Венок Альянса

      Следовало, несомненно, что-то делать… Но что? Конечно, неоспоримым плюсом было то, что с неё клятву о неразглашении они взять забыли… Но всё равно следовало крепко подумать, к кому с этим можно пойти. Совершенно точно, не к Дэвиду и Диусу. Чем дольше они не будут знать о происходящем, тем лучше. Отношения Дэвида и Ранвила и так в последнее время напряжённые – между прочим, из-за неё. И Диусу, понятно, такие новости тоже не добавят хорошего настроения. Нет, их подключение окончательно осложнит ситуацию. Точно нельзя допустить, чтоб узнала госпожа На'Тот. Тогда дуэлянты огребут таких неприятностей, что пожалеют, что на свет родились. Но как обеспечить, чтоб было как можно меньше огласки, если этот безумный Ранвил… В полном отчаянье и растерянности в коридоре она натолкнулась на Андреса. Вспомнив тот их разговор, она подумала, что ему-то может довериться.       – Я не знаю, к кому с этим можно пойти… К Дэленн? Правильно ли её так волновать… Да и ведь тогда придётся рассказать ей то, что… Ранвил наговорит ей лишнего, совершенно точно. К кому-то из посольства дрази? К старейшинам воинов? Боюсь, Ранвил будет только рад такому раскладу… Но что-то делать нужно, и срочно. Мне никогда ещё не было так страшно за кого-то. Штхейн, конечно, дрази, они физически крепче, но Ранвил изучал боевые искусства несколько лет, а Штхейн – только около трёх лет, под руководством друзей из воинов, это не сравнимо… Может быть, позвать Виргинию? Это замечательная женщина, насколько я успела понять, Штхейн работает с ней…       Андрес почесал затылок.       – Так. Если я правильно понял, основных проблемы две. Во-первых, нужно постараться не допустить огласки, потому что это может оказаться даже хуже смерти, и во-вторых, нужно вообще суметь их найти… Куда они могли рвануть? И на чём, на своих двоих, на флаере?       – Если б на своих двоих, я смогла б их догнать. У Ранвила электрокар…       – Ну, это не так плохо, будь флаер, они могли б умотать хоть в Ледяной город. А так простор для дури немного ограничен… Да может быть, и ни к кому не надо, может, и сами справимся… Куда с наибольшей вероятностью они могли пойти? Есть ведь для этого места какие-то специальные?       Специальные места были. Едва поспевая за длинноногим Андресом, Шин Афал вспоминала, в порядке убывания, традиционные места поединков, куда мог повезти Штхиукку Ранвил. К сожалению, к большинству из них строптивый служебный электрокар Андреса мог подъехать не слишком близко, дальше приходилось бежать по весьма пересечённой местности, чувствуя, что сердце в любой момент готово оборваться.       Места эти были известны любому воину если не с детских лет, то с юношеских. Уединённые, огороженные каменными стенами площадки на пустынных местах на окраинах, иногда поблизости от военных школ или обелисков, были памятником ещё доваленовских времён и использовались для решения внутрикастовых споров и поныне. Время от времени старейшины совершали рейды, лениво разгоняя отчаянную молодёжь, которую, при юношеской склонности петушиться по любому хоть отдалённо подходящему поводу, эти выщербленные плиты, впитавшие в себя столько крови, тянули, как магнитом, но как таковые дуэли запрещать никому не пришло бы в голову. «Всё верно, у каждого должно быть право закончить свою жизнь безвременно, невесть за что, зато красиво», - думал Андрес, когда они покидали очередную площадку – дуэлянты там обнаружены были, только вот другие, и обнаружены до них собственным наставником. Сейчас наставник отчитывал учеников за вспыльчивость и легкомыслие, ученики – оба никак не старше Ранвила – выглядели при этом соответствующе морально раздавленными.       – Да куда ж они могли пойти… Жаль, но я не настолько разбираюсь в движениях его души, чтобы уметь сейчас угадать. Особенно сейчас, да…       – Сейчас он в движениях своей души сам не очень-то разбирается. Просто будем продолжать искать… А может быть, и этих подключим, наставников? Раз уж они всё равно здесь болтаются? Наврём им что-нибудь… Ну, ты не ври, я навру, что-нибудь придумаю. Не обязательно же рассказывать им всё, как на духу. Эти ж сами собрались сочинить какую-то легенду, ты говорила.       Шин Афал мотнула головой.       – Нет, не годится… Мы ведь не знаем их легенды, не совпадём… К тому же, старшим из своей касты Ранвил может и решить открыть правду, а он и так натворил достаточно глупостей. Пожалуй, теперь я вижу мудрость вселенной в том, что она послала мне встречу с Штхейном, иначе и я могла б долго полагать, что изменения, происходящие с ним, не столь глубоки, и, продолжая общаться с ним с той же открытостью нашего детства, лишь больше распаляла его ярость…       В резиденции они не обсудили произошедшее во всех подробностях – не до того было, она сказала, что двое её друзей, которые отнюдь не друзья между собой, затеяли дуэль, и этого покуда было достаточно. Но молчать в дороге невозможно, да и нет смысла. Воин должен уметь успокаивать свой дух, понимать, что от нервозности электрокар не будет ехать быстрее, машина такова, какова есть, если Вселенная благоволит к ним – они настигнут, они успеют… и этот отважный землянин, без лишних разговоров согласившийся помочь ей, вправе знать, из-за чего всё.       – Просмотр порнографии? Земной – минбаркой и дрази? Чудны дела твои, господи.       – Эротики, данный фильм классифицируется как эротический, вернее даже – имеющий элементы эротики, он имеет развитый сюжет, занимающий основной хронометраж… Да, что же в этом не так? Просмотр иномирной эротики обычен для дрази, за неимением собственной…       Андрес усмехнулся.       – Да? Ну, насчёт неимения – по-видимому, леди, у вас неполнота информации. Хотя, то, что видел я, скорее относится, действительно, к порнографии.       – Я догадываюсь, о чём вы, Штхейн мне рассказывал. Видите ли, эти фильмы всё же нельзя называть именно дразийскими, они сняты в иных мирах, с участием дразийских актёров из… из самых низов, и разумеется, среди этих актёров никогда нет женщин. В Землевладении же данный жанр отсутствует вовсе, и в тех жанрах, которые существуют, считаются допустимыми – это военно-исторические фильмы и мелодрамы, женщины к актёрскому ремеслу допускаются крайне редко. Практически, известно за всю историю лишь две женщины-актрисы, это были пожилые и очень уважаемые женщины, им позволено было сняться в роли королев древних времён на основании того, что они происходят из их родов.       – Да, что-то я об этом, конечно, слышал – что в Землевладении с этим как на Земле на заре развития театрального искусства. Бедняги, что сказать. Но я полагал, что вот те самые… образцы, о которых я говорил, там тоже в ходу, просто официально, так сказать, не признаются.       – О да. Но они не слишком востребованны, поскольку… не соответствуют тому, как всё происходит на самом деле, только часть, те, которые можно отнести к гомосексуальной эротике. На Захабане, естественно, строжайше запрещены все они, это считается вопиющим преступлением против морали. Но Штхейн говорит, что и нет нужды их запрещать, они не отражают настоящую дразийскую чувственность. Точнее… Штхейн говорит, теперь стоит вопрос о выработке способов действительно раскрыть и показать дразийскую чувственность, что редко возможно в традиционном браке. Для этого они изучают эротику других миров, где раскрепощение сексуальности началось раньше и может похвастаться большими успехами… Это помогает анализировать и себя… Нашей культуре нечего предложить именно в этом плане, вопрос неоднократно поднимался, однако всякий раз старейшины приходили к заключению, что подобный формат неудобен – сопряжён со слишком большим количеством сложностей…       Андрес продолжал усмехаться про себя. Прежде не сомневался, что «минбарская порнография» - один из коротких анекдотов. Теперь-то кое-что знал… Ну да, именно о порнографии говорить не приходится, минбарцы напихают духовности сколько влезет абсолютно в любой вопрос. Но полагать, что они просто пытаются игнорировать чувственную, сексуальную сторону жизни, было точно вопиющей глупостью. Не лорканцы какие-нибудь, длинные хламиды и обилие религиозных обрядов ещё, оказывается, ни о чём не говорит. Просто ребятки, помешанные на порядке, как же порядка, регламентов, трёхтомников поучений у них может не быть хоть в чём-то? Алион, благо, просветил… Да, словесный жанр признан оптимальным – составлять это Учение о чувственности начали во времена задолго до Валена, его ученики и ученики учеников привели разрозненные писания в единую стройную структуру, потомки ещё кое-чего временами шлифовали и докладывали, плюс