Венок Альянса

      – Выр-Гыйын! Как звать твой отец?       – Что? – девушка нажала на аппарате паузу и ошарашено воззрилась на Скхуу-Дыйыма, едва не подпрыгивающего на месте от какого-то непонятного волнения, - зачем тебе? Ну… Роберт.       – По наш закон надо, вот здесь в обращение к Алтырым, надо. Роу-Берт? Правильно?       – Скхуу-Дыйым, ты опять всё перепутал, - мягко встрял Тай Нару, - ты спросил слово «ветер», а не слово «земля». Выр-Гыйын, нужно имя твоей матери!       – Кэролин… Простите, я что-то несколько запуталась. Какой ветер, при чём здесь отец и мать, для чего это надо?       Скхуу-Дыйым выпятил грудь.       – По наш закон, кто становиться значительный, не просто имя – имя, кто породил. Как – Скхуу-Дыйым, дитя Атах-Дуйум, вот так. Да, надо кто породил, росток прославляет земля, так.       Сзади раздался сдавленный смешок Гелена.       – Что смешного? У меня сейчас голова лопнет!       Скхуу-Дыйым важно, торжественно выводя завитки, вписал что-то в принесённый документ, после чего протянул его Виргинии.       – Надо печать! Личный печать!       – Я кого-нибудь закопаю, если не объяснят… Господи, как это читается? Это что, моё имя?       – У них право с гордостью назвать имя родителей надо ещё заслужить, - пояснил, наклонившись через плечо, Гелен, - вот ты заслужила… Ого, звучит. «Центральный Сайумакский дивизион Сопротивления великодушно предлагает вам сдаться. На обдумывание вам отводится срок в стандартные сутки». Ну, «стандартные» можно убрать, они тут что про нестандартные знают… Подпись – «генерал Выр-Гыйын илим Кер-Алын». В старости напишешь мемуары «Мои имена во вселенной». Бреммейр нетерпеливо перетаптывался с ноги на ногу. Виргиния легонько встряхивала лист, чтоб сохло быстрее.       – Это… Вроде отчества славянских народов, что ли? А почему от имени женщины?       – И теперь ещё встречаются, хоть и редко, не только патронимы, образованные от имени отца, но и матронимы, образованные от имени матери, - любезно отозвались сзади.       – Давно хотеть спросить, - подал голос из своего угла Кутак-Йутха, - что есть – женщина?       – Хор-роший вопрос через два месяца знакомства! Тай Нару, как это на местном будет? Времени б побольше на изучение языка, или сил на это после марш-бросков…       Увы. Язык бреммейров по структуре сложен, да и гортань у них несколько иного строения, им иномирные языки тоже не слишком легко даются. Виргиния сравнительно хорошо понимала тех своих товарищей, которые старались говорить достаточно чётко, внятно и медленно, чтобы она успевала разбирать, в каких-то простых фразах, или с узнаваемыми фиксированными конструкциями, научилась нескольким фразам сама – с грустью осознания того факта, что пока что проще тупо выучить, без понимания, как это образовано, без способности построить другую фразу по образцу. Благо, подслушивать вражеские разговоры лично от неё и не требуется. По-прежнему в общении очень выручали телепатия, лорканский – через Аминтанира, и неоценимое посредничество Тай Нару. Лорканский бреммейры, так-сяк, учили по военной необходимости – чтоб уметь разобраться в трофейной технике, а то и, чем чёрт не шутит, кто из недобрых гостей в плен попадётся. А земной для них дело новое и, если честно, не особо нужное. И поскольку роскоши пары лет на культурный обмен у них нет, приходится вот так. Общаться преимущественно на лорканском, держать по возможности рядом переводчика, учить из местного языка прежде всего то, что скорее потребуется в боевой обстановке. Команды, оружие, механизмы, география… как и на Арнассии. Привычное дело. Там тоже слова «женщина» и «мужчина» были сугубо вторичны по сравнению с профессиями и званиями. Гелен продолжал работу над ретрансляторами, но в его распоряжении было недостаточно подходящих материалов, ретрансляторы получались весьма несовершенными – с очень ограниченной памятью и невеликой точностью перевода, впрочем, как говорила об этом Виргиния, переводить поэзию символистов прямо сейчас ей не к спеху, а для координации действий и этого хватает, главное – чтоб рядом всегда был кто-то двуязыкий или, во всяком случае, понимающий, что подразумевалось в оригинале за тем бредом, который выдал ретранслятор. Гораздо более важным для неё было, что теперь между отрядами бесперебойно работала связь. Хотя бы тут у противника уже не было неоспоримого преимущества.       – Они гермафродиты, - с улыбкой пояснил Тай Нару, - таких слов нет, ибо незачем. Некоторые животные имеют разделение по полам, но условное, и кому б пришло в голову проецировать это на разумных? Семья здесь – это не муж и жена и их дети, а род, группа особей, связанных кровным родством. Брачные союзы, разумеется, создаются, но не всегда из двоих, иногда из троих или даже четверых. Понятие отцовства у них как таковое не развито, оно не всегда и известно доподлинно, единственная константа – кто «мать» ребёнка, то есть, организм, который его выносил и родил. Они сравнивают это с землёй и произрастающим на ней, ветер приносит семена, но выращивает-то земля. Ветер может быть с юга или с севера, но земля – вот она, под ногами. Когда «росток» вырастает достойным, он может сказать о себе «дитя такого-то», подобно тому, как о хорошем зерне говорят «оно с такого-то поля».       На самом деле подозрение-то насчёт гермафродитов было. Потому что никаких половых различий в одежде не наблюдается, и потому что хоть детей тут полно, а вот кормящих матерей как таковых нет, младенцы вскармливаются не молоком, а частично перетёртой пищей, обильно сдобренной ферментами слюны. Но мало ли чего там кажется, вскармливание такое же и у дрази, и их тоже когда-то гермафродитами считали, но женщины у них есть, просто очень мало и их стараются не выпускать за пределы мира. И их самих посчитали гермафродитами арнассиане, потому что там-то половой диморфизм имеется, и он отличен от привычного земного, центаврианского или даже минбарского, а гендерное распределение ролей вообще сложное, иномирцы в него не вписывались, а в мифологии, кажется, имелись какие-то палеоконтакты…       Да, кому-то, кто тут не был, будет смешно слышать – за два месяца толком не познакомились, не выяснили даже таких простых вещей, как такое возможно? Здесь оказалось возможным выживать вот уже два месяца, вот что имеет значение. И для этого при всякой возможности говорить приходилось не о семейных отношениях, а о географии – наземных и подземных дорогах, реках и переправах, горах и туннелях, о климате – как согласовать свои действия с похолоданиями и оттепелями, об оружии и прочей технике, естественно – как собирается, как заряжается, как стреляет, почему случилась поломка и как её устранить. Этого вполне хватало. О физиологии говорили более чем достаточно в плане того, чем питаться – некоторые тут, жившие прежде в городах, сами видали иномирцев, которых принимает Бул-Була, или слышали рассказы тех, кто встречал, сопровождал, прислуживал, что-то сообщить могли. Чаще полезное для Аминтанира – лорканцев среди иномирных гостей они опознавали уверенно, а землян путали с хуррами и гроумами. Глазами бреммейра это почти одно и то же, лорканцы вот хотя бы синие.       – Мда… А отца что, никто не прославляет?       – Тот, кто «ветер» для одного, может быть «земля» для другого. В семьях редко дети есть только у одного из родителей, норма – «обмен» генетическим материалом. По-моему, даже мудро, всё же мать к ребёнку ближе, она рождает и выкармливает его.       Виргиния присвистнула.       – До чего ж полезно с Земли выбираться, столько нового узнаешь. Не, я так-то знаю, что у инсектоидов, например, по три пола, а какие-то уникумы даже меняют пол по необходимости… Нет, всё в порядке, Скхуу-Дыйым, иди. Просто у нас всё чётко, есть мужчина, есть женщина.       Скхуу-Дыйым озадаченно мигнул сразу четырьмя глазами.       – Как отличается?       Такие вопросы сейчас самое то, и по времени, и по языковому уровню. Самое удивительное – что Тай Нару, по обмолвкам, не принадлежал к элите своего мира. Не совсем отребье, но и не какой-нибудь принц. Как ему удалось, имея весьма ограниченные ресурсы, стать таким полиглотом – помимо земного и местного, брим-ай, он знает, кажется, ещё в совершенстве хуррский и немного дразийский? А жизнь заставила. С хуррами и дрази у Громахи давние и тесные торговые отношения, целые диаспоры – сложно сказать, в большей мере торговые или пиратские, бандитские – живут в мирах соседей. Немало там бывает и землян. Изучение языка гораздо лучше идёт, когда учишь его не за партой, а в процессе попыток понять, что из местной еды позволит тебе выжить, а что отравит. Эту стадию Тай Нару прошёл уже пару лет как, так что теперь может служить бесценным подспорьем при обсуждении всякой абстракции и философии, если вдруг до этого доходит. Но только с появлением Гелена это стало действительно реально.       – В рамках полового диморфизма. Главное отличие – женщина способна вынашивать и рожать детей, а мужчина – оплодотворяет. Естественно, это означает существенные анатомические и физиологические различия… тут за гуманоидные расы говорю, к коим и сама отношусь… есть первичные и вторичные половые признаки. Гениталии в норме каждому встречному-поперечному не предъявляют, так что судят по внешним признакам. Мужчина обычно более крупный и физически сильный…       Кутак-Йухта аж подпрыгнул со своего места, торопясь проявить свою сообразительность, как делал порой, когда Виргиния излагала план операции.       – Понимать! Выр-Гыйын мужчина! Большой, сильный! Дитя не рожать!       Гелен за спиной не слишком усердно давил смех.       – Э, жаль тебя разочаровывать, но ты ошибся. Я женщина. Конечно, у меня сейчас из типично женских признаков вот длинные волосы, и те пакля паклей… Часто, но не обязательно, женщины отращивают волосы на вершине головы длинными, а мужчины остригают. Зато у мужчин растут волосы вокруг рта, а у женщин нет…       – Амын-Тыйнра – женщина?       Гелен смеялся ещё веселее. Чего ему не смеяться, паразиту. Поди, что-то из прозвучавших здесь откровений ему-то уже было известно, просто не счёл нужным поделиться. Разговор, понимаете, в нужную сторону не заходил.       – Ох, блин… нет, Кутак-Йутха, ты вновь ошибся. Аминтанир другой расы, у них длинные волосы на вершине головы отращивают и мужчины, и женщины, а бороды не растут почти ни у кого. Такие уж они есть. Да и земные мужчины бороды чаще всего бреют, а иногда отращивают волосы, это очень красиво, как на мой взгляд…       – Геа-Эрен – кто? Волос нет.       Странно, что не решили, что родня Тай Нару, по общему принципу лысости-то. А может, и думали так первое время, а потом пригляделись и поняли, что с Виргинией у него сходств больше.       – Гелен – мужчина… - «а волос нет по причине личной блажи!» - да, должна признать, всё слишком сложно. Ну, вот у женщин более развитые молочные железы, предназначенные для выкармливания детей…       Скхуу-Дыйым уставился на означенные железы с неподдельным научным интересом.       – Это как кормить? Мы кормить пережевать пища, из рот. Вы пережевать пища там? Ох, почему нет дитя! Так интересно! Ты взрослый, нет? Почему нет?       Ещё один невероятно своевременный вопрос. Ай, да ладно. Их столько уже было, их столько ещё будет. До сих пор, правда, не с бреммейрами – тут обсуждать детали военных операций приходится порой пантомимой. С Аминтаниром – да, он всеми силами подтягивал земной, она лорканский, она рассказывала о матери, об отце (покойном, а не том, которого ищет, о нём что можно рассказать-то?), о Милли и Джо, он – о своей семье, традиционно для подобных культур большой, он не самый старший и не самый младший, а уж сколько там двоюродных – ууу. Чертил на земляной стене родословное древо – а без него не разберёшься.       – Э-э, ну я как-то не тороплюсь с такими решениями! Может, когда-нибудь будут…       – Дитя это хорошо! У меня есть!       – …всему своё время. У меня и мужа пока нет…       – Муж – это по-ваш ветер? Геа-Эрен не муж? Не хотеть как ветер? Сильный, умный! Не считать, что красивый?       Виргиния просто уронила лицо в ладони. Гелен, сволочь, открыто наслаждался происходящим, Тай Нару сквозь его хохот пытался что-то объяснять возбуждённо трепещущим «ушами» бреммейрам.       Бреммейры не сказать чтоб легкомысленные, объяснял он потом, но по природе своей жизнерадостные и очень компанейские. Одиноко живущий бреммейр – нонсенс. Семьи большие – иногда молодая пара (или тройка, или четвёрка) решает поселиться в отдельном доме, чтоб никому из родительских семей не было обидно, но чаще кто-то приводит к себе избранника, или уходит в семью избранника, как в данном случае бывает удобнее. Бывает, семьи собираются вместе и судят-рядят – у вас детей больше, у нас меньше, давайте, ваши к нам пойдут, ну а если у них детей удастся много – то, может статься, наши к вам. К деторождению способна практически любая особь старше первой линьки, после линьки, когда окончательно окрепнет новая чешуя, и начинают искать себе партнёров. Да, когда партнёров несколько, бывает непонятно, кто из них «отец», но что за беда-то? Известно, кто «мать», а «отцы» все наравне, да и у них свои «ростки» рождаются, никому не обидно. Ревнуют ли партнёры, когда их больше двоих? Ну, случается, что и ревнуют. Случается, что и расходятся, или сразу встречаются с пониманием, что временно, вместе жить не будут. Любовные трагедии есть во всех мирах, и в этом тоже. Но всякая беда проходит, приходит утешение.       Скхуу-Дыйым склонил голову набок.       – Только женщина… Однако, не повезло.       – Почему – не повезло?       – И только мужчина – не повезло. Всегда только одним образом. Наша сексуальная жизнь богата и разнообразна, у нас каждый может быть земля, может быть ветер. Вы грустно жить. Вы носить много одежда, закрывать, что вас отличать, мужчина, женщина – значит, понимать, грустно, значит, не хотеть, все видеть.       – Э… Не воспринимала это так…       Гелен что-то бормотал, несомненно, остроумное, только сквозь смех поди разбери. Бреммейры на такой смех не обижаются – у них принято иногда смеяться одобрительно, когда кто-то очень уж хорошо говорит.       – У нас – хорошо, потому мы не стыдиться. Мы носить одежда, если холодно, или надо карман, что-то нести, или просто красиво. Но мы не носить много одежда, любить ходить как есть, наше тело красиво! Никто не лишён Хобот Дарующий, никто не в ущерб! – он распахнул полы своего некоего подобия пальто или халата, демонстрируя нечто, действительно, напоминающее длинный гибкий хобот с множеством кисточек-бахромок на конце, - Выр-Гыйын понимать, что есть красиво, оценить!       – Закройся, эксгибиционист, иди уже! Вернёмся к этому разговору после победы… Что? Печать? Где я тебе печать возьму? Раньше что-то без печати обходились… Личная вещь, украшение? Ну… вот так подойдёт? Не показывайте только потом эту «печать» никому из бывших корпусовских, инфаркт обеспечен… Теперь вот оттирать зажим от чернил… …Господи… А если б мы сюда попали летом, а не в начале зимы? Они б тут ходили голышом и этими своими… хоботами размахивали?       Гелен прошёлся, глядя вслед удаляющимся Скхуу-Дыйыму и Тай Нару с усмешкой.       – Вы привыкли к куда более подобным вам расам – минбарцам, центаврианам, нарнам. У них практически всё как у людей: мужчины, женщины, рождение, брак… Эти – другие. А одежда… Мы привыкаем воспринимать её наличие или отсутствие как признак цивилизованности, но строго говоря, это вопрос удобства. Кожа бреммейров куда менее чувствительна к неприятному воздействию окружающей среды. Они одежду используют по мере надобности, а часто ограничиваются какой-нибудь сумкой, рюкзаком…       – А Бул-Була почему всё время, сколько я его видела, всегда в каких-нибудь хламидах был? Из подражания? – Виргиния, прикусив язык, продолжала оттирать от своей «личной печати» чернила.       – Возможно. Он же лицо государства, общаться с другими мирами надо, не смущая их, в принципе, в этом есть логика. Ну, или… я слышал слух, возможно, только слух, конечно… Что у него повреждён Хобот, и он стыдится этого.       – Это тоже многое бы объясняло, - прыснула Виргиния, - ну дела… «Генерал Выр-Гыйын…»… как там дальше? «илим Кер-Алын»… У меня теперь новая скороговорка для тренировки речевого аппарата…       – «Илим Роу-Берт» звучало б лучше?       – Другого нет. Да и, строго говоря, правильно б было всё равно так… У славян отчество дают тоже по тому отцу, который официально. Ну, я ни с кем из славян лично не была знакома…       – Разве что, читала русских поэтов. Грустя, что знаешь имя Лермонтова, но не того, кто в твоём сне читал его стихи.       Хорошо, что техномаги не читают мыслей – в смысле, обычном для телепатов. Много что не обсуждалось за эти два месяца вообще ни с кем, например – сколько раз она видела его во сне и какое-то время немного надеялась, что это не просто сон, что он опять влез ей в голову, а значит – он где-то неподалёку. Он нашёл её. Или она его… Это смешно и говорить – она волновалась за него. Но почему не должна? Чёрт возьми, со всем своим могуществом он вовсе не неуязвим. И его собратья гибли, случалось, он упоминал об этом – не развивая тему, по своему обыкновению. Сумасбродная девчонка, попавшая в неприятности, здесь вроде как она… да вот это неоднозначно. Она и теперь всё ещё далеко от «Золотого дара» и возможности выбраться с планеты, но в остальном всё путём. Серьёзно, всё путём, отсутствие бытовых удобств, перебои с питанием и периодические перспективы познакомиться с какой-нибудь лорканской технологией в ином качестве, не пилота, а мишени – это не проблемы, так, временные трудности. Это гораздо легче переживается с той поры, как она знает, что с ним всё хорошо… Разве он не способен тоже ввязаться в какую-то авантюру? Да он, собственно, в секторе Арнассии это и сделал! Вот и теперь он здесь, и рискует, может, меньше, чем они все, но всё-таки рискует. Но по крайней мере, не остался позади навсегда, без шанса когда-нибудь узнать, что с ним всё хорошо, не погиб и даже не ранен…       – Лермонтова звали Майкл. А вот отчество его я, боюсь, без длительной тренировки всё равно не произнесу… А ты любишь стихи, Гелен?       – Я техномаг, как может быть иначе? Я знаю поэзию более чем трёх десятков миров, двенадцать из которых – ныне мёртвые миры. Говоря – знаю поэзию, я имею в виду, что могу продекламировать, без запинки и акцента, две или три поэмы, десяток стихов и спеть несколько песен. И мне приятно было обнаружить, телепатское дитя, что ты можешь обогатить мою сокровищницу новыми прекрасными примерами – оказывается, и современные поэты Земли не до конца безнадёжны… И современные читатели тоже. Мой добрый приятель Мэтью, выражаясь словами уже другого русского поэта, знал, хотя не без греха, из «Энеиды» два стиха.       Это времени чаще всего не хватает, вот и сейчас сколько они проговорят? Кто-нибудь прибежит, что-то сообщит, и нужно будет висеть на связи с Икок-Тышу, попутно корректируя данные… А обстановка сама по себе – она к любым разговорам располагает, ничто не ощущается достаточно странным. Всё становится привычным, вот и голова от затхлого земляного запаха и чада ламп почти уже не болит. Хорошее горючее достать трудно, и если получается – чаще оно бывает нужнее не для ламп, хоть глаза, в общем-то, и не казённые. Где возможно, монтируются электрические светильники, тоже тусклые, правда – энергии им отпускается по остаточному принципу, опять же, всякой полезной технике оно нужнее. Видим друг друга, видим карты, ложку до рта тоже доносим, не сбиваясь – вот и что ещё нужно? Гелен и Андрес, конечно, всемерно вносят улучшения, у обоих способность сотворить какую-то полезную приблуду практически из ничего развита до невиданных высот…       – Я училась на дизайнера, у нас курс мировой художественной культуры был обширный и включал в себя не только живопись, но и литературу и древнюю, и современную. Другое дело, что я была не самой усердной учащейся, теперь многое просто не вспомню…       Гелен сел рядом, скрестив руки на посохе.       – Дизайнер – прекрасная профессия.       – Да только что-то мне, чем дальше, тем больше, бесполезная. Ну, почему я на неё пошла? Потому что это был лучший вариант, чтобы это самое Бюро меня не доставало. Корпус до меня не дожил, но и эти чем дальше будут, тем лучше. Дизайнер – это куда меньше с людьми, чем пилот или, скажем, журналист… Хотя если б я пошла в журналисты, мать бы меня совсем съела…       Гости-то бывают часто – на то он и гостевой дом, точнее – то с заказом кто придёт, то за заказом. Обычно по таким поручениям бегают послушники, но иногда, случается, и рейнджеры, если что-то срочно потребовалось для каких-то мероприятий в городе, так что само по себе увидеть на своём пороге троих мужчин в рейнджерской форме не было для Лаисы удивительным. Один из них был ей знаком – Крисанто Дормани. Второй был нарн – невысокого роста, круглолицый, большеглазый, третий – по всей видимости, землянин, ростом чуть пониже Крисанто, темноволосый, усатый.       – Вот так дела, вот так встреча! Ну, говори сразу, какой сложности работа. Уж так думаю, просто ходить по гостям чаёвничать у вас там времени нет…       Нарн учтиво поклонился, в то время как незнакомый землянин опустил на пол объёмистый короб, из которого принялся извлекать сложенные до плоского состояния короба чуть поменьше объёмом.       – Работа-то непростая, леди Лаиса, да в основном вся не ваша. Приехали вот помочь с переездом, лучше будет, если за сегодня сможем управиться. Это правда, задач у нас хватает.       – Переездом? Это так теперь называется? То есть, я-то в курсе, что мне со дня на день переселяться в больницу по некоторой непреложной надобности, но между прочим я всё же рассчитывала успеть кое-что закончить до этого, да и смела надеяться, уж выучила дорогу, не заблужусь… А у вас что же, какие-то другие сведенья на этот счёт?       – Так точно, - рассмеялся незнакомец-землянин, и Лаиса испытала сложную цепь эмоций в связи с тем, что не сразу сообразила – заговорила-то с Крисанто она, автоматически, на центарине, так же и он ей отвечал, не неуважительно ли это к его спутникам? – правду сказать, мы б вас и прямо сейчас с комфортом и ветерком до больницы подбросили б, как всё же в таких делах лучше упредить, дети-то такой народ, плевать им иной раз, когда там им по графику на свет божий явиться положено, когда изволили, тогда и полезли… Но тут уж, думаю, не мужчине женщину учить. Но всё едино возвращаться-то вам явно не сюда. Этим мы и займёмся, чтобы вы даже мыслями не отвлекались от самого сейчас для вас важного.       – Что-то я не поняла, признаться… Да вы пройдите, пройдите. Не сюда – а куда?       Проходить было, честно говоря, почти некуда – половину маленькой гостиной занимал огромный вышивальный станок, где на сиреневом полотнище были намечены контуры замысловатого узора. Сдвинутые в сторону стол и сиденья были заставлены коробами с разноцветными нитями.       – В другую квартиру, ясное дело, побольше. Раз уж у вас в ближайшее время увеличится семья – нельзя же дальше оставаться в странноприимном доме.       – Граждане! Мне квартиру побольше содержать не на что будет! Тем более что в скором времени мне… это ещё приноровиться надо, как с работой совмещать буду. Младенец – он штука такая, не понимающая, что матери работать надо. Хорошо, скоробчила кое-чего...       – Ох, Лаиса-Лаиса! Вы, кажется, всё ещё живёте на Центавре. Да и мы, чего уж там, хороши, все хороши. Это ж если б энтил’за светлую мысль не подал... Попечители домов так себе и думали, что для того и переплата, чтоб вперёд, чтоб первое время после рождения ребёнка ни о чём не волноваться…       – Переплата?       – Так конечно! И храм ваш, для которого вы работаете, оплачивал, и мы оплачивали, и невдомёк же было…       – Вы?       – Анлашок. Вы вдова зета Рикардо, а анлашок своих не бросает, - нарн снова почтительно поклонился, - я мало успел узнать зета Рикардо, но счастлив был возможности чем-то послужить его семье. Ещё более – когда узнал, что это ещё и семья дорогого моему сердцу друга.       – Неужели вы думали, что вас оставят выживать как-то самой? Мы понимали, конечно – будете работать, без дела сидеть не будете, не в обычае, но ведь это нужно язык выучить, освоиться в новом для себя мире, а вы тем более в положении…       – Даже жаль как-то, - землянин обвёл комнату взглядом, в котором удивление граничило с восхищением, - это ведь надо – в такую малую конурку столько красоты и теплоты вместить! Но думаю так, вы и на новом месте с этой задачей справитесь, там и задел на этот счёт хороший. И семья ваша, эдак странным образом сложившаяся, в этом первейшие помощники… Э, а эти-то – чьи?       На полу, где поверх ковра лежал лист гладкого пластика, а на нём – огромный отрез ткани, ползало два минбарских ребёнка, живо обсуждая раздел обязанностей по расчерчиванию будущего узора, в углу Уильям увлечённо глодал похищенную с полки книжку, в приоткрытую завесу кухни видно было, как у печки переговариваются два маленьких дилгара – переговариваются, что особенно потрясало, на центаврианском.       – Эти… Ну, про Уильяма и Ганю-то вы слышали, уж Крисанто точно знает. Убедили мы с Калин в две глотки Маркуса, что присмотрим и дальше не хуже, если не лучше, всё же энтил’за, на каком-нибудь особо важном совещании кормящий ребятёнка кашкой с ложки – это как-то… не совсем солидно… Ганя хорохорится, конечно, но ему учиться уже пора, а я всё одно дома сижу. Эти – племянники Калин, сироты, переехали вот к ней. Не потому, что сироты, и там бы было, кому позаботиться, а потому что такая была воля умершей матери – чтоб при тузанорском храме воспитывались, как она сама когда-то… Калин потребовалось уехать на несколько дней, вот она и оставила их пока у меня. А Норрейн просто в гости зашёл. Им, конечно, не рекомендуется сильно-то кучковаться, это я знаю, но уж пусть повидаются… Всё же тоже родня.       – Матушка, гости? – с кухни выглянул Ганя, в глазах которого стыл типично минбарский ужас «на пороге гости, а у меня не готов обед», - …ах вы зоньи дети, ну я ж говорил, это не для левого притвора, это для центра, там кайма не такая!       – Как вы с ними справляетесь? – улыбнулся землянин, - ясли-сад «Межзвёздный альянс в миниатюре»…       – Нормально справляюсь! На Минбаре, смотрю, такие дети – воздух, что ли, такой – никаких с ними проблем, окромя того, чтоб понимать, что они лопочут. Ганя с Уильямом нянчится, мне только рапортует, что сделал и что делать собирается, эти вон с шитьём помогать кинулись, я-то пыталась их за игрушки усадить… Как же, усадишь минбарское дитя за игрушки, когда тут взрослые работают! Для неопытной мамашки вроде меня, короче говоря, не дети, а просто подарок. Ганя теперь на два фронта бегает – учит Норрейна готовить начинку для центаврианских пирожков и тут вот командует, что где рисовать, мою работу-то он наизусть знает. Я уж и не знала, чем мне-то тогда заняться.       – Ну что уж тут остаётся, кроме как покомандовать нами. С упаковкой вещей. Времени-то, сами понимаете, нам не до завтра дали воландаться.       – Нет уж, пока хотя бы чаю не выпьете – я вас к вещам и близко не подпущу. Тем более, пирожки уже должны… Готовы они там, Норрейн?       – Да вроде, готовы, леди Лаиса, - пискнул из кухни дилгарёнок.       Троица робко расположилась вокруг сдвинутого к стене стола. Лаиса осторожно опустилась в низкое мягкое кресло. В глазёнках минбарских детей, то и дело оглядывающихся на необычных гостей, светилось любопытство – они только три дня назад прибыли из далёкого Сьехефенне, и тут повезло увидеть сразу троих живых рейнджеров.       – Ты говорил, знал Рикардо… был его учеником?       Нарн кивнул.       – Недолгое время перед тем, как зет Рикардо вместе с отрядом отправились на Центавр. Я К’Лан, леди Лаиса, я прилетел на Минбар вместе с Андо…       – С Андо? Говорил мне Рикардо, что мир круглый, а я не верила.       Рейнджер помрачнел.       – Говорят – «вера может всё», а иной раз думаешь – не вытягивает ли из тебя попусту жилы эта вера. Сколько за всю историю кораблей проглотил космос без следа, вот и «Белой звезде-44» нашлось место в его утробе… Сколько бессмысленной жестокости в жизни – даже узнать, какова была их судьба, нам, наверное, никогда не дано! Можно ждать и всю жизнь, если знаешь, что дождёшься… Быть рейнджером – значит не смиряться, не говорить «невозможно», где другие говорят, но также быть рейнджером – это знать, что каждый из твоих друзей может однажды так уйти навсегда, и не ответят звёзды, куда его дели… Что ж, я-то рейнджер, хоть гнева на такую судьбу у меня много, а как-то я с ним справлюсь, нас этому учат. Гражданке Офелии-то, жене Г’Андо, что делать? Скоро должно появиться на свет их дитя – неужели оно не заслужило прижаться к отцовской груди? Удивительные и дурные шутки у судьбы бывают. Она ведь прилетела вместе с ним, а этого никто и не знал. Он никому не сказал, сразу бросился на спасение этого корабля, тех, кто там остался. Там ведь, как оказалось, был её брат… А она бросилась следом, тоже никому ничего не сказав. И едва не погибла. Хорошо, что небеса послали этого земного доктора… Плохо только, что по этим устаревшим базам она долго под девичьей фамилией лежала, а сама-то ничего о себе не могла рассказать, бедная. Пока фриди Алион и Мисси её не увидели… Теперь-то она уже здорова. И каково же ей жить и не ведать, где Андо, что с ним… А бедная мать этого парня, её брата! Каждый день она приходит в храм…       – Может, и глупость сейчас скажу, - Лаиса положила ладонь на широкую лапищу нарна, - может, вера эта и впрямь лишнее самоистязание… Но пока не видел дорогого тебе человека мёртвым, пока не знаешь достоверно о его смерти – хоть малый шанс, да есть, как не держаться за него? Чудо не обязано происходить лишь потому, что мы желаем его для себя, однажды придёт это понимание, что чуда не будет, наступит смирение. Но будет всё же это время, прожитое в надежде на встречу, прожитое не столь горько, как если знаешь, что надежды нет и быть не может…       Тот поднял на неё круглые восторженные глаза.       – Какие простые и великие слова, леди Лаиса! Действительно, если они мертвы – души их сейчас в лучшем мире, у них теперь другие заботы, чем наши слёзы или наши бесплотные надежды. А если живы – то вернувшись, порадуются, что мы не скорбели, не сдавались отчаянью. А если правда, что вера наша может ход жизни поворачивать в нужную сторону – хоть и не всегда, а то ведь, наверное, никто б никогда не умирал, кроме совсем уж отпетых злодеев – то уж надеюсь, что моей веры, да Офелии, да той женщины вместе достанет, чтоб повернуть!       – Думаю, тех, кто верит – гораздо больше, К'Лан. Мать той девушки вернулась на Землю – к другим своим детям, которые ждали её там. Но я не думаю, что она похоронила дочь в своём сердце. Она сказала: «Ведь если я никогда её больше не увижу – это не равносильно тому, что она мертва. Может быть, она проживёт долгую и счастливую жизнь – лишь немного приправленную грустью о нас всех». Грешно, верно, говорить это вам, мужчинам, но когда я думаю об этом, мне становится страшно. Всё меньше времени остаётся до того, как мой сын покинет моё тело, я сама стану матерью. Впервые у меня будет существо, родное мне по крови. И я узнаю, что такое страх за кого-то. Самый большой материнский подвиг – это не родить и выкормить дитя, да хоть сотню детей, совсем нет. Самый большой подвиг – это выпустить дитя из-под своей опеки, позволить выбирать себе дорогу, рисковать собой. И всё же я знаю, что сделаю это однажды, когда он того пожелает. Не сомневаюсь, что я могла б стать одной из тех безумных матерей, что и на улицу лишний раз ребёнка не выпустят, и из комнаты выходят, оглядываясь. Но эти мудрые женщины многому меня научили, спасибо им, что встретились мне. Не думаю, что их любовь меньше моей. Они тоже схоронили своих любимых, и им, конечно, хотелось видеть милые лица своих детей до тех пор, пока смерть не смежит им веки. Я не слишком религиозна, К'Лан, не много толку с моей молитвы. Да что делать, если ничего более действенного, чем молитва, ты не можешь… Чувство бессилия перед чужим горем – оно даже хуже, чем собственное. А ведь я так хочу, чтобы хотя бы у маленькой Офелии всё сложилось не так, как у нас…       На железных решётках у огня сушились десять пар обуви. Рядом в ожидании своей очереди стояли ещё десять пар. А ещё рядом на широком чурбачке сидела Виргиния и пальцами расплетала влажные волосы.       – Признаться как на исповеди – одна вещь меня напрягает даже посильнее, чем отсутствие прокладок. Отсутствие шампуня. Ха, было б, конечно, странно, если б он у бреммейров существовал. На Арнассии я не парилась, их средства, правда, не то, что наши, но иногда канают… Да и на корабле у нас этого добра было до чёрта, лорканского и экспроприированного с Накалина, на выбор… Но где мы и где корабль.       – Я тебе говорил, всегда есть выход, - Гелен выразительно погладил бритый череп.       – По логике ты, конечно, прав. Но я, пожалуй, ещё немного помучаюсь. Из солидарности с Аминтаниром, он, кажется, скорее сдохнет, чем побреется. У них на Лорке, видите ли, головы преступникам обривают, а он хоть и совершил много неподобающего под моим чутким руководством, а к такому позору пока не готов. Да и смотреться генерал Выр-Гыйын будет совсем непафосно, у меня уши смешные. Так, что там у нас?       Гелен протянул ей карту. Виргиния долго внимательно изучала её, всё больше хмурясь.       – Нет, что-то мне во всём этом не нравится. Как-то слишком просто… Примитивно даже. Вот мы, вот они, только поле перейти. Поле, правда, немаленькое, сплошь открытое пространство…       – Ну вот, видишь, уже непросто. Вообще, что тебя не устраивает, не пойму? Здесь примитивизм вполне уместен. Здесь до недавнего времени было, по среднему уровню, начало технологической эры. По-твоему, им той же контрабандой завезли и склонность, а главное – способность к каким-то сложным построениям?       – Ну в целом, наверное, нет. Если б Бул-Була не был настолько тупым, наверное, нам не удавалось бы столько времени успешно сражаться с его столь же тупой армией. Тут как раз беспримесный пример диктатуры, держащейся на грубой силе. И среди ближайших подручных, логично, он интеллектуалов не держит – зачем ему рядом кто-то, кто при случае может его подсидеть? Все располагающие мозгом у него под надёжной охраной и применяют этот мозг строго по установленному им назначению… И поскольку изобретение новых пакостей в эту сферу входит, а военная стратегия уже нет, нам в целом везёт. Но вот здесь… объект не первостепенного, конечно, значения, рядовой вполне… Но неужели они действительно настолько беспечны?       – А полагаешь, заманивают нас в ловушку? Я б в сам так подумал, если б не весь предыдущий опыт. Но как мне кажется – сделать это было куда проще ещё на подступах к деревне. Или даже ещё раньше, не дать нам возможности получить ещё больше оружия. Причины, почему этот объект, равно как и многие другие, не был захвачен раньше, ровно две – силовое преимущество меньшинства над большинством, всё-таки до недавнего времени это у них оружия было больше, чем у собаки блох, и живой щит, из-за которого мы в полной мере и не будем свободны в действиях. Когда у одних лорканские пушки, гроумские корабли и хуррские средства связи, а у других сабли, лошади и почтовые голуби, на скорую победу добра над злом рассчитывать не приходится.       Тут возразить было нечего. Какое-то время Виргиния ломала голову, удивляясь, почему, при такой разнице в уровнях даже с ближайшими соседями, Брима не была попросту оккупирована. Гелен объяснил – не претендуя на абсолютную правдоподобность, но было, пожалуй, убедительно.       – Хотеть-то можно много чего – что те же хурры, что гроумы не отказались бы ни от расширения своих секторов, ни от двух-трёх миллиардов рабов, это понятно. Но чтобы кого-то завоевать – мало результативно с этим кем-то подраться. Затраты на военную кампанию должны окупиться. Прибавь к тому затраты на утверждение и поддержание своей власти, создание управленческого аппарата на местах – на всё это придётся раскошелиться самым серьёзным образом, послушай жалобы Бул-Булы, а он это делает по крайней мере у себя дома. А хурры и гроумы, при всей своей деловитости и воинственности, и у себя-то в метрополиях порядок навести не могут. Так что в целом – начерта, начерта лететь на далёкую Бриму с кораблями и оружием, которые пригодятся и на родине, тратиться на удержание местного населения в повиновении, организацию добычи и вывоза ценных ресурсов, если за них это прекрасно делает Бул-Була? Затраты на эту торговлю едва ли больше, выгода та же, усилий меньше. Можно сказать, они и так владеют планетой, просто при посредничестве местного князька, который делает за них всю чёрную работу.       В принципе, это совпадало с её собственными мыслями и теперь выглядело точной формулой действительности. Уже хотя бы один только языковой барьер. Как опять же сказал Гелен, это не обязательно, но всё же были во вселенной примеры того, как прямая оккупация терпела неудачу именно по такой причине – против вас целый мир существ, языка которых вы не знаете, и вы для них однозначные враги-захватчики…       Если и у них, и у отрядов Андреса и Аминтанира всё получится, под контролем повстанческий армии окажется почти треть континента. В общем-то, погоня за процентами Виргинию интересовала меньше всего, она не отвлекалась сама и не разрешала другим, на второстепенные цели, чётко обозначив направление к центру – любому чудовищу надо рубить голову, но делала разницу между объектами, с которых остатки доблестной армии Бул-Булы можно не спеша выдавить уже после захвата столицы, и объектами, где, окопавшись, недобитые генералы могут попытаться, не замахиваясь на общемировую власть, стать хотя бы местечковыми продолжателями традиций вождя и вредить долго, нудно и пакостно. Предстоящий объект на такой потенциальный змеюшник не тянул, но имел другую ценность – это был один из городов-заводов, население которого, фактически превращённое в заключённых, почти поголовно было занято в производстве оружия и, что ещё более важно, сверхпрочной брони для машин и лат узурпаторской армии. Лишить их такого важного подспорья представлялось целесообразным. И хотя город-завод отнюдь не относился к числу крупных и первостепенных, Виргинии почему-то настойчиво казалось, что взять его не будет более лёгким, чем Андресу и Аминтаниру – шахтный комплекс, с которого город берёт часть сырья. Ну, и людей в её отряде было много меньше – большой отряд куда сложнее было б перебрасывать между разрозненными, далеко отстоящими друг от друга деревнями, и опять её любимая разведка боем, потому что разведку как таковую в этих условиях опять же сильно-то не проведёшь…       Среди окрестных мёртвых деревень, эта могла считаться даже не мёртвой… мёртвой не до конца. Здесь всё же осталось несколько жителей – старики настолько древние, что угонять их вместе со всеми в город для работы на заводе не было никакого смысла. Такие брошенные помирать были и в других деревнях, но меньше – режим, установленный Бул-Булой, не очень позволял доживать до преклонных лет, того, что оставалось после изъятия «излишков продовольствия» для прокорма солдат, едва хватало, чтоб сводить концы с концами, дети и старики мёрли первыми. Естественно, старики отказывались от своей доли в пользу детей, и встретить бреммейра старше пятой линьки можно было всё реже – хоть в деревне, хоть в городе. Бул-Була, конечно, умудрялся хвастаться даже этим – в построенном им обществе нет ни больных (при таком питании и медицине, долго не проболеешь), ни «дармоедов». Что да то да, работать начинали всё раньше, и кому это важно, что существо, не линявшее ещё ни разу – это фактически ребёнок, это называется «трудовым воспитанием и адаптацией к взрослой жизни». Для кого Бул-Була старался с этой пропагандой, было, конечно, непонятно, та меньшая часть населения, что была не голодными рабами, а их надсмотрщиками, в ней не нуждалась тоже, видимо, это было от чистой любви к искусству.       Старикам этой деревни повезло чуть больше, чем другим – в деревне осталось сколько-то запасов ещё с лета, в основном вяленая рыба, сушёные ягоды и грибы, орехи – то, что пока не было обложено такими же пошлинами, как мясо, зерно и овощи. Сколько на такие ресурсы получится протянуть – никто не размышлял. Старики удивительно смиренно, безразлично относились к этому вопросу, что приводило Виргинию в недоумение, переходящее в досаду. Покорность судьбе было понятием, для неё непостижимым – чтобы не сказать, ненавистным. Это что-то из детства, из другой, невероятной сейчас жизни, споров с сестрой…       Не вспомнить, что смотрели, или читали, в очередной раз, не вспомнить детали – кого бросили в тюрьму по несправедливому обвинению, у кого отняли последнее, к чему кого принудили…       – Почему они не протестуют? – возмущалась Виргиния, - как они могут позволять обращаться с собой вот так?       – А будто вот так можно взять и не позволить! – фыркала Милли, - сидя, глядя отсюда, многое легко… Что они сделать-то могут?       – Трусом и скотом безвольным всегда можно не быть!       – Ой-ой! Ты в их шкуре не была!       