Венок Альянса

      – Вот, - Гелен вручил Шайу-Лыкыс прибор, напоминающий мини-гибрид компьютера и старинного, с антикварных открыток, телефона, - я сумел сделать десять таких, одиннадцатый останется у нас. Вот тут инструкция на вашем языке, размножьте её, желательно, чтоб на один прибор приходилось несколько экземпляров, везите их отдельно от самих приборов – если попадётесь, то не вместе, и не дадите врагу слишком много лишних для него возможностей. Распространите их по важнейшим центрам, как сами сообразите, там уж, с более мелкими отрядами они сами придумают, как связаться… Берегите их, очень берегите – это ваше будущее. К тому времени, как вы довезёте до нового места последний из них – Сопротивление больше не будет Восточным, или Северным, или Центральным. Оно станет единым.       Шайу-Лыкыс почтительно склонил голову, затем принялся бережно, как святыню, укладывать приборы в специально подготовленные мягко выстланные ящички. Подошёл Андрес.       – Они действительно будут работать?       – За качество видеосигнала не отвечаю, проверку я проводил на недостаточной глубине в сравнении с тем, какая она может быть в других подземных городах. Но звук должен идти хорошо. Теперь, по крайней мере, мы будем в курсе новостей в реальном времени, а не по донесениям трёхдневной давности.       Андрес жадно потёр ладони.       – Хорошо бы… Хотелось бы, вообще, результативных действий каких-то…       – Ты, я вижу, вообще в свою стихию попал.       – Не спорю. Давно уже всё не было так… Чёрт, круто, правильно! Есть враг, которого нужно раздавить, как гадину, есть невинные, которых нужно защитить…       – Переквалификация из террориста в революционера – действительно подарок судьбы.       Человек с некоторым трудом взгромоздил на стол тяжеленную Уку-Та – трофейную пушку, которую он в последние дни дорабатывал, стремясь довести её мощность до предполагаемой проектной.       – Нет никакой переквалификации, я никакого противоречия не вижу. Ты видишь – твои проблемы. Мне до тебя, в общем-то, говорили – мол, грязные методы никого не красят, мол, у терроризма нет будущего… У терроризма всегда будет будущее! Пока у людей есть близкие, которые могут попасть под удар, пока есть то, что нужно защитить всеми силами… И пока для того, чтоб привлечь внимание, заставить услышать свой голос, нужно ударить, вот так, побольнее ударить, почувствительнее! Чтоб не по морде даже, а… Чтоб спросить: «Больно? А вот нам тоже, не думал?» Телепатов кто только не осуждал за эту войну – мол, как так можно, мол, сколько невинных погибло, как же можно на крови, на руинах строить? На них только и строится, к сожалению. Люди хотят, чтоб их не касалось. Чтоб они могли мирно жить себе, пока где-то там, не на их глазах и слава богу, кто-то страдает. Не выйдет! Пока что-то не рванёт, пока не прольётся кровь – они не поймут, что всё серьёзно, пока конфликт не перейдёт в насильственную фазу – призывы на них, увы, не действуют, надо, чтоб их собственной задницы тоже коснулось. Почему мы победили, почему Корпус упразднили? Потому что нас пожалели, что ли? Ну, кто и пожалел, кто и проникся… С нами вместе и нормалы сражались, и не только те, у кого родственники телепаты были, а просто кто решил, что дело наше правое, это тоже о чём-то говорит… Просто поняли, что когда так орут, так бьют – уже уши не закроешь, не заслонишься, не сделаешь вид, что как-нибудь потом. Лита, она понимала, что иначе нельзя. Ждать – это до морковкина заговенья можно. Совесть может проснуться тогда, когда она есть. А бессовестной сволочи надо по морде дать, и лучше с ноги – и иначе никак, хоть с Корпусом, хоть до этого с Кларком, хоть теперь с этим Бул-Булой и его прихехешниками.       – Но есть ведь и другой путь, Андрес. Ты знаешь, - по выражению лица Гелена трудно было понять, зачем он завёл этот разговор, а лезть ему в голову Андрес давно перестал пытаться.       – Знаю. Думаешь, не знал? Но мучениками не все хотят быть. Не все могут. Байрон – он вообще не для этой жизни был… Не для тогда. Сейчас вот – его слышат. А тогда – хочешь мира, ну хоти дальше. С такими так всегда. Христа сначала распяли, потом обожествили, правда, тоже чёрте что вышло… Может быть, будь у Христа своя Лита – не так бы всё было… Людям сначала нужно принести боль, боль показывает серьёзность… Сначала отмудохать, связать – а потом уж проповеди читать, да. Каждому свой путь, оба пути нужны. А потом уж пусть нас ненавидят, пусть клеймят, пусть счета кровавые выставляют… Мы это стерпим, мы ответим, мы примем. Так надо, кто-то должен.       Хорошо быть рейнджером, да – их учат засыпать в любой обстановке, не усталость скажется так медитации помогут. Хорошо быть и лорканским военным, жизнь военного это всегда дисциплина и привычка к суровым условиям. И плохо быть мирным молодым учёным, который точно не должен был оказаться здесь. Да, можно возразить, что об условиях нового мира, в который планировал отправиться, он тоже имел самое общее представление, но определённо, там не предстояло прятаться в подземелье, это сейчас кажется главным. В некоторые периоды жизни И случалось проводить много времени в подвальных помещениях, какими-то фобиями в этой связи он не страдал, но это были именно подвальные помещения, обустроенные для работы и жизни. Там не сыпалась на лицо земля, не тянуло поганками и старым, плохо простиранным тряпьём, не бились в голову образы из чужих, инопланетных сознаний. И осторожно, чтоб не разбудить Шу’Дала – выучка выучкой, а когда рядом с тобой поминутно что-то вращается, это не очень способствует глубокому здоровому сну – повернулся на другой бок. Почувствовал, как что-то выкатилось, видимо, из кармана, остановилось недалеко от лица, и раньше, чем в густом сумраке увидел, понял, что это. Та круглая штуковина, которая тогда упала с полки… Надо же, она не осталась на корабле. Ну да, он рассовал перед высадкой по карманам несколько информкристаллов, видимо, и эту штуку сунул тоже. В конце концов, она не крупная, не тяжёлая, а кроме того – надо ж когда-нибудь выяснить, что это и как к нему попало. Поверхность чуть приплюснутого шарика бликовала светом далёкого светильника, в синем вспыхивали фиолетовые искры… На какой-то камень вроде бы похоже. Кем же он так идеально отшлифован – руками разумных или водой, чья сила работает медленнее, но неотступнее?       Молодой человек сел в постели – резко пробороздив головой потолок стенной ниши, где их уложили спать, и насыпав за шиворот земли, но это его сейчас не беспокоило. Идея на грани бреда, но можно ли теперь выбросить её из головы? Может ли этот шарик быть с вершины того фонтана в Колодце вечности? Нет, Филлмор, с его уже старческим зрением, не мог заметить что-то настолько мелкое… Или всё дело в том, что он не заметил ровно потому, что другое интересовало его в тот момент?       