лет именно «и всё», были у неё какие-то основания считать, что она его ещё когда-нибудь увидит? Но ведь это-то немного другое…       – Никогда не бывает полного и окончательного «и всё», верно? Джин узнала, телепаты нам для того, думаю, и даны, чтоб иногда всё же все эти утверждения, что правду не скроешь навсегда, были справедливы. Помню, я поняла это по глазам, раньше, чем она что-то сказала. «Сейчас будет разговор…». Нормальные люди испытывают что-то такое перед мамой, а не дочерью. Джин не из тех, кто будет извиняться за то, что уловила мысли, люди ж не извиняются за то, что у них слишком острый слух и они услышали разговор в соседней комнате? Беда не в том, что я как-то упала в её глазах, не упала. А в том, что она загорелась идеей найти отца. А заставить мою дочь выкинуть что-то из головы, если ей втемяшилось, не получится даже у меня, мисс Сандерсон.       – Но… - Кэролин старательно выбирала слова, и все они подворачивались какие-то не те, как плохо огранённые камушки, - официальный запрос, конечно, проще и быстрее, но если это неприемлемо… Можно ведь просто найти какую-то общую информацию и…       Посмотреть на этого человека издали, закончила она свою мысль внутри своей головы, может, вживую уже и не захочется. Гнусные рожи, говорите? Иногда объективно гнусные. Не ко всем мать-природа щедра, цедила её соседка по ночлежке, провожая взглядом некоего благородного разбойника, с риском для собственной безопасности принёсшего некую материальную помощь женщине-которая-много-значила-для-его-учителя. Кэролин, глядя вслед, гадала, зачем им это нужно. Слишком этими гаданьями не увлекалась – если поймёшь чужую извращённую сентиментальность, так и спятить недолго. Помощь – брала, конечно. За себя можно что-то швырять в морду, много ль у бывшей «меченой» в жизни радостей, а сына вообще не должно касаться, насколько там душевно неуютно его матери, с него его недетских страданий вполне довольно. А с неё довольно того, что вот эти гнусные рожи придут и уйдут, не рискнут второй раз пройти по той дороге, где их в следующий раз может поджидать засада. Она увидит их позже, когда они всё-таки попадутся, и это тоже будет иметь не слишком много значения. Немного иное дело те, кто предполагал помощь не под покровом ночи и тайны, не комком мятых купюр или коробкой сухпайка, которую, судя по состоянию упаковки, в неравном бою отбили у стаи волков. Те, кто не попал под процесс, заняли посты в Бюро или где-нибудь ещё, формально чистые, фактически такие… словно покрытые ровным жирным налётом, как старая посуда в столовых для бедных. Тех и других она знала много, не помнила наизусть имён и биографий – зачем бы, но найти помогла б за пять минут. Забыть вот потом не помогла б…       А Кэролин Ханниривер улыбнулась странно, её рука нырнула за пазуху, вытащила крупный, тяжёлый кулон – от такого, наверное, должна очень уставать шея.       – Я собираюсь сейчас сказать что-то такое, что никак не может звучать нормально, поэтому начну издалека. Видите, что это? Это триптих, портреты моих детей. Джин вы видели, вот Милли, а это Джо… Одна женщина сказала, что нормальная мать не будет таскать с собой фотографии своих детей, она и так не способна забыть, как они выглядят. Это просто глупая гордость, требующая хвастаться всем вокруг – смотрите, какие они у меня замечательные…       Кэролин Сандерсон неловко улыбнулась.       – А почему и не похвастаться, если и правда замечательные? Вы красивая женщина, ваш муж тоже был недурён собой, дети похожи на вас обоих…       – И фотографию Боба я тоже ношу с собой, только она у меня в сумке. Вы помните, как выглядел министр Ханниривер, фоторобот, может, не нарисуете, но примерно помните, да? Я тоже – примерно… Первые несколько лет жизни я не осознавала, что со мной что-то не так. Пока моя мама, у которой очень сложно протекала беременность, не попала надолго в больницу. И однажды я поняла, что не помню, как выглядит моя мама. Я знаю, что у неё русые волосы, но какие? Вроде бы, потемнее моих. Как у тёти Нэн? Как у бабушки? Какие у неё брови, потолще, потоньше? Я хватала её фотографии и смотрела, смотрела, отпечатывала всё это в памяти – глаза, брови, нос… Я делала это каждый день, и мне казалось, я победила этот чудовищный кошмар, потом мама вернулась, и всё было хорошо… Потом я пошла в школу, и в первый же день меня сильно толкнул какой-то мальчишка. Чтобы вы понимали, это была элитная школа, я дочь богатых и известных родителей и вокруг такие же золотые отпрыски, и вот я заливаюсь слезами и соплями и держусь за разбитую коленку. Это скандал, на такое не махают рукой. А я не могла описать, как он выглядит! Не потому, что не заметила, нет, я смотрела прямо на него, я точно знаю, что видела его лицо. Но какое оно? На нём были глаза, нос и рот, у него были, наверное, какие-то родинки или веснушки, я не была уверена ни в чём, кроме того, что он, вроде бы, выше меня ростом, но насколько? Это был настоящий кошмар, меня спрашивали учителя, директор, школьный психолог, я плакала всё сильнее, потому что это страшнее разбитой коленки – сейчас подумают, что я всё выдумала, просто сама споткнулась и упала, и честное слово, я предпочла б, чтоб так и было, чем переживать такой кошмар. Меня водили по коридорам, заглядывали во все кабинеты, и самое страшное было, когда спрашивали уже отойдя от очередного кабинета: его там точно не было? Потому что я уже не знала, был ли, неужели нужно вернуться и посмотреть снова? Мы всё же нашли того мальчишку, я узнала его и он не стал отпираться, его одноклассница подтвердила, что видела всё. Если б он отпирался – боюсь, и я б начала сомневаться в своей правоте. Он был на два класса старше, уже отметился склочным характером, но до сих пор не дрался… Мне не нужны были его извинения. Они не помогут жить с тем, что сказала школьный психолог моим родителям за закрытыми дверями, но я, конечно, подслушивала. Были всякие тестирования, которые показали, что моей памяти на лица хватает в среднем дня на три. Я помню своих родных… ДУМАЮ, что помню. Правильнее сказать – не успеваю забыть, поскольку они всегда у меня на глазах. И я наблюдала их много лет, в течение которых они немного менялись, обрастали цепями ассоциаций… как-то так. Другие люди таких привилегий уже лишены. Кого-то я запомню лучше и буду узнавать чаще, как учителя математики – у него был такой нос, знаете… При этом он легко мог бы на следующий день придти с какими-нибудь другими бровями или вовсе без них, я разве что смутно заподозрила б, что что-то изменилось. Я узнавала его исключительно по носу. К счастью, персонал школы носил бейджики, это облегчало