Ну, теперь вот можно сказать, что отчасти и была. Сидела в тюрьме Бул-Булы, самой такой настоящей, хрестоматийной тюрьме, с сырыми каменными стенами, гнилой соломой и крысами. Наверняка, то есть, этого было мало. Не хватило, чтобы отчаяться, испытать такие страдания, которые могут затмить разум хотя бы на какой-то миг. Что там было тех побоев за пару попыток допроса – больше смешно было, как коротышки-бреммейры пытаются бить рослую землянку. И жрать хотелось, но не настолько, чтобы накидываться на жидкую, дурно пахнущую похлёбку, рецепту которой лучше оставаться в тайне, в предыдущем, временном месте содержания им давали только хлеб, вкуса он не имел вообще никакого, но на некоторое время отсрочил голодный обморок, на том ему и спасибо. Не успели простыть от сырости и гнили, которая была там повсюду… Недели, конечно, было мало, чтобы сломить их дух. Ну так они не дали им дальнейших возможностей. Сами не дали.       Но в какой-то мере, в самом деле, им было проще… Как ни странно это звучит. Когда ты сидишь в камере, где не можешь как следует вытянуть ноги и только радуешься, что скудное освещение не позволяет рассмотреть в подробностях всю палитру плесени, загустевшей крови и нечистот, достаточно ясно, где ты и где твой враг. Всё достаточно ясно. Как узкое окошечко в добротной толстой решётке, отделяющее тебя от свободы. А эти бедные крестьяне, даже если изгнаны из своих домов, расселены почти что в такие же камеры, разве что посуше, с кроватями или хотя бы матрасами, с окошками, пропускающими достаточно света – хотя всё равно в решётке – у них ещё есть эта иллюзия. Если не свободы, то того, что им есть, что терять. Завтра, до которого можно дожить или не дожить. Продовольственный паёк на ближайшие дни. Жизнь, жизни родителей, братьев, детей. Виргинии всё равно непонятно было, как может это останавливать в борьбе за свободу, за жизнь не как таковую, а жизнь, за которую стоило бы держаться. Что такое беспокойство за детей, ей, незамужней и бездетной, конечно, не представить, но матерью, Милли, Джо она, не сомневалась, без колебаний рискнула бы ради лучшей доли для них же – либо для других таких же семей. Не попрекать же её тем, что ни мамы, ни Милли и Джо нет с нею здесь, и рискует она исключительно собственной жизнью, ну ещё, может быть, Аминтанира, поддерживающего её, впрочем, без всякого с её стороны принуждения?       Вошедший Дэвид застал Винтари за перелистыванием фотографий.       – Это те солончаки, в Аго Улку? Надо быть тобой, Дэвид, чтоб сфотографировать их так, чтоб это казалось неописуемой красотой. Они явно выглядят лучше, чем в жизни. Гиблое местечко… Гиблым было ещё до того, как сюда назакапывали всякой дряни.       – Вообще-то, вот это снимала Рузанна, - Дэвид присел рядом, - а вот этот файл – да, мои.       Винтари кивнул фотографии тучанка в церемониальных одеждах, которого кадр поймал с воздетыми руками, с открытым в пении ртом.       – Тот старик, что рассказывал легенды пустынных племён? Как раз в руках у него статуэтка… Как там, Песчаный Дедушка? Я тогда, увы, успел только к концу беседы.       – Дедушка Песков, чаще всего его называли так. Можно сказать, верховный бог их пантеона, по некоторым версиям это их первопредок. Указывает кочевникам безопасный путь в песках, показывает, где можно найти воду… Главный защитник… Его дочь – Великая Мать, там, где она ночует, вырастают оазисы, скотина, которую она погладит, никогда не болеет, тучнеет, и обязательно разродится обильным приплодом. Ну, конечно, и роженицы молятся ей… Хотя молятся – неверное слово… Тучанки Аго Улку считают этих богов не в полном смысле богами, скорее древним племенем, которое жило здесь до них, было сильнее и мудрее… и может быть, до сих пор живёт где-то в пустыне, неуловимое, не обнаруженное, и приходит на помощь потомкам по воле прихоти. Есть много историй об исчезнувших племенах – как вот о тех, что поглощены туманом, о тех, что спустились в пещеры и больше не поднялись наверх, о тех, что переплывали море и не достигли другого берега.       Традиционный чайник, украшенный по бокам выпуклым растительным орнаментом, стоял на раскалённых углях. Винтари опрокинул в себя остатки чая и передал кружку Дэвиду, пошедшему к чайнику, чтоб налил и ему ещё.       – В общем, старушка Тучанкью всегда рада слопать сотню-другую своих детей, то ли чтоб превратить их в существ какой-то другой природы и посмотреть, что получится, то ли чтоб потомки упражнялись, строя гипотезы… В этом смысле мир похож на любой другой, разве что да, без важной компоненты про людей с неба. На небо у них никто не улетал. Ну, одного героя, конечно, унесла в своё гнездо огромная хищная птица, но он вернулся домой, не повезло птице.       Дэвид, опустившийся на корточки у очага, замер, глядя куда-то в незримую окружающим даль.       – Кстати, ты знаешь, что кое-что из древних историй получило научное объяснение? Археологические раскопки дают иногда удивительные находки…       – Ну, для меня само по себе довольно удивительным было, что на Тучанкью есть археология… То есть, что она была и до центавриан. Даже какие-то анализы проводили, хотя бы самые примитивные. Предполагаю, это довольно сложно для расы, не видящей через стекло и не ведущей записей, жаль, слишком мало осталось информации о том, как это вообще было. Да, слышал. В тех же пещерах, например, нашли кости этого самого исчезнувшего племени. Бедняги надеялись укрыться там от преследования враждебного племени, отравились водой, насыщенной ядовитыми газами…       – Не совсем так. Многие да, умерли от отравления. Но обследование некоторых скелетов показало, что они умерли насильственной смертью. Следы ударов копий, топоров…       – Поубивали друг друга с отчаянья?       Дэвид отрицательно мотнул головой.       – Оружие не похоже на то, которым пользовалось племя. Другие металлы. Так вот, дальнейшие изыскания в этих пещерах явили ещё более удивительные находки. Засечки на камнях, предметы быта, костровища… а главное – захоронения в пластах известняка. Строение скелета сильно отличалось от тех, первых… Там, в этих пещерах, жило ещё одно племя, Диус! Жило в течении нескольких веков. Пребывая на примитивном уровне и постепенно деградируя – последние поколения не изготавливали ни одежды, ни орудий, пользовались тем, что досталось от предков. Неизвестно, когда и от чего они туда спустились – может быть, как те, вторые, искали укрытие. Может быть, приняли чужаков за врагов, и потому поубивали… Удивительно, что они сами смогли прожить в таких условиях так долго. Без света, без растительности, питались мясом мелких подземных зверьков, грибами, моллюсками… Даже иммунитет к ядовитой воде выработали, неполный, правда.       – Возможности адаптации порой превышают все вообразимые пределы. Но всё равно вымерли ведь?       Дэвид вернулся с двумя кружками.       – Вымерли. Как исследования показали, их подвёл каннибализм. Обычай объедать умерших сородичей, прежде чем похоронить. Яды накапливались в тканях, в органах… В итоге племя выродилось, последние были карликами полуметрового роста и жили не дольше двадцати-тридцати лет.       Говорят, каннибализм, уж хотя бы ритуальный, есть в глубинах истории у каждой расы, каким бы высоким образцом культуры она ни величалась теперь. Нарны давно не делают обувь из кожи врагов, а выражение такое, в виде угрозы, в ходу, центавриане случая не упускают помянуть это свидетельство, что нарны из эпохи варварства ещё не вышли, только вот у самих один ритуальный кубок восходит и формой, и названием к вражескому черепу. А уж выражений вроде «перегрызу тебе горло, напьюсь твоей крови» у тех и других полно. Язык – штука инертная, столько компроматов хранит… Но у этих бедолаг, может быть, и не было ритуальных целей, просто голод и не до такого довести может, да и чем больше плоти остаётся на костях умерших, тем больше смрада разложения и сопутствующих проблем…       – История, которая лучше бы смотрелась в качестве какой-нибудь вымышленной притчи. Людям из тумана куда как повезло в сравнении с этими. Обрекли себя на изоляцию ради мнимой безопасности и в итоге утратили всё… А меня заинтересовала другая находка – в пещере на юге нашли какую-то древнющую тупиковую ветвь эволюции. Несколько прекрасно сохранившихся скелетов, очень занимательных по своему строению. Судя по отверстиям в позвонках, вернее, их отсутствию там, где должны быть, иглы у них располагались в большей мере на голове – в черепах отверстий куда больше, чем у нормального современного тучанка, почти, знаешь ли, сито… От мозговых структур, как и от всех прочих мягких тканей, мало что осталось, но похоже, в лицевой части черепа наличествовало некое студенистое тело, как раз напротив отверстия, расположенного над ноздрями…       – Ты имеешь в виду, у них было… нечто вроде глаз?       – Одного глаза. Точнее, не глаза вовсе, отверстие явно было затянуто кожей. Может быть, крупный рудимент таких же игл, орган, позволяющий что-то чувствовать и сквозь кожу… Да, спасибо Создателю за то, что из моих соплеменников сюда прибывали не только подручные Теней или обыкновенные функционеры, которым главное руководить, лучше расчисткой полигонов и строительством дворцов, чем вообще ничем, но и истинных энтузиастов, которым хотелось восстанавливать и изучать… Жаль, что времени и финансов им категорически не хватило. Особенно финансов. На то, что не несёт практической выгоды, а исследование тысячелетних скелетов аборигенов прямой выгоды здесь и сейчас точно не обещает, Двор раскошеливался крайне неохотно. А интересно б было, почему эволюция выбраковала этот вариант…       Дэвид продолжил перебирать фотографии, вслух грустя о том, что тучанкам их не покажешь, не привлечёшь к выбору – какие признать наиболее удачными, включить в отчёт, а какие, может быть, удалить. Увы. Тучанки понимают, что такое изображение – благодаря картинам, которые «немного объёмные», понимают ценность изображения как явления – способа для тех, кто никакими пси-способностями не обладает, показать кому-то другому то прекрасное, что увидел. Но фотографий они не видят, и оптом одобряют их все. «Вы запечатлели наши дома, наши поля и холмы, нас самих способом, который вам ведом, хорошо, очень хорошо». А мысль Винтари потекла от этого замечания, о проблемах финансирования невыгодных отраслей наук, в совсем уж грустную степь. Центавр, конечно, цивилизация младше Минбара и это значимо – но вот амбиций, самопрезентаций ещё поспорить, у кого больше. Минбарцы смотрят на остальную вселенную свысока вполне обоснованно – у них гравиметрические и нейтронные технологии, а теперь ещё и машины с биотехнологиями Ворлона, они и сами в биотехнологиях достигли значительных высот, их мощь могли оспорить разве что Изначальные, что же удивительного, что проблемы, которые они сейчас решают – преимущественно духовного плана, для младших рас вообще непонятные. Они давно решили проблемы уровня что есть, чем согреться и как защититься от возможного врага, можно обратиться исключительно к эстетике и философии. Но глазами каких-нибудь дрази и центавриане необозримо великие, благо, мы всё делаем для создания такого впечатления.       