Нет, нет, глупости. Разве не было сказано, что из Колодца невозможно ничего унести? Или тут работает тот же принцип, что и в попадении в это странное место – найти намеренно не получится, а вот случайно встретить, когда даже не помышлял о нём, так запросто? Он не стал бы врать, что не думал о том, как здорово б было что-то забрать оттуда. Не в качестве сокровища, не для обогащения – как сувенир. Просто чтоб вспоминать, когда покажется, что это было просто плодом его воображения, когда эта немыслимая красота начнёт меркнуть в памяти… Но он этого не делал, он не взял даже какого-нибудь мелкого камешка! Неужели могло случиться такое, что от их шагов, оттого, что они потревожили это место, что-то нарушилось в установленном течении струй и этот камешек упал сверху, да так удачно – прямо ему в карман? И грустно усмехнулся. Он сам поверил бы в такое? Пожалуй, едва ли. Но значит ли это, что он должен считать себя вором? От этой мысли многое произрастает, но точно ничего хорошего. Может, мести этого народа они не могут опасаться, коль те двое у подножия каменного цветка действительно были последними. А мести вселенной? Прежде он не очень склонен был рассуждать о подобных материях, хотя бы в силу нелюбви лезть в то, что не очень по уму, но тут, поварившись в специфическом котле из рейнджеров и лорканцев, поневоле начнёшь. И как ни гони эту мысль, далеко она не уйдёт – может, то, что происходит с ними здесь, это некая расплата?       «Но разве не должен тогда я и расплачиваться, за что Талесу и Синеасдану?»       Что проку в таких вопросах, если уж оперировать столь сомнительными понятиями, как проклятье, месть духов, так принимать и то, что силы это слепые, безрассудно-злобные, жертвой которых можно стать без всякой вины, оказавшись не в то время не в том месте, а иногда в злобе своей изощрённые, намеренно выбирающие такую реализацию своей мести, чтоб действительно виновный пал последним, вдоволь помучившись ожиданием. Вот потому, говорят рейнджеры, верить в нематериальное, в превосходящее – надо, искать всему рациональные объяснения – тоже надо. Путь указует и силы даёт вера, суеверие сбивает с пути, заставляет плутать и идти к гибели. Талесу и Синеасдану не повезло, так бывает, это нужно принимать как любую превратность судьбы. Немногочисленные бреммейры, что знали лорканский, объясняли Аламаэрте, а тот остальным: не было шансов, да и теперь их не стало больше, лучшее, что вы могли сделать тогда, то и сделали – выбрались из дворца. Не стало б вашим товарищам легче, если б и вы погибли тоже. Нет, наверняка не известно, что ваши товарищи мертвы, однако может быть и так – а зачем они Бул-Буле живые? Вы видите, он разбойник. Он хотел отнять ваши корабли и прочее добро – а это трусливый и слабый уступит своё, будучи живым, а вы не похожи на трусливых и слабых. Теперь Бул-Була боится вашей мести – а значит, готов к тому, что вы можете попытаться проникнуть во дворец, и поджидает там с отборными убийцами. Во дворец Бул-Булы легко попасть тому, кого он сам заманивает в ловушку, а тому, кто хочет поквитаться, легко не будет. Поэтому он не скажет никому громко, что два иномирца в его плену убиты, что он отравил их, подмешав в еду яд (только не подумал, что любимая у лорканцев пища даже и лорканцам не всем может нравиться, а землянам, может, совсем не нравится) – чтоб вы думали, что они живые, чтоб вернулись, попались в ловушку и можно было убить и вас. Нет, надо захватить дворец превосходящей силой, надо взять в плен самого Бул-Булу, только тогда можно точно узнать, живы ли ваши люди, и спасти их, если живы. А это вы сами видите, как непросто.       ...Стоило б хотя бы выяснить, что это. Ладно, если просто камень – каким бы символом он ни был для умершей расы, этого уже не узнать. А может, это некий носитель информации? Все известные миры ещё до Альянса широко использовали информкристаллы, но в каждом из этих миров были какие-то свои, традиционные носители, и когда речь не идёт о надписях на стенах, листах, скрижалях – у ксеноархеологов иногда десятилетия уходят на то, чтоб найти способ считать информацию, просто считать, не то что расшифровать. Быть может, здесь, в этом маленьком шарике – вся история более не существующего мира? А может – это оружие. Вот тогда по-настоящему страшно. Те же десятилетия могут уйти на то, чтоб понять, как заставить его работать – но это в том случае, если оно не сработает как-то само, случайно. Кто знает, останется ли тогда, кому рассказать о произошедшем? Пожалуй, надо поговорить утром с капитаном Ли. И сообразить для этой штуки выстланный чем-нибудь мягким контейнер. От падения тогда, в каюте, ничего с ней не случилось, но бережёного бог бережёт.       Сложно сказать, для чего служил когда-то этот дом в лесу, к которому привели их два лагерника, но необитаем он был явно давно. Чтоб открыть дверь, пришлось отгребать от неё кучу сухой листвы и мусора. Внутри было темно, затхло – единственное окно света почти не пропускало, стекло ли это в нём или что-то весьма условно ему подобное? Хорошо б найти какие-то местные источники освещения, заряда в фонарях ещё много, но стоит относиться к нему экономно.       – Геологическая станция какая-то, что ли? – Харроу боязливо потыкал в какие-то приборы вдоль стен, покрытые солидным слоем пыли, - ну, для охотничьего домика интерьер нехарактерный…       – Плевать, что это, главное – что здесь есть печь! – у Стефании зуб на зуб не попадал, на континенте, судя по их наблюдениям за время пути, была осень, причём отнюдь не золотая, к вечеру ощутимо подмораживало.       Далва и Моралес оглядывали неказистую обстановку – печь, огромная, кособокая, когда-то белёная, в центре, неизвестное оборудование вдоль одной из стен, стол под окном, по сторонам какие-то буфеты – хмуро и сосредоточенно. Для рейнджера тут условия превосходные, для лорканских военных, наверное, тоже, да и себя Моралес не отнёс бы к неженкам. Но ведь ещё гражданские, есть пострадавшие…       – А вот это как сказать… - Ромм выглянул в окно, хотя что он таким образом надеялся увидеть – непонятно, - видите ли, если топить печь, будет дым… Улавливаете мою мысль?       – Если честно, не совсем, - Сонара бухнул на лавку туго скатанные узлы с вещами – то, что они успели собрать при экстренной эвакуации.       – Так я и думал… Хотя, Сонара, вы же бракири, вы могли б понимать такие вещи. Короче, я лично свою десятку уже отсидел, и закончить свои дни на добыче руды для этого чешуйчатого ублюдка не входит в мои планы. Прежде чем уютно устраиваться и радоваться жизни, неплохо б досконально знать обстановку, знаете ли! В частности – мониторит ли лагерная охрана окрестности, удивится ли дыму там, где триста лет, кажется, никто не бывал, и куда можно оперативно свалить в случае, если нас обнаружат.       – Ясно, сегодня придётся мёрзнуть, - вздохнул Харроу, вернувшийся с обследования соседнего помещения – кажется, спального.       – Ну, у нас есть термопокрывала…       – …и устроить себе разгрузочный вечер.       