моё положение с теми, кого природа не наградила уникальным носом или таким чудовищным вкусом к парфюму, что приближение этого человека угадывается издали. Постепенно я адаптировалась, человек адаптируется ко всему. Не полагалась на зрительную память, учила черты внешности людей, с которыми у меня какие-то дела. Перед всякими приёмами пересматривала фотографии… это не спасало от конфузов полностью, но всё же уменьшало их количество. Человек способен тренировать свою память, говорил наш учитель математики – ну, тот, с носом – на нытьё моих одноклассниц, что все эти формулы невозможно запомнить. С формулами у меня было получше, да. С ними, в конце концов, не нужно строить отношений. Мне невероятно повезло, что меня понимала моя семья. Я имею в виду, моя собственная, родители – не в полной мере, они часто раздражались при очередном столкновении с моей… особенностью. Я не виню их, я думаю, нелегко окончательно принять, что твой ребёнок – ущербный. К тому же, я сама периодически почти верила, что победила проблему – вот, я же узнаю ближайшую родню, друзей… правильнее было б говорить, что не успеваю забыть, но мне хотелось верить. Мне объясняли, что так устроен мой мозг, с этим уже ничего не поделаешь, но мне хотелось быть сильнее. Когда ты юн и дерзок, это нормально – не помнить лица и имени парня, которому ты не давала никаких обязательств, понимаете? Мои здоровые подруги считали так.       Кэролин Сандерсон огляделась. Никто не слушал их разговор, все были заняты своими.       – То есть, вы… не помните его?       – Чудовищно, не правда ли? Я отметила в первую встречу, что он хорошенький – я и через три дня помнила эту свою мысль, но не помнила, какой именно он хорошенький. Во вторую встречу смогла сформулировать – это обаяние скромности, неуверенности, неотмирности. Именно этим он привлёк, в этом была… экзотика. Бестер был обаятелен – и вполне от мира сего, от того мира, который я очень хорошо знала и против которого бунтовала, как я сказала, тут пси-уровень не менял ничего. И в третью встречу я просто решила как следует полапать эту экзотику – больше ведь такое может и не встретиться. Чудиков я встречала разных, я была не единственным трудным ребёнком респектабельных родителей, но те были доступны всегда, а тут дело случая. Я могла б в своё оправдание сказать, что у меня не было планов забеременеть – обычно я помнила о контрацепции, но иногда всё-таки нет, и до сих пор проносило… Это ведь кардинально меняет дело, правда? Да, я его не помню. Три встречи, четверть века назад. Что я могу сказать о нём, что у него были светлые волосы и глаза? У меня самой таковые, но я сомневаюсь, что нас можно б было принять за брата и сестру. Из всех парней в моей жизни у Боба были каштановые волосы – вот такие, как у Милли, да ещё один был грек. В остальном везло исключительно на блондинов. И их всех, если не найду где-нибудь на фотографии, я помню в равной мере – как смутные силуэты. Он должен быть для меня на особом счету потому, что оставил мне дочь? Это МОЯ дочь. Я не сумела б убедить саму себя, да и не собиралась, что она от Боба, просто это не было важно. Я не первая жена, обманувшая мужа и прожившая с ним счастливую семейную жизнь. Дочь я обмануть не смогла – тут против меня природа. Но я надеялась убедить её оставить эти мысли, как когда-то надеялась убедить свой мозг работать нормально. Ни в том, ни в другом, как видите, не преуспела…       – Алан? Алан, ты слышишь? Прости, я… не смогла их найти. Я могу сходить ещё раз и… поискать получше.       «Переворошить все эти паскудные чемоданы до единого, если точнее. Нахрена люди тащат с собой такую кучу всякого барахла? Хорошо, хоть наши я отличить вроде способна, но кажется, моя мать не единственная такая барахольщица…»       – Ничего… Всё равно не факт, что они помогли бы. Всё-таки, до сих пор я как-то… не имел дела с вещами вроде этой… Главное, что ты смогла вернуться. В другой раз можешь не суметь, я… недолго ещё смогу держать контроль. Но хотя бы, я снизил скорость, насколько смог, хоть как-то оттянуть… прибытие…       Она оглянулась. Кажется, её отсутствие заметили, и кажется, даже сварливый Шеннон смотрит на её возвращение с облегчением.       – Алан, если эта хрень держит с тобой ментальную связь, то может быть, мы, тоже ментально, сможем эту связь разрушить? Ну, должен быть способ?       – Наверняка, но… не надо, не рискуйте. Вам не хватит сил.       – Ну, скромно напоминаю, что у меня П9. Ещё у двоих даже по десятке…       Алан вымученно улыбнулся.       – Насколько я понял… Здесь не представлен цвет телепатской расы… Вы трое – самое сильное, что здесь есть. И я, со своим бесполезным 12... У прочих – около 5, кто вообще не нормал… А кто из тех, у кого выше… обучен такому уровню взаимодействия? Эта дрянь сожжёт вам мозги и не поперхнётся.       – Что-то я не поняла – ты мне предлагаешь сидеть и молиться?       Пальцы Алана, на которые она сейчас смотрела, скрежетнули ногтями по истёртому грязному ковролину.       – Нет, бежать! Я… я не могу… прочь!       Команды, в общем-то, Виргинии были и не нужны – её словно отбросило от Алана, назад, к креслам. Сеть чёрных проводов пришла в движение, сеть бесновалась, понимая, что недолгое время потери контроля стоило ей существенного замедления скорости корабля. Ох чёрт, лучше б Алан не гонял её за проклятыми лекарствами, а послал кого-то в рубку, чтобы… плевать, что. Развернуть корабль и направить его к чёртовой матери к границам исследованного космоса, навсегда стереть из памяти компьютера координаты Земли, вообще взорвать корабль… Да, жить хочется, очень хочется. А вот знать, что будет, если эта хренотень воссоединится с семьёй – совсем не хочется.       Да, система была в ярости, и это, кажется, почувствовали все, даже в какой-то мере нормалы.       – Что происходит?       – Похоже, что…       – Нет, это не он, это что-то другое. Что-то воздействует на эту дрянь…       – Боюсь ошибиться, но кажется, к нам стыкуется корабль.       Больше никто не успел выдвинуть никаких предположений. Чёрные змеи заплясали исступлённый танец, они бились в агонии, вырывались из стен, продирая обшивку, слепо хлестали вокруг, круша кресла, как картон. И за этим адским грохотом, однако же, были слышны шаги там, за дверями. Топот бегущих ног, всё ближе… Люди прикрыли головы, но из-под закрывающих голову рук Виргиния успела увидеть, как открывается дверь, через которую она прощалась с матерью, и стремительными шагами в разгромленный салон входит высокая фигура с длинными рыжими волосами.       Офелия осторожно, внимательно оглядываясь, пробиралась по сотрясаемому крупной дрожью кораблю. Картина, какие навсегда остаются в памяти, наверное. Рваные раны в металле и пластике, вмятины, искорёженные агонизирующим злом механизмы… Кровавый след пересекает пол – здесь несли раненого… Детские леденцы сверкают в тусклом свете рассыпанным бисером… Чей-то ботинок, чья-то перчатка, обломки зонтика… След этой паники ещё дрожал между стен, но уже стирался другой паникой – тёмной силы, крепко схваченной за горло ментальными тисками Андо. Андо, Андо… Ты, конечно, и сильный, и смелый, но размечтался ты оставить её на Минбаре, ждать, как хрестоматийная жена, мужа с войны. Нарнку бы смог оставить? Пробраться в трюмы «Белой звезды» было не так уж сложно. И ещё посмотрим, кто был прав…       Вы ведь даже не знаете точно, сколько людей здесь осталось. Вы не успели получить списки пассажиров и экипажа до старта, сличить их со списком спасшихся на нарнском транспортнике. Не до того было… Хватит ли у рейнджеров времени осмотреть весь корабль, убедиться, что нигде не остался запертый в своей каморке ремонтник?       Офелия прислушалась. Темнота, сгустившаяся в дальнем конце служебного коридора, явственно дышит, стонет. Тихим ментальным стоном, который для телепата громче крика. Кто-то там есть, определённо, кто-то живой. Офелия со всех ног бросилась туда.       Это там, за дверью. Какое-то подсобное помещение, нет, стенная ниша с какими-то механизмами, в панике, сослепу, это можно, наверное, принять за дверь… Женщина. На светлых волосах виднеется кровь, видимо, ударилась головой при очередной конвульсии корабля. Хорошо, что здесь её не ударило током или не травмировало каким-нибудь механизмом…       – Как вы? Можете подняться?       – Капсула… её заклинило…       – Это уже не важно, вставайте, прибыл спасательный корабль. Вы можете идти?       Поддерживая пострадавшую – мелкую, хрупкую, как и она сама – Офелия довела её до шлюза, где передала на руки выбежавшему рейнджеру.       – Эй, а вы-то куда?       Принял её, видимо, тоже за пассажирку?       – Я сейчас, подождите, я скоро.       Ну вот, на что-то и сгодилась слабая женщина…       Да, там, в рубке. Кто-то там есть. Если до недавнего времени двери были запечатаны… значит, видимо, это кто-то из команды, кто оказался там пленником. Возможно, он ранен… Она переступила порог и несколько удивилась, увидев мужскую фигуру, склонившуюся над пультом. Он не в форме, значит, это не пилот, не член экипажа…       Он обернулся, в его глазах тоже мелькнуло удивление.       – Вы не ранены? Тогда быстрее, поторопитесь! Вас эвакуируют на «Белой звезде»… – «Белая звезда», здесь? Нет, невозможно, эта штука нас не выпустит! Хотя, ведь вы же как-то попали сюда…       – Теперь выпустит, - улыбнулась Офелия, - теперь она всех выпустит, даже моего брата.       – Брата?       Корабль тряхнуло, но они оба удержались на ногах, схватившись за спинки кресел.       – Мальчик, который разбудил артефакт – мой сводный брат, Алан Сандерсон. Не думала, конечно, что мы встретимся вновь при таких обстоятельствах… Но теперь, полагаю, больше ничто не встанет на пути ни одного телепата к его счастью.       – Минутку, мисс Сандерсон, дайте мне минутку.       – Вообще-то, Александер. Миссис Александер, - боже, неужели она впервые встретила телепата, который, услышав имена её и брата, не делает глубокомысленно-понимающую физиономию? – что вы делаете? – она кивнула на пульт.       – Пытаюсь помочь, чем могу. Приходится разблокировать все двери вручную. Не хотелось бы, чтоб кого-то из спасателей перерубило, как того бедолагу возле грузового отсека… Или чтобы где-нибудь в каком-то закоулке остался несчастный парень, криков которого просто никто не услышит. Можете немного мне помочь, тогда дело пойдёт быстрее.       – Ладно… что я должна делать?       Тёмные рейнджерские мантии хлопали, как крылья, гвалт множества голосов и беснования чёрных змей, то застывающих, словно остановленный кадр, то снова принимающихся взрезать плоть корабля, сливался и дробился, раскатывался эхом, падал на головы, как осколки потолочного пластика.       – Быстрее, быстрее, все на «Белую звезду»!       – В чём дело? Корабль гибнет?       – Никто никуда не гибнет, но эвакуировать вас приказано на «Белой звезде», и точка! Поторопитесь! Чем скорее вы все отсюда уберётесь, тем легче, между прочим, парню делать свою работу!       Андрес остановился и присвистнул, созерцая необыкновенное зрелище. Андо, шаг за шагом, приближался к Алану, пока они не застыли в метре друг от друга, не разрывая зрительного контакта, глаза в глаза.       – Даже мне не по себе, - пробормотал Моралес, - а ты это, поди, ещё и чувствуешь…       Андрес кивнул. Чувствовать такое, правда, для здоровья не безопасно, лучше б закрываться от таких картин. Волна чёрного огня со стороны Алана, волна белого огня со стороны Андо. Они сшиблись, сплелись, как два сражающихся сказочных дракона, сливаясь всё теснее, так что скоро, кажется, начнёт сражаться молекула с молекулой… Что-то взорвалось над головой, осыпая заложников корабля новым дождём обшивки.       – Поспешите! Здесь все? Кто-то ещё может быть в хвостовой части?       – Один мёртв, - крикнула Виргиния, пытаясь быть громче грохота лопающегося пластика, - но возможно, там, за дверью, есть ещё кто-то живой… В той части оставались двое, мы слышали их крики… Какое-то время, когда всё это происходило…       – Кто-нибудь проверил туалет?       – В багажном точно никого нет?       – Разгерметизация! Давление падает!       – Твою мать, этого только не хватало… Быстрее! Андо, ты успеешь? Андо, если не…       – Багаж, значит, забирать не будете?       – К дьяволу багаж!       Андо сделал ещё шаг. Они смотрелись даже сюрреалистично, если не абсурдно, такие недвижные, спокойные среди окружающего хаоса. Вокруг извивались и хлестали провода, искрил потолок, пол, стены, грохотала внешняя обшивка корабля, разрушались пластиковые перегородки. Между двумя спокойно стоящими фигурами не было и метра. Андо протянул руку навстречу хрупкой сердцевине чёрной сети.       – Алан, я знаю, ты меня слышишь. Отзовись, дай мне руку, дай мне помочь тебе. Позволь помочь тебе. Алан, слушай мой голос, бросай это, ты сможешь это бросить, я знаю.       Когда белые тонкие руки дрогнули, Андо не стал ждать, ни секунды. Сконцентрировав энергию мощным импульсом, он направил её на то единственное, что так яростно сопротивлялось его свету. Вспышка на секунду ослепила всех – двойная вспышка, света и за ним сразу тьмы, тёмный взрыв, то, чего не может и не должен видеть нормал, чего не смог бы и вообразить, но сейчас и стены, наверное, никого не укроют от этой волны. В этой волне ненависть побеждённого – живого устройства, вся ненависть вселенной, если б собрать её вместе, была бликом, чёрным бликом этого солнца ада.       