различная любовная лирика, которую сочиняют и по сей день и лучшие образцы тоже вносятся в рекомендованное для той или иной категории – подростков и юношества, новобрачных, зрелых супругов, опасающихся, что чувства их стали остывать, стариков, что-то и для стариков есть… И что всякому овощу своё время, становится совершенно понятно, малолетки, не прошедшие в обычной учебной программе то и это, многого просто не поймут, в самом прямом смысле, лексически. Заворачивать замысловатые эпитеты минбарцы умеют как мало кто, и действительно, какое после этого «кино для взрослых» может быть, как вот это вот отразить в видео, где член и есть член, а не… как там было про «свечу алтаря жизни» или что-то подобное? И это из того, что поддаётся переводу, что понятно и ребёнку…       – Но просмотр иномирных… шедевров не запрещён?       – Не запрещён, я сверялась…       Раньше подумал бы – ну да, не додумались за общей возвышенностью помыслов, в обиходе просто таких понятий нет. Сейчас знал – всё несколько сложнее. Вот как с дуэлями этими проклятыми. Запрещать их, разумеется, никто не помышлял, даже после полного и окончательного принятия законов Валена, эти законы не запрещают выяснять, у кого самолюбие больнее, просто словом денн-ша так просто бросаться уже не будешь (но ничто ведь не мешает условиться, что проигравший сам наложит на себя руки с великого позора, или, не лишая врага жизни, всё же нанести достаточно ран, чтоб эта жизнь продлилась недолго, такие варианты известны и вполне прокатывали). Однако не в интересах любого общества, чтоб горячая молодёжь дубасила друг друга если и не до смерти, то до инвалидности по любому поводу, какой она, молодёжь, сочтёт достойным. Самостоятельно определять мотивы и порядок своих поединков имеют право алиты, и то могут по итогам разбора полётов получить по рогам от старейшин. А рядовые вроде Ранвила обязаны в своих действиях заручиться одобрением хотя бы двоих авторитетов – ну или быть уверенными, что авторитеты одобрят выходку задним числом. В этом смысле Ранвил нарушил протокол. По-видимому, надеется спрятаться за то соображение, что протокол касается только минбарцев… А культпросвет во всяком иномирном – не непременно таком, вообще – это тем более зыбкое поле. С одной стороны да, для того, чтоб не бояться каких-то санкций, минбарцу достаточно не делать того, что прямо запрещено. С другой – лучше испрашивать благословения на каждый шаг и чих, а то потом может выясниться, что повредил и своему духу, и духу всего народа чохом. Так что Шин Афал тоже не может чувствовать себя вполне спокойно. Её действия могут не оправдать, ещё как могут – в самом деле, зачем добродетельной минбарской девушке просвещаться в сексуальных практиках иномирцев, какая с этого польза? Особенно зная-то, что для иных народов это предмет стыда и всяческих нервов…       – Да, кто б мне раньше сказал, что духовность – это настолько сложно. Хоть и рос в довольно религиозной семье… В смысле, мы ж из тех рас, у кого и к своему-родному такой интерес не поощряется, не то что ксено, вы в этом плане и то разумнее устроены. Мне папаша в схожей ситуации грозился уши оторвать… Да не оторвал, как видите, оба на месте. Поорал так, для порядку, понимал всё-таки, что интерес естественный, дело молодое, сам в мои годы был в этом плане не без греха. Да как без этого греха обойтись? Это разве что у каких-нибудь лорканцев и спрашивать, и то, кинематографа у них, вроде бы, вообще никакого нет, но какие-нибудь картинки тишком друг другу передают наверняка. Давно вроде бы понятно, где самые суровые ограничения – там и благодатная почва для самого неистового разврата, а всё религиозно двинутым не в науку…       – Это одна из причин, почему такой интерес может быть не одобрен. Это как не благословлённая пища… Не имея перед собой вдумчивого, духовного подхода к сексуальным темам, молодые люди и приходят к тому, чтоб воспринимать себя только как тела, воспринимать секс как нечто противоположное духовности, нечто низменное – притом, что жизненно необходимое… это и ведёт к распущенности, случайным связям, поискам удовольствий, которые всё равно не приносят удовлетворения, всяческому вреду душе. Некоторые у нас, я знаю, полагают, что секс иномирцев только таким и может быть, и Ранвил… Я стараюсь не думать