Тшанар, как раз нашедший несколько светильников, замер выжидающе. Свет-то зажигать что же, тоже нельзя? Свет в окне могут увидеть издали, или от таких штуковин много его и ожидать глупо? Ах, их в любом случае ещё нужно искать, чем заправить, они работают на масле или чём-то подобном…       – Уж на вечер нам захваченных пайков точно хватит. А вот дальше – да…       – Пункт по поводу запасных убежищ предлагаю считать главным, - Ромм развязал свой узел, наполненный преимущественно провиантом, - тоже надо объяснять, почему?       – Потому что могут выследить.       Под ответным взглядом Моралес как-то даже стушевался и вперил взор в лохматую от пыли и трухи доску пола.       – А чего нас выслеживать? Эти вон – и так знают, где мы! Или вы думали, никто из них не может сдать? При их жизни, какой-то за лишний кусок хлеба не только приведёт их сюда, но и лично расцелует каждого! Да и инсценировка гибели у нас вышла откровенно даже не на троечку, я б на их месте не купился. Жаль, что лорканские трупы на Лорке выгрузили, как бы они пригодились сейчас…       – Ромм!       – Я помню, как меня зовут! Корабль, дорогие мои – лорканский, а они тут, похоже, в лорканских технологиях кое-чего шарят. Думаете, они так легко поверят, что на всём лорканском корабле был один землянин? А вы ещё всю дорогу ныли, как же некрасиво мы поступили, бросив его там… Надо было и этого вот, - он кивнул на связанного Виктора, - пристрелить и там же бросить. Хотя толку, на лорканца он похож не больше Филлмора.       – Ну, они ведь могут подумать, что остальные трупы смыло в море?       – Всё время надеяться, что твой противник тупее тебя – тактика так себе.       – Он прав, - проговорил молчавший до этого Нефануэрмо, лорканец-военный, - мы в очень скверном положении. Нас, конечно, много, и у нас есть оружие… Но надеяться, что мы превосходим силами лагерную охрану, нечего и думать. Я думаю, нам стоит эту ночь спать очень настороже, а наутро, с рассветом, разослать разведчиков. Континент небольшой, и очень малонаселённый, это и хорошо, и плохо. Нашей целью-максимум является найти корабль…       – Которым никто тут не умеет управлять, ага.       – Кто в часовые готов? Я лично, увы, пас, у меня ноша была не самая лёгкая тут, - Харроу кивнул на раненого Зуастаара, которому Далва как раз, при ассистентской помощи Алана, подсвечивающего фонариком, делала перевязку.       – Думаю, с этим мы справимся, - Нефануэрмо окинул взглядом сослуживцев, - наша ноша тоже не была легка, но мы привычные… Вы же, как ни трудно это сейчас, постарайтесь выспаться. Силы завтра будут нужны.       Харроу снова глянул в тёмное нутро спальной комнаты.       – В такой холодине-то? Да как нечего делать…       – Лечь по двое, обернувшись термопокрывалами… Да здравствует разврат во имя выживания.       – Ромм, вы у нас, так понимаю, теперь вместо Андреса?       В одну кучу-малу свалиться тогда уж, бурчал Моралес. Ну или в две, если все на нижние нары не влезут. Кроватей-то отдельных нет, и то верно, куда тут такую роскошь. Два яруса нар, занимающих почти всю эту спальную комнату, которая, кажется, без окон даже…       – С учётом, что дамы всего две, и они, скорее всего, предпочтут слипнуться между собой, чем конкретно со мной, разврат всё равно получается так себе.       Тшанар, всё это время с громким шёпотом загибавший пальцы, поднял голову.       – Так нас нечётное количество, не получится по двое!       – Ну так этого, - теперь уже Моралес кивнул на Виктора, - никто греть и не собирается. Я вот, извините, лучше с Роммом лягу, хотя предпочёл бы, конечно, с Далвой…       Алан думал, засыпая, что отходить ко сну в такой отчаянной тоскливой неопределённости ему не приходилось, наверное, ещё никогда в жизни. Когда уже казалось, что вот, они нашли Виргинию – теперь они потерялись сами. Корабль разбит, бедный господин Филлмор погиб, а Зуастаар и Гариетт ранены, и они в лесу, в чужом холодном доме, за стенами которого – чужой враждебный мир, от которого не знаешь, когда ожидать удара… Впрочем, он здоров, и Андо рядом, и они не одни, они обязательно что-нибудь придумают, они выберутся отсюда. Всё просто не может закончиться здесь…       – Выр-Гыйым, я принёс ещё карты, как ты просить!       – Да, спасибо, Скхуу-Дыйым, давай, - Виргиния откусила ещё один богатырский кусок лыпты, местного фрукта, напоминающего яблоко, довольно уже сухого, сморщенного, и постелила на стол перед собой один из принесённых листов, - смешно сказать, а, каменный век… Это ж надо так измордовать народ, который, по отдельным показателям, на уровне нашего 20 века уже был… Карты на бумаге, от руки копируем! Значит так, смотрите, граждане. Насколько я поняла, расклад такой. Вот здесь у нас красным – подземные сооружения, то есть, главным образом, мы. Чёрным – надземные, гражданские. Зелёным – их базы и крепости. Теперь смотрите… По этой дороге, значит, проходит подвоз продовольствия к Атау. Если мы всё хорошо спланируем, а главное – так же хорошо осуществим, сможем захватить фуру с хлебом или морожеными тушами, графики движения Кайту-Локак нам достал… Причём в идеале захват даже останется незамеченным, точнее, неузнанным – вот здесь дорога в это время года очень плохая, грузовик запросто может съехать с обрыва и без нашей помощи. Там его, собственно, и найдут, пропаже продовольствия тоже не удивятся, не мародёры, так звери, мы оставим для наглядности изодранные мешки… Если поймём, что проканало, и они даже не подозревают, что мы уже здесь – приступаем к дальнейшему. Вот здесь мы имеем все шансы захватить и машины тоже, вот в этом месте дорога такая узкая, что проходит только одна машина. Изображаем аварию с падением в реку… В реке они могут триста лет искать, там глубина метров пятьдесят и течение будь здоров, обожаю ваши реки за это… С этими машинами мы можем рискнуть переправить в Кикту-Нокс оружие и людей, очень будет хорошо, раз уж положение у них настолько бедственное… Далее. До ледостава, конечно, далеко, подхода с воды мы лишены, но они, кстати говоря, тоже. Подготавливаем народ в Кикту-Нокс и совместно нападаем на базу Кикту-Сойта, отряд Кикту-Нокса идёт подземными ходами, взрывотехников им в помощь – и вот здесь довольно тонкий пласт просто уйдёт под землю… Это разъединит их, и дальше там довольно просто… В идеале у нас будет техника и занятая позиция, не в идеале – разрушенная база врага. Если осуществим операцию ночью – можем обойтись минимальными потерями, мы привыкли действовать в темноте, они – куда меньше. На это ориентируемся. Вопросы? Действуйте. Далее… Дав-Айыг, что у нас с аппаратом связи?       – Монтируем, Выр-Гыйын. Инженеров мало, сложно.       – Монтируйте. Переписка почтовыми голубями в наше время это как-то… Эх, не на ту профессию я пошла, не на ту…       – Он умирает, - вздохнула Далва, - то, что в условиях медблока было б пустяковой проблемой, то в лесу на задворках цивилизации – увы, несовместимо с жизнью. У нас ни препаратов, ничего…       – Мы могли б попытаться вернуться к кораблю, - робко подала голос Стефания.       – Сомнительно. Мы слишком углубились в лес, тут даже напрямик, наверное, с таким грузом выйдет неделя пути, он умрёт в дороге. Да и в том, что нам удалось бы запустить системы медблока, я сильно сомневаюсь. Это не говоря о том, что едва ли за кораблём не наблюдают.       – Нашёл время, - проворчал Ромм, строгающий у печи лучины, - земля промерзать начинает, как хоронить будем? Или у вас там кремация принята?       – Ромм, вы отвратительно циничный человек! Он вообще-то ещё жив!       – Я тоже ещё жив, а завтра вот не знаю. Как там ещё сложится этот обстоятельный многообещающий разговор с местным народом, а то, может, решат, что полезнее и безопаснее сдать нас всех лагерной охране, всё-таки они все тут тоже от этого лагеря кормятся, от тех же лагерников не сильно отлично…       Далва отвела тоскливый взгляд от недвижного осунувшегося лорканского лица, скудно освещённого висящей на стене рядом лампой. Отвратительнее положения для медика и быть не может. Рядом кто-то умирает, умирает медленно, словно даёт тебе ещё, ещё и ещё одну возможность что-то всё-таки сделать, спасти, но сделать ты не можешь ничего. Только бессильно наблюдать.       – Мне показалось, они настроены достаточно решительно. Их жизнь дошла до крайней степени отчаянья…       – Отчаянье разные вещи с характером делает. Кого-то закаляет, кого-то ломает.       Отворилась дверь, дохнув острым холодом начинающейся зимы, в помещение размашистыми шагами вошёл Андо Александер, облачённый в самошитый комбинезон из термопокрывала – несколько таких пришлось наскоро пошить, отсутствие тёплой одежды начинало грозить спасшимся смертью без всякого участия живого-мыслящего противника, положил на стол две подстреленные птичьи тушки.       – О, ужин прибыл…       Далва отошла от постели Зуастаара и подошла к столу, настраивая диагност. Минута напряжённого ожидания – и она грустно покачала головой.       – Слишком большое содержание свинца и… второе вещество не идентифицирую, но токсичность недопустимая. По-видимому, эти разработки…       Ромм удручённо пошевелил лучиной узкие тёмные перья. Не сказать чтоб уж прямо успел уверовать в скорую мясную похлёбку, тут уж все привыкли слишком радужными надеждами душу себе не растравлять… Иной раз и подумаешь – ну местные-то жрут. Да, и зубы потом гниют, и кожа… но жрут. Голод не тётка. Однажды и они подчинятся его власти. Блескотт в сторону стола и смотреть не стал – и так расстройство.       – Ну вот… Только зря заряд потратили, и птички бедные… Ну, какие-нибудь хищники схомячат, поди. Даже не знаю, чего бояться – что тут вообще, окажется, ничего жрать нельзя, или если однажды эта приблуда у Далвы заглючит…       Файгенуасто со вздохом распечатал «мясной» брикет.       – Будем надеяться, от местных удастся что-нибудь получить. Пайков-то мало осталось, а об эти, прости Наисветлейший, орехи я уже все зубы искрошил…       Говорят, человек однажды привыкает быть голодным. Желудок усыхает, что ли, как сказал господин Моралес. Пока, правда, и у господина Моралеса не очень получается, но ему по крайней мере есть что вспомнить из прошлого. Как жилось во время дракхианской чумы, например. Алану в этом плане нечего было вспоминать – не лучше и не хуже, чем в какое-то другое время. Его главная проблема не зависела от внешних условий. Не голодали… он не голодал. В том смысле, что было совершенно несущественно, что есть. Вторую неделю кашу на воде, какие-то совершенно пресные слайсы или тушёнку, которую притащил однажды ночью какой-то таинственный человек. Он не чувствовал вкуса, точнее, вкус был незначим. Нет, о тушёнке сейчас точно лучше не вспоминать. Сейчас со всей полнотой нормальных человеческих желаний и ощущений ему этого не выдержать. И так все мысли одного плана – вот бы поесть, вот бы просто как следует поесть. Но пайки лучше экономить. Хотя – зачем, для чего… Если завтра все планы и надежды пойдут прахом – незачем будут и эти пайки, и какое бы то ни было продление агонии, лучше просто умереть, желательно – быстро… Жаль только, умирать совершенно не хочется. Алан перебирал пряди, выбившиеся из косы Андо, слушал его выровнявшееся сонное дыхание, треск поленьев в печи – вот бы она успела прогреться хорошо, за это недолгое «мёртвое» время, когда топить можно, когда жадные злые лучи не шарят по притихшему лесу в поисках, быть может, и не их жизней… Вот бы остаться здесь ещё на пару дней. Далва говорит, если топить даже вот так недолго, но каждый день, дом понемногу прогреется. Она рассказывала, как в детстве ездила к отцу, знакомиться с другой его семьёй, они жили в очень холодных краях, и как раз была зима. Далва до этого не видела зиму, и она ей необыкновенно понравилась – несмотря на мороз. У них была тёплая одежда, у них были тёплые дома, чего б она, зима, не нравилась, если можно, погуляв по снегу, вернуться в дом, где можно ходить в одной рубашке… Им приходится менять местоположение – просто прятаться в лесу это то же самоубийство, только медленное, а им нужно добраться туда, где можно найти хоть какой-то транспорт… Но сейчас никто не знает, когда придётся снова двинуться в путь. Наверное, когда умрёт Зуастаар – паршиво так говорить и даже так думать, но это правда. Транспортировать его сейчас – это уж проще самим шею свернуть, говорит господин Ромм, хоть быстрее. Сознание Зуастаара почти не чувствуется, словно он далеко, очень далеко. Где-то глубоко в своих снах, путанных, обрывочных. О доме, о матери, пекущей лепёшки к празднованию дня обретения их родом истинной веры… Пока мы не дошли до того, чтоб завидовать умирающим, всё ещё не так плохо, сказал утром господин Блескотт, когда сидел курил у печки. Выпросил у бреммейров какого-то местного табаку, сказал, ничего, приемлемо, и паршивее курить приходилось… Говорят, замерзающим в снегу перед смертью тепло, им чудится лето. Нет, не было к ним зависти, не было порыва взять чей-нибудь бластер и оборвать все тоскливые мечты о еде и тепле раз и навсегда. Даже голод и холод, и эта зыбкая, призрачная, поистине сумасшедшая надежда на спасение – были так дороги. Нет, если эти бреммейры хотя бы вполовину так же любят жизнь – они не могут не согласиться. Здесь уже не будет ничего, кроме ада…       Андо уже спал, а Алан никак не мог успокоить бешеный бег мыслей, тоскливое волнение. Это тоже восхищало в Андо – он мог заснуть, что бы ни происходило. Он воин, его так воспитывали. Хотя ведь и ему есть о чём думать, о ком волноваться… Где сейчас мама? Всё ещё надеется увидеть его живым? Казалось, рукой подать до их встречи – а теперь рукой подать до того, чтоб космическая бездна обрушилась между ними и всей прежней, привычной жизнью пропастью, которую никогда не пересечь. Застрять здесь навсегда – и погибнуть… Человек так многое смог, столького достиг, но чего он стоит, если «Сефани» не может взлететь? Если не надеяться на «Белую звезду», то другой надежды нет. Конечно, есть ещё техномаг… Но ведь он беспокоился о Виргинии, никого из них он спасать не обещал…       Чтобы отвлечься и всё же уснуть, Алан начал повторять очередные слова, которые дала для заучивания мисс Карнеску. Ну, в некоторых случаях это не слова, а целые выражения, структура у языка очень сложная, легко только со всякими заимствованиями, вроде названий всякой техники и оружия. Недостаточно, чтобы просто прийти и потребовать помочь им добыть то, что нужно, а ведь требуется нечто большее. Нельзя ждать помощи и не быть готовыми помочь в ответ… Нет, если сдохнет диагност Далвы – будет, конечно, страшно, но куда страшнее за электронный переводчик мисс Карнеску. Без него они точно обречены. Своими силами, говорит мисс Карнеску, такой язык нужно учить не менее пяти лет, чтобы говорить на нём уверенно на самые общие темы.       