В тот миг, когда Офелия склонилась над картой-схемой, высветившейся на пульте, пульт вспыхнул хаотической иллюминацией всех кнопок, разноцветная белиберда заметалась по экранам, и в это же время что-то вспыхнуло в её голове, какая-то догадка, что-то во всём этом было сильно не так, и как жаль, что она не поняла этого в тот же миг, но со слишком уверенной, организованной и злой силой она столкнулась… Но было поздно. Стоящий за её спиной мужчина что-то прилепил ей на затылок. Что-то металлическое, но живое… В тот самый миг, когда Алан выпустил артефакт, и он взорвался под ментальным лучом Андо, заволакивая салон чёрным дымом, режущим глаза, полоснув напоследок сознание яростным криком ненависти… И огненный луч, срикошетив, ударил в голову Офелии, на которой блестела живая плоть того же чёрного механизма, его спусковой крючок.       – Вот теперь кораблю точно крышка. Бежим, скорее! Хватай пацана! Блескотт, возьми его… Хауэр, помоги мне с Андо…       Мужчина в рубке спокойно затащил тело Офелии в угол, скрывая от глаз тех, кому может ещё придти в голову заглянуть с проверкой сюда, а потом выбежал в затянутый дымом коридор, бросившись к шлюзу «Белой звезды».       – Ну, что у нас получается по итогам? Трое трупов, 14 спасшихся? Мы действительно никого не пропустили?       Ответом было нервное пожатие плечами – теперь, когда осталась фантастическим воспоминанием безумная схватка энергий, когда растаяли в алом мареве гиперпространства очертания искалеченного шаттла, всеми овладело это тоскливое и неизбежное беспокойство. Рейнджер не должен знать страха – и он не знает, когда его противник, как бы ни был силён, тоже равный ему из плоти и крови. Там – не испытывать ужаса перед происходящим не мог бы никто, и пригибаясь под мечущимися над головой чёрными и белыми молниями, они перечили этому страху настолько, насколько могли. Достаточно ли? В какие моменты они могли быть недостаточно внимательны – из самых лучших побуждений, стремясь поскорее доставить в безопасное место тех, кого нашли, но всё же?       – Одна из спасшихся – изначально неучтённая… Да и двое из трупов – тоже. Которые у капсул-то нашли…       Не нужно было договаривать – цифра в 15 оставшихся была условной, могут ли они сейчас быть уверены, что где-то в малом подсобном закутке не остался кто-то живой, кто-то так и не дождавшийся помощи? У них не было точного списка пассажиров, точного плана корабля, ничего не было, кроме задачи – успеть, предотвратить… Слишком мало времени, слишком мало информации…       – Мы забрали всех, - жёстко подвёл черту капитан, - всех, кого нашли, и живых, и мёртвых. Даже его…       Он знал, что сам не верит в свои слова. Но подчинённым об этом знать не обязательно. Потому что он знал также, что они действительно сделали всё, что могли, имея право рисковать своей жизнью, но не жизнями эвакуируемых. Пусть этот мучительный вопрос терзает только его.       – С ним всё будет в порядке? – потерянно спросила Виргиния, наблюдая, как Алана кладут на наклонную кушетку в маленьком походном медблоке.       – Теперь, думаю, да. Сейчас небольшая капельница, чтоб взбодриться…       Рядом коренастая, высоколобая женщина-рейнджер, лицо которой рассекали странные борозды, похожие на морщины, удерживала на месте худощавую блондинку – ту самую «неучтённую».       – Мэм, как вы? Следите за пальцем. Помните, как вас зовут, что произошло?       – Я всё помню, не беспокойтесь. Стефания Карнеску, 32 года, переводчик, родственников нет. Всё в порядке, я могу подняться. Спасибо той девушке, что вытащила меня…       – Какая девушка? Вас ведь принёс Талес.       – Девушка, из ваших. Длинные тёмные волосы…       Рейнджер покачала головой.       – Видимо, всё же не настолько с вами всё хорошо, мисс Карнеску. У нас нет такой девушки. У Далвы короткие волосы, и она не покидала «Белую звезду». Так что полежите пока…       Боевой корабль, в котором 10 единиц экипажа, и медблок имеет соответствующий – три кушетки, ещё две можно смонтировать, но лучше не надо – передвигаться тогда получится только боком и очень медленно. Поэтому важно оперативно определить, кто нуждается в госпитализации, а кому лучше не толпиться в маленьком помещении.       – Эй, Дэрек, приятель, ты слышишь нас? Всё, умом тронулся бедняга… Неудивительно, конечно – увидеть, как твоего товарища дверью разрубило…       – Он в шоке, полагаю, это пройдёт. Надеюсь на это…       Медик Далва мрачно покачала головой и ввела пациенту релаксант – хоть он и так, буркнул под нос Моралес, активности не проявлял. Этому уж точно лучше побыть здесь… Перешла к следующей кушетке, возле которой шушукались Шеннон и Блескотт.       – Ишь, очнулся, кажись… Вот это силища, а. Какой это у него… как его… уровень?       – Не спрашивай… Это что-то странное, выше возможностей человеческих…       Гул голосов сплетался в один фон вокруг Андо, раздражая, но тем раздражением возвращая к жизни, к действию. Открыв глаза, он ещё какое-то время старался справиться с головокружением, волосы, распавшиеся из высокого хвоста, закрывали лицо спутанными прядями, и Андо заправил их за уши, что помогло ненадолго.       – Всё хорошо, я… Я правда в порядке.       – У тебя идёт носом кровь, парень. Не меняй положение тела.       – Я лучше, чем кто-то из вас, знаю свои реакции. Это всего лишь дракхианский механизм. Я имел дело с целыми дракхианскими флотилиями…       Шеннон шепнул Далве что-то в ключе, что парня, деактивировавшего «эту штуку», пытаться где-либо удерживать – дело бесполезное. Да, видимо, желающих остаться здесь вообще не найдётся… Можно предположить – из опасений соседства с парнем, в руках которого больше, конечно, зловещего артефакта нет, а всё равно как-то неуютно. В самом деле, руки-ноги целы, а касаемо нервных потрясений – так принимать успокоительные и любое другое место сгодится.       – Здесь ведь есть каюты? Я могу отдохнуть там, и снова буду в порядке. Я не хочу занимать собой место в медблоке.       – Ну, мисс Карнеску, вы, конечно, имеете право выбирать, но других претендентов на эту кушетку, к счастью, всё равно пока не наблюдается…       Мы спасены, вертелось в голове у Виргинии сумасшедшей каруселью. Мы выбрались оттуда, мы летим к Минбару. И в самом деле, дьявол с ним, с багажом, мы живы, мы скоро встретимся с близкими, и Алан теперь в своём уме, и всё будет хорошо… И только одно не даёт покоя – откуда всё же взялась эта штуковина, похожая на мяч для регби, принёсшая столько ужаса и разрушения?       – Мы выясним это, - тихо проговорила она это слабо улыбающемуся в полубеспамятстве Алану, хотя он вовсе ни о чём её не спрашивал, - мы узнаем, кто это, и ему крепко не поздоровится…       Понемногу, шум и суета улеглись, медблок покинули почти все. Мисс Карнеску, с забинтованной головой и разыгравшимся упрямством, отправилась в каюту первой. Каюты на «Белых звёздах» - смех один, каморка немногим больше кладовки, помещаются только спальная платформа и подобная ей, только горизонтальная, полка для вещей. Изначально это были две общие каюты, кто и почему внёс в них такие конструктивные изменения, как эти перегородки, нынешний экипаж не знал. Может, в порядке уступок культурным особенностям рейнджеров-неминбарцев, а в дальних экспедициях и минбарцы предпочитали размещаться несколько менее кучно. Окончательно оклемавшись, медблок покинул и Андо. Дэрека – ремонтника, найденного в запертом служебном помещении возле багажного отделения, вместе с разрубленным коллегой – накачали успокоительным, Моралес какое-то время сидел рядом с ним, сжимая его руку и уговаривая, что как бы ни было сложно, нужно это пережить, потом, грузно переваливаясь, отправился тоже прилечь – покинувший кровь адреналин оставил чувство глубокого опустошения, самочувствие сродни разнесённому в хлам кораблю, наверное. Виргиния же никак не хотела выпускать руку Алана.       – Я побуду с ним, можно? Могу последить за капельницей, ну и просто… если чего надо… Разговаривать с ним…       Медик Далва – мускулистая стриженная под каре мулатка – улыбнулась, поправляя покрывало на Дэреке.       – Если так хочешь, побудь. Вообще-то, здесь могу побыть и я, но мне нужно проверить режим в криокамерах, куда поместили тела, по-моему, там в спешке что-то не то выставили, а потом заглянуть к Филлмору, сдаётся, он как-то неестественно хорохорился, что с ним всё нормально… Терпеть не могу, когда пациенты врут, что они вообще не пациенты… Когда уровень дойдёт вот до этой отметки, введёшь в катетер вот это. Когда до этой отметки – перекроешь этот вентиль, и, если умеешь – отсоединишь иглу. Умеешь? Отлично. Если случится что-то непредвиденное, просто жмёшь на эту кнопку, договорились?       Виргиния кивнула. Когда происходит что-то подобное, что выходит не только за пределы твоего контроля, но и твоего понимания, наверное, нормально хвататься за любую возможность быть полезным. У этих людей забот и так до чёрта, уж присмотреть за капельницей она как-нибудь способна. Последние дни жизни отца оставили некоторый полезный опыт…       – Ну вот, Алан, мы и летим к Минбару. Наверное, уже и сообщение послали, что всё хорошо, катастрофу предотвратили, и твоя мама наконец перестала сходить с ума от беспокойства, ждёт тебя. Жаль, семьям этих бедняг, которые теперь в криокамерах, повезло меньше… Нет, я знаю, что ты не виноват. А вот кто виноват, найти бы его… Только как…       Алан, конечно, не отвечал. И он, и Дэрек сейчас в глубоком сне. Хорошо им… где-то там, в рубке и коридорах, наверняка, кипит жизнь, но сюда её звуки почти не долетают. Плотные переборки стен и дверей оберегают повисшую здесь тишину. Кажется, что капли в капельнице падают с оглушительным звоном… Что даже дыхание становится необыкновенно заметным и значительным здесь и сейчас. И начинаешь понимать, какими же длинными бывают минуты. Как далеко даже до первой отметки, не то что до второй. Виргинию понемногу начала сковывать дремота. Странная, сумрачная дремота – видимо, на её нервах пережитое тоже отразилось не лучшим образом. Липкое оцепенение, в котором еле как ворочались мысли, сумрак, полный невнятного, тоскливого страха. Не того страха, который заставляет бешено колотиться сердце, выбрасывает в кровь сверхдозы адреналина. Того, что не оставляет в голове ни единой законченной мысли, которая могла б привести к какому-то действию, того, что заставляет сжиматься в жалкий комочек, желающий одного – забыть, что он вообще существует. Он был всё ближе, всё осязаемей, он забирался в рукава и под волосы тонкими холодными струйками, он окружал, всё теснее сжимая свои змеиные кольца. Как что-то в детстве, когда реакции были самые сильные, когда она ещё не знала, не имела причины считать, что она сильнее очень и очень многих взрослых вокруг… Словно густая чёрная туча внезапно закрыла небо над головой. А она – просто маленькая девочка посреди поля, и сейчас грянет ужасная гроза, она уже приближается, она видит её…       В темноте впереди колыхались неясные силуэты, вспыхивали зловещие огни. Что-то жило в темноте, что-то с сознанием, но не живое. Оно надвигалось на неё, раскинутые щупальца закрывали свет, заслоняли весь мир, чёрная туча давила на неё, выдавливая память, надежду, её саму. Оно огромное, как мир, она мала, как молекула… Досадная маленькая молекула, которая совершенно напрасно обнаружилась на огромном поле…       «Тебя нет. Ты не нужна. Ты не нужна никому и ничему, кроме меня. Я использую тебя, изменю, как захочу. Умри. Усни. Забудь всё. Подчиняйся».       Она закричала – тело охватила жуткая боль, оно мутировало на глазах, превращаясь во что-то холодное, металлическое, из него рвались змеи проводов, гибкие шланги с зубастыми пастями на концах, Виргиния знала – эти пасти сейчас сожрут всё вокруг, весь мир, словно нарисованное на бумаге полотно, и оставят только сосущую черноту…       Изнутри поднялась злость. Можно превратить всё в боль, в темноту, можно отнять краски, память, но её, Виргинию, не заставишь забыть, кто она есть. Всякий, кто посмеет сказать, что она ничто – получит, ой как получит! Она ударила, и почувствовала, что тьма дрогнула. Она нащупала в этой тьме что-то – что-то от Алана, и вцепилась, зло, яростно, встряхнула… Сквозь морок проступили очертания медблока, Алан сидел на платформе, его открытые чёрные глаза казались огромными на бледном как полотно лице.       – Эй! Прекращай! Что это за дрянь, что ты делаешь?       – Это оно, - голос звучал глухо, - тебе не стоило быть рядом со мной. Это может кончиться плохо.       – Я тебе дам – кончится плохо! Что это за дрянь, я тебя спрашиваю?       Алан бросил взгляд ей через плечо и его глаза расширились от ужаса.       – Он… зачем ещё и он? Зачем вы положили его здесь? Сонного, беспамятного…       – Ну извини, не подумали как-то выделить тебе отдельные апартаменты!       Алан бессильно рухнул на платформу, его била крупная дрожь. Виргиния дрожащей рукой отирала лицо – словно стирала с него липкую паутину отступающего кошмара.       – Да… действительно… Откуда вам знать… Вы убили его, просто убили… Никто не должен спать рядом со мной, кроме моей матери!       – Интересно, это тот случай, когда надо вызвать Далву, или…       – Далва тут не поможет, и никто не поможет! Просто не позволяйте никому засыпать рядом со мной, и всё, это так сложно, что ли? Никому больше… Тебе повезло, что ты успела проснуться и разбудить меня. С этим только мать способна справиться, если это проникнет в твои сны, ты сойдёшь с ума!       Она осторожно потянулась мысленно к спящему Дэреку. Изменилось что-то в его мыслефоне? Сказать сложно. Он сквозил потерянностью, звенящей – звоном дребезжащей обшивки, слишком слабой для обрушивающихся на неё ударов – нотой беспомощности. Наверное, нисколько не странно для того, кто увидел такую ужасную смерть, кто сидел, смотрел на дёргающиеся в конвульсиях ноги и думал, что это ведь мог быть и он. Слышал ли он крики паники и разрушений из салона или их полностью глушили переборки? И что из этого страшнее? Тишина в компании разрубленного тела тоже, пожалуй, подтачивает дух. Так что изменило ли тут что-то гибельное влияние Алана – ещё вопрос.       – Отлично просто, и давно это с тобой? И многие уже… с ума рядом с тобой сошли?       – Достаточно.       Виргиния шумно выдохнула.       – Ну, если даже ты не врёшь, за меня можешь не волноваться. Я – Виргиния Ханниривер, меня не одолеть какому-то грозо-спруту. И с ума я не сойду, меня и так все считают сумасшедшей. Извини, но нет здесь мамочки, придётся мне за тобой приглядеть.       Он горько, отчужденно, зло чеканил слова, глядя подчёркнуто в сторону.       – Ты просто глупая девчонка с безразмерным самомнением и любовью к браваде. Думаешь, что мир твоя игрушка и всё будет так, как ты захочешь. Не лезь туда. Там ты – не ветреная богачка с кучей поклонников и уверенностью, что ей закон не писан, там ты – ничто, и оно докажет тебе это. Оно сожрёт тебя изнутри, одну оболочку оставит. Ты видела, на что оно способно. Это вот оно пробудило этот проклятый артефакт и чуть не убило вас всех и… Если б оно успело долететь до Земли – не хочется думать, что бы было…       Виргиния хмыкнула, скривившись – он повернулся на её голос, чтоб отметить, что и эта гримаса вышла у неё странно очаровательной.       – Приятно, конечно, что ты обо мне волнуешься, Алан, но три пункта разницы между нашими уровнями – не повод для шовинизма. Я тоже кое-что изучила и приобрела. Я видела пьяные кошмары нашего садовника, ветерана войны, и имею некоторые представления о том, как помочь людям. Хотя у тебя позабористей, это правда. Просто расскажи, что это такое и откуда.       Алан тряхнул головой, словно настойчивость девушки мучила его физически.       – Я же говорил, говорил, что во мне есть тёмная сторона. Оно родилось вместе со мной и вряд ли раньше меня умрёт. Это не только ночные кошмары, если бы… У меня целый ряд аномалий в работе мозга. В детстве хуже было, проблемы с памятью, с реакциями… Я мог на следующий день забыть, что было вчера, или увидеть что-то вот такое наяву. А во сне что-то такое приходило постоянно, я боялся спать. Я долго был лунатиком, где меня только не ловили… Потом врачи смогли подобрать мне комплекс лекарств, которые это тормозят… Но лекарств теперь больше нет, вообще нет… Надеюсь, на Минбаре получится что-то найти…       Она зябко передёрнула плечами – липкая аура кошмара ещё не растворилась полностью, а теперь оказывается, что она сидит тут одна между двумя сумасшедшими. Чудесно, просто чудесно.       – А отчего с тобой это? Неужели никак нельзя вылечить?       – Нельзя. Это врождённое, патология эмбрионального развития ещё. Единственная не только на всю планету, но и на всю галактику. Лекарства – это лучшее, что они смогли найти. Есть болезни, которые извращают, корёжат человеческую природу, а моя сразу такой сложилась, ещё до рождения.       – Ну, сейчас и многое врождённое умеют лечить…       – …Потому что моя мать, будучи беременной мной, была превращена в деталь для корабля Теней. Машина была вживлена в её мозг, руководила ею, подавляла в ней всё, личность, память… Машина видела меня. И я её тоже чувствовал. Знал, как она смотрит на меня – как на… заводской брак, который должен стать достаточно незаметным, чтобы не мешать, иначе его уничтожат. Наверное, милосерднее было всё же уничтожить… К счастью, мою мать и других таких же отбили раньше, чем они попали к Теням и были встроены в их корабли. Если б я попал в Тень – не знаю, что бы было… Но я и так достаточно о них знаю от машины. Иногда они мне снятся.       – Это ужасно.       – Ужасно то, что… Теперь я чувствую сильную вину перед родителями. Мать-то знала, понимала… но всё равно… А отец… Ему моя молчаливая отстранённость казалась, наверное, равнодушием, может быть, даже отвращением к нему… А это было оно.       Девушка нерешительно положила ладонь на его плечо, не зная, понравится ли ему этот ободряющий жест или взбесит – страдающие люди относятся к жалости нервно, как бы сильно в ней ни нуждались.       – А на самом деле ты любил отца?       Алан закусил губу.       – Честно? Не знаю. У меня не было времени разобраться, кого я люблю, кого нет, все силы уходили на то, чтоб подавлять это… Но пожалуй, я очень не хотел, чтоб их это касалось, травмировало как-то. Впрочем, теперь не важно. Если я когда-нибудь что-нибудь осознаю – ему-то уже всё равно…       Виргиния нервно коснулась заколки в волосах, надеясь, что Алан не заметит, не опознает этот жест.       – Иногда родителям и не важно, любят ли их дети. Им важно, чтобы дети были живы-здоровы, чтобы у них всё было хорошо. Твой отец имел возможность видеть тебя хотя бы иногда, думаю, его это радовало.       – Это ведь зажим для галстука.       – Что?       – Твоя заколка. Это зажим для галстука. Мужской, кажется. Память об отце?       – И этот человек упрекает меня, что я шарюсь по чужим мозгам…       – Ты слишком громко об этом думаешь. Что, надеешься, что он узнает тебя по зажиму, который двадцать с лишним лет назад потерял в комнате твоей матери? Такое только в кино бывает!       – Заткнись, а? У каждого человека есть что-то, что свято. Мой отец – это для меня свято. Я любила своего приёмного папашку, он был хороший человек. Но я хочу найти своего родного отца и найду, хоть о нём и остались только невнятные воспоминания матери да этот зажим… Жаль, твой отец вряд ли делился с тобой воспоминаниями о своих интернах. Точнее, тебе едва ли было до этого.       – Извини, я не мог предположить, что через много лет ко мне придёт его случайная дочь! Жаль, но нечем обнадёжить – поскольку мой отец считался специалистом высокого класса, интернов у него было за его жизнь немало, и большинство сейчас мертвы или гниют в той же тюрьме, потому что стоили своего наставника. Могу потом помочь сориентироваться в коридорах, если добьёшься свидания.       – Заткнись. Хотя, если начал зубатиться – значит, уже полегчало… Хей, что-то я слышу там какую-то подозрительную активность. Ты не против, если я сбегаю, узнаю, что стряслось?       – Я буду не против, если ты освободишь меня от этой штуки и мы пойдём вместе.       – Э нет, по-моему, тебе было велено лежать и вести себя прилично.       – Мне вообще ничего не было велено, я лежал без сознания. Виргиния, у этих людей несколько неполное представление обо мне. Мне лучше быть на ногах, лёжа легче снова уснуть и…       – Хрен с тобой, пошли. Но Далве я скажу, что это была твоя идея!       – Капитан, мы получили сигнал СОС. По-видимому, корабль утратил управление в гиперпространстве.       Капитан, темноволосый землянин, сейчас заканчивавший внесение в бортовой журнал записи о произошедшем, при неоценимой консультантской помощи Андреса Колменареса и чуть менее ценной – ещё троих свидетелей, обернулся.       – Сигнал автоматический?       Нарн за пультом защёлкал по кнопкам – сигнал никак не желал дешифроваться в видео или хотя бы аудио.       – Нет… Передаётся на нескольких языках, в том числе лорканском. Похоже, это лорканский, да… Говорят, что их обстреляли пираты, им удалось взорвать их корабль, но сами получили повреждения, с которыми не могут лететь, много погибших… Судя по всему, отнесло их от их магистрали порядочно.       – Хоть не одним нам так повезло, - усмехнулся Андрес, - интересно, где это они умудрились пиратов найти, вроде на основных магистралях лет 10 как благостная тишина?       – Ну, у нас на борту, конечно, тоже раненые… - капитан обернулся и в этот момент заметил подошедших Виргинию и Алана, - хотя, правда, не в столь серьёзном положении…       – Сигнал слабеет!       – Пеленгуйте их, передайте, мы идём.       – Капитан Ли, - протестующее пискнула белобрысая переводчица, девица сложноопределимого возраста, и, как шипела про себя Виргиния, сложноопределимого пола, - прошу прощения, но нас на Минбаре ждали и так два дня назад. У вас на борту куча гражданских, которых необходимо…       Капитан перекатился с пятки на носок. Он понимал эту женщину, действительно, понимал. А могла бы она понять это грызущее его нутро чувство – отсутствие уверенности, что они спасли действительно всех? Но он не собирался задавать этого вопроса.       – Мисс Карнеску, одной из обязанностей рейнджера является отвечать на сигналы о помощи, и нигде в нашем уставе я не помню уточнений, что это следует делать только при отсутствии других спасаемых на борту. Для «Белой звезды» безопасно отклоняться от трассы в гиперпространстве, она может сама открывать зоны перехода. А эти несчастные едва ли дождутся, пока мы слетаем до Минбара и вернёмся обратно.       – Сигнал может получить и другой корабль…       – И мы улетим, старательно убеждая себя, что так и случилось?       – Ну да, давайте, попробуйте угадать, что у них кончится раньше – продовольствие или воздух, - возмутилась и Виргиния, - вы когда-нибудь умирали от удушья, мисс Карнеску? Могу устроить!       – Можно передать пеленг другому кораблю…       – Но здесь нет другого корабля, который был бы так же близок к ним, как мы. Если б здесь были другие «Белые звёзды» - вероятно, и вас бы спасли гораздо раньше, не так ли?       – Эта раса даже не член Альянса!       – Ну, с таким подходом и не станет, - хмыкнул Андрес, - если так уж говорить, то и за нами лететь было пустой тратой топлива. Не слишком важные персоны, взорвали б нас на подлёте к Земле – ну, родня б поплакала, а для вселенной в целом невелика потеря. Смотрю, мисс Карнеску, у вас удивительно быстро отлегло от жопы. Опоздать на корабль до рая, конечно, не хочется… Но знаете, мы тут все могли отправиться в самый такой натуральный рай, кто его заслужил, конечно, так что по моему мнению – не нам вообще возникать.       Алан тоже заверил, что некоторое промедление в пути ничего не значит по сравнению со спасением чьих-то жизней. Они, только что сами пережившие беспомощность, страх неизвестности своей дальнейшей судьбы, не могли не понимать.       – Свяжитесь с Минбаром, передайте нашим матерям, что с нами всё в порядке… Если можно, я сам скажу, разрешите? Услышит мой голос, успокоится немного…       Остальные – телепаты и нормалы, кто был в этот момент рядом с рубкой – тоже наперебой подтвердили, что их семьи, которые могли и не увидеть их больше живыми, простят эту недолгую задержку в пути, и вообще только конченый эгоист, побывав на волоске от смерти, откажет в помощи терпящему бедствие. Спросить мнения Андо Александера возможности не было – он в это время как раз спал, точнее, пытался уснуть на наклонной минбарской кровати.       – Мисс Карнеску, а вы язык лорканцев случайно не знаете? А то лично я о них только слышал пару раз в жизни…       Мисс Карнеску фыркнула и вышла, гневно цокая каблуками.       – Отец, на радарах что-то странное. Похоже, это земной корабль, который… просто дрейфует по воле течений гиперпространства.       – Так и есть, сын мой, и это… Непохоже, чтоб это был привет с какой-нибудь из давних войн, он выглядит довольно новым. Просканируй-ка его на предмет форм жизни.       Парень кивнул, склонившись над пультом.       – Обнаружено одно живое существо… Относится к землянам… Похоже, находится в стазисе или без сознания. Что касаемо корабля – повреждение систем жизнеобеспечения, частичная разгерметизация…       – Всё ясно, можешь не продолжать. Не будем понапрасну терять времени, начинаем стыковку.       На корабль, на всякий случай, спускались в скафандрах. Сканирование не показало биологической угрозы, но – известной биологической угрозы, а никогда не надо сбрасывать со счетов неизвестную. Следов обстрела на корпусе нет, но что-то ведь привело к тому, что корабль, покинутый, потерявший управление, отдан на волю гиперпространственных течений.       Света почти не было, лучи фонарей то и дело выхватывали картины разрушений и хаоса. Застывшие в полуоткрытом состоянии двери, обломки внутренней обшивки, разноцветный бисер рассыпанных леденцов и таблеток под ногами, опрокинутая женская туфля…       – Адонаи Господь, что же здесь произошло? Внешних повреждений на корабле нет, а внутри… Что бы это ни было – это не может быть творением человеческих рук!       Помощникам, несущим карантинную капсулу, было особенно нервно – в случае, если из-за поворота выскочит неведомый враг, у них только по одной руке, чтобы отбиваться.       – Судя по сканерам, это там, в рубке. Видимо, капитан…       Однако обнаруженная девушка была одета не в форму космофлота Земли или Марса, а в тёмный дорожный костюм.       – На биодатчиках ничего… Но это значит, конечно, что здесь нет какого-либо известного нам вируса, и только. Аккуратно… На корабле, надо надеяться, будем знать больше.       Андо не спал. Скорее, он витал где-то между сном и явью – слишком много всего, слишком много… Это и смятение Дэвида, которое так хотелось и так трудно было унять, и голоса, мысли, переживания всех тех, кто здесь, рядом, за этими ничего не значащими переборками. Отпускающие, утекающие из мыслей страх и напряжение, сменяющиеся осмыслением, вопросами, возрождающейся надеждой. Хаотические метания повреждённого сознания, всё ещё запертого в той залитой кровью комнате. Недолгая тёмная вспышка, пронзившая сознание Андо, словно мучительный электроразряд – и тут же угасшая. Он ринулся было вслед этой вспышке – за уже знакомым тёмным контуром, ведь на поле брани он убил коня, но не всадника… И остановился. Что-то ещё. За всем этим есть что-то ещё. Враг, как это ни немыслимо, более сильный, более страшный. Враг, умеющий быть почти невидимым, ускользающий, как туман. Где-то там, за мечтами о скорой встрече и воспоминаниями о прощании, за калейдоскопом картин пережитого и скорбью о тех, кому пережить не удалось. Он, меняя лики, скользит, он понимает, что может попасть в прицел, и ускользает за пол-мгновения… Но если решительно, неутомимо идти по его следу, всё же удастся приколоть его серый хвост сверкающей белой иглой…       Дверь с шумом отъехала. Андо подскочил и сел на кушетке. Вернее, попытался сесть… Минбарские кровати не очень-то это позволяют.       – Извиняюсь, побеспокоить не хотела. То есть, вообще-то я собиралась постучать… Кто ж знал, что эти двери распахиваются при приближении сами? Странное тут представление о личном пространстве, видимо, экипажу тут совсем стесняться нечего.       Двери пяти закутков-кают открываются в общий узенький тамбур, из которого две двери – одна в коридор корабля, напротив таких же дверей в общий коридор других пяти кают, другая – в душевую. Надо думать, и во втором жилом отсеке планировка абсолютно аналогичная.       – Нет, ты не побеспокоила меня…       Та светловолосая девушка, остававшаяся в медблоке с Аланом. В руках у неё какой-то свёрток.       – Виргиния. Виргиния Ханниривер. А ты… Анта, верно? Это какое-то извращение над именем Антонио или Анатоль?       – Г'Андо, вообще-то. Или Андо Александер.       Девушка прошла на середину крохотной каюты, и, закономерно не найдя никакой поверхности, чтоб присесть, села прямо на пол по-турецки.       – Вот как… Интересный у тебя акцент. Но, пожалуй, этот будоражащий вопрос сейчас совсем не главный. Я вообще-то шла в душ, а так получается, что твоя каюта как раз напротив входа, и я решила сперва зайти к тебе, потому что… Ну, главным образом потому, что ты спас наши задницы, но дело не только в огромной благодарности. Твоя сила… Я до сих пор думала, что П12 – это потолок, а оказывается – это так, уровень подоконника. Ты ведь уничтожил эту дрянь. При этом не уничтожив Алана… Может, конечно, это и не уровень бога, но что-то вроде этого. Поэтому я решила поговорить именно с тобой. Ты, может, не слышал, но у нас тут небольшая заминка в пути выходит… И я не знаю, что думать, плохо это или хорошо. Видишь ли… Артефакт уничтожен, что не может не радовать, но остался вопрос, кто притащил его на корабль. Мне почему-то кажется, что это не Алан… Хотя и нет у меня железобетонных оснований так считать.       Андо, оставивший попытки превозмочь законы физики и усесться на платформу, не съезжая с неё, сел тоже на пол у её подножия и посмотрел на девушку с растущим интересом.       – Почему?       – Не знаю, честно. Вот если логически подумать… То, что Алан так отчаянно боролся с ним, ещё не говорит прямо в его пользу – может, это его тёмная сторона всё это задумала, а он сам вообще ничего не знал? И что миссис Сандерсон была в таком ужасе – ей бы тёмная личность тем более не сказала… Правда, тут вот правильно заметил Андрес – ну зачем, зачем было улетать с Земли, если потом обратно туда разворачиваться? И если это так – то получается, действительно, что всё пошло не по плану. Что кто-то другой вёз артефакт для своих непонятных целей, а Алан с этим своим теняцким следом спутал ему все карты. И тут рождается два серьёзных вопроса… Первое – понимал ли тот, кто пронёс это на корабль, что он везёт, или он был просто курьером, которого попросили доставить нечто с Земли на Минбар? И второе – кто он и где он сейчас. Был ли он среди тех, кто спасся в капсулах, или среди тех, кто остался, и сейчас среди нас… И вот ещё какой момент. Там, на корабле, когда Алан был соединён с этим артефактом… Он смог ненадолго взять контроль, и попросил меня добраться до багажного отделения, найти его лекарства. Когда я попала туда, я увидела, что все бирки со всех чемоданов сорваны. Понимаешь, что это значит? Немыслимо, чтоб они все разом отлетели сами собой. Кто-то их сорвал. Можно предположить – что это сделал сам Алан, точнее, его тёмная сторона, с помощью всех этих щупалец, чтоб помешать найти его багаж и эти лекарства, которые могут помочь ему справиться… А может – это сделал тот, кто пронёс артефакт на корабль, чтобы не опознали по чемодану, в котором этот артефакт был, не вычислили его. И может быть, мне для самоуспокоения хотелось бы подумать, что это кто-то из погибших… Но ремонтники не держали бы свои вещи среди багажа пассажиров, а те, кого нашли в отсеке с капсулами, были отрезаны от багажного отделения очень давно, проникнуть туда можно было только в недолгие моменты, когда Алан брал верх над этой дрянью… Жаль, что я в это время была сосредоточена на нём, и не замечала, кто и где находился…       – Но ведь вы были все вместе там в салоне, разве нет?       Виргиния вздохнула, комкая в руках свёрток – кажется, это какая-то одежда, в которую она планировала переодеться после душа, её собственное платье выглядит не слишком жизнеутверждающе.       – С одной стороны, конечно, да… Но говорю ведь, я не смотрела на них всех непрерывно. Иногда пыталась, да, потому что думала, думала об этом всём… Но это невозможно. Конечно, невозможно и такое, чтоб в какой-то момент вообще никто не обращал внимания на конкретного человека, сидит ли он рядом или ушёл…В норме невозможно. Но я знаю, что есть такой приём. Достаточно тренированные, говорят, могут отвести глаза и большему количеству народа. И вот если подумать об этом… всё вообще становится погано донельзя, и я не знаю, что с этим делать. Может быть, ты убедишь меня, что у меня просто разыгралась паранойя. А может – поможешь найти и разоблачить эту сволочь.