сейчас, что он из тех, кто вообще всё иномирное и самих иномирцев видит как низкое, преступное, вредоносное. Я замечала в нём подобные тенденции, но полагала, что это обычное для воинов стремление превосходить во всём, того же корня чувство, с каким спорил он и со мной, если мы смотрели на что-то по-разному, с каким мечтал оспорить первенство лучших учеников, что его растущая нетерпимость ко всему нечистому благородна…       Когда Винтари закончил пересказ своего разговора с матерью, Дэвид подумал, что вот, какое-то чутьё у него всё же есть. Придя сейчас к брату под влияние наития, без конкретного повода, он угадал момент, когда тому нужна была поддержка. Всё же, подобное в любом случае тяжело, неприятно, даже если моральная победа по-прежнему остаётся за ним.       – Я думаю, я надеюсь, всё же… Это только угрозы, бесплодная злоба, она ничего на самом деле не сможет сделать…       Винтари ходил по комнате – правильнее сказать, метался по комнате – так, словно каждый её угол отказывал ему в пристанище.       – Я тоже так думаю. Но опасаться её всё же стоит. Ни одному мужчине не представить, на что способна разгневанная властная и коварная женщина. Увы, сколько б ни желали старику Рудеусу здоровья и долголетия – возможно, ещё кто-то кроме меня вполне искренне – он должен был однажды умереть. Он умер – и тем заставил свет вспомнить обо мне… Леди Вакана вовсе не считает, что хочет чего-то экстраординарного, всего лишь причитающегося – быть женой или матерью влиятельного мужчины. И так столько времени потеряла из-за опалы… Я в эти планы укладываюсь либо покорным, либо мёртвым, смея существовать где-то вдали, но не работать на её интересы, не петь под её дуду, я ей мешаю не меньше, чем соперники на Приме. Она оскорблена… Я тоже оскорблён, впрочем. Ожидать, что, после намёков на намеренье объявить меня недееспособным, я радостно полечу на Приму знакомиться с потенциальной невестой! А где мои гарантии, что, в случае, если мы с леди Котто не приглянемся друг другу, именно это и не произойдёт? Вроде как, только сумасшедший мог отказаться от такой женщины? Хотя возможно… - голос его стал тихим, - именно так мне и стоило бы поступить… Поехать туда, жениться, принять власть над колонией в собственные руки, принять свою судьбу… Если б я только не знал, что сияющая бездна уже не отпустит меня…       – Диус…       – Что?       – Диус, это что вот сейчас было?       Винтари нервно взлохматил пятернёй волосы.       – Это было понимание, Дэвид, что ничем хорошим это не кончится. Я слишком хорошо понимаю свои мотивы… Достаточной наглостью было уже полюбить тебя как брата…       – Интересно слышать, как любовь называют наглостью, - Дэвид поднялся с кровати, делая шаг навстречу.       – Я помню, как всё начиналось… Как я был счастлив всем нашим встречам и разговорам, каждой нашей игре и затее, даже тогда, когда эти затеи становились уже не вполне невинными… Я так радовался, что обрёл детство, которого прежде у меня не было… Но видимо, я из тех, кому всего и всегда мало. Но детство кончается, и то, что было самой светлой радостью, становится самым тёмным искушением.       – Никто не может избежать того, чтоб расти, взрослеть… меняться. Можно ли сожалеть, если перемены наши – одинаковы?       Рука с кольцом коснулась щеки Винтари, тот вздрогнул – кольцо казалось раскалённым.       – Дэвид, мне кажется, всё это… Это наваждение… Дэвид, сними кольцо!       – Зачем?       Винтари судорожно сглотнул.       – Ты столько раз говорил, что… что что-то чувствуешь от него… И вообще всё это началось с тех пор, как ты его надел. Твои сны и… остальное… Я смеялся над Шин Афал, но теперь думаю, что она, видимо, права. Не знаю, как, но… видимо, это не просто кольцо. Ну, ничто не бывает просто рядом с Андо… Сними.       Дэвид посмотрел на руку с кольцом долгим задумчивым взглядом.       – Не сниму. Хотя понимаю, что это, наверное, помогло бы мне… убедить тебя в моей искренности, убедить, что это не пройдёт… Но я сумею убедить как-то иначе. Я не сниму кольцо, потому что обещал Андо. И… я знаю, о чём ты думаешь, Диус, но это не так. Я не спорю, что благодаря этой связи с Андо – может быть, она и выражена в этом кольце, я не знаю – вижу и чувствую много из того, что не моё. Как, например, тогда, когда… видел отца молодого, ещё на станции… Я ведь там не был никогда, а Андо был тогда, когда отца там уже не было. Это память, которую он сам получил… наверное, от матери… И я видел… хотя не совсем правильно говорить «видел»… его эротические воспоминания, его желания… И я не спорю, это влияло на меня, это… зажигало меня, а как могло быть иначе, если я… не только видел это глазами, но и чувствовал… руками, губами, всем телом, сердцем… Но тебя там не было, Диус. Кого-кого, а тебя он не хотел никогда. Как и меня… Не знаю, правильно ли ты понял, что тогда было, но я-то знаю… теперь знаю. Он хотел показать тебе… вывести из душевного равновесия, да… призвать нас обоих больше не прятаться от своих чувств. Он знал об этих чувствах раньше, чем мы сами поняли.       Следовало оборвать, запретить свой горький смех – в нём не было смысла. Как и во всех этих жалких аргументах – «ты рос на моих глазах, мои чувства не должны быть иными, чем братскими». У Шин Афал с Дэвидом тоже было общее детство, и это не помешало… Не должны – но они таковы. В какой момент эти изменения стали необратимыми?       – Я не могу убедить тебя, что если б не было Андо, не было этого кольца, того, что всё так ошеломительно совпало… мы всё равно подошли б сейчас к тому, к чему подошли. Мы никогда не узнаем, каким бы всё было…       И пожалуй, лучше не знать, тоскливо кивнул себе Винтари – так же молча. Думать, что всему причиной Андо с его безумными выходками – соблазнительно, но… Положим, девочек Ивановой хватило бы, чтоб защитить Дэвида от подарка покойного императора, но дальше… Дальше думать, как они прошли бы центаврианскую кампанию без Андо. Не велика ли это цена за его душевный покой – минус всё, что Андо сделал на Приме, минус спасение пленников шаттла, захваченного дракхианским артефактом, минус всё, что было потом на Бриме?       – Костёр может вспыхнуть от одной искры, это правда – от любого из чужих снов… но прежде он должен быть сложен. И он был сложен добротно, Диус, ибо складывался долгие годы. Поленьями его были годы нашей чистой детской радости, наши возвышенные разговоры, наши труды и испытания. Мы многое пережили вместе… слишком многое, чтоб это совместное, эту связь хоть что-то сейчас могло разрушить. А разве любовь должна возникать вдруг, беспричинно, к кому-то ничего для нас не значащему? И если ты недоволен формой этой любви, Диус, то должен по крайней мере принять – она такова и у меня. У нас, минбарцев, желание не бывает абстрактным, само по себе… Свои желания, свои чувства необходимо признавать, постигать, называть тем, что они есть. Если б я посмел отрицать своё влечение – свою любовь к тебе – я был бы лжецом, а минбарец не должен лгать.       Увы, ирония в этот день преследовала не только Ранвила, потому что нужной площадкой оказалась последняя в их списке. Звон мечей был слышен у подножия невысокого, но довольно крутого каменистого холма.       – Что ж, пожалуй, если они всё ещё сражаются – это совсем неплохо…       Обувь Шин Афал не пережила испытаний этого дня, и сейчас разваливалась на глазах, поэтому восхождение было медленным.       – Андрес, а вы можете услышать их? Что там происходит?       Андрес вовремя подхватил девушку, под ногой которой провернулся валун.       – Вообще-то, лучше б зрительный контакт… Но кое-что слышу, да. Эмоции… твоё имя… Так что да, на сей раз мы там, где надо.       В тот момент, когда они преодолели последние метры к арочному проходу в серо-розовой, украшенной затейливой вязью плюща стене, успокаивавшие их звуки сражения смолкли – отзвук последнего звонкого лязга стали о сталь долго висел в воздухе зловещим аккордом.       – Штхейн!       Преодолевая боль в подвёрнутой ноге, Шин Афал, уже босая – развалившаяся обувь таки утратилась во время восхождения – бросилась внутрь строения.       Штхиукка лежала плашмя на неровном каменном полу – за много веков под воздействием дождей, ветра и солнца плиты выкрошились, местами вздыбились, проросли травой и даже кое-где небольшими кустиками – зажимая рукой рану в боку, а над ней был занесён меч Ранвила.       Не успеть, даже если бы у неё в руках сейчас было оружие, не схватить руку Ранвила, даже если одним прыжком перекрыть эти три метра…       Меч с ошарашенным звоном отлетел и ударился о стену с силой, оказавшейся достаточной, чтобы погнуