Венок Альянса

      – Вы все знаете, для чего мы собрались сегодня, - голос Дэленн разносился эхом по полупустому, торжественно убранному залу, - и вы знаете, для чего именно вы, именно сейчас – здесь. Ни время, ни те, кого собрало это время – ничто не лишнее в цепи событий… Зак говорил мне: «Может быть, не время для этого именно сейчас?». Нет, ответила я и отвечу вам, каждому, в ком чувствую тот же вопрос – время, именно сейчас – самое время. Покидая нас, Джон не хотел, чтоб мы погружались в скорбь, хотя и понимал, я думаю, как трудно исполнять такую просьбу… Церемония позволит нам немного приблизиться к тому, чего хотел Джон от нас – чтобы мы видели, помнили, что жизнь продолжается. Чтобы видели в ней радость, созидание, любовь… Была великая мудрость вселенной в том, что дети Лаисы и Андо родились в эти дни, и есть великая мудрость в том, чтоб именно в эти дни для любящих сердец были проведены очередные свадебные церемонии.       Виргиния смотрела на её лицо, на лица молодых жрецов, сквозь серьёзность и торжественность светящиеся необыкновенной гордостью от того, что именно им позволено здесь сейчас быть, вслушиваясь в тихий шелест длинных жреческих одежд, тихий перезвон колокольчиков. По минбарским обычаям свадебный обряд состоит более чем из пятидесяти церемоний, но рейнджеры венчаются по упрощенному обряду, к тому же, можно считать, что часть необходимых церемоний они уже прошли. Сколько ночей провела Мисси у постели Зака, пока он поправлялся от ран, полученных на Центавре, сколько ночей шиМай-Ги любовалась спящим Майклом – самой тучанк сон не нужен…       Несколько неловко, за своё пребывание здесь вообще и за неподобающий обстановке наряд, Виргинии было, оставалось успокаивать себя тем, что это не её решение – раз уж их по возвращении решено было поселить в резиденции, притом плотного расписания, как у делегации иолу, не имелось, то не оставлять же их, в самом деле, за порогом. А переодеться так, чтоб не потревожить «Фа», точнее – охранный браслет на ней, вообще было б целой операцией – у бреммейрской накидки-то достаточно широкие рукава…       Ваза с красными фруктами возвышалась на столе и казалась огромным сердцем, бьющимся в хрустале. И Мисси, и оба рейнджера были в своих обычных одеяниях – по их убеждению, более торжественной формы всё равно не найти, только на шиМай-Ги было белое платье, подобное свадебным платьям землянок. Диус с некоторым удивлением наблюдал, с каким почтением и трепетом Зак держит Мисси за руку, как дрожат его пальцы, принимая из рук Дэленн красный комочек.       – Пойдёте ли вы за мной в огонь, пойдёте ли вы за мной в бурю, пойдёте ли вы за мной во тьму и в смерть?       Майкл долго не мог поймать наощупь руку Дэленн с протянутой ему ягодой, Май сама взяла ягоду и поднесла к его губам. Когда-то отец говорил ему, что женитьба - это важный рубеж в жизни мужчины. В его жизни сейчас был действительно рубеж. Через несколько дней начинается первый этап лечения, которое, возможно, вернёт ему зрение - или сделает его состояние ещё хуже. Сложно бывает что-то предсказать с врождёнными, к тому же нестабильно протекающими заболеваниями. Операции на глазах и головном мозге и теперь остаются самыми сложными, с множеством рисков. Но разве рейнджер может бояться рисковать? Всё-таки, на кону стоит его членство в анлашок. Конечно, его могут перевести на какую-нибудь небоевую, кабинетную должность, но правильно ли это? Такой выход приличествует для ветеранов, для воинов преклонного возраста, а не для того, в ком ещё достаточно сил. Во всяком случае, завтрашний его вылет с патрульной «Белой звездой» может стать последним в его жизни. И все понимают, что вылет это прощальный, на рубеже, за которым - или здоровье и возвращение к служению, или инвалидность и совсем другая жизнь.       «Хорошо, что у него есть шиМай-Ги, - думал Винтари, аккуратно раскусывая прохладную, упругую ягоду, - если ему не повезёт, если получится, что зрение он утратил навсегда - она не только позаботится о нём, она не даст ему впасть в отчаянье… Это будет просто другая жизнь, другой путь, а не прозябание отверженного, лишившегося того, что было для него так важно».       Виргиния протянула ладонь, принимая предназначенную ей ягоду.       «Удивительное, конечно, дело - люди женятся… Когда-то я думала - как это люди вообще решаются избрать кого-то одного, чтоб связать с ним жизнь, откуда берут эту уверенность? Даже при том, что можно же потом развестись… Бывший муж - это всё равно несколько другая драма, чем бывший парень. Вот если спросить меня, интересно ли мне, где сейчас Сэл, что он делает? Да не особо. Я его, конечно, не ненавижу, не за что ненавидеть-то, но если узнаю, что он сдох - горя не испытаю. И Дьюи… Что Дьюи? У Дьюи всё хорошо, если есть работающий компьютер, всё остальное приложится… Да, тогда мне мысли о браке казались слишком глупыми, девчоночьей верой в сказки, которые, правда, свадьбой кончаются, а что там дальше - много ли кто думал… А теперь наоборот, чем-то слишком серьёзным, чтоб говорить об этом здесь и сейчас. Мама говорила, конечно, что беременность мной и свадьба с папой были её шагом во взрослость, но по-моему - хрен-то там. Это была игра, доставлявшая им обоим удовольствие весёлая игра, в которую могут играть только такие вот настоящие друзья. А настоящие друзья - это вообще птица редкая, тем более - чтобы они играли талантливо, увлечённо, честно».       – От рождения, через смерть, к обновлению; вы должны отбросить всё былое, старые страхи, прежнюю жизнь. Это ваша смерть, смерть плоти, смерть страдания, смерть вчерашнего дня. Вкусите этого и не бойтесь, ибо я пребуду с вами до конца времён. Вкусите это. Да будет так.       – Один мой друг, - проговорил стоящий рядом Андрес, - говорил, что, мол, не любит бывать на свадьбах. Мол, заразительно, ещё, чего доброго, самому захочется. Ну, не знаю. За них я, разумеется, всем сердцем рад и всё такое, но великой грусти-тоски не ощущаю.       – Аналогично. Думаю, мы как-то до этого не доросли. А может - просто после недавнего свадьбы и тихие семейные радости - это последнее, о чём мы можем думать.       