Впечатление, да. Вот действительно обязательная статья расходов наряду с оборонкой и содержанием Двора. Точнее, это категория, объединяющая обе другие. Создать впечатление силы и пышности – главное, причём это веками остаётся таковым, хоть жизнь уже не раз показала гибельность этого пути, не раз подводила к кризису – а всё как-то обходилось… Истинный уровень прогресса был виден в путешествиях по провинциям, и теперь подтверждён, как ни странно, на Тучанкью. Недавно ещё раз, в этом Элкурьеле, про который он сперва не понял, зачем им через него проезжать – пока не услышал список живущих там центавриан, не услышал фамилию, которая просто никак не могла, не должна здесь звучать… Это тоже лицо нашей Республики, думал он тем вечером, одно из тех лиц, которые не принято показывать. Он непременно, чтоб увидеть это лицо, пересёк бы половину планеты, но вот, не пришлось.       – Я думал, вы умерли.       – И прошу вас, думайте так и дальше. Лучше, по возможности, чтоб все так думали.       Это сказано было без всякого зла, без всякого раздражения, Карн Моллари действительно так думает. И можно полагать, скоро это так и станет – он выглядит дряхлым стариком, ровесником его теперь уже покойного дяди, но ведь ему… сколько ему? Сколько ему было тогда, 30?       Быть центаврианином – это не разучиться, конечно, удивляться, но научиться понимать, чему не нужно удивляться вслух. Компромат на действующего императора, если б имел какой-то смысл, существовал и поинтереснее, так что Карн Моллари не был предметом обсуждения в их доме. Он, как говорили, умер где-то в презрении и безвестности, а если б и был жив – не стал бы наследником Лондо, разве только через усыновление, но сколь ни редко покойный император был трезв, думается, понимал, что простачок Котто в качестве ставленника уместнее, чем вычеркнутый из всех фамильных списков сын троюродного брата. Но в кругу друзей по колледжу этот вопрос, было дело, поднимался – а почему Карн Моллари был подвергнут позору? Тогда казалось несомненным – парню не повезло. Не повезло, как обыкновенному неудачнику – что ж, род Моллари на неудачников богат, отцы семейств либо вовсе не осчастливлены потомством мужского пола, как Лондо и Антилла, либо единственный сын остаётся в истории предателем… Здесь все всё понимают и держатся вызывающей откровенности – а кто из нас согласился б быть мёртвым героем? Кто из нас под прицелом нарнских пушек не продиктовал бы на камеру это сообщение, ещё, может, попросил бы минуточку прочесть речь о величии и несгибаемости центаврианского духа? Ха-ха-ха. Нет, мы просто делаем всё от нас зависящее, чтоб не оказаться в положении Карна Моллари – не выбрать сомнительную карьеру учёного-селекционера в захудалой аграрной колонии для начала уже некоторая гарантия. Судьба не щадит слабаков, а слабаком этот несчастный стал ещё задолго до нарнского вторжения… Так и думал Винтари все эти годы – того, кто замешан в подобном скандале, не прощают и не щадят, даже если всем без исключения очевидно, что он жертва. Предатель поневоле, предатель пусть даже всего на миг – всё равно предатель.       – Что ж, теперь вы знаете – не в полной мере поневоле. О, разумеется, всё было не так, как говорила нарнская сторона. Но и не так, как говорила центаврианская. Истина всегда лежит где-то посередине, будь она неладна…       Рука с бокалом слабоалкогольного ягодного напитка заметно дрожит, да и короткий гребень почти совсем седой. Мощным колесом по нему прошлись эти годы… А как могло быть иначе, если просто выглянуть за окно? Пейзажи и сейчас не пленяют красотой, а в 60х рабочие этого участка каждую смену отправляли в утиль по комплекту сапог, изъеденных кислотой. Благо, униформа – это единственное, чего всегда было вдоволь.       – То, что вас сделали козлом отпущения – не бог весть какое откровение.       – Это несомненно – ведь было, за что… Вот мы сидим в этом замечательном, с позволения сказать, кафе, и оно вполне радует глаз. И как все здания здесь, все 50, оно построено на костях. Вы молоды, ваше высочество, но вы уже должны понимать, что такое работа в таком месте, такой сфере, что не является приоритетным направлением. Элкурьель таковым тоже не был – почвы здесь и в добрые времена были дрянь, и теперь дрянью остались, разработки, начатые тучанками, доразработали нарны, выворотили тут всё кишками наружу, залили отходами и были таковы. Ни дорог, ни полигонов тут не предполагалось – топко… Участок пятой категории. Очистить и засадить растительностью, всё равно какой, зелёные лёгкие. Выращивать здесь хоть что-то культурное никто и не мечтал. Мы, правда, выращиваем – вот эту кьютту. Не бог весть что, зато может расти на местной почве, идёт на какие-то лекарственные присыпки и вот, на пиво. Участок пятой категории – это то, о чём вспоминают два-три раза в год, когда отправляют очередную пачку бумаг по министерствам. Когда два, когда три. Один год нас при составлении бюджета забыли. Ох, повеселились мы тогда. Хорошо, по запчастям и прочему с того года ещё терпимо было, по реактивам руководство чего-то с соседнего участка отмутило, продержались… Мы после Рагеша привычные. Там, правда, хоть с пропитанием попроще было. Милло любит рассказывать о Рагеше тем, кто не был – какие там леса, какие поля… Как работалось только, не любит рассказывать, а зачем, здесь нам что ли этого мало.       Приоритетные направления… В министерствах, конечно, многое видится иначе, и ведь когда-то, невозможную жизнь назад, он почти понимал, как, теперь только вспомнить не получится. Потому что сидя хоть за этим столом, хоть за столом в кабаке шахтёрских окраин, невозможно понять, как приоритетным направлением может не быть место, которое будет производить воздух. Воздух! Будь ты нищий пропойца или сам император, сколько ты собрался протянуть без воздуха? Но приоритетными когда-то не были колонии, производящие зерно и овощи. Будто мы в самом деле уже сравнялись с минбарцами, у которых, в метрополии, покрытой на треть снегами, голод забыт. Приживалы-телепаты, ютящиеся в Ледяном городе, не голодали, а жители великой Республики на островах и в гиблых горных поселениях Зона перебиваются яйцами тевиг и змей…       – Возможно, Рагеш тоже получит независимость.       Старик махнул рукой, как бы показывая, что и знать об этом ничего не хочет, и бежать будет от этого знания.       – Пускай. Может, даже вытянут… Должно всё меняться однажды… Здесь переменилось. Вон разрослось-то как, чуть сойдёшь с обочины – и нога вязнет… Сорная трава, дрянь, а так иной раз хочется упасть и целовать, целовать её, проклятую! Не летчати, ну что ж, не заслужил я летчати…       – Как знать, будет и на Тучанкью своя летчати. Здесь совершено уже столько чудес, что летчати – вопрос времени.       Тот снова махнул рукой, но по пойманному на миг взгляду показалось – ему приятно услышанное.       – Той не будет, патент-то не за мной, за компанией… Я был кто? Молодой дурак с горящими глазами, первый свой урожай получивший. Вот такая горсть с одного колоса – это ж… это ж вся Прима с наших полей кормиться будет! Ага, кормиться-то Прима не прочь… не вся, то есть… Как спрашивать – это уж хлебом, простите мне мой такой каламбур, не корми! Меня-то по первости не трогали, сиди себе в своей лаборатории ковыряйся, целый отдел у нас был для этих отчётов и сопроводиловок, ведь каждый день чем-то заняты были, не только в отчётные периоды! В отчётные там вообще что творилось, жили там безвылазно, все зелёные что те проростки. Помню, как один парень оттуда не выдержал, в механизаторы ушёл, смеху-то было. Не всегда оно на зависть, чистая, умственная работа…       Взгляд старого учёного, направленный куда-то мимо, поверх плеча собеседника, затуманился воспоминаниями, и в голосе были и горечь, и сладость – ровно как в этом напитке, все говорят, паршивое пойло, но со второго бокала начинает странным образом нравиться.       – Потом, как меня до старшего повысили, и меня коснулось. Возишься в теплице, весь в земле, удобрениях, прибегают: замминистра по видеосвязи требует, а ты не при параде! Таблицу заполнить-подписать срочно надо! Бросай всё, делегацию встречай! А делегацию встречай это всё, дня на три работа встала… Сперва, знаете, не злились, смеялись. Шутили, что вот такое оно, повышение, палка о двух концах – вроде и денег, и почёту больше, а работать-то по факту не дают. То ли тоже в механизаторы перекинуться? Так ведь не для того учился. А потом, чем больше в дела эти документальные вникал, тем больше не до смеху становилось. То ли хлеб отчизне нужен, то ли отчёты красивые и поклоны во все, какие надо, стороны, моими учёными мозгами с ходу и не разберёшь. Прямо ж не попросишь – вы там меж собой всё решайте, бумаги свои пишите, хвалите друг друга, как принято, мне только работать спокойно дайте. Оказывается, чтоб тебе денег дали, на то, что Республике, вроде как, нужно, надо не в лаборатории и не в теплицах крутиться, а вокруг этих жуков-листоедов в мундирах… Оборудование два года выбивали, при этом спрашивали они так, словно оно у нас уже есть, вроде как в бумагах же вот… так в бумагах сказано – необходимо для работы вот то-то и то-то, так выдайте уже, год с расчётной даты прошёл… Ну, так ведь идёт же у вас работа как-то, год прокорячились так-сяк – и ещё прокорячитесь, им-то там какое дело, как мы корячились, чего это стоило, у них там щекотливый вопрос с поставщиками, заключить сейчас контакт – а ну как, по слухам, он завтра в опале будет, и ты с ним в связке. А может, и