Понемногу дом погружался в сонную тишину. Задремала и Далва, сидя у постели Зуастаара. Стефания встала, взяла со стола не пригодившиеся птичьи тушки и вышла за дверь. Терпкий ночной морозец жадно обхватил её тело, но она решительно двинулась по неглубокому, к счастью, чуть выше щиколотки, снегу в темноту, начинающуюся за зыбкой гранью неверного красноватого света от окна. Печь будет топиться не менее часа, без этого слабого ориентира было б проблематично найти обратную дорогу, даже если идти всё время прямо, а потом просто повернуться на 180 градусов. Впрочем, час ей и не нужен. Где-то там, за деревьями, слышны шаги сегодняшних часовых – Моралеса и Лаванахала. Лес ночью удивительно тихий, но это, конечно, обманчивая тишина – просто ночные твари умеют двигаться бесшумно. Они только недавно узнали, как это вообще выглядит – когда подстрелили одного скорее случайно. Поджарое, как у гиены, тело о шести лапах с длинными острыми когтями, покрытое чем-то похожим на чешую броненосца, вытянутые морды с шестью глазами и очень сложно устроенной челюстью, способной, по оценкам Далвы, перемалывать плоть жертвы практически в фарш. Не дай бог с такими встретиться, да… К местам некоторых их стоянок твари подходили достаточно близко, утром были видны следы на снегу. Почему не напали ни на кого из часовых? Пугает незнакомый запах, или уже поняли, что с бластерами им не тягаться? Ну, эти птички им на один зуб, но пусть будет таким скромным даром от непрошенных гостей их леса. Грустное место… Всего два больших континента на планете, и один отравлен продуктами разработок, а второй – террором неправедной власти. Здесь травы и деревья пьют из почвы и воздуха яд, который тысячелетиями был погребён в земной толще, потом передают этот яд травоядным, а те – хищникам… Слабые умирают, сильные, видимо, приспосабливаются, ну или умирают чуть позже. Лагерники не приспосабливаются точно, жаловались на больные глаза и выпадающие зубы. Токсичный минерал нужен там, на южном континенте – как топливо для машин. Наверное, многие миры проходили через это – обеднение и загрязнение природы, прежде чем удавалось найти более экологичные источники энергии… если успевали, миры, уничтожившие сами себя в процессе эксплуатации природных ресурсов, тоже известны. Решив, что прошла уже достаточно, Стефания остановилась и зашвырнула тушки подальше в испещренный уже припорошёнными следами снег. Подумалось вдруг, что можно б было остаться, подождать, пока они придут… Подпустить одного из них поближе, потрепать по морде, глядя в умные, жестокие глаза хищника. Конечно, это глупость. И не только потому, что вполне возможно замёрзнуть насмерть в этом ожидании.       Жаль этот континент, становящийся всё больше царством смерти. Впрочем, царство жизни из него и было так себе. Здесь не могли б жить люди – даже такие терпеливые, как бреммейры, не добровольно. Почва либо каменистая, либо болотистая, третьего не дано. Кроме добычи ископаемых, да чисто научных целей, делать здесь нечего.       Печь ещё топилась, жидкая струйка дыма вилась над четырёхскатной крышей. Лагерная охрана сейчас преимущественно пьёт или спит, но примерно через полчаса кто-то из них включит луч прожектора, выцеливающий в ночной тьме гипотетических врагов. Ну, кто очень ждёт врагов – дождётся их, усмехнулась Стефания, открывая дверь.       Не то чтоб очень уж жарко натоплена печь, но сразу понимаешь, что мороз пробрался почти на уровень костного мозга. Блескотт тут сказал недавно, что это, наверное, из-за падения «Сефани», из-за испарившейся воды снег выпал в таком обильном для начала зимы количестве. Ну, местные, кажется, были не в претензии – на берег тогда выбросило много оглушённой-обварившейся рыбы…       Тепло, сонно и ни звука – даже не стонет раненый Зуастаар, в последнее время уже не приходящий в сознание. Не спит только Виктор у печи, привязанный к высокой спинке стула. Поколебавшись, Стефания шагнула к нему.       – Развязать я вас права не имею, но с рук покормить могу, - она вытащила из кармана фруктово-злаковый брикет из пайка.       – Не стоит, мисс Карнеску. Провиант кончается, а наше отбытие в более благодатные края всё ещё под большим вопросом. Смерть от голода мне пока не угрожает…       – Но и сытость, однако же, тоже. Я никого не обкраду этим, у меня, знаете ли, была собственная заначка, а ем я куда меньше этих верзил, имею роскошь делиться.       – Вы же понимаете, что врёте телепату.       – Не хотите – не ешьте. Прекрасно понимаю, что доброта тюремщика к заключённому – хуже ножа. Но никто не собирается убивать вас ни быстро, ни медленно, смиритесь с этим.       – Дело, конечно, хозяйское. Хотя в таких обстоятельствах таскать с собой заключённого – чистая блажь.       Стефания присела на чурбачок, вытянув к огню озябшие ноги.       – Не спорю. Но так есть, придётся с этим жить.       Поляна смешанного леса, неравномерной серой шерстью одевающего гористое побережье, тоже относилась к лагерю Восточного отряда, что сверху, впрочем, никак нельзя было заподозрить. Землянки и выходы подземных убежищ были замаскированы идеально, а для костра использовались дрова мелкого хвойного дерева, дающие дым такой жидкий и прозрачный, что его можно было принять за вырывающийся из расселин пар.       Сейчас в сени деревьев на краю поляны, заботливо прикрытый маскировкой, стоял нангим-ныог – как любезно пояснил Гелен, это примерно переводится как «шагающий и дерущийся дом», краса и гордость лагеря. Было это подобие танка на ножках – шагает, стреляет, кабина проворачивается на 180 градусов, обычно одноместная, иногда двухместная – один управляет, второй стреляет, редко трёхместная, такие нангим-ныог очень тяжеловесны и неповоротливы. Похищено при нападении на колонну с оружием, к сожалению, сама машина в процессе сражения получила небольшие, но повреждения, и теперь стояла на полусогнутых ногах, как несушка над гнездом, а из-под её брюха торчали ноги Андреса. Гелен прохаживался около, похрустывая свежим ледком на мёрзлой земле и восхищая собравшихся бреммейров превращениями облетающих с веток последних жухлых листьев в ярких бабочек и обратно.       – Ах ты ж, проклятая… Слышь, лысая голова, у тебя ещё одной карты-схемы нет? А то у меня мазут капнул как раз на этот фрагмент.       – Есть, но на хуррском, надо? А за лысую голову ответишь.       – Отвечу, отвечу, тебе надо, чтоб этот драндулет завёлся? Пни мне ключ на 15, раз уж нагибаться лень.       – Ты и Виргинией так же командовал?       – А что, она жаловалась? По-моему, это она у нас недавний главнокомандующий всея арнассианской армии…       – И стоит заметить, она была в этой роли неплоха. Конечно, надо внести поправку на то, что из зенеров военные стратеги так себе, мозги у них откровенно не на это заточены.       – Остаётся уповать на то, что здесь нам тоже противостоят не медалисты военных академий. Правда, обезьяна с ядерной боеголовкой – это ещё страшнее.       – Согласен.       Андрес выбросил из-под брюха машины перемазанную и покорёженную деталь, она легкомысленно звякнула о мёрзлые камни.       – Нет, я лично полон оптимизма. У нас, в конце концов, есть ты с кучей всяких техномагических примочек, уже этого хватило бы, чтобы несколько уравновесить силы, и притом, в отличие от Бул-Булы, у тебя есть мозги.       – Если б у меня были мозги, - Гелен проводил взглядом очередную бабочку – ярко-оранжевую в тонкий чёрный паутинчатый узор, - я б снабдил малютку Виргинию зондом, когда отправлял в эту последнюю экспедицию, и, вероятно, очень многое было б иначе. Но все предыдущие экспедиции прошли благополучно, и я ни о чём не волновался. Даже не подумал. Впрочем, с тех зондов, до которых я всё же додумался, толку не очень много.       – Встретился б ты мне в золотые времена на Земле, - голос Андреса звучал искажённо, видимо, в зубах он зажимал фонарик, - цены б тебе не было. Нет, можешь не отвечать, я прекрасно знаю: хрен мне, а не использовать великие достижения техномагии в низменных целях. Не сканировал, заметь.       – Ну, зонды к великим достижениям относить – это всё же грубая лесть, а величие или низменность цели – вопрос дискуссионный… Однако много ль толку с зонда, посаженного на офицера Эртониатту? Он умудрился стряхнуть его в спальне, и теперь я созерцаю один и тот же довольно посредственный интерьер, и даже свои познания бреммейрского языка особенно не обогатил, так как в этом помещении редко кто-то бывает. Что касается второго зонда – то рубку «Сефани» он показывает исправно, но радости с этого тоже никакой – ну, положим, найти место падения дело небольшого времени…       Андрес подскочил и ударился лбом о металлическое днище.       – Падения?!       Гелен меланхолично тюкнул кончиком посоха по отбракованной детали, она превратилась в мышь и убежала в заросли сухостоя.       – И экипаж, и пассажиры покинули корабль, потери… незначительны, погиб старик, и серьёзно пострадал один из лорканцев…       Андрес сидел, прислонившись к ноге нангим-ныог, потирая ушибленный лоб и переваривая услышанное.       – Сбили?! Кто, когда, как? И ты не мог сказать об этом раньше?       – Ты не спрашивал. И какой в этом смысл? Если б спасательная экспедиция была возможна, мне не были бы нужны для этого твои команды. Мне приятно, что ты считаешь меня всесильным, но это не так. Второй континент меньше этого, но всё-таки это около Австралии, чтобы тебе было понятно. Ты когда-нибудь искал иголку в стоге сена? Кроме того, едва ли местная верхушка проспала такое замечательное событие, как падение инопланетного корабля. Максимум через час там всё должно было быть оцеплено… Есть некоторый шанс, что потерпевшие успели эвакуироваться до этого, в таком случае они, как понимаешь, делают всё, чтоб обнаружить их было как можно труднее – в том числе, увы, мне. Либо – они в плену. Тут рискну предположить, что такую нетривиальную добычу не стали бы держать там, а доставили бы сюда, пред светлые четыре глаза сам знаешь кого. А мы у него ещё предыдущих пленников не отбили.       – Всё равно, стоило полететь туда сразу, чтобы…       – Чтобы что? Сразу обнаружить своё существование, и лишить все наши планы элемента неожиданности? Юноша, успех нашей задачи напрямую зависит от того, сколько времени жирная задница Бул-Булы просидит на троне. Я-то могу улететь с планеты в любой момент… Ну, могу попытаться улететь. Кто тебе сказал, что мой корабль нельзя сбить? У них тут немало таких штучек, которыми при желании можно довести количество континентов до единственного числа. А нам вроде бы желательно выручить также «Белую звезду», неудачливых парламентёров (их дальнейшая судьба теперь вообще-то тоже неизвестна, но сильно сомневаюсь, что они не просыхают на пирах с бреммейрской знатью), экипаж «Сефани» и пару детишек, из-за которых мы все гостим на этой прекрасной планете. Поэтому пожалуйста, не мешай мне делать всё для этого возможное. А чтобы тебе было полегче, напоминаю, что у них там тоже есть один супермен. Рыженький такой, вы немного знакомы.       Из землянки, раздвинув подёрнутые инеем ветви маскировки, вышел Лагуй-Камры и быстрым шагом направился к ним.       – Геа-Ерэн, пришёл ответ.       – Когда вы научитесь произносить моё имя правильно? Вроде бы, совершенно простое. Ге-лен. Неужели так трудно? Ладно, что там?       – Части генерала Выр-Гыйына движутся на восток. Они готовы встретиться с нами у Утырмай. Генерал просил передать, что хотел бы встретиться с вами, принести благодарность за вашу большую помощь.       – Хорошо… Необыкновенно радует. От южан пока ответа не было?       – У них сейчас большой бой при Дым-Шай, Эрты-Ныат, их связист, говорил, они надеются занять Дым-Шай к… завтра.       – И то неплохо. Что за имена у вас, а…С южанами мы, видимо, соединимся только у столицы, ну разве что наш отряд подрывников с ними у этого самого Дым-Шая может встретиться, если не разминутся… Что ж, передайте генералу… Как его там… Что мы выступаем завтра. Честно говоря, я б охотно сейчас сел и полетел, но светить перед ними корабль пока рано, пока только четверть территории под нашим контролем.       – Можете мне не верить, но я впервые на таком корабле. В смысле, именно таком, в исходном смысле, который по воде плавает. Смешно, а? Полжизни, да больше даже, вожу корабли космические, а морской вот так близко увидел на чужой планете.       – Ну чего там, я верю. Я тоже. Ну, я росла в колонии, где с морями было как-то… туговато.       Моралес облокотился о длинный изогнутый ахтерштевень на носу корабля, делающий его похожим на самую что ни на есть древнюю ладью, даром что корабль был, разумеется, механическим. Под брюхом этой ладьи километры глубины, смертоносная стихия, в этот день и час пребывающая, однако, в самом умиротворённом настрое. Лёгкий бриз ерошит белые кудри пены внизу и облаков вверху, светлая дымка смазывает ту грань, где низ сливается с верхом. Воды на этой планете безумно много, точнее, уровень её так высок, что оставляет свободной куда меньше суши, чем на Земле и многих иных планетах. Здесь, сейчас океан видится и вовсе безраздельным владыкой, будто и нет на свете никакой тверди, и только их корабль скользит в бесконечной, беспредельной сини – без цели, а только побуждаемый самой жизнью к движению… После бесконечных дней и ночей в холоде и мраке, в четырёх ветхих, закопчённых и пропылённых стенах – вдруг столько простора сразу!       – Красота-то какая всё же, а...       – Согласна, красота. Хотя лично меня, как медика, больше беспокоит, не страдает ли кто-нибудь из вас морской болезнью.       С другой стороны подошёл Харроу.       – Далва, Далва, что вы за человек! Уж теперь думать о подобной ерунде… Мы совершили, не побоюсь сказать, невозможное. И заплатили за это свою немалую цену.       