А почему, если задуматься? Потому что мы не бреммейры? Да, чем не причина. Про бреммейров многие из её спутников выражались так или иначе в ключе «как дети» - с той необходимой поправкой, конечно, что некоторые очень злые и противные дети. А в целом да, жизнерадостный народец, живущий потребностью в празднике и ожиданием его. Ну ведь это правильнее, конструктивнее – ждать победы как весны, народных гуляний, любви и создания семей, а не кошмаров, догоняющих по ночам. И так потери и трагедии, так сами ещё будем сдаваться скорби и света белого не видеть? Это не дело. Разве ради великого всеобщего плача можно сражаться с Бул-Булой? Плакать и под его гнётом можно, даже и лучше получается. Победим Бул-Булу – можно будет не только работать, но и плясать, петь песни, хороший урожай снова будет нашей радостью, города наши будут украшены цветами и лентами…       У бреммейров свадьбы, конечно, совсем иначе выглядят, в снах многих товарищей Виргиния видела. Сходиться можно и без свадьбы, и никакого понятия незаконности при этом не будет, просто зачем, если можно устроить праздник – его нужно устроить. Очень хорошо, если совпадает с другим праздником – проводов зимы или сбора урожая, так веселья ещё больше. Хотя одобрение старших, вроде как, значимо, но ведущая роль принадлежит молодёжи, это компания сверстников всячески восхваляет тех, кто решил вступить в брачный союз. Проще всего это на примере деревни, там всё наглядно. В центре свободное место, площадь, там разводится костёр, иногда много костров. Печётся рыба – это обязательно, это символ радости и плодородия, потому что рыба очень красиво резвится в воде и рожает много-много мальков. Ещё, конечно, лепёшки – из всех видов зерна, которое тут известно, тоже символ плодородия. Кроме рысын, без которой как обойдёшься-то, играют на всяких ударных и духовых, коим несть числа всяких видов, а уж цветов и украшений сколько! И вот друзья-сверстники воспевают брачующихся поочерёдно – «смотрите, какое расцветает поле перед нами, что же взрастит оно, каким удивит урожаем?», «смотрите, какой ветер гуляет здесь, что же принесёт он, какие семена, какие дожди питательные, чем порадует?» - и перечисляют всякие цветы, злаки, овощи, превращая их в хвалебные эпитеты. И поскольку гермафродиты, то и другое звучит к каждому из брачующихся, ведь каждый может быть и «ветром», и «землёй». Особый шик – придумать разные восхваления для каждого, особенно когда в союз вступают трое или четверо. И каждого по очереди подхватывают, осыпают лепестками цветов, кружат в хороводах, качают на руках, прыгают, играют в салочки – чем больше веселья, тем лучше. Не, бреммейры вряд ли поняли б такую свадьбу…       – Точно. Особенно ввиду того, что за непростым и мрачным прошедшим следуют туманные перспективы будущего. Ты как, ещё не надумала насчёт того, чтобы… ну…       – Сбежать-то? Не… Пока всё тихо, кажется, меня не собираются прямо завтра казнить на главной площади. Окончательный ответ с Лорки всё задерживается… Может, спорят, какой ущерб выкатить, может - бракири задержали, им, как говорят тут, вся эта история вообще поперёк горла, они с Альянсом ссориться не хотят.       А как восприняли б происходящее арнассиане? Их брачные торжества это вовсе нечто специфическое с явственным траурным оттенком, это и теперь так, когда союз с женщиной может быть для мужчины именно союзом, а не билетом на тот свет. Божества-гермафродиты… ну, чему удивляться, удивительно тут то, что они признали мужчину в Гелене! Вероятно, это потому, что арнассианские мужчины чаще всего безволосы. Зато они куда субтильнее женщин, их хитин мягче. Не позволял языковой барьер, не позволяла обстановка глубоко вникать в культуру, но совсем-то её не коснуться невозможно. Перед боем женщины из гражданских призывали к себе молодых солдат из тех, кому предстоит идти в первых рядах, в самое пекло – и те летели в бой с сумасшедшей радостью, с такой воодушевлённостью, которую из землян поняли б разве что японские камикадзе. «Мы умрём, но наши дети будут жить, женщины, осчастливившие нас, будут жить. Только не мешкайте доставить им наши тела…» - да, уже было понятно, не для погребения, хотя оплакиванию это не противоречит. Многое становилось нормальным, чему могли б только ужасаться оставшиеся где-то в далёком вчера соотечественники-земляне. Такая рациональность иной культуры и военного времени – всё равно в каждом сражении кому-то предстоит погибнуть, и что, лучше будет, если мы просто закопаем или сожжём то, что от них останется? О да, с почётом, конечно, и даже с посмертными наградами… Чем такой вид посмертной награды хуже, тем более отчасти-то она прижизненная? Умирать всегда и больно, и страшно, умирать за потомков не абстрактных, а своих собственных, наверное, должно быть несколько легче для народа, в котором это столь значимо – тебя признали, оценили, подарили высшее наслаждение (половой акт у них всё-таки дело приятное, иначе б, наверное, привлечь к нему мужчин вообще было затруднительно), теперь да, и с жизнью расстаться не жалко, особенно если параллельно дали возможность накостылять зенерам… Но женщины всё равно плакали. Плачут арнассиане тоже иначе, чем земляне, но понять, что это так, можно. У разумных не может не быть свойства индивидуальной любви, вещал Гелен, особенности и оттенки этой любви различаются вследствие биологии и истории развития. У землян, центавриан, даже лорканцев при всех их религиозных тараканах любовь такая, присваивающая. Встретил что-то красивое, приятное, со всех сторон замечательное – вот бы иметь это подле себя всю дальнейшую жизнь. У арнассиан практически всю дорогу это было невозможно. У них любовь это либо яркая вспышка, экстаз и трагедия разом – этот мужчина так хорош, что ему пришла пора покинуть этот мир, оставшись в потомстве, либо мучительное влечение, выворачивающее душу, требующее как-то обмануть судьбу – этот мужчина так хорош, что хочется наслаждаться его обществом ещё и ещё, поэтому следует подавить половое влечение, или предотвратить зачатие, или поглотить кого-то другого, похожего, но не его, он пусть ещё живёт… Обмануть судьбу, именно так это называется. Мы соединяем судьбы, а они – обманывают судьбу. Благослови их бог, они стали достаточно дерзкими, чтоб пытаться это делать. Потому и одолели зенеров. Если с собственной природой уже могут бороться – на что зенеры-то надеялись?       – Смотри, можешь упустить момент. Оптимизм, конечно, дело хорошее…       – Вот именно, что хорошее. Как мы бы без него выжили вообще? Но если серьёзно - у меня есть дело, и я намерена его завершить.       – Это ты… всё о том же?       – Разумеется. Я ведь сказала, что отступать не собираюсь. И возможно, удача улыбнётся мне во все 32. Потому что Офелия - вдова Андо и сестра Алана - всё ещё здесь. И она полностью здорова. Конечно, сама она об этом может знать не больше, чем знал Алан… Или больше, всё-таки она воспитывалась отцом, и мы с ней ровесники, она могла даже знать лично… того, кого я ищу. Или, во всяком случае, она может подать запрос, на который получит максимально подробный ответ. Имеет право.       Да, вот такая фигня, говорила она Аминтаниру параллельно с выстраиванием схемы будущего сражения, слова не только звучат на разных языках по-разному, они и смысл имеют разный. До буквально по историческим меркам вчера арнассиане не могли быть мужьями и отцами в том смысле, как мой папашка или твой. Непросто было б им объяснить, что некоторые мужчины устраняются из жизни потомства, будучи живыми и здоровыми! Те, кто относятся к поколению сумевших обмануть судьбу – например, отец Алау-Алаушс, который умер совсем недавно, и его сын, вместо которого он пожертвовал своё тело – тоже их не поняли б.       После церемонии к Виргинии подошла Дэленн.       – Может быть, теперь вы ещё больше будете удивлены сочетанием несочетаемого и понятием о своевременности в нашем характере, но думаю, именно сейчас стоит сообщить вам о решении, которое было принято относительно вас. Потому что, как и обещает церемония Нафак’Ча, это будет новой жизнью для вас… Если вы примете её. Я - и не только я - думаю, нет действительно никакого смысла подвергать вас серьёзному порицанию после всех плодов, которые принесли ваши своевольные поступки. Объяснить нашей молодёжи, что руководствоваться вашим примером в жизни стоит очень и очень осторожно – это уже наша работа. Все дальнейшие вопросы с лорканской стороной взяла на себя Синдикратия, и они считают инцидент исчерпанным. А вам я предлагаю, раз уж вы, вольно или невольно, начали, продолжить то, чем вы занимались. Под моим началом, в Комитете помощи отсталым мирам.       Девушка на миг потеряла дар речи.       – Работать? Работать с вами? Вы серьёзно?       Ладонь Дэленн, ещё хранящая прохладу волшебных ягод, мягко, но настойчиво подняла её руку, украшенную пушкой, другая рука, сжимающая что-то наподобие миниатюрного лазерного резака, остановилась напротив охранного браслета, в ожидании ответа. И на лице её при этом была совершенно искренняя улыбка – ободряющая и с оттенком удовольствия от сказанных слов, от найденного удачного решения.       – Вполне. Думаю, раз уж вам оказались тесны рамки, которые вам предлагала жизнь прежде, здесь вы найдёте необходимый простор, и наилучшее, полезнейшее применение своим способностям. Захотите – как пилот, способный водить корабли с гуманитарными миссиями, захотите – как стратег, выбирая пути помощи и доводы, которыми сможете… как это у вас говорится? – раскрутить другие миры на помощь собратьям. Если какой-то элемент не укладывается в схему и вызывает недовольство – может быть, просто его место в другой схеме? Ну как, согласны? То же самое, кстати говоря, я предложила Андресу Колменаресу, если он, конечно, не предпочтёт вступление в анлашок, он довольно-таки много распространялся о симпатиях к этим ребятам… Но я не хотела бы, чтобы пример товарища имел для вас решающее значение, это должно быть…       Как ей это удаётся – даже и вопрос бессмысленный, минбарцы этому с детства учатся. И наиболее успешно учившиеся потом кажутся землянам холодными бесчувственными статуями, вроде как, если ты можешь так хорошо скрывать боль, то и боли никакой нет. Что занятно, потому что люди, столкнувшись с потерей, тоже не все поголовно бьются в истерике и рвут на себе волосы. Мама, когда обнаружила, что отец не дышит, в первые минуты впала в растерянность – что делать, кому вперёд звонить. И на кладбище стояла отрешённая, но не плакала, кажется, не плакала. И на поминальном ужине и встречах со всякими деловыми партнёрами могла даже улыбаться – почему нет? Нельзя было сказать, чтоб кого-то тут именно в этот момент она менее хотела видеть, чем во все остальные дни. Она не всех знакомых и даже родственников Боба любила – он и сам не всех их любил, но многим из них был по-своему дорог он, какой смысл сейчас шипеть на них или лишать элементарной бытовой любезности? Не больше смысла и нагружать их своими страданиями. Плакала мама в другие моменты – в домашней, семейной обстановке, например, когда находила книжку, которую отец хотел почитать, вот она где, оказывается, была, ну почему не додумалась посмотреть здесь? Или листая фотографии – их за семейную жизнь наделано много, ни одной нет за последний месяц, и это разумно. Образ в неверной памяти стёрся, когда прошло пять дней и более, а на фотографиях он здоровый, жизнерадостный… Дэленн на память не жалуется, на нехватку самообладания тем более. Где она черпает силы для преодоления скорби? А где все их черпают? Может, и банальные слова, что жизнь продолжается, зато правда.       – Конечно, согласна! Господи, да такого я и вообразить не могла! Нет, правда, это лучшее, что могло случиться!.. Всё равно профессия, которую я получила на Земле, как выяснилось, мне ну никуда… Да и вообще, что мне делать теперь на Земле – ещё больше раздражать Милли и Джо? Да и мамочка будет спокойнее за меня – под вашим-то присмотром…       – Добрый день, Офелия, - Дэвид на сей раз появился на пороге палаты не один, а в сопровождении высокой золотоволосой девушки в модифицированном минбарском одеянии, какие часто носили члены различных комиссий Альянса, - я слышал, вас уже совсем скоро выписывают? Это замечательно. Лаиса с малышом уже уехали домой. Познакомься, это Виргиния Ханниривер…       – Наслышана, - улыбнулась Офелия, - вот вы какая… Вы навели шороху, надо сказать, даже здесь, в больнице, столько разговоров о вас! Да, пора вернуться к тому удивительному сейчас времени, когда я жила не в больнице. Я вернулась с того света… мы вернулись. Надо осваивать этот. Решать, как жить дальше.       – Излишне напоминать, что вас не оставят без помощи.       Девушка покачала головой.       – Не думаю, что стоит беспокоиться об этом. Финансовые проблемы нам не грозят точно – мой сын наследник Андо, наследника Г'Кара. И наследника Литы, что отдельно обсуждалось на Марсе. Я не представляю, сколько это в земных эквивалентах, не было времени интересоваться… Андо много раз говорил мне, что если он не сможет быть со мной рядом всегда, если с ним что-то случится - я всё равно ни в чём не буду нуждаться. Ну, тут он, конечно, был излишне категоричен… Но если говорить не о материальном плане, а о духовном - много ли тут поможет кто-то? Я сама должна понять, как мне жить без Андо. Мне и моему сыну. Странное дело, да? Я говорю не о том, что была не готова потерять его так рано, что не могу в это поверить, осознать… Я поверила и осознала сразу, как услышала, потому что можно сказать, была готова. Андо - не тот человек, которого можно рассчитывать видеть рядом с собой до глубокой старости, до естественного конца длинной, мирно прожитой жизни. Он воин. Он слишком неистовая, огненная душа. Если ты связываешь свою жизнь с воином - ты вправе рассчитывать не только на защиту и безопасность, но и на тревоги. И однажды рядом с тобой останется не этот человек, а его слава, его освящённое подвигами имя… но это стоит того. Мирный, домашний человек у меня уже был. Тот, который когда-то говорил, что я его сокровище, а потом оказалось, что сокровища чаще всего принадлежат разбойникам или драконам… И это так себе романтика. Но в какой-то мере, это была безопасность, была стабильность. Со скандалами, но стабильность - скандалы, в конце концов, тоже были предсказуемы и уже почти не трогали. Многие так живут… Андо, может быть, и видел меня хрупким прекрасным цветочком, который надо защитить, но я сама себя так не видела. Воин заслуживает не обузы, а равной подруги, которая будет идти рядом с ним, а не всё время прятаться за его спину. И жить без него я - сумею, научусь.       Виргиния с любопытством оглядывала маленькую, по-своему уютную палату. Ну, понимание уюта у минбарцев довольно своеобразное, на земной взгляд отдаёт казёнщиной. Но после некоторых удивительных уголков вселенной… Например, арнассианского госпиталя, да. Огромный шар примерно на середине высоты «дерева» (с правилами размещения военных и гражданских объектов она ознакомилась бегло ещё до этого, во время планирования защиты планеты, теперь вот изучала более подробно, всяко интереснее, чем обдумывать завещание), поделённый внутри на секции, наподобие граната или апельсина. Как же назывался тот бракирийский фрукт, который родители обзывали как раз гибридом граната и апельсина? Часть стен были в общем-то и не стенами, а раздвижными ширмами, что позволяло, в случае надобности, объединять две или три палаты в одну – для удобства врачей, при обслуживании пациентов с одним диагнозом. Ну и, видимо, чтоб самим пациентам скучно не было. Виргинии в этом повезло – всё то время, сколько она бодрствовала, к ней всегда ломились какие-нибудь посетители.       – И что ты… куда ты намерена отправиться? На Землю, на Нарн? Или на Марс? У тебя ведь марсианское гражданство…       Офелия любовно разглаживала складки на детских вещичках, которые укладывала в цветастый жестяной сундучок.       – Нам правильнее всего быть там, где дом Андо. А где его дом? Хороший вопрос… вот это я и имею в виду, говоря, что мне нужно решать, как жить дальше. В любом случае, время у нас есть, врачи нас отпустили из больницы, а не совсем в свободное плаванье. Они хотели бы ещё понаблюдать Элайю…       – Элайя? Необычное имя…       Офелия бросила на гостью смущённый взгляд.       – Да, наверное. Ну, я подумала, что это было бы правильно. Благодаря доктору Элайе мы живы, не случись он рядом - неизвестно, встретила бы однажды какая-нибудь раса останки нашего разбитого корабля, или нас навсегда поглотила бы безвестность. Впрочем, достаточно о грустном, горестей у вас и своих хватает. Буду благодарна, если подскажете, где здесь можно снять небольшую уютную квартирку…       Дэвид облизнул губы.       – Вообще-то, мы были единодушны в решении предложить вам переехать в резиденцию. Осталось услышать ещё один голос - твой. Ну, Элайю ведь мы, по объективным причинам, спросить не можем…       Молодая женщина обернулась всем телом, не вполне веря в то, что услышала.       – Что? К вам в резиденцию? Вы серьёзно? Но… разве так можно? Это всё-таки не гостиница…       – Места у нас много. Вообще-то строилось это здание в расчёте отнюдь не только на нас. Как временно исполняющая обязанности, моя мать имеет право решать, кому предоставлять…       – Да, я понимаю, но… вам это разве не будет неудобно?       – Быть неудобнее, чем некоторые… гм… дипломаты у вас в принципе не получится, и как минимум один младенец там уже жил - я. Кстати, Андо, когда приехал на Минбар, жил вообще-то там, и будет вполне естественно, если теперь его комнату займёте вы.       Офелия опустила голову, нервно теребя вязаное кружево каймы какой-то пелёнки или рубашки.       – Ну… Надеюсь, мне не придётся обременять вас слишком долго. Пока врачи наконец успокоятся, и пока… все документы и прочее… А ещё - мне хотелось бы дождаться возвращения мисс Сандерсон… Кэролин, - поправилась девушка, - она всего два раза навещала меня за это время, но мне хотелось бы верить, что это начало… укрепления семейных связей. Мне бы это сейчас, действительно, очень…       – Что?!       Офелия вздрогнула и отшатнулась, ошарашенная этим возгласом.       – Что? Я… я сказала это вслух?       