те свои пурпурные файлы расчехлят, тогда ещё неизвестно, чьи головы полетят… А мне-то тут какое дело, вы установки эти нам дайте и дальше хоть поубивайте там друг друга! Два года у меня ребята вручную эти почвосмеси месили… Прежний на моём месте в бумагах помухлевал, чтоб красивее выходило – получалось, что у нас беспилотников для гербицидов 30 штук на ходу, по факту 20, из них 5 только молитвами Иларус можно в воздух поднять. С него уже не спросишь, он дела сдал и умотал на Иммолан. Гербициды половина просрочены, без малого год наш груз в доках стоял, пока они там свои политические вопросы решали. Вопросы серьёзные, понимать надо! Да вы это не мне, вы шрути этой скажите, она нам, пока суть да дело, пол-поля пожрала! Опять же ребята ходили вручную пололи, ну сколько там получится… С Ренмой я тогда сошёлся. Она, бедняга, всё голову грела, как механизировать это дело, ночами сидела чертежи чертила… смысл-то? Никто б нам на эти машины ни дуката не дал, эффективность низкая, и ничьё имя не прославит, никаких за Ренмой высоких покровителей сроду не было. Заказывали от грызуна – три месяца бурной переписки, пока до них там дошло, что вот это, чего они нам впарить хотят, не пойдёт. Да, дешевле, да, у них сроки у партии выходят, это понятно, да вот рагешской мыши оно совершенно по барабану, не центаврианская это мышь, ни по виду, ни по фобиям своим… Ну, благо, ребята откопали траву местную, которую эта мышь, оказывается, шибко не любит, высадили по периметру, не идеально, но помогло… Ренма в нерабочее своё время обходила подсевала, а это сколько обойти, да ещё с бадьёй для полива, хоть кому-то было дело? А гранулят тот они нам всё равно впарили, контракт с нужными людьми, как иначе, понимать надо. Занимал у нас место на складе, потом при выгрузке пару мешков разодрали, он с маслом смешался и колом встал, месяц пол в порядок приводили, секция не использовалась… И мало ли таких историй?       Винтари не сомневался, что много. Быть центаврианином – это только с точки зрения какого-то недалёкого иномирца проводить жизнь в сплошных кутежах. На самом деле – в сплошных заботах. Заботы эти только у разных категорий разные, у министров свои, у сборщиков фруктов или таких вот аграриев – свои.       – А уж когда с нарнами за сектор закусились – о, пошло веселье! Тут уж милое дело – на военную обстановку все косяки, все задержки валить, цены взвинчивать… тоже всё понимать надо! Гарнизон на Рагеше увеличить решили, базы дополнительные построить, одну, не придумали ничего лучше, прямо возле наших полей хотели. Плато там шибко удобное… Да уж не поспоришь! Мы там на будущий год засевать хотели, почву готовили, от червяков протравливали… Ну вы ж понимаете, военные нужды, защита границ, это в приоритете! Милло аж до личного сеанса с Турханом пробился, в ноги пал, чтоб отнесли эту базу от нас куда подальше… они ж пока разведывали там, сапогами всю полосу защитную перепахали, вот нам радости было восстанавливать потом! Ну, и впрямь радости, в сравнении с тем, чтоб там база обосновалась. Тогда бы это нам сматывать удочки, ничего б уж там не росло, окромя особо упорных сорняков. Да вот последней рагешской мыши понятно, что никто б нам на обустройство на новом месте дуката не дал, да больше того – я б сдох по старости, а они б всё согласовывали… Она, база, правда, всё равно обосновалась не так далеко, как бы нам хотелось. А у них там свои проблемы были, нагнали новичья… Один не справился с управлением на старой сноровистой машине, затормозил в делянку свежих всходов, думал, убью, но он и так переломался весь… Ведь мне ж каждый этот росток как дитя родное, которое в собственном чреве выносил! А им что, у них политика, передел сфер влияния, поважнее вопросы, чем какая-то там летчати, особо урожайного сорта… Нарны, они, конечно, сволочи. Но сволочи с железной дисциплиной. У них своя подковёрная возня, но такого, чтоб просрочку поставить да нам же за это предъявлять, это немыслимо просто. Да чтоб на истребителе об опытное поле навернуться. Они уж понимают кое-чего в важности продовольственных-то вопросов…       Им тогда, в колледже, лучше было действительно не знать этого всего. Центаврианский аристократ на пороге совершеннолетия может представить себе многое – но из иных разных сфер, а не то чёрное отчаянье, до которого нужно было довести молодого учёного, чтоб он решил – может, его готовность переметнуться к врагу как-то всколыхнёт родину, заставит опомниться, отнестись серьёзно к далёкой аграрной колонии? Родина прохаживалась по драгоценным всходам летчати дорогими лакированными сапогами годами, родину волновали взаимоотношения властных фамилий, сводя бюджет, она думала об этом, а не о ростках, которые нужно защищать от грызунов, паразитических трав и червей. Амбиции молодых аграриев – вывести особо урожайный сорт, или устойчивый к перепадам температур, или с высокой сопротивляемостью плесневым грибкам – были не теми амбициями, которые бы легко встроились в центаврианскую систему. Вот это сделало Карна Моллари неудачником, вот этого ему не простили. Колонию-то вернули в лоно Республики – Республика просто вздохнула философски – а команда Карна Моллари потерялась во мраке замалчивания и тихой, низкой, бессмысленной мести. Не было в центаврианском секторе более гиблого, пропащего места – вот и засунули их сюда.       – Милло ж тоже этой его выходки не простили. Все теперь тут кукуем. Кто и помер… Нас никто и не спрашивал, возвращаемся ли мы на Приму, всем всё понятно. Лондо делал что мог, это правда. Основное у нас всё было, а без прочего уже привыкли обходиться, там-сям поднапрячься, там-сям с другими участками чем обменяться… дело обычное. Выживали и дальше выживем. Мне от родины давно уж ничего не надо. Родина и брак мой не признала бы. Лондо пытался, и Антилла вступался ещё тогда, на Рагеше… да чёрт с ними всеми. Тучанкам разницы нет, кто с какой фамилией, для них Ренма достойная. Со мной вместе в этой кислоте по пояс трубы эти прокладывала… Девчонки мои обе здесь родились, обе слепые. Тем более на Приму не рвались никогда. Бросьте, принц, нужды нам что ли бояться? Очень даже легко и покойно живётся, когда родина о тебе не помнит…       Сон не шёл – и этому, честно говоря, она была даже рада. Маловато оставалось времени на сон, это только дразниться… Ничего, позже отоспится. Просто полежать с закрытыми глазами – и то хлеб. За эти два с лишним месяца она хорошо это поняла. Есть, говорят, у минбарцев какие-то продвинутые техники медитации, помогающие быстро отдыхать и восстанавливать силы. Не помешало б сейчас… Но увы. Приходится задействовать старую, не менее продвинутую и проверенную студенческую технику «последняя ночь перед экзаменом». Как же далеко и забавно это всё…       Широкая, просторная по бреммейрским меркам лежанка долговязой землянке Виргинии была как раз впритык – макушкой она отирала древесную труху и пыль со стены, а ногами касалась плотной шерстяной занавески, которой задёргивалась лежанка. Это, впрочем, тоже было уже привычным. Здесь хотя бы можно лежать вытянувшись… Рядом, свернувшись клубочками, спали воины-бреммейры, в темноте их силуэты были почти не различимы, но она их хорошо различала – по ментальному фону. От ментального фона спящих она, за редким случаем, не блокировалась – не было особой нужды. Он ощущался, как нить-дорожка образов – лёгких, переливчатых-переменчивых. Рйактат-Шау крепко спит, но и сквозь сон чувствует тепло нагретой каменной плиты под собой, слышит тихое поскрипывание прогревающихся, сохнущих стен старого дома, и ему хорошо от этого. Рйактат-Шау сам деревенский, он в таком доме вырос, и ему живо вспоминаются сейчас шуршащие в своём гнезде куулы – это местные животные, похожие на черепах, только куда как более шустрые, их держат за очень вкусные яйца, которые они несут в изрядном количестве, увы только, мелкие, мельче перепелиных, и в углу у печи детёныши гьякту – местного аналога коз, которые приболели и хозяева кормят их пророщенными семенами кукту – лучше средства нет от детской хвори, их и самих лечили примерно так… Деревенские и в остальном отдают предпочтение народным методам – к некоторому ужасу Виргинии порой. Например, если раны долго заживают и начинают нагнаиваться – к ним привязывают тряпку, смоченную смесью соли и масла зёрен кукту. Соль у бреммейров отличается от земной и формулой, и вкусом. И жжётся ещё сильнее земного аналога. А они с этими компрессами умудряются и ходить, и бегать, и улыбаются – помогло же! Конечно, помогло – ещё немного, и до кости прожгло бы… Когда удавалось захватить медикаменты, Виргиния радовалась этому едва ли не больше, чем оружию и продовольствию. Правда, ей из всего этого подходило мало что. Приличные антисептические мази, конечно, уже больше сочетаются с болевым порогом землян, зато плохо сочетаются с земной кожей. Длуткйу-Ансам как-то, потрогав пальцем её плечо, покачал головой с жалостливым и одновременно восхищённым выражением лица.       – Мягкие, хрупкие, как дети… и так всю жизнь. Как выживаете? Нет чешуи – конечно, нужна одежда.       