Венок Альянса

      К дому Маркуса и Сьюзен Наташа Зотова шла, можно сказать, на автопилоте, глубоко погружённая в свои мысли. Рейнджер, говорят, должен быть готов ко всему. Они и были готовы… вроде бы. Ко всему – это к чему? К смерти. К тому, что смерть эта может быть какой угодно, что-то не по плану может пойти и в рядовом патрулировании, и в учениях, случалось. То пираты, будь они неладны, то с которой-то войны заныканная бомба осталась. К этому были готовы, да, с уст не сходило – что можно потеряться в гиперпространстве, можно и в обычном пространстве попасть в беду и не дождаться помощи. Хоть и мирное время, а такое всегда возможно. Кто знал, что и к такому, оказывается, надо быть готовым? Что вы будете делать, бойцы, если попадёте во временную аномалию? Хорошенький вопрос для новобранцев, говорит Оссан, хочется надеяться, что включат в программу. И теперь как-то нужно наверстать, уложить в голове всё то, что они, в своём безумном полёте через время, пропустили, тех людей, которых они потеряли за то время, когда, казалось, только закрыли и открыли глаза…       Больше нет президента. Понятно, что это должно было однажды случиться, но точно не сейчас, точно не так, в порядке устаревшей новости… О нём чаще говорят не «умер», а «ушёл», видимо, и те, кто живут с этой новостью месяцы, поверить и принять – не могут. Есть люди, которых немыслимо хоронить. Ни сейчас, ни через 20, 30 лет. Словно вдруг рухнула стена, которая казалась нерушимой основой, и невозможно даже представить, как жить без неё. Кто-то может представить другого президента у Альянса, другого руководителя всего, что было таким немыслимым трудом выстроено… А она, увы, пока нет.       Больше нет Сьюзен. Не в таком смысле, конечно, она жива… Но ведь и президента никто не видел мёртвым. Так что в сущности, сопоставимо – она отбыла в неведомый, далёкий мир, и вернётся ли когда-нибудь? Этого никто не обещал. И это ещё одна рухнувшая, казавшаяся незыблемой константа – то, что Сьюзен и Маркус смогли расстаться. Где ещё найдёшь такой пример счастливой семьи, основанной на настоящей, с годами не ослабевающей любви? Их две таких и было – Сьюзен с Маркусом и президент с Дэленн. И обеих, вот, не стало.       Президент ушёл. Говорят, это должно было произойти, говорят, при всём том, что на его долю выпало, это он ещё удивительно много прожил-то. И в самом деле, разве такого человека можно б было просто найти мёртвым в своей постели или разбитым инсультом? Он стал при жизни легендой, ему и подобает уходить так – в сознании, гордой поступью, чтоб никто не видел слабости… Умом понятно, что вышло его время, он был силён, мудр, крепок, но не бессмертен. Но внутри всё восстаёт. Кто, кто может придти на смену такой легендарной фигуре, чьи плечи достаточно сильны для такого груза, кому достанет заслуг, авторитета? Стоило выжить и вернуться для того, чтоб своими глазами наблюдать то, что никогда не захотели б представлять – как сейчас начнутся споры о кандидатурах, обычные эти политические свары, немыслимые в такой священной структуре, как Альянс, и отравят, разложат всё…       И Сьюзен ушла. В такое-то время ушла! Может, и прав Ду’Кенг, она нужна в этом новом мире, необходима, кого ж и посылать, как не её… Да в том и дело, что не задание это… Столько всего за три года успевает произойти – как сказал тот же Ду’Кенг, мир пару раз на голову встать и обратно вернуться успел, пока мы там только-только проморгались. Новый мир… новый мир это само по себе ничего, хоть теперь первый контакт случается уже реже – сколько миров было уничтожено Изначальными, сколько дракхами, а мы их и узнать не успели, только по обломкам орбитальных станций да остаткам баз на спутниках иногда и получается понять, что на этом мёртвом камне прежде жизнь была. Но таких-то миров прежде не было. И не обсудить это удивительное явление, больше похожее на сказку, со Сьюзен… А до того – освобождение Центавра от дракхов, и тоже столько погибших, теперь и Эйякьян придётся увидеть без Рикардо, совсем, навсегда без Рикардо, не потому, что он потащил очередную группу в космос на учения… За три года и не такое произойти может, говорят все. А за неделю – не должно. Их рассказов о произошедшем жаждут слышать, а они чувствуют, что вот-вот уста может сковать немота – они думали, что расскажут всё это президенту, Сьюзен, Рикардо, они каждый из этих дней проговаривали, так и сяк подбирая слова, рассказы для них, представляли их лица…       И поэтому, как ни немыслимо и больно, она идёт к бывшей квартире Маркуса и Сьюзен. Увидеть её без тех, кто там жил. Да, там остался Уильям… Но его она, в общем-то, тоже не знала. Это уже совсем другая семья, и перспектива увидеть живого дилгара – это уже даже не самое удивительное, в общем ряду.       Открыл, по всей видимости, именно он, Ганя. Всплывшее в сознании имя тоже резануло, нельзя сказать, что больно, нельзя сказать именно раздражающе, а как что-то непонятное, как такое касание, которого не может быть. Сьюзен очень редко говорила о своём брате, зато уж если говорила – это оставалось в памяти навсегда. «Ганя – это было такое явление… недооценённое большую часть жизни. Когда я услышала, что он погиб, я сперва просто не поверила. Ошиблись, что-то спутали. Не мог он так просто погибнуть, только не он! Каждый, кто идёт в армию, рассчитывает стать героем, но у Гани на лбу было написано, что он должен им стать. Что уж он там натворит, накуролесит – на века хватит историй о его похождениях! Я даже не боялась за него… почти… чуточку всё-таки боялась». А теперь это имя носит ребёнок с узкими вертикальными зрачками. Он довольно хорошо говорит на земном, от чего впечатление ещё более странное…       Уильяма она увидела в зале, сидящего на ковре на полу с кубиками. Судя по напряжённому, сосредоточенному лицу ребёнка, что-то у него с этими кубиками не получалось.       «Сейчас уже можно смотреть и сравнивать, на кого из них он больше похож. А вместо этого думаешь, что правы были те, кто говорил, что невозможно совместить анлашок и семью. И как об этом не думать теперь…»       – Нет, Уильям, это не дилгарские значки, - проговорил необычный ребёнок, заметив, что малыш пытается складывать слова с помощью минбарских дополнительных символов, - только похожи, не они. Дилгарских кубиков вообще нет, в природе… Уильям поднял расстроенный взгляд, в котором ясно читалось «ну так сделай, кто тут старший брат-то?». Наташа подошла к ребёнку и случайно бросила взгляд за приоткрытые боковые двери в коридор, где из-за двери с тёмно-фиолетовым стеклом – комнаты Сьюзен, доносился незнакомый женский голос:       Занималися знамёна       Кумачом последних ран,       Шли лихие эскадроны       Приамурских партизан…       Выговор у женщины был откровенно не земной, кажется, не все слова в песне она понимала. Через пару минут в коридор выскользнула и она сама – одетая в минбарское домашнее платье, с вплетённой в толстую косу узкой серебристой лентой. Значит, это и есть Лаиса, центаврианка, воспитывающая теперь маленького Уильяма…       – Э… Необычная колыбельная…       Женщина повернулась, улыбаясь, приложила палец к губам, потом пояснила шёпотом:       – Традиционная колыбельная семьи Ивановых. Ганя выучил её от Сьюзен, научил меня…       – Ганя? – гостья растерянно посмотрела на дилгарёнка.       – Я счёл своим долгом выучить её, - с достоинством пояснил тот, - мать Сьюзен пела эту колыбельную Уильяму, как когда-то пели ей в детстве.       Наташа растерянно присела на низкий диванчик. Она помнила его, Софья и Талечка сидели на нём и кидались друг в друга маленькими воздушными шариками, когда она в последний раз была здесь в гостях. Что же сейчас так сдавливает сердце – необходимость привыкнуть, что они больше не выйдут ей навстречу, или вот это, эта песня? Есть то, что незнакомая центаврианка знает о Сьюзен, а она не знает, и не смогла бы узнать, если б не эти инопланетяне…       Лаиса вышла в зал, притворив дверь.       – Ганя, принесёшь гостье чаю? О, ты уже…       Кто-нибудь из девочек тоже, случалось, успевал с чаем раньше матери. Им ведь не нужно отдавать указаний и даже вслух озвучивать пожелания, они понимали многое сами, в том числе какого чаю хотелось бы гостю, а может – вовсе и не чаю, а кофе или байси. Наташа поймала себя на том, что отчаянно комкает руки.       – Вы, наверное, хотите сейчас спросить, с каким вопросом я к вам? А я сама не знаю. Я с «Белой звезды-60», видите ли… Мы вернулись, как мы считали, очень быстро, а оказалось, что три года выброшены из жизни. Три года и очень много того, что было мне дорого… Я даже не знаю, много ли осталось. Мне надо как-то привыкнуть к этому, но я не знаю, можно ли к такому привыкнуть.       Центаврианка присела рядом, посмотрела смущённо и участливо.       – Сьюзен была, вероятно, вашей подругой?       – Не знаю, подругой ли… Я б сказала, что скорее она была мне как мать, но она всё же слишком молода, чтоб быть мне матерью. Правильнее, как старшая сестра. Просто я сама русская, не знаю, понятно ли это вам… Центавриане ведь уже куда меньше делятся на национальности, чем земляне. Она очень поддерживала меня… Нет, это не про то, что у меня в жизни случилось что-то плохое… Случилось, конечно, но у неё всякого плохого было больше. Но она-то сильная, а я-то нет. Но она умела убедить… Если Сьюзен говорит, что это по плечу и по уму и всё получится, то так и есть, она редко ошибалась.       – Успокойтесь, прошу, вы ни в чём не должны передо мной оправдываться. Любому человеку нужна поддержка…       Наташа приняла из рук дилгарёнка чашку и какое-то время просто рассеянно всматривалась в медно-золотистую жидкость. Вкусы и запахи порой, бывает, возвращают в прошлое… Быть может, если пригубить и закрыть глаза, представится, что Сьюзен сидит сейчас напротив, шуршит отчётами от патрулей с границы с маркабским сектором и вот-вот спросит: «Наташ, а ты не помнишь..?»       – Да, и любому человеку нужно чувствовать себя полезным, способным… Рейнджерскими учителями становятся не просто из-за опыта, что удалось прослужить столько-то лет и не погибнуть. Когда мирное время, чего ж не дожить… хотя и в мирном времени свои риски есть… а потому, что могут это – убедить робкого и растерянного новичка, что он полезный, способный. Умеют зарядить личным примером. Я просто восхищалась ими, Сьюзен и Маркусом. Все говорят, что это невозможно, совместить рейнджерское служение и семью. Я так счастлива была за них, что им это удалось. Нет, я сама не мечтала так… Я была именно рада за них. Сьюзен – великий человек. И Маркус тоже… Здесь так многое напоминает о них, о тех временах, которые для меня совсем недавние, а теперь оказывается, что они прошли давно и безвозвратно… И в то же время столько нового. И не просто другие люди пришли на место тех, кого я знала… Те, кого я знала, тоже стали другими людьми. И эта песня… я знаю её, она что угодно, но только не колыбельная… Но это не важно, конечно. Мне так грустно, что я не увижу их… прежними… Мы потерялись во времени на три года. И я всё ещё не уверена, что нашлись.       Лаиса с робкой сострадательной улыбкой положила ладонь ей на руку.       – Представляю, что вы пережили… Точнее, не представляю, конечно. Я немного слышала о вашей истории, и честно говоря, мне стало жутко. Знаете, в моём мире есть легенды… и в вашем тоже, да во многих мирах, наверное, есть… О том, как герой заходит в гости к странным незнакомцам, или просто засыпает в лесу, и возвращается домой, как он думал, через день или два, а оказалось – через 50 или 100 лет. И все его родные умерли, и его дома больше нет, на развалинах растёт густой бурьян… Так что, как ни неловко это говорить, вам ещё повезло…       Ещё за дверью Андрес услышал громкую, экспрессивную речь принца.       – А мне плевать, какие трудности у вас там со сбором информации! Если я сказал, что мне нужны эти данные срочно – значит, они должны были лежать у меня на столе ещё вчера, и сейчас я даю вам последний шанс загладить эту оплошность! Я плачу вам, мне кажется, достаточно, чтобы проблемы с расшифровкой записей этого торговца не были для вас проблемами! Ладно, присылайте их так. Видимо, на Минбаре, по-вашему, найти переводчика с голианского проще… Но имейте в виду, это не лучшим образом отразится на вашем вознаграждении!       Андрес улыбнулся и постучался.       – Войдите. А, это вы… - Винтари нервно пригладил растрепавшиеся волосы.       – Я вижу, ваше высочество занято?       – В общем-то, уже нет. К моему большому сожалению, я не могу пока… быть занят этим вопросом в большей мере. Люди на Девоне, имеющие некоторые долги к моему роду, имели их столь долго, что… видимо, привыкли, и считали, что эти долги никогда не взыщутся. И что одно только то, что они разыскали дом и контору того торговца – сам он, конечно, давно умер – и получили его бумаги, это с их стороны огромный подвиг… А другие считают, по-видимому, что стоят настолько дорого, что то вознаграждение, которое я им предлагаю, окупает лишь то, чтоб едва-едва шевелиться, регулярно прерываясь на полуденную сиесту… Впрочем, не важно.       – Не беспокойтесь, принц, вы не сказали лишнего. И дело не в том, что я телепат, но уважение к чужим секретам у меня есть. Леди Талафи – ведь речь о ней? – рассказывала, в какой области вы оказываете ей помощь. Она говорила о том, что, возможно, ей потребуется и наше содействие – если окажется, что её родственники были проданы в какие-то далёкие миры. Согласие руководства я получил, шёл сообщить об этом леди Талафи, но её с утра нет… Да, ещё одна трагедия «Белой звезды-44» - мы потеряли единственного известного мне человека, который ещё немного помнил голианский...       Винтари прошёл к кухонному уголку, налил себе из высокого кувшина какого-то травяного настоя, движением бровей спросил гостя, нужно ли и ему, получил такой же мимический ответ.       – Вы о Рауле? Да… Я встречал в своей жизни мало голиан, но все они были мерзковатыми созданиями. Очень жаль, что я не успел познакомиться с приятным исключением.       Да уж, жизнь полна злой иронии, говорилось за последнее время много раз и много с кем. Все шансы были полечь на Бриме полным составом – но нет, отважная девчонка пережила гостеприимство Бул-Булы, пережила месяцы в душных бреммейрских подземельях на крайне сомнительном рационе, бои, каждый из которых мог стать последним… и вот, в первом же рядовом вылете по возвращении к нормальной жизни… Ребята с «Белой звезды-60» считают, что Ли с командой нельзя считать мёртвыми, что эта вспышка не была взрывом – считают, кажется, большинство искренне, как-то сумели убедить себя. Если даже суметь так же – разве это основание считать, что и они вернутся всего через три года, считая, что отсутствовали неделю? Смешно и говорить… «Бермудский треугольник» центаврианского сектора за века существования сожрал куда больше кораблей, чем изволил выплюнуть, одни отделывались лёгким испугом, другие возвращались без кого-либо живого на борту, факт, что корабли взяли за правило благоразумия не подходить к опасному месту близко. Какие гарантии-то, что ты окажешься в числе счастливчиков? Только вот дело даже не в том, что рейнджеры не та братия, что может жить, не лезя на рожон, они поймали странный сигнал – и просто обязаны были понять, что там…       – Ну, сама Раула считала себя, так сказать, голианкой наполовину, воспитывали-то её люди… Кстати, о человеческих воспитанниках. Я тут с некоторым удивлением заметил – или, может быть, ошибся? – что, хотя вы снова проявляете интерес к общественной жизни, политической жизни это не касается. Хотя я могу вас понять, вам, наверное, всё-таки тяжело…       – Вы о чём?       – О выборах. Было решено – и думаю, правильно решено – что нет никакого смысла дальше заставлять работать первых помощников в авральном режиме.       Винтари с бокалом вернулся к креслу.       – Вы о выборах президента? Я слышал о них. Но я-то тут при чём? Центавр всё ещё не член Альянса, и его граждане в выборах не участвуют. Насчёт рейнджеров, правда, не знаю, но я, в любом случае, и не рейнджер.       Андрес прищурился. Ведь и в самом деле, не врёт, не лукавит… Что ж, вполне вероятно, что с этими бесконечными звонками, просмотром присланных файлов, обсуждениями необходимых действий и вознаграждений за них он последнюю пару дней не пересекался почти ни с кем. По крайней мере, из тех, кто знал.       – У вас что, спам-фильтр в почте косо настроен, и до Дворца Собраний вы так и не дошли?       – По поводу?       – По поводу гражданства, высочество! Вы к этому году, если у нас с вами проблем с арифметикой нет, уже десятый год живёте на Минбаре, и имеете право на получение минбарского гражданства. Ну да, не все эти десять лет вы безвылазно сидели здесь, но кто придираться-то будет? Нет, если вы беспокоитесь, что это отменяет ваше центаврианское гражданство, то это вовсе не так…       Винтари подскочил. Что сказать, редкий праздник среди наставших непростых будней – наблюдать у кого-то такой вот благостный шок.       – Постойте. Вы ведь во Дворец Собраний сейчас? Я с вами, пожалуй.       – Простите. Я показалась вам, наверное, полной дурочкой.       Житель любого мира иногда испытывает сложности с определением возраста инопланетян – даже если эти инопланетяне очень похожи на них самих. Порой это даже осложняет – невольно судишь по себе. Земляне вот часто занижают возраст центавриан – хоть и помнят, что они могут жить до 150 лет, соответственно, 50 у них ещё не середина жизни. Ещё легче занижают возраст землян центавриане – просто не верится, что этому более краткоживущему вот аж столько лет (Лаиса грустно улыбнулась, вспоминая, как ошиблась с предположением о возрасте Рикардо). Эта женщина, возможно, ей ровесница, но сейчас кажется маленькой девочкой. Наверное, из-за пухлого, мягкого лица. Обладатели резких, прямых черт часто кажутся старше. А может – из-за той растерянности, подавленности, которая ею сейчас владеет.       – Не нужно так говорить. Вряд ли кому-то было б легко на вашем месте. Но насчёт того, чтоб уйти… Может быть, не мне здесь советовать, я никогда не была ни на какой службе, ни в чём таком, из чего можно б было уйти так драматически, но я немного знаю рейнджеров. И если вы думаете, что не сможете теперь нести службу, как раньше, и вас найдут непригодной за то, что вы так фиксируетесь на конкретных людях, а это неприемлемо, и лучше, значит, уйти самой, пока не выгнали с позором... Думаю, там всё-таки не дураки сидят. И когда принимали вас, видели, какая вы есть, и годы после – тоже. И если приняли – значит, сочли годной. С одной стороны да, правда – не принимать же всех восторженных юнцов, которые пришли из-за восхищения Шериданом, или Сьюзен, или кем-то ещё. С другой – не отказывать же только из-за того, что это восхищение есть. Что плохого в восхищении? Молодым людям необходимо кем-то восхищаться и держать как пример. Если молодёжи некем восхищаться – мир обречён.       Чай был давно допит, но Наташа всё не выпускала чашку из рук, кажется, просто забыла о ней. Вероятно, ей просто отчаянно хотелось деть куда-то руки, вот она и сжимала ими аккуратное керамическое изделие в форме чашечки какого-то цветка.       – Да, да, вы правильно говорите. В жизни нужен ориентир, как маяк в океане. Я рано потеряла родителей…       – Соболезную.       – Да ничего, я это просто к тому, что мне не с кем было советоваться по выбору, кем быть. Да и никому это не было интересно. Ну, это был год правления Кларка, таких, как я, было много. Мои родители не были какими-то преступниками, бунтовщиками, они были самыми обычными людьми. Просто однажды мой отец как всегда уехал на заработки в другой город и больше не вернулся, а вскоре и маму арестовали, и больше я её не видела. А меня забрали в приют. Я ни с кем не говорила об этом. Ну, о том, что мои родители ни в чём не виноваты. Как-то поняла, что бесполезно. Что одни из окружавших меня людей и сами всё это знают, а другим нет смысла что-то доказывать, им спокойнее думать так.       – Я немного знаю об этом… страшное было время.       – Ага. Я же говорю, таких как я было много. Людей иногда просто арестовывали для того, чтоб показать начальству, что с врагами борются, выгородить себя… К счастью, это было недолго. И вот когда мы услышали о том, что всё кончено, что Кларка больше нет и Земле ничто не угрожает – мы услышали и о том, благодаря кому. Вот это я для себя очень хорошо поняла – Шеридан нас всех спас. Моих родителей не успел, да, но меня, и всех вокруг, всех, кто жил на Земле – спас. Я, опять же, ни с кем не говорила об этом, и я видела, что о нём до того говорили разное и после тоже. На хороших людей всегда льют грязь, это нормально… И тогда же я услышала о рейнджерах. Даже не знаю, почему мне это показалось таким прекрасным. Может быть, опять же, потому, что это тоже было связано с Шериданом, благодаря которому мы вообще ещё можем что-то выбирать. А может, просто это само по себе прекрасно – такие профессиональные герои… Прекрасно, когда кто-то берёт над тобой руководство и учит тебя, как лучше всего приносить пользу.       Ганя с Уильямом на полу играли в какую-то игру, очень тихо. Удивительно, как такой маленький ребёнок понимает, что нельзя шуметь, что в соседней комнате спит младенец… Софочка и Талечка тоже были очень тихими. Потому что они часто играли в мысленные игры. Сьюзен объясняла – они и с ней иногда играли. Мысленные крестики-нолики – это не так и сложно представить. Даже мысленный морской бой.       – И что же случилось теперь? Разве вы разочаровались в этом?       – О нет, конечно, нет! Скорее, я в себе разочаровалась… Потому что да, это неправильно, так фиксироваться на людях, а не на самом деле. Это не по-рейнджерски. Но люди, понимаете, бывают разные, и ко всем одинаково относиться не получится. Есть люди особо замечательные, и на них действительно многое держится. Я часто исполняла роль личной помощницы Сьюзен, и она говорила: «Что бы я без тебя делала!» Но я ведь знаю – да то же, что и со мной. Она строила карьеру, когда я ещё в школе училась. У меня хорошая память, это правда, но разве у самой Сьюзен плохая? А меня называли личным справочником, вот я и старалась запоминать как можно больше. И с ней можно было поговорить обо всём… Все эти дни я не сомневалась – Сьюзен найдётся, что об этом сказать. Она и не таких чудес за свою жизнь насмотрелась.       А теперь вот так оглядывать комнату – отмечать, какие вещи на своих местах, а каких нет, Сьюзен и девочки, наверное, забрали с собой. Девочки уже совсем большие. Она помнит их по состоянию три года назад, а три года для ребёнка – это очень много. У кого-то, наверняка, остались фотографии, может, у Маркуса. Да, она научится представлять, какими они уезжали. А вот дальше – дальше и не представить… «Софочка, кажется, и правда растёт похожей на маму», - сказала как-то Сьюзен. А Талечка? Маркус считал, что она похожа на саму Сьюзен, а она соглашалась с оговорками – волосы явно светлее, с рыжиной, то ли в деда по матери, то ли в бабку по отцу. Наташа думала, но тихо, про себя, что правильно б было, если б и её звали в честь бабушки. Это было уже то, о чём Сьюзен мало распространялась – о той Таллии, которая много значила в её жизни, не мать, не сестра, недолгая знакомая… Это понять приходится теперь – та Таллия воскресла из мёртвых и перевернула всё.       – Наверное, вы чувствуете себя сейчас так, словно снова осиротели…       Наверное, это так. По-настоящему погоревать о родителях получилось уже много позже, тогда – не получалось. Всё было так страшно, невыносимо в своей необъяснимости и обыденности – сначала казалось сном, а потом просто получалось, что ты уже несколько дней живёшь в этом сне, а потом уже и месяц, и всё это время слышишь, что арестовали того и того, и вот ещё кого-то нового привезли в приют, его родители тоже сеяли смуту и работали на врагов Земли… Их не называли сиротами, называть так – это признать, что сделали сиротами. Тогда для всего находились какие-то другие слова. Чтоб было ещё непонятнее и страшнее. Страх парализует волю, говорят многие. Иногда он парализует не только гортань, но и мысль, даже подумать и сказать себе – «я сирота, моих родителей убили», так сложно…       – А где ваша семья? Осталась на Центавре?       Лаиса покачала головой.       – У меня нет семьи. И никогда не было… во всяком случае, я её не помню. Семья у меня здесь - мои дети… То есть, мой сын и дети Маркуса и Сьюзен, которых оставили мне на воспитание. Ну, и в некотором роде Офелия и её сын, Элайя… Они с Вадимом родились в одну ночь, хотя приходятся друг другу дядей и племянником, так вышло.       – О… вы тоже выросли в приюте?       – Что? Нет, какое там, просто на улице.       – Как – на улице?       – Ну… обыкновенно. На Центавре это нормально. Самый низший слой из граждан… имеется в виду, из свободных, у кого есть личная свобода, но кроме неё, может больше ничего не быть… они не имеют своего жилья. Никто не считал, сколько таких людей, их невозможно учесть, никто не следит, сколько их рождается, сколько и когда умирает, об этом как-то не принято говорить, их высочество полагает, что всего около миллиарда. Это должно звучать нелепо, конечно, что у тысяч людей нет даже документов, и никто по-серьёзному с этим ничего не делает. Но на Центавре многие вещи просто существуют и всё. Сейчас, когда я живу на Минбаре, мне тоже многое кажется странными, непостижимыми контрастами… Ну, здесь ведь тоже полно людей, не имеющих собственного жилья, но здесь это совсем другое. Здесь такие люди в почёте, их можно даже назвать привилегированными…       Да, в самом деле, за эту первую невольную мысль – что Лаиса сродни ей, тоже потеряла семью из-за Картажье – теперь просто неловко. Это не может быть так, она наверняка была взрослой уже тогда…       – Простите… Да, наверное, для меня это странно. Я и подумать не могла, что вы… ну, из очень бедных слоёв… Вы такая красивая… Ну да, это глупо звучит. Но я подумала, что это только здесь вы одеваетесь так простенько, потому что у минбарцев не принята роскошь, а дома носили такие платья, в каких я обычно видела центаврианок… Ну, не вживую видела, в наших краях даже уже после падения Кларка инопланетяне редко бывали. На картинках, в видеозаписях…       Лаиса рассмеялась.       – Думаю, вы понимаете, что видели вы действительно по преимуществу богатых центавриан. Нищим не на что ездить в другие миры. То есть, они могут наниматься работниками в колонии, но вряд ли при этом фото и видео с ними будут показывать по всем земным каналам. Да, для землянина наши нищие, наверное, странные. Например, почти у всех есть какие-нибудь украшения, без них центавриане просто не представляют жизни. Вот так, да, украшения есть, а дома нет. Нет, продать украшения и купить дом – не вариант, если б всё было так просто. Чтоб купить дом или даже землю, нужно гораздо больше затрат, чем просто их стоимость. Можно поселиться где-то самочинно, но понимать, что тебя в любую минуту могут согнать, если ты кому-то помешаешь. На что-то надо платить налоги, подношения в храмы, необходимые подарки правителям города, региона, высоким гостям этих мест… где-то работать, заиметь документы, вообще, а если многих поколений твоих предков как бы не существовало – это проблема. И в конечном счёте, в этом просто не видят нужды. Временную, черновую работу можно найти там-сям, а на белую, достойную мы не привыкли рассчитывать. И проще не быть привязанным ни к какому месту, ни к какой собственности… Жить как гонимый ветром прах или сорванный цветок – пока смерть не заберёт тебя в свой час…       Планировка резиденции поначалу вызывала у Офелии много удивления. Хотя бы тем, что это здание одновременно и жилое, и административное. Жилые этажи с маленькими комнатками-квартирками, часть из которых обитаема, а часть предназначена для размещения гостей, этажи с рабочими кабинетами и залами для церемоний…       – Ничего странного, - говорила Виргиния, - минбарцы, можно сказать, всегда на работе, это для них вполне нормальные условия. Ну, и люди, как видишь, как-то подстроились…       Жилой этаж, где обитали теперь они, условно делился на минбарскую и человеческую половины. Разделялись они по признаку организации санузла. Минбарцы, которым в силу расовых особенностей ванна была не нужна, довольствовались раковиной и небольшим подобием душевой, где совершали свою процедуру обновления. Вещи же, у тех и других, стирались в общей прачечной, именно туда сейчас направлялась Офелия с узлом белья. Но далеко уйти не успела, за первым же поворотом налетев на хорошо знакомую ей землянку в минбарском одеянии.       – Мисси! Вот это сюрприз! Ты здесь?       – Алион попросил зайти. И здесь, бывает, кому-то помощь нужна… Я скоро на спутник отправляюсь – помнишь, говорила я, раз в год каждый целитель вылетает для служения туда, для бесед с отбывающими там заключение преступниками – так вот чем же не хорошо, сперва тут вас всех проведать!       – Да… Получается, и медового месяца-то никакого у вас с Заком не получилось. Такие события тут… Мисси, ты зайдёшь ко мне? Стирку-то, стирку я и позже отнесу…       Мисси кивнула.       – И сама об этом думала. Тоже ж доктор просил за Элайечкой приглядывать, тревожит его что-то, даже больше, чем с Вадимом… Говорил, энцефалограмма у него какая-то нехорошая. Теперь он улетел, так минбарские врачи над этой энцефалограммой головы ломают.       – Не знаю, ведёт он себя спокойно, кушает хорошо, плачет редко…       Мисси переступила порог маленькой комнаты и удивилась с порога – квартирка была смежной с соседней, и створки из тонкого пластика сейчас были раздвинуты.       – Там Виргиния живёт. Да, как-то вот мы решили поселиться по соседству, это удобно – то я ей в чём-то помогу, то она мне… Опять же, поговорить всегда есть с кем…       В обеих комнатах было пустовато, но для большинства жилищ на Минбаре это было не странно. Комната Офелии, впрочем, выглядела более обжитой – на полу лежал ковёр, под одним окном стояла кроватка с ребёнком, возле второго, в углу – холодильник, увенчанный небольшой стойкой для посуды.       – Ну да, - усмехнулась Офелия, проследив взгляд Мисси, - не всем хватает общей кухни и обедов по режиму… Мы ж люди, мало ли, как говорит Виргиния, когда приспичит перехватить. Она, бывает, допоздна засиживается, дел у них там всегда хватает, а ей же ещё языки учить… Я для неё всегда держу в холодильнике баночки с байси. С колой-то она завязала, после того, как ей врачи весь мозг проели, какая она вредная, да и всё равно поди достань её на Минбаре… А байси это куда вкуснее – цветочный мёд, сок ягод и фруктов…       На низком обеденном столике были разложены какие-то бумаги – видно, и Офелия что-то учила между домашними хлопотами.       – Странно, да… Помнится, раньше думалось – будет свой дом, так чего я только туда не хочу. И такие-то кресла, и такие-то накидки к ним, и занавесочки, и люстру красивую, стеклянную… С Этьеном у нас вечно как проклятье такое было – как видим какую красивую вещь, которую в дом хотели бы, так денег нет, а как деньги есть – так этой вещи нет уже, приходится что похуже покупать… А здесь вот смотришь – ну и вроде бы, всё, ничего для жизни больше не надо. Ну, вот только кроватку для детёныша раздобыли. Сидеть и на полу тепло и мягко, вещей у нас немного и все в шкафах помещаются, Виргиния даже часть своего шкафа мне уступила – у неё там только два комплекта формы да та самая генеральская… Ей мать, как узнала о назначении, экспресс-доставкой вещи прислала, потом звонила спрашивала, как ей подошло то и это, грозится со дня на день лично приехать, пока всё вырваться не может, что-то там с Джо… Нет, ничего плохого, учебное что-то. Он же подросток, Виргиния говорит, в этом возрасте забивать на учёбу святое дело. Милли его как может контролирует, но у Милли и самой учёба… А они у неё так в сумках и стояли в углу, я настояла, чтоб всё же разобрала, а то что ж это такое… Белья постельного половину отдала, а то б она так и спала, плащом прикрывшись. Да, кровати вот убрали, спим на надувных матрасах, до того удобно и мягко! Иногда сдвигаем, долго болтаем перед сном… А днём поднял его, прислонил к стене – и красота, места больше. Что вообще удобного в кроватях? Виргиния говорит, и на минбарских засыпала отлично, убегавшись за день, а я б вот не смогла. Нет, лежать на них… интересно так, приятно, успокаивает, мысли в порядок приводит. Но спать – невозможно!       Мисси присела возле стола, заглянула в бумаги. Это оказалось пособие по рисованию.       – Да, я тут со скуки рисовать начала. Виргиния мне помогает понемногу, говорит, хоть какое-то применение её образованию. Ну, у меня-то это так, баловство… А у тебя, Мисси, дом какой? У тебя-то в гостях я не была никогда, не знаю, куда приходить…       – Да у меня… собственно, где я сама, там и ты у меня в гостях. Если Зак переведётся сюда, здесь, в резиденции работать – так будет у нас тоже тут квартирка, а пока он в Айли нужен, так что нет общего дома.       – А у тебя своего что же, нет?       – У целителей его не бывает, Офелия, ни к чему. Мы всегда в пути, где работаем, там и живём, для ночёвки в любой храм придти можем, и пищу, и одежду получить там же, или в любом минбарском доме. А вещей у меня и нет никаких, вещей у нас тоже не бывает, что нам нужно-то? Пара книг, бывает, смена белья, ну, в моём случае ещё расчёска… Всё это в сумку помещается. Если куда-то едем, где своей большой больницы нет, то берём с собой приборы какие-то, медикаменты, это конечно…       – И тебе… ничего такого не хотелось бы?       Мисси подпёрла кулаком щёку.       – Не знаю… Будет если когда-нибудь – так хорошо, не будет – так мне и так хорошо. Опять же, много времени дома я всё равно проводить не смогу…       Распахнулась дверь на соседней половине, и ввалилась, собственно, Виргиния, одним движением опрокинула на пол прислоненный к стене надувной матрас и рухнула на него.       – Всё, можно выносить… Три часа, три часа обсуждали с кулани поставки гуманитарной помощи моради через их сектор! Ладно бы, от них что-то существенное требовалось, так ведь только возможность дозаправки кораблей – и ведь не бесплатно, чёрт возьми! – и обеспечение безопасности, потому что эти сволочи с Праксиса и Крича нам прошлые два раза… Что им, обеспечить безопасность в собственном секторе сложно? Спасибо, радость, - Виргиния приняла из рук Офелии холодную прозрачную призму с плещущейся внутри розовой жидкостью, прижала ко лбу, - тем более что за границы своего сектора, с мощностью их кораблей, они и не выходят… Ну что за лю… инопланетяне, то есть… Вот так жаль, что нельзя прямо через экран по башке накостылять! Такие мы подозрительные, такие независимые, что ты, прямо центавриане вместе с хуррами в сторонке отдыхают… Конечно, Альянс покушается на их территории, Альянс к ним шпионов засылает! Что Альянсу с вас поиметь, кроме анализов? По-моему, проще магистралью через вриев и торта воспользоваться, те хоть выделываются меньше… Но там и гости с Праксиса как у себя дома шастают, в смысле, не у вриев, конечно, у торта… Чувствую, ещё немного – возьму взвод «Белых звёзд» и прикрою эту шайку-лейку, пусть хоть расстреляют потом… Извините, Мисси, пар выпускаю. Все эти три часа не материлась. А через час ещё связь с базой на Моради, и там свои святые божьи… Никого не хочу обидеть, конечно…       В кроватке загулил Элайя, Офелия пошла к нему.       – Что, кроха? – Виргиния приподнялась на локте, - тоже в шоке? Видел бы ты эту рожу куланскую на экране – плеваться научился бы раньше, чем говорить…       Алион сложил пальцы рук в почтительном жесте.       – По правде говоря, обратиться к вам мне посоветовала госпожа Виргиния. Излишне напоминать о некоторых грустных обстоятельствах, но как вы знаете, совсем немного осталось тех, кто был с Андо в последние дни его жизни…       Андрес посторонился, пропуская неожиданного гостя в свою обитель, лениво размышляя, будет ли высокое минбарское жречество потом судачить между собой о свинском быте землян или это ниже их достоинства. Что-то ж помешало чёрту рогатому предварительно известить о своём визите. Впрочем, кому он врёт-то, что тогда навёл бы тут порядок…       – Ну, и это точно не я. Если вы слышали, ну а вы, наверное, слышали – большую часть нашего пребывания на Бриме я был вообще на другом континенте…       – Да, как и госпожа Виргиния, верно. Я уже говорил с Джеком Харроу, однако он мало способен мне помочь…       – Что же вам нужно?       Алион вздохнул. Андрес подумал о том, чтоб спросить потом Виргинию, согласна ли она с оценкой этого субъекта как эталонного минбарца. Бледный, строгий, черты лица точёные, правильные – точно под стать аккуратному жреческому венчику гребня. Как они этого добиваются вообще? Хотя скорее интересно, как воины выращивают на своих головах нечто похожее на сталактиты…       – Я хотел бы знать больше о последних днях жизни Андо, о произошедших с ним изменениях. Как его учитель, я по-прежнему чувствую ответственность за него. И это может быть полезно и для Офелии и Элайи, если вы слышали о…       – Да, слышал…       Комната Андреса производила прямо противоположное впечатление квартире Офелии и Виргинии. Минбарский дух покоя и упорядоченности просуществовал тут недолго. Почти всё свободное пространство было завалено бумагами, вещами, деталями от каких-то механизмов, стол, за которым они сейчас сидели, тоже сперва был заставлен приличной грудой пластиковых папок, Андрес просто взял это всё в охапку и перенёс на кровать, для удобства складирования приведя её в горизонтальное положение.       – Что ж, как я уже сказал, в знатоки потёмок Андовской души меня записывать рано. За мной только скромный опыт моего беспардонного любопытства к необычному явлению, которое я встретил…       – Необычному явлению? – минбарец проводил метнувшегося к чайнику землянина удивлённым взглядом.       – Да, наверное, неправильно так говорить о человеке. Хотя правильно ли называть человеком того, кто сам себя таковым не считал, тоже вопрос. Внешне он землянин, по воспитанию нарн, но и нарном его называть неверно. Ну, насколько я успел узнать, в лёгкой оторопи от него были и земляне, и нарны, и вполне оправданно… Нормальный человек, будучи глупым, обольщается и привлекательной оболочкой, и немыслимой силой, а будучи чуть умнее, понимает, что не стоит повторять путь мотылька, летящего на огонь. Я же не отношусь ни к той, ни к иной категории. И то событие в Колодце вечности, то зрелище, которое должно было, наверняка, потрясти меня до глубины души, воспринималось вполне как… данность, как должное. Божественная сила, заключённая в телесную оболочку, ну да… Остался, конечно, вопрос, зачем такое делать. Не слишком ли это бессердечно, оставлять сверхчеловека в несовершенном мире, как оброненную в пыль жемчужину. Жемчуг и в пыли не перестаёт быть жемчугом, только зачем он там, какой его смысл? Не подумайте только, что я идеализирую Андо, как я уже сказал, сила не только магнетически притягивает, но и пугает, но пожалуй, это равно не про меня…       – Вы хотели понять его?       Андрес поставил на стол два бокала и открытую баночку с сушёными ягодами, которую нёс, прихватив мизинцем.       – А это возможно? Скорее… это было глупым любопытством, именно им. Отправляясь к далёким звёздам, мы же не надеемся потрогать их и взять себе? Но странно не подойти ближе, когда видишь вдали необычное сияние… Мои глаза говорили мне, что я вижу человека, разум говорил иное, но противоречием это если и было, то недолго. Понять его… наверное, это возможно, только не мне это было дано. Может быть, Алану, но от него мы не услышим уже ничего никогда. Знаете… у меня иногда такое странное чувство… Словно не просто так это всё было. Наша встреча, мой интерес и его реакция… Словно что-то это оставило во мне, что-то значительное, только не могу пока понять, что. Как будто ко мне идёт запоздалое письмо, но пока не дошло…       Алион сидел на стуле прямо, словно аршин проглотил, и не отрываясь смотрел на свои сплетённые пальцы. По его бледному, отрешённому лицу сложно было понять, о чём он думает, а Андрес лезть в мозги минбарских телепатов как-то остерегался.       – Понимаю, неправильно полагать, что он успел стать для вас чем-то дорогим и близким, чтобы вы испытывали боль потери, но почему-то кажется, что вы… не вполне смирились с его смертью.       – Знаете, об этом вам лучше поговорить с другим человеком – с Дэвидом Шериданом. Я сам именно после разговора с ним понял, что именно я чувствую. Злость, досаду. Начерта нечеловеческая сила играла в человека – сходилась с людьми, заводила семью, если это не её путь, не её свойство? Или почему это не помогло, не принесло счастья? Он всю жизнь искал… нечто, именуемое им богом. Тосковал по ушедшим ворлонцам, если точнее. А зачем они были ему нужны, что они могли ему дать, если всей вселенной они ничего хорошего, если разобраться, не дали? Какого чёрта они всё же увели его за собой?       Алион молчал, едва заметно покусывая тонкие губы.       – Дэвид говорит, конечно, не только в этом дело, хотя им владеет та же злость, тихая и усталая. Смерть президента послужила спусковым крючком для Андо… Дэвид говорит, ничего странного, Андо воин, для многих воинов было нормально совершить самоубийство, когда умирал их полководец… Может быть, он успокаивает так самого себя. Ведь отцу он Андо ещё уступил бы, ворлонцам – нет.       Виргиния, не отрываясь, смотрела на разворачиваемые на экране файлы. Перелопатив дикую гору разнообразных документов перед вступлением в должность, можно примерно представить проделанную работу. Список интернов нужного временного отрезка – легко, список всех их вояжей – уже посложнее, особенно учитывая, что Корпус зачастую пользовался собственным транспортом. Но что-то ж навело его на мысль о генетическом анализе, который и поставил окончательную точку…       У голоса Винтари были интонации лектора, хорошо знающего материал – многое из этого он уже рассказывал, ещё давно, Андо и Лаисе.       – Мать звали Яна, детей – Вадим и Мирослав. Сейчас уже невозможно определить, кому из братьев принадлежало которое имя. Инициал М в документах Байрона мог бы считаться намёком, что Мирослав – он, но на самом деле это указание на город, откуда он был взят. Агенты, которые его изъяли, уже потом, в приёмнике-распределителе осознали, что не взяли никаких документов, и даже не узнали имени ребёнка. Но не возвращаться же было… В конце концов, практика переименовывания, наречения по имени наставника или даже по названию города, откуда ребёнка взяли, в Корпусе тоже была не редка, сентиментального отношения к родственным связям и родным именам как раз не наблюдалось. Директрису приёмника-распределителя, например, звали Софией как раз в честь города, где её нашли…       Такая глупость, в самом деле – лицо этой Яны кажется знакомым. Нет, разумеется, не из зеркала – она-то похожа на мать, очень похожа. Просто такое вот лицо… простая и совершенная красота. Женщина, кажется, совсем юная, тоненькая, белокурая. Таких любят снимать в рекламе всяких уходовых средств – хотя дитю очевидно, что красота и свежесть этого лица чисто природное явление, ну какой ей пока что крем от морщин. Таких актрис приглашают на роль школьниц, потому что им ничего не стоит зрительно скинуть даже десять лет. Вот она сейчас не смогла бы играть школьницу, а эта мать двоих детей – запросто.       – Тогда, когда Рикардо… этого он найти ещё не успел. Требовало времени, поиска в базах всяких неопознанных – живых и мёртвых. Не подумал бы, что их может быть столько… И в стольких файлах стоит пометка: так и не опознан. Ладно б, речь шла о Центавре… но у нас вылетающие в колонии, рабы или наёмники, документы всё-таки имеют. У неё, то есть, были – фальшивые. При покупке билета то ли внимания не обратили, пассажиропоток бывает реально огромный, то ли получили чего-то сверх и не заметили сознательно… Хотя денег у неё при себе почти не было. Уже в шаттле один из бортпроводников обратил внимание, что младенец у неё на руках ведёт себя уж очень тихо. В свёртке оказалась кукла. Женщина была невменяемой, она пересаживалась с рейса на рейс с куклой в детском одеялке. Выяснить, кто такая, не удалось – она почти не говорила, биометрия ничего не дала – подушечки пальцев обожжены, а сетчатку тогда редко у кого фиксировали, а обследование выявило, что много дней она сидела на наркотиках – стимуляторах, чтобы не спать… слишком долго. При длительном приёме они сжигают память. На том и остановились – амнезия. Глубокое телепатическое сканирование, несомненно, могло б что-то дать, но ведь без согласия пациента его не делают, для исключения из правила чрезвычайных поводов никто не усмотрел, жирно оно – для каждого бродяги. Просто убедились, что не из беглых телепатов – и успокоились. Она умерла в психиатрической лечебнице спустя три года. Я задействовал три разных программы для анализа фотографий, все три лгать не могут – это она.       А никто в этой паршивой психиатрической лечебнице задействовать эти программы не мог… ну да, логично. На всех бродяг не хватит энтузиастов. Колония захудалая, больница, соответственно, тоже, пациенты и лечения толком никакого не получали, их кормили, мыли тех, кто не способен делать это сам, привлекали к общественным работам, кто был способен – без этого функционирование этой богадельни совсем было б для бюджета накладно… Иногда, по квоте, публиковали информацию о неопознанных сумасшедших в соответствующих колонках в СМИ – её, кажется, один раз, за пару месяцев до смерти. Раньше было никак – перед ней была очередь из нескольких стариков. И кто б узнал в этом живом трупе девчонку как с рекламной картинки? И было ли кому узнавать? Близкой-то родни не осталось… Главное – что не из беглых телепатов, да. Этих Корпус мчался забирать в любом состоянии тела и рассудка, покуда у него были такие возможности, просто на всякий случай.       – Она всё-таки оторвалась, запутала следы… И… что дальше?       Дальше – на Тау Кита в целом тоже не было энтузиастов усложнять жизнь, где можно этого не делать, зачем задаваться вопросом, была ли синьора Алварес беременна, выходя в этот рейс, если тебе принесли для регистрации ребёнка – значит, родили его, какие ещё варианты? В космосе что ли нашли? А его брат осваивался в корпусовских яслях…       – Там он провёл первые три года жизни, до того времени, как смогли провести полноценные тесты. После этого его, как всех детей с наивысшим пси-уровнем, перевели в ближайший интернат пси-полиции, в Праге. Можно сказать, в этом ему повезло, по отзывам это один из лучших интернатов Пси-Корпуса вообще. Директор в своей прежней, нормальской жизни происходил из какой-то интеллигентной, профессорской семьи, учился в музыкальной школе по классу скрипки, в программе интерната много внимания уделялось литературе, музыке, культурологии, совершались выездные экскурсии, походы в театр… В общем, об интернате подробнее можно здесь посмотреть, он и сейчас функционирует, переведён в подчинение Бюро, конечно. Далее… С четырнадцати лет, в числе наиболее успешных учеников, привлекался к работе с жертвами преступлений… Обычных преступлений, нормальских, в смысле. Хотя для суда, как вы знаете, результаты телепатического сканирования значения не имеют, в следственной работе, на этапе расследования, они имеют порой огромную ценность. Вероятно, эта работа очень нравилась ему и… укрепила в убеждении, того времени, что долг и привилегия телепатов, как высшей расы среди людей, оказывать помощь в борьбе с преступностью… С шестнадцати лет участвовал в агитационной работе с населением, ему удалось убедить многих, кто сперва выбрал приём наркотиков, подавляющих пси-способности, вступить в Пси-Корпус. Года через два одарённого юношу заметил Бестер, пригласил к себе в интернатуру, сперва поручал допросы телепатов-преступников – грабителей, мошенников-гипнотизёров, просто психопатов, развлекавшихся убийствами нормалов… Потом, постепенно, стал вовлекать в работу по выявлению нелегалов-сопротивленцев. Сперва эта работа нравилась Байрону – о чём, по крайней мере, свидетельствуют его доклады и служебное рвение вообще… Пока не произошёл один случай… Тот рапорт Байрона к рассмотрению не приняли, но в архивах Корпуса он сохранился, и вместе с другими материалами был обнародован во время судебного процесса над Бестером.       – Алан упоминал об этом… Когда он заставил его выстрелить по кораблю, перевозившему нелегалов?       – Да. Байрон, уверенный, что их работа должна помогать и нормалам не в последнюю очередь, был глубоко потрясён подобным отношением. Оно не вязалось с его прежней картиной мира. Он пытался перевестись из отдела Бестера, ему отказали. О дальнейшем, понятно дело, в корпусовских хрониках упоминаний мало, но есть две записи в корпусовском госпитале. Первый раз – через неделю после того события – он попал туда после того, как вошёл в камеру с задержанными нелегалами, один и без оружия. Охрана успела вытащить его вовремя, но досталось ему всё равно сильно… Второй раз – с попыткой суицида… В 58 году Байрон покинул Пси-Корпус, и снова всплыл в официальных хрониках уже на Вавилоне 5. Остальное уже, думаю, вам известно…       Виргиния опустила взгляд на ожесточённо сплетённые пальцы.       – Мне было тогда около года… И мне было пять лет, когда он погиб. Я помню свой день рождения в том году – огромный торт, дети всех знакомых и друзей семьи… Пять лет – это ведь ого-го какая дата, юбилей! Множество игр, клоуны, танцы… Папа подарил мне плюшевого розового медведя, такого огромного, что его еле протиснули в дверь детской, и его легко можно было использовать как второй диван. Помню, я засыпала в ту ночь, смотрела на светящиеся на потолке звёзды – знаете, такими часто украшают потолки и стены в детских, наши были не стилизованные пятиконечные звёздочки и полумесяцы с улыбками, нет, подробные звёздные системы, прямо над кроватью была солнечная система, у Сатурна постоянно отваливалось одно кольцо… Так вот, я засыпала и думала, что я самая счастливая девочка на свете. Даже писк маленькой Милли за стенкой не раздражал… Я и подумать не могла, что всего через три месяца… мой отец погибнет… Я не могу теперь вспомнить, что было тогда, в тот день, даже в тот месяц. Скорее всего, ничего особенного, я сидела у себя в комнате, складывала паззлы или читала какую-нибудь книжку – я уже умела читать… Это как-то несправедливо, знаете. Я была лишена возможности узнать даже, как бы он отреагировал, узнав о моём существовании. Мама считала, что, если тогда он и был неплохим парнем, то потом-то наверняка стал не очень хорошим человеком… Но ведь он стал хорошим человеком. А того медведя… Того медведя я потом подарила Милли, в знак примирения… Мне было как раз двенадцать, а ей семь. Для семи лет она вела себя на удивление глупо. И вот я рассказала маме, что это она украла её помаду и скормила её Джо. Джо-то простительно, ему три года было, он всё в рот тащил, что вкусно пахло… Милли очень завидовала, что у меня есть такой медведь, ей самой папа подарил на пятилетие тигра, поменьше… Она тогда обняла меня и сказала: «Всё-таки хорошо, что Пси-Корпуса больше нет и тебя не заберут». Джо как-то меньше в этом разбирался, когда ко мне первый раз пришли люди из Бюро, он закричал: «Всё, Джин, теперь тебя заберут, будешь знать, как выбалтывать секреты!» Но папа этим людям сказал, что со мной вообще никаких проблем, глазом не моргнул… Впрочем, к детям они и не проявляли особой строгости, только спросили, как я учусь, ну, вроде как, не подсматриваю ли, стоя у доски, правильные ответы в мыслях одноклассников. Я ответила, что сама по себе учусь лучше их, и чужих ошибок сроду не списывала… Простите, что говорю вам всё это, просто… Я недавно говорила с этой девушкой, что приехала с вами, Рузанной Талафи. Мы так хорошо разговорились… Она сказала, что понимает меня. Что чувствовала то же самое – потом, когда узнала… Что всё то время, пока она радовалась, пока праздновала дни рождения в кругу своей небольшой, но любящей приёмной семьи, её родная семья гнула спину в рабстве, что возможно, в те дни, когда она получала какие-то подарки, или просто день складывался как-то очень хорошо, удачно – где-то далеко умирали её отец или мать, или кто-то из братьев и сестёр… Ужасно думать о подобном, даже если знаешь, что себя самого винить не в чем.