Далва покачала головой. Что тут сказать, это правда. Как ни крути, без восстания заключённых и поселенцев они могли выбраться из этого гиблого места только одним способом – сдавшись. Тогда, скорее всего, их под солидным конвоем отправили бы на большой континент, и Ромм, кстати, предлагал рассмотреть и такой вариант, ссылаясь на то, что при способностях Андо, можно не иметь больше никакого оружия, ценная посылка до Бул-Булы не дойдёт, а Андо возражал, что лично за себя он, разумеется, спокоен, но вот из остальных половину могли перебить не отходя от кассы – всё-таки Бул-Була, как мы предполагаем, активно заинтересован в лорканцах, а не в землянах, дрази и бракири. В общем, к сожалению или к счастью, вариант Ромма был отвергнут, и ставку сделали на всеобщее восстание. Подарить этим беднягам шанс на свободу и, в перспективе, победу, а этому чешуйчатому ублюдку ещё одну головную боль – просто слишком соблазнительное удовольствие, чтоб от него можно было отказаться, заявил офицер Файгенуасто.       Мы ведь можем не выбраться отсюда уже никогда, вы понимаете это? – сказал как-то этот вот самый Харроу. Понимали, одни только телепаты могли сказать, был ли в компании хоть кто-то, кому б такие мысли не приходили в голову долгими ночами, когда невозможно было заснуть от дымной духоты, холода, голода. Далва ещё до вступления в анлашок не раз слышала истории о тех, кто, в силу какого-то несчастливого поворота судьбы, проживал на чужой планете или покинутой космической базе иногда долгие годы, прежде чем их находили. Чаще находили мёртвые тела, а сколько историй тех, от кого не осталось и тел, или же их не нашли, историй, о которых мы, вероятно, не узнаем никогда. Космические робинзоны, из которых единицам везло – найти пищу и пресную воду, найти укрытие от холода и диких зверей, какое-то местное население, расположенное притом помочь чужакам, а не уничтожить их просто на всякий случай. Ну, нам-то здесь не приспособиться, не выжить, говорил Моралес. Моралес регулярно по её диагносту сверялся, на сколько килограмм ещё он похудел. Ящерки эти тут всю эволюцию прожили, и то к тому, что сейчас творится, приспособиться не могут, вон, вы ж их и запоминать не пытаетесь – не потому только, что непонятно, как их различать-то, рисунок чешуи, конечно, разный, да гляди не гляди, в глазах только рябит, а потому, что с кем ты на той неделе говорил, того на этой уже закопали. У них самих-то какая тут перспектива выживания?       Конечно, никто задачу лёгкой не считал. На их компанию оружия приходилось даже вполне с лихвой, учитывая арсенал лорканцев, но касаемо успеха операции этого, как сказал Ромм, достаточно для яркого запоминающегося терракта, а не для захвата и удержания власти. Значит, ярким и запоминающимся террактом должен стать захват оружия, которым можно вооружить как можно больше наших четырёхглазых друзей, ответил на это Блескотт, и особенно ярким и запоминающимся он становится ввиду знания местного языка на уровне «Я хотеть корабль улететь отсюда». Впрочем, весомые коррективы в расстановку сил вносили три высокоуровневых телепата, один из которых был по совместительству телекинетиком – и они уложились всего в три дня… И минимальные потери – Блескотт и Таувиллар. Серьёзно ранен был Илестомарро и несерьёзно – Ромм, лихачивший так, словно, по выражению Тшанара, один раз уже умер и ему это понравилось.       Потом было короткое совещание, в ходе которого определялось, как будут устанавливать временную власть, организовывать оборону – что корабли Бул-Булы будут здесь максимум через пару часов, так это к гадалке не ходи, вот не получит от покойного коменданта материка очередное раболепное донесение – и забеспокоится, ну и о снаряжении корабля на большой континент.       – Мы понимаем, что все не могут остаться. Кто хочет вернуться – мы не станем держать. Надо бороться и там, надо принести туда то, что мы сумели здесь. Иначе и нам тут не устоять. Бул-Була не пошлёт нам пищу, он пошлёт нам только бомбы.       Лорканцы покачали головами. Это уж и ребёнку понятно – собственного продовольствия эта земля не родит, всё привозится с большого континента. Так что сделает Бул-Була, когда, при самом даже удачном для повстанцев раскладе, быстро задавить мятеж не сможет? Просто перестанет отправлять грузовые корабли. Сейчас-то некоторый запас ещё есть, но надолго ль его хватит? И если голод сразу не сломит моральный дух, то подточит тело. А если сообщить туда, на большую землю, о том, что здесь произошло – хочется уж надеяться, это воодушевит недовольных, но пока не решающихся на выступления, и уж чем-то да отвлекут они своего обожаемого правителя от заморских проблем.       – И чужакам нужно вернуть свои корабли, вернуться на свой путь. Хотя нам нравятся такие чужаки. Но мы понимаем – каждый хочет вернуться в свой дом.       – Мы похороним с почестями ваших героев. Теперь они – святыня этого места, как и все наши, павшие в эти дни.       Печально во всём этом, вообще, было только одно – «Сефани» рухнула ближе к северной оконечности континента, то есть, морской путь обещал быть долгим. Но это в общем и целом было уже мелочью. Гариетт едва уговорил, ломаным языком, жестами и мимикой, не давать им самый оснащённый и быстроходный корабль.       – Вам тут для обороны понадобятся все силы, включая небесные. Не в корыте плывём – и ладно.       Что ж, думать о том, как предстоит причаливать, всё равно ничего лёгкого, но поди, не хватит у Бул-Булы на всю протяжённость береговой охраны…       На палубу выполз и Ромм, баюкая на перевязи обожжённую руку.       – Идиллия, мать её. Тоже полюбуюсь пейзажами, через пару дней они всё равно обрыднут, за однообразием.       – Ну не факт, - возразил Харроу, - здесь же вроде бы островов как у дурака махорки? Многие необитаемы и в силу этого всё ещё красивы.       – Вон, как раз, что-то на горизонте чернеет. Надеюсь, эстетические чувства всех присутствующих не пострадают.       Ромм прищурился, подошёл к наружней оптике.       – Боюсь вас расстроить, ребята, но это определённо не остров. Я б даже сказал, слишком сильно не остров…       – Генерал Выр-Гыйын, кто бы мог подумать… Ну, вообще-то ты мог бы подумать. Ты её три месяца в деле наблюдал, и ты думал, что она будет смирненько сидеть в тюрьме и ждать, как принцесса, пока мы её освободим? Лично у меня, по мере твоих рассказов, закрались сильные сомнения…       Огонёк в лампе беспокойно трепетал, то и дело превращая тени на стене во что-то фантасмагорическое. Увы, хороших фонарей не хватает на все места, где они нужны, а ещё иногда даже самые хорошие фонари выходят из строя. Глаза в таком освещении поломать ничего не стоит, но техномаг за свои, видимо, совершенно не боится, а про бреммейров уже и надоело шутки шутить, что им-то чего, у них запасные есть.       – Даже самая беспредельная отвага может разбиться о языковой барьер. Там, на Арнассии, нас выручали мои ретрансляторы, но всё равно были сложности. Здесь им с Аминтаниром могло и не повезти встретить тех, кто знает какие-то языки, кроме родного. Бреммейрский язык сложен для изучения, бреммейрам тоже тяжело учить языки, настолько отличные от их – лорканский то будь или земной.       – Кому ты говоришь – человеку, знающему земной и земной матерный? Кстати, можно вопрос? Теперь, когда ты знаешь, что она на свободе, когда даже встретился с нею – что мешает тебе просто забрать её и улететь с этой планеты?       Гелен подцепил пинцетом очередной чёрный шарик, придирчиво осмотрел и отправил в контейнер к другим таким же.       – Ну, во-первых, она бы на это не согласилась. У этой девочки обострённое чувство справедливости, и она готова ещё некоторое время рисковать своей жизнью ради того, чтоб у этих ящерок был шанс на нормальную жизнь. Это теперь и её война. Рискнёшь попытаться её переубедить?       – Пожалуй, сильно сомневаюсь, что я для неё авторитет. А во-вторых?       – А во-вторых – мне нравится, что она такая.       Андрес наконец выполз из-под орудийной установки полностью.       – Ну вот, почти готово. Что ни говори, люблю лорканцев… да, не думал, что я это когда-нибудь скажу… за то, что их оружие куда менее габаритное. Но выглядит, надо сказать, пленительно. Как торт на день рождения. Виргиния не говорила тебе, когда у неё день рождения?       – Конкретно в тебе, Андрес, хорошо то, что болтая без умолку, ты всё же ещё и работаешь. Надеюсь, испытания нас не разочаруют. Хуррский контрафакт такой – может разнести укрепления врага, а может – твои собственные. Но в управлении оно для бреммейров будет не в пример проще, чем «Фа». Её я действительно, пожалуй, подарю Виргинии. Ну да, не дожидаясь дня рождения, таковы обстоятельства.       Андрес навалился на рычаг, подтягивая крепление.       – Ах ты ж, проворачивается… Надеюсь, это не так критично, чтоб… Где ж я сейчас сменную шайбу найду… Можно ещё вопрос? Почему «Фа»? Конечно, музыкально, но как-то коротко и не пафосно. Бреммейры, опять же, даже исказить не смогут, а как им с этим жить?       – Вообще-то, это имя. Не знаю, кем заведено давать девичьи имена кораблям, оружию и ураганам, но это традиция. Ты ведь назвал этого хуррско-бреммейрского Франкенштейна Лаурой?       – А, тогда вопросов более не имею. Это дорогого стоило – слышать от тебя девичье имя, хоть и такое.       – Это опять не то, что ты подумал, человек. Это была маленькая девочка. Очень доброе, чистое и любознательное дитя, которое было мне как младшая сестрёнка. У неё были такие же золотистые волосы, как у Виргинии, хотя больше, конечно, они ничем не были похожи.       – Прошедшее время как-то настраивает на грустные мысли. Она умерла? Соболезную.       – У меня было время смириться с её гибелью. Но пожалуй, лучше не говори об этом Виргинии. Она может и не понять, зачем называть оружие в честь убитой девочки.       – Я уже понял, что ты не очень-то откровенничаешь с теми, кто тебе дорог… Кто её убил?       – Я.       – Что-то боюсь я, толку уже. Это была, конечно, отличная мысль – подпустить их поближе, потому что носовым дальнобойности не хватает… Теперь вот им дальнобойности тоже хватает! У нас по правому борту такая брешь, что проплывём мы ровно… сколько тут глубина?       – Ну уж нет! – глаза Ромма маниакально блестели, - пока вот этот не потоплю, я идти ко дну отказываюсь! А-а, видел, видел? Обожаю эту пушечку, женился б на ней, если б не был законченным холостяком… Эй, ты чего? Патроны, твою мать, кончились?       Моралес замер рядом с замолкшим орудием и показывал пальцем куда-то в сторону носа. Ромм проследил за его пальцем и издал сложносочинённый мат с примесью лорканских выражений, которые успел подцепить у Нефануэрмо. Когда на палубу успел подняться Андо Александер, он, честно говоря, заметить не успел – не до того было. И теперь вместе со всеми, разинув рот, наблюдал, как острый нос корабля вытягивается, словно длинный металлический язык, и впивается в палубу вражеского корабля, подошедшего критично близко, видимо, для абордажа.       – Кажется, тонуть уже не обязательно…       – Вперёд! Сейчас ещё посмотрим, кто кого захватит! Объясним выкормышам Бул-Булы, что впятером на одного – ещё не гарантия победы…       На вражескую палубу, перепрыгивая мёртвые тела, уже устремились Файгенуасто и Керадзуэрта, осыпая опомнившихся солдат противника выстрелами из парализатора. По ушам полоснуло яростным визгом – с таким звуком стреляла хуррская «Тифатта», ничего удивительного, что таковые встретились на поле боя – это и раньше сплошь и рядом происходило, два заряда встретились на полпути и слились в сердечных объятьях, снеся волной жара по нескольку стрелков с бортов обоих стрелявших кораблей.       – Эти разворачиваются, гляди… Напугались!       – Я б тоже напугался… Чем их достать теперь? Нельзя им уйти, донесут о такой встрече – мы до цели не доплывём…       Не более получаса потребовалось для капитуляции обоих уцелевших кораблей, ещё меньше – чтоб выяснить, что к морским военным силам Бул-Булы нападавшие не имели ни малейшего отношения. Это, конечно, была очень здравая идея – нацепить на бреммейрскую команду знаки отличия, снятые с погибших и взятых в плен военных гарнизона северного континента, но, получается, не универсальная. Бреммейры обеих сторон, увешанные оружием и всякими цацками, как дикари бусами из зубов, сейчас вели переговоры – с обильной жестикуляцией и вообще крайне эмоционально, люди и лорканцы стояли в сторонке – скромные языковые познания здесь безнадёжно буксовали.       – Я так поняла, это пираты, - проговорила Стефания.       – Пираты?!       – Ну, наверное, правильно называть их именно так. Это жители островов, бунтующие против власти Бул-Булы, они нападают на корабли с континентов, захватывают или пускают ко дну, военных убивают, гражданских заставляют присоединиться к ним или тоже убивают… Вполне такие морские пираты, в исходном, не космическом смысле.       – Не, ну это другое всё-таки. У них тут такая власть, что бунтовать против неё – святое дело.       – Не самое достойное для лорканского воина – поддерживать противоправительственные действия в ином мире, но – да.       – Интересно, и что теперь нам делать с захваченными в плен пиратами? Вариант «сдать властям» тут как-то малость плохо работает…       – Полагаю, - Харроу с шипением отдирал лохмотья рубашки от обожжённого плеча, пока Далва стояла наизготовку с противоожоговым спреем, - дружить. Чего уставились? У нас общий враг, и их, общим количеством, больше. Может, остальные и не бросятся сейчас им на выручку, не знаю, что у них тут с солидарностью… Но пробиться к нашим товарищам – если они вообще живы, конечно – легче при их содействии, чем без него, или тем более с противодействием.       Ромм скептически хмыкнул.       – Ещё б понять, зачем им это.       – Ну вот и решайте в самое ближайшее время, зачем им это. Хотя это не вам надо, а нашим более языкастым товарищам… Но полагаю, что среди островитян тоже немало желающих подвесить яйца Бул-Булы куда-нибудь повыше, вроде звезды на рождественской ёлке. Вопрос, можем ли мы быть им достаточно полезны…