Длуткйу-Ансам – он городской, его мыслефон Виргиния тоже легко находит, они лежат сейчас нос к носу с Катайду-Дугра, и их мыслефоны сливаются в один смутно тревожный, печальный мотив. Они с рождения жили в городе, держали пекарню. Двое их детей умерли от болезни – а точнее, ослабев от постоянного недоедания. Можно недоедать, и будучи детьми пекаря, если весь лучший хлеб забирают солдаты Бул-Булы – тогда ещё не верховного правителя, но уже мрази. Остаётся только серая, плохая мука, с самых слабых, истощённых полей… А надо ведь и горожанам что-то продать. Длуткйу-Ансам пробовал припрятать несколько хороших лепёшек – солдаты, узнав об этом, разозлились и забрали большой котёл для похлёбки, слишком много едите, хватит вам… Второй раз забрали обеих куулы – вот и яиц семья лишилась… В третий раз нечего было забирать, просто побили. Похоронив детей, Длуткйу-Ансам и Катайду-Дугра закрыли дом и ушли из города. Куда глаза глядят. И пришли к партизанам… Деревенские декорации пугают их. Они жили в городе, в их доме было всё начищено до блеска, было хорошее освещение – не эти тусклые масляные светильники, был водопровод, у Длуткйу-Ансама была машина – пока не пришлось её продать, чтобы покрыть долги, при болезнях они покупали лекарства в аптеке, пока было, на что покупать… Им безумно жаль тех, кто жил здесь, но жалость эта уже какая-то отстранённая – они сами за этот месяц привыкли ко многому… Кегут-Салфайчи – тоже городской, он куда моложе их, у него ещё не было второй линьки, а линяют бреммейры в среднем раз в десять лет. И своей семьи у него не было, он только думал о том, чтоб завести её – сам он происходил из семьи по местным меркам знатной и богатой, насколько это бывает у бреммейров, до глубокого классового расслоения толком почему-то, до недавнего времени, не дошедших, его родитель-«ветер» был Старшим из Старейшин, то есть, по сути главой города, потому что был самым образованным, практически учёным, и в свободное от управленческих обязанностей время продолжал вести врачебную практику, которой, собственно, и заслужил авторитет у горожан. Кегут-Салфайчи, младший в семье, ещё считался беспечным дитём, хоть уже и помогал старшему брату в его книгопечатном цехе. Он до блеска натирал свою чешую не золой, разумеется, а специальными порошками, носил много украшений – к одежде бреммейры равнодушны, а вот украшения другое дело, даже среди нищих побирушек нет ни одного, кто не носил бы хотя бы простенькой серьги или браслета, хотя до стадии Бул-Булы, увешанного ими, как ёлка, доходит, конечно, мало кто, играл на рысын, был и собой хорош, и от души наслаждался восхищёнными взглядами, предвкушая, что скоро встретит достойную партию для любовного союза. Но судьба распорядилась иначе – когда в город явились войска Бул-Булы, требуя, чтоб горожане подчинились «центральной и священной власти», Кегут-Салфайчи первым схватился за оружие, и легко зажёг сверстников, обожавших его как своего вожака с детских лет, а за ними и старших, и стариков. Увы, бой был недолог – у противника был и численный перевес, и оружие не чета их медленно перезаряжающимся ружьям. Старейшина Старейшин погиб, схвачены и казнены были и братья Кегут-Салфайчи, его родственник по родителю-«земле» согласился на мировую с солдатами, став новым правителем, он и раньше был трусливым и завистливым – да кто ж тогда знал, насколько. Он долго выслеживал племянника, чтобы выслужиться перед новыми хозяевами, схватил и убил многих его друзей, но Кегут-Салфайчи вместе с немногими уцелевшими соратниками успели покинуть город, ушли, оставив дерзкое послание, что однажды вернутся, и выметут грабителей и убийц из родного города. Среди солдат Бул-Булы читать умели не все, но им было, кому прочесть… Кегут-Салфайчи снится весна. Он чувствует её сквозь снег и завывания ветра, как чувствует спящая под снегом трава, весна для него – это победа, смерть проклятого Бул-Булы, его солдат, дяди-предателя, это праздник в родном городе, и он снова во всех своих серьгах и браслетах, с рысын, и стар и мал пляшет под его музыку, и он наконец выбирает себе спутника по сердцу, и цветами и яркими светильниками украшают новый дом для молодой семьи… Но до весны ещё далеко, зимы на Бриме суровые. И в глубоком снегу всё ещё хватает места для них всех…       Виргиния перебирала эти нити-дорожки – вот уж здесь она совершенно не собиралась стесняться, что слушает чужие мысли. Ей важно было знать чувства, надежды, историю каждого из этих воинов, верящих в неё несмотря на то, что её кожа нежнее, чем неокрепшая чешуя ребёнка. Всех – безумие надеяться запомнить… А она старалась. Мыслефон Лаук-Туушса пронизан интересом и симпатией к Рйактат-Шау – а при свете дня и не подумаешь… Рйактат-Шау совсем недавно с ними, а в Сопротивлении – можно сказать, что и давно. Когда в их деревню первый раз пришли солдаты, забирать мясо, хлеб и чем ещё можно поживиться – жители поудивлялись, но отдали. Решили, что где-то идёт война, и нужно поделиться с армией, чтобы война не пришла к ним. Когда пришли второй, третий раз, и забирали всё больше – это не понравилось многим, в том числе и Рйактат-Шау. Собралась молодёжь покрепче, нескольких солдат убили, отобрали их оружие и скрылись в лесу. Стали присылать отряды больше, лучше вооружённые – но до деревни они не доходили, находили свою смерть в лесу. Потеряв терпение, солдаты просто сожгли лес. Рйактат-Шау и его ребята успели бежать – и встретились с одним из отрядов Виргинии. Виргиния потом попросила Тай Нару перевести «Балладу о Робин Гуде» - Рйактат-Шау она очень понравилась, он сказал, что не против, если Выр-Гыйын, которой сложно произносить бреммейрские имена, будет кратко называть его Рон-Гутом.       Виргиния потянулась дальше, нашаривая «дорожку» Гелена. На лежанке его, конечно, не было. Он лежанки вообще не любит, что не удивительно при его росте… Сидит внизу, кто бы сомневался. Не спит. О чём думает? Ему тоже есть, о чём вспомнить такими вот деревенскими ночёвками. Тоже вспоминает то место, где вырос, деловитых, хозяйственных аборигенов маленькой планеты, находящейся на ещё более феодальном уровне, почитающих поселившегося у них техномага как мудреца и покровителя. Гелен говорил, что его отец был техномагом, но это не его отец, этот высокий, худой мужчина с усталым, каким-то скорбным лицом, родители Гелена погибли многим раньше… Если углубиться в проносящиеся в голове образы, можно ведь, наверное, найти… Виргиния сама не знала, зачем ей это нужно. Просто не давала покоя мысль – ведь тогда, когда был ещё учеником, Гелен не сбривал волосы. Поймать отражение в зеркале – ведь были же у них зеркала, ну хоть одно? – убедиться, что его волосы действительно были светлыми. Голос матери, так явственно вставший в памяти, яснее, чем что-то другое из прежней, невероятной жизни… Высокий, русоволосый, с большими голубыми глазами… И лицо такое… «романтическое, одухотворённое», говорила мать. «Слегка не от мира сего». Разве Гелен не подходит под это описание? С той разницей, что он не телепат. Что вообще не бывал на Земле.       – Виргиния, прекрати, мне щекотно. Почему ты не спишь?       Вздохнув, Виргиния отодвинула полог-шторку и сползла с печки.       – Не спится. Душно, кажется, слишком. Я в духоте с трудом засыпаю, и если засыпаю – снится такое, что все шедевры Гойи отдыхают. Нафиг такое нужно перед боем.       Гелен кивнул, указывая на щели в топке.       – Дым подтягивает. Весь вывести не удаётся.       Девушка пригляделась и увидела, что большая часть дымных струй, свиваясь в тугой жгут, утекает куда-то в потолок. Как-то слишком организованно, чтобы это могло происходить естественным путём.       – Логичнее бы было просто закрыть эти щели… Я имею в виду, микрощитами закрыть, механически-то никак, всё раскалённое… Но в щитах я откровенно не того уровня специалист, чтобы делать ещё и такую ювелирную работу. Не моё это как-то, как и всё достаточно созидательное. Взорвать что-то, согнуть, сломать – это пожалуйста. Виргиния покосилась, пытаясь определить степень его серьёзности в этот момент. Всё-таки, юморок у Гелена черноватый, в том числе в области самоиронии.       – К счастью, на то, чтоб придать дыму более организованное движение, меня хватило. Бреммейрам – им всё равно, они и в задымлённом помещении спокойно спят, а людям тяжеловато.       Что да, то да. Поэтому капитан Ли с остальными и предпочли для сна соседний дом – там печка хуже и гораздо холоднее, но холод им оказалось стерпеть легче. Ну, не после Минбара, и не после двух месяцев в подземельях холода-то бояться… А она всё же предпочла остаться в штабе, там, где стоял аппарат связи, где лежали карты.       – Но ты бы всё же поспала немного. Сон даже супергероям иногда нужен. Тем более что я тут собирался, извини, совершить некоторые гигиенические процедуры.       Виргиния закусила губу. В скудном освещении избы не очень хорошо видно, не очень легко понять, действительно ли пробиваются на его лысине короткие волоски. Если так, то они действительно светлые. Но не из-за этого сейчас больно кольнуло в груди. Она уже знала, как осуществляются у техномагов эти самые гигиенические процедуры, что для этого совершенно не нужны ни вода, ни мыло. Совершенно ненормальные люди – опалять себя, для сжигания волос и всякой грязи, огнём, пусть и магическим, более управляемым. До стадии коллоидных рубцов не доходит, но приятного всё равно мало. Кстати, интересно, почему до рубцов-то они не доводят. Немного передержать – и всё, волосы не вырастут уже никогда, и пугающее впечатление на обывателей будешь производить ещё большее. Даже пусть не каждый день, а раз дня в три, добровольно подвергать себя подобной экзекуции… В знак уважения к Кодексу, видите ли. Виргиния духом ненавидела подобные традиции, никакой высокий смысл для неё их не оправдывал. Ладно, если б действительно по высокой надобности, ради чего-то важного, ради чужой жизни. Но из уважения к Кодексу… его что, просто, внутри себя никак нельзя достаточно уважать, без внешнего мазохизма? Поэтому она, каждый раз, когда по розовой, обожжённой коже понимала, что Гелен опять купался в огне, терзалась необходимостью скрывать свои эмоции по этому поводу. Желание помешать ему в следующий раз, уговорить, раз уж ему так нравится щеголять лысиной в условиях зимы на чужой планете, когда у них и одежды толком нет, по крайней мере делать это так же, как она бреет подмышки – с помощью таза с водой, масла и мелкой золы за неимением мыла, и острого ножа. И уверенность, что если ей однажды окончательно надоест распутывать измученные отсутствием шампуня и расчёсок волосы, она на его предложение решить проблему радикально согласится, да не так, как он подразумевает. И поскольку она не была готова к тому, чтоб объяснять ему свои мотивы, эту странную и, вероятно, глупо звучащую солидарность, она надеялась оттянуть этот момент на подольше. И вполне благодарна была ему за то, что он не возвращался к выраженному ею однажды, ещё в начале их знакомства, желанию в будущем, когда это всё закончится – если не закончится их смертью – стать техномагом. Техномажьей эмпатии вполне достаточно, чтобы понимать – на попятную она не пойдёт. При всём том, что – Гелен не отличается большой откровенностью, но что-то всё-таки рассказывает, ну а что-то она узнаёт обычным для телепатов способом – она уже имеет некоторое представление, насколько это не самая лёгкая, на всех этапах, стезя. Пусть из гордости, упрямства, как угодно он это назовёт – не откажется. И так же, как со всем, что они уже сделали и делают – или погибнет, или выдержит.