Словно во сне. Словно перед глазами промелькнуло что-то тёмное, ты не успел заметить, что это – так быстро оно пролетело, и запоздало, как молния после раската грома, до тебя долетает тоскливый страх. Что-то, чего ты не знал, к чему не был готов, перед чем беспомощен. Что-то в глазах молодой матери – такое, что страшнее не придумаешь.       – Ты сказала, что Элайя… что с ним?       Это чувство беспомощности словно затопило комнату, подёрнуло зеленоватый рассеянный свет серой тенью. Хотелось стряхнуть его, как паутину.       – Дэвид, я не понимаю… - Виргиния нерешительно коснулась его локтя, - то есть, я понимаю, о чём ты, но… Офелия не говорила.       – И ты молчала!..       – Дэвид, я сейчас рехнусь, но… она действительно молчала!       – Мне показалось, что я… Видимо, я совсем расклеилась. Дэвид, прошу, я не хотела тебя этим…       Дэвид сжал голову руками, покачнулся, потом шатающейся походкой вышел из палаты. Офелия растерянно смотрела ему вслед, механически перекладывая свёрнутые ползунки из руки в руку, и всё спрашивала себя, как она могла так потерять над собой контроль, ведь она не хотела этим беспокоить… по возможности, вообще никого, хотя долго ли можно такое утаить… а где-то на заднем плане билась мысль, что надо бы, наверное, его остановить. Виргиния рванулась было за Дэвидом, но замерла, сделав шаг. Не важно, что за чертовщина только что произошла, но лучше остаться с потрясённой и выбитой из колеи девушкой.       Коридор Дэвид пересёк, периодически останавливаясь для глубоких судорожных вздохов. Понемногу голова перестала кружиться. Но вот сказать, что он успокоился, было нельзя.       В самом деле, в этом Офелии повезло, что она на Минбаре. Когда она спрашивала, почему ребёнка так много держат отдельно от неё, врачи совершенно честно отвечали ей, что так положено. На Минбаре не считается, как на Земле, что младенец должен проводить как можно больше времени с матерью, и только серьёзная необходимость может их разлучить. Здесь ведь регламентировано всё, в том числе и самая частная, интимная жизнь граждан, это верно. Мать проводит с ребёнком некоторое количество часов в сутки - когда кормит его, поёт ему песни, играет с ним. Это их время, их близости, их родственной связи. В другое же время ребёнок поручается заботам родственниц - иногда тоже кормящих, это совершенно нормально, если дитя кормит несколько женщин, или оставляется в компании других детей клана и духовных лиц, что тоже очень важно для его развития, даже если он ещё слишком мал, чтоб общаться полноценно. Это время - для матери, чтобы она могла посвятить его другим своим делам, своим духовным практикам, общению. Ни одна женщина не должна полностью замыкаться в материнстве, другие её обязанности для неё тоже важны. Так же и ребёнок не должен замыкаться на своей матери, он с первых дней должен знать: не только его родители, весь его клан - это его семья, его близкие, которые принимают участие в его жизни, он - достояние не одних только родителей, но и всего клана, всего народа. Офелия, конечно, могла протестовать против этого, всё-таки их семья - не минбарцы. Но не стала. А возможно, уже тогда она поняла, или ей сказали… И он должен был догадаться. По поникшим плечам доктора Франклина должен был.       Как удачно, что он тоже здесь сейчас, и как будто его лицо перед монитором бокса с младенцем спокойное и даже радостное…       – Дядя Стив… Дядя Стив, это правда? Что с ним?       Франклин поднял голову, облизнул губы, явно ещё колеблясь - отмахнуться, отшутиться как-нибудь, ведь он-то не минбарец, ему-то можно не только выкручиваться, но и прямо лгать, только вот от телепатки, к тому же прозорливой, как это бывает с матерями, скрыть не смог… или искать слова, чтоб объяснить.       – Дэвид, я… Мы не можем пока сказать. Но я думаю, в любом случае, не стоит как-то настраивать себя на трагический лад…       Дэвид уже стоял над тем же боксом. И смотрел на сына Офелии, который, впервые за их несколько встреч, не спал. Смотрел на гостя огромными распахнутыми глазами.       – Его глаза, дядя Стив… Ведь мне не кажется? Ведь это… неправильно, это плохой признак?       Зрачки Элайи были разного размера.       – Анизокория? Да… Дэвид, мне жаль, если Офелия ввела тебя в панику. Хотя, конечно, у неё есть для паники некоторые основания… Но мы пока не можем сказать ничего конкретного. Не можем сказать хорошего, что всё в норме, что наши опасения беспочвенны, но не можем сказать и плохого. У малыша есть некоторые мозговые аномалии…       Ребёнок поворачивает головку, зрачки сужаются и расширяются в зависимости от того, сколько света в них попадает, и иногда может почудиться, что всё это глупости, они одинакового размера… Но в какой-то момент один из них сужается почти до точки, в то время как другой занимает половину глаза.       – Аномалии?       – Я не знаю, как тебе объяснить. Во-первых, от медицинских терминов у тебя останется только хаос в голове, во-вторых… Мы такого пока не видели. И совсем не уверены, что это непременно что-то нездоровое.       Дэвид выпрямился.       – То есть?       Франклин ткнул на кнопку, переключая экран, по-видимому, на другой показатель.       – Ты знаешь, что Андо… не был обычным человеком. И отнюдь не только в плане своего характера. Это касалось и вполне биологических параметров. Телепатия такого уровня, и тем более телекинез такого уровня, в частности - это не то, с чем врачи какого-либо мира много имели дело, понимаешь? Я не имел возможности наблюдать Андо, быть может, врачи Драса могли б поделиться со мною своими данными, но строго говоря, они не обязаны это делать. Андо был гражданином Нарна, вполне логично, если его семья изберёт своим миром тоже Нарн. Моё беспокойство - это неопределённость. С одной стороны - этот малыш, вместе с матерью, получил очень сильное ментальное воздействие, которое обычного ребёнка могло и убить. С другой - он сын человека, мозг которого, определённо, должен быть аномальным и в сравнении с обычными телепатами. Я просто не могу судить о здоровье этого ребёнка по привычным параметрам. Анизокория - это, разумеется, тревожно. Вероятно, она именно травматической природы. И мне хотелось бы, конечно, просить Офелию остаться подольше… Но скорее, нарнские врачи тут окажутся компетентнее меня.       Дэвид кивнул. Да, всё так. Андо был, можно это так назвать, наполовину ворлонцем - можно ли было ожидать, что это никак не отразится на его потомстве? Хотя бы если вспомнить возросшую до ужасающей мощи силу Адрианы…       – Вероятно, вы правы, дядя Стив. Я просто накручиваю себя.       – Как и Офелия. Хотя её сложно в этом не понять, она мать, и после того, что она пережила… Чудо, что она сохранила беременность, чудо, что она полностью пришла в норму, и она считает, видимо, что рассчитывать на ещё одно чудо не вправе. Естественно, ей захотелось с кем-то поделиться своими переживаниями - ну, с кем-то кроме врачей…       Парень сглотнул, с трудом отрывая взгляд от машущего ручками младенца.       – Ну, она и не хотела… Это совсем смешно, дядя Стив. Она удивилась, неужели она произнесла это вслух, свою тревогу, свой страх, что она родила инвалида, что с Элайей что-то очень сильно не так, не сравнимо с её сводным братом, Аланом, но в чём-то похоже… Вы говорите - естественно, но, насколько я успел узнать Офелию, она так не любит беспокоить людей, и я… я не могу понять, это какой-то бред…       – Что бред, Дэвид?       Он наконец нашёл в себе силы посмотреть доктору прямо в глаза.       – Она сказала, что не говорила этого. Не говорила. И Виргиния, стоявшая там, рядом, подтвердила. Она подумала об этом, да, но не говорила это вслух. Франклин не сразу нашёл слова. Всё-таки, это было то, чего он меньше всего ожидал услышать.       – И… что ты этим хочешь сказать? Дэвид, я помню то, что ты рассказывал о… вашей связи с Андо, о кольце, о том, что ты чувствовал через него происходящее с Андо, видел сны о его детстве, видел Офелию до того, как познакомился с нею, и смерть Андо почувствовал до того, как узнал о ней. Но ведь с тех пор… это всё прекратилось, так?       – Да.       – И хотя, разумеется, Офелия - очень близкий Андо человек, но она отдельный человек. Эта связь, если она действительно была, не может распространяться на неё.       – Всё верно, но… Да, действительно, это просто нервы. Её, мои…       Ничем иным это и не может быть. Ничем иным, кроме переживаний и недосказанности, того, что он почувствовал в недомолвках доктора ещё тогда - он подозревал, что с ребёнком не всё хорошо, но ведь он совершенно правильно сказал, нельзя судить о здоровье того, на кого понятие обычной человеческой нормы вообще не распространяется. В самом деле, почему бы не быть ещё одному чуду? И даже глаза… Может быть, и это пройдёт со временем. Он пытался вспомнить, каким он был, голос Офелии, когда она произнесла это, какими точно словами… И действительно ли ему в этот момент живо представилось младенческое личико с огромными глазами с разновеликими зрачками… которых он ещё не видел на тот момент, не мог знать… Голова снова закружилась, но он усилием воли взял себя в руки.       – Ну, ведь мои мысли сейчас ты не слышишь?       – Нет. Дядя Стив, это глупости, кем-кем, но телепатом я быть не могу. Скорее - перенервничавшим и перенервировавшим других подростком.       – Я тоже думаю, что не можешь. То есть, явно не мне об этом судить, но твои учителя едва ли могли пропустить подобное. А для нервов у тебя было предостаточно причин. Думаю, излишне говорить, что тебе нужно успокоиться…       – Вы совершенно правы, дядя Стив. Главный вопрос - как… Слишком много всего за это время…       – Что произошло?       Страшный в своей простоте вопрос. Офелия старалась быстро, на подступах, смахивать непрошенные слёзы – она ненавидела плакать, лицо при этом моментально распухало, делая её ещё уродливее. Сразу же, таким же непрошенным, явилось воспоминание, как ответил Этьен на эти её слова. «Не беспокойся, ты больше не будешь плакать». Он оказался не прав, и нельзя сказать, чтоб это была только его вина. Скорее уж виноват тот, кто первым придумал, чтоб мужчины давали женщинам такие вот несбыточные обещания…       – Не знаю, видит бог, не знаю. Наверное, как я ни старалась бодриться, всё-таки нервы дают о себе знать. Тьфу, какая теперь разница, он всё равно бы узнал, доктор Франклин старый друг их семьи, да и он попросту увидел бы, сколько времени это можно не замечать… Надеюсь, доктор успокоит его. Наверное, зря я согласилась переехать в резиденцию…       – Так-так, прошу вас, помедленнее. Меня, конечно, ставит в некоторый тупик то, что я действительно ничего не слышала, хотя стояла к вам ближе, чем Дэвид, но это правда мелочи… С Элайей в самом деле что-то не так?       Офелия закивала, зажмурившись, чувствуя, что слёз всё-таки не удержать.       – Врачи говорят - рано судить… Какие-то аномалии в функционировании мозга, и это разноглазие - обычно ведь это очень тревожный признак. Но Андо тоже был… аномальным, наверное, его мозг тоже привёл бы врачей в замешательство, так может, для Элайи это всё вполне нормально… Но я боюсь, что нет.       Виргиния, чтобы как-то занять себя и отвлечь смятённую и расстроенную женщину, решила помочь со сборами и оглядывала фронт работы - собственно, почти всё уже было уложено, остались всякие мелочи. Изначально вещей у Офелии, понятно, не было вообще, но понемногу ей приносили кто одежду, кто вещи для малыша, кто книги и разные милые вещицы, а потом и её багаж нашёл её, кое-что из её вещей, по её просьбе, принесли сюда.       – Э нет, вот бояться точно не надо. Вы и так достаточно пережили, чтоб самим себе ужасы воображать. Аномалии… Если на то пошло, и телепатия - аномалия в работе мозга, а мы к ней привыкли. Врачи перестраховщики. Работа у них такая. Всё будет хорошо, увидите.       – Не будет. Мать чувствует, когда с её ребёнком беда.       Так, это, наверное, лучше положить к одежде. А это… а что это? Что-то минбарское, кажется, а у них поди определи, игрушка это или какой-нибудь амулет. Такие ребята, чего доброго, приучают к медитациям с колыбели…       – Рискую обидеть вас как мать, но ничего подобного. Как-то, было мне 15 лет, мы с двоюродной сестрой и друзьями выехали на остров на отдых. На второй день случилась буря… Связи не было всего сутки, но мама за это время успела напредставлять решительно всё, на что способно её богатое воображение. Спасибо, похоронные венки не заказала. Между тем, с нами всеми было всё хорошо. Не кончилась еда, ни одну палатку не сорвало ветром, даже ноги никто не промочил. Мамам свойственно волноваться. Особенно когда речь идёт о первом ребёнке. Вокруг Милли и Джо она уже так не квохтала, хотя они и спокойнее, куда меньше, чем я, склонны к авантюрам…       Губы Офелии дрогнули в робкой улыбке.       – Да уж, ваш пример, пожалуй, кое-чего доказывает. Вы, конечно, хлебнули неприятностей, но ведь вышли из них с победой. Да, вас, думаю, бессмысленно расспрашивать об Андо…       Виргиния отвернулась.       – Да, я мало знакома с ним, мы не успели пообщаться до того, как меня… понесло во все тяжкие, как Андрес выразился. Это вам лучше поговорить с Джеком Харроу или кем-то из рейнджеров, которые были там с ними, на Северном континенте. По правде, знаете… я сама хотела расспросить вас об Андо. Я слышала о нём слишком много невероятного, чтобы это было легко уложить в голове. И тут оказывается, что у этого человека остались жена, сын… Не обижайтесь, пожалуйста. Наверное, просто в космосе многие вещи видятся иначе.       – Нет, я не обижаюсь. Андо - он действительно невероятный человек. Наверное, самый невероятный из всех, кто когда-либо жил.       Виргиния присела на край кровати.       – Расскажите, как вы познакомились. Ну, может, не прямо сейчас, по дороге… Или позже…       Щёки Офелии пошли красными пятнами – слёзы вызывали раздражение на коже.       – Об этом сложно говорить, странно. Он сам нашёл меня. Приехал, чтобы меня увидеть. Ну, само по себе это даже не ново, бывало такое, конечно… Но к тому времени я уже отвыкла от подобного. Я так искала тихой жизни… Одно время мне казалось, что у меня получилось.       Какая она, действительно, несуразная, подумалось со светлым умилением. Взрослая женщина, сохранившая все черты нескладного подростка, включая эту чувствительность, хрупкость, неизбывную, вопреки всему, веру в любовь.       – Простите. Наверное, мне вообще не стоило заводить этот разговор. Мне действительно не представить, какой была ваша жизнь. Алан, конечно, говорил о вас...       – Алан… Так жаль бедную Кэролин. Может, и хорошо, что с миром Моради плохая связь, и она ещё какое-то время сможет надеяться…       Виргиния теребила в руках пустую сумку, которую захватила с собой, чтобы помочь со сборами.       – Да, так вышло, что моя авантюра отняла у вас сразу двоих близких людей. Хотя бы поэтому я должна была придти сюда. Не то чтоб извиниться - я не выбирала этого для них, я не просила их всех идти по моему следу. Но по крайней мере - объяснить то, что произошло, этого никто не сделает лучше меня. Да, рассказывая человеку, что скитания и смерть его ближних были оправданны, сложно ожидать понимания и согласия. Но тем не менее. Они выбрали продолжать поиски - не важно, была ли я действительно в беде и если была, не сама ли в этом виновата. Они выбрали, потому что благородны, потому что думать о других прежде, чем о себе - для них не прекрасная абстракция из чьей-то чужой жизни. И сражались они не только потому, что иначе им самим было не спастись, если б они сражались так - я думаю, они не могли б победить. Конечно, гораздо правильнее бы было, если б я рисковала и жертвовала своей семьёй, а не вашей, но знаете, у меня не было такой возможности.       Офелия встала, нервно прошлась взад-вперёд – то ли посматривая, не забыла ли ещё где-то что-то, то ли просто успокаивая себя.       – Семья… Знаю ли я, что это такое. Такие семьи, какой была моя, люди называют фикцией, говорят, что это чужие друг другу люди, притворяющиеся близкими, но это не так. Мои отец и мать были очень даже близкими друг другу. Они не любили, но близкими они были. Они думали, верили, дышали одинаково. Порой мне казалось даже, что они ненавидят друг друга, но их союз был естественным для них состоянием, хотя и не они его выбирали. Потом был Этьен, это, конечно, совсем другое. Он любил, но близким не был. То, что нас отличало, что было между нами пропастью, пугало и озлобляло его. Я считала, что это я виновата. Я ведь просто воспользовалась им, я была с ним просто потому, что он согласился на мне жениться. То есть, он хотел… А мне просто хотелось тихой жизни. Хотелось исчезнуть, раствориться где-то в низах, в примитивном быте… А чего иного я могла для себя желать, мне ли мечтать о сказочных любовных историях, впечатляющих всех вокруг? Я не красавица, кучи поклонников я ожидать не могла. Кроме пси-рейтинга, что во мне могло заинтересовать? А среди тех, кого интересуют рейтинги, слишком… Ну, Этьен тоже не имел бешеной популярности у женщин, он не красив, не богат, какими-то выдающимися качествами не отличался. Я подумала, что это будет правильно, если мы зацепимся друг за друга. Его пугала одинокая старость, а меня пугало настоящее, о будущем даже думать не хотелось. Говорят, любовь - это доверие, но в моём жизненном опыте любовь и доверие не встречались. И Кэролин и Алан… Тоже моя семья, да. Об этом трудно говорить даже не потому, что… ну, у людей это не принято так уж легко воспринимать, другую семью у отца. Нет, нельзя сказать, чтоб для меня это имело такой же смысл, как для какой-то нормальной семьи, но тут просто не знаешь, как себя вести. И… люди держатся за родственников, чтобы помнить, кто они есть, а мне хотелось забыть, кто я есть. Живут же люди бездумно…       – Мне кажется, это невозможно.       Офелия приподняла уже упакованную сумку, переставила ближе к двери – и окончательно приняла, что успокоиться ей не удалось.       – Да бросьте. Все мы видели таких людей. Живут, как растут растения, сегодняшним днём, простыми радостями. Вот мне хотелось так же. Забыться… Просто ходить на работу и в магазин, готовить пищу, как-то проживать день за днём. Запретить себе хотеть чего-то большего от жизни, она, жизнь, уже однозначно не получилась. Я понимаю, что это бегство, что я была трусиха… На самом деле я не переставала думать о них, хоть это и было досадно. Начать с нуля не получилось. Появление Андо просто оборвало нежизнеспособную иллюзию. Я ж не настолько дура, чтоб не понимать, что она нежизнеспособна. И хотя на самом деле связать свою жизнь с таким человеком, как Андо - это тоже вид безумия, здесь не стоило ждать покоя и благоденствия... его уже нигде бы не было. Я иногда спрашивала себя - зачем я вообще с ним заговорила? Были, наверное, другие пути - просто всё бросить, уехать в какую-нибудь богом забытую колонию… Нет, это, конечно, бред. Я пробовала некоторое время жить в маленьком городе, там все у всех на виду, особенно приезжие. Чтобы потеряться, нужен большой город. Именно такая большая свалка, как столицы. А это уже было… Вот я и решила - безумие так безумие.       – В мыльных операх дети врагов обязательно влюбляются друг в друга. В жизни так всё же бывает значительно реже. Странно, сначала я осознавала всё то фантастическое, что слышала об Андо, а теперь осознаю, сколько в нём было человеческого. Только вот погибнуть так рано, так трагически и нелепо, незадолго до победы…       – Перестаньте, я знала об Андо всё. Он умер не потому, что на его пути случились вы с вашим фантастическим походом, вы тут уж точно ни при чём. Он умер потому, что не выбрал жизнь. И не смотрите так, он не выбрал бы её ради меня. Это сложно понять, и, наверное, не нужно понимать, нужно просто принять – Джон Шеридан был для него… всем. Это не некое обыкновенное преклонение перед кумиром, по кумирам люди как ни убиваются – но большинство не до смерти. Это обожание было его органической частью, как и сила. Кош высоко оценил Джона Шеридана, выделил среди прочих людей – вот и Андо просто не мог иначе. Андо многое в жизни потерял – родителей, отчима… Но всё это он потерял, почти не имея, он был поставлен перед фактом потери. Он не привык терять на самом деле. Обретя наконец что-то, он совершенно не намерен был это терять. Но он не мог ничего сделать. Эта мысль точила его подспудно всё то время, пока он был на Марсе, потом на Земле. Он пытался жить, что-то делать, даже заводить связи, даже любить, и у него даже получалось. Но он не мог… это природа, та самая нечеловеческая природа. Ворлонцы преодолели старение и естественную смерть – и разучились терять, разучились самой этой мысли, что один из них может навсегда перестать существовать. И когда погиб Кош, они… вам и мне не представить, что с ними происходило. Мы можем только отчасти приблизиться к пониманию через то, что чувствовал Андо, зная, что человек, избранный Кошем, его последний след в этом мире, скоро умрёт. Возможно, его огромная сила могла б быть направлена и на исцеление, что там, даже на воскрешение мёртвых… Но для этого потребовались бы долгие годы учёбы и практики. У Джона Шеридана не было этого времени - и у Андо не было. А просто жить и готовить себя к неизбежному - этого он не умел.       Они вышли втроём - Виргиния, Офелия и Дэвид, Франклин проводил их до дверей, неся на руках маленького Элайю.       – Ладно, молодёжь, даже с самыми чудесными пациентами, вроде этих, приходится однажды расставаться. Если Дэвид и Дэленн считают, что атмосферу резиденции порядочно оздоровят младенческие вопли, то они, несомненно, правы. Смотри, парень, веди аккуратно. С ума сойти, давно ли он сам верещал так, что стены дрожали, а теперь смотри-ка, машину водит…       – Всё в порядке, - улыбнулась Виргиния, - главное - что за пультом не я. Смеяться будете, но водить что-то наземное я так и не умею. Ну, то есть, кроме нангим-ныог. Андрес боится, что в мирной жизни я буду опасной. Ну, Элайя, улыбнись, ты едешь домой. То есть, может быть, и не совсем домой, где будет твой дом - это ещё посмотрим… Хороших мест во вселенной много. А ты у нас практически маленький принц. Главное - постарайся не париться из-за того, что у тебя такой крутой папаша, не киснуть в тени его великого имени. Ну и всё-таки немного подрасти, прежде чем рваться за собственными достижениями. Я вот, хотя всё равно не пример для подражания, угонять корабли раньше совершеннолетия не пыталась. И вообще, на какие бы подвиги тебя когда-нибудь ни попёрло - помни о маме. Росток прославляют землю, это мне на Бриме объяснили.       Офелия подняла на неё робко-благодарную улыбку.       – Я сделаю всё, что смогу, обещаю.       – Что?       – Я знаю, о чём вы хотите меня спросить. Извините, это так ярко и громко в вашей голове, что я просто не могла бы не услышать… Я сама не очень много помню, я была ребёнком. Но я могу получить полный список и даже, думаю, некоторую информацию по каждому…       А в коридорах резиденции первой им встретилась бледная, встревоженная Рузанна.       – Что такое, леди Талафи? Что-то случилось?       Виргиния, немного уже ориентирующаяся в здании, мягко отобрала у Дэвида чемодан, который он нёс, решив отвести Офелию к комнате Андо самостоятельно, чтобы дать возможность Дэвиду поговорить с Рузанной о чём-то, что их с Офелией, вероятно, и не касается.       – Это «Белая звезда-44». На которой отправился Майкл Дир…       Да, так получилось, что последний перед началом лечения вылет Майкла, в патруль по границам с сектором Центавра, произошёл именно на вернувшейся в строй «Белой звезде-44», под началом капитана Ли - экипаж, конечно, был частично переукомплектован ввиду некоторых потерь. Рядовой вылет, можно сказать - рутинный, но из такой рутины состоит большая часть жизни патруля.       – Они вышли на связь? Они сообщили что-то плохое?       – Не они. «Белая звезда-60».       Дэвид секунду-другую нерешительно потоптался, размышляя, где сейчас с большей вероятностью может быть мать, потом двинул в направлении кабинета, Рузанна засеменила следом.       – Не помню такой… Этот номер ведь уже давно…       – Да. Это «Белая звезда», пропавшая ещё три года назад. Так объяснила мне леди Дэленн.       Дэвид остановился.       – Не понимаю. Если они нашлись… Это потрясающе, нет слов, но… Как же это связано с Майклом и «Белой звездой-44»?       – Этого пока и я не могу понять, надеюсь, скоро мы узнаем больше. Но похоже, произошло что-то ужасное. Сообщение пришло с «Белой звезды-60», они подобрали только Майкла. Он серьёзно ранен, и… «Белая звезда-44», по-видимому, уничтожена.       – Что?! Кем?       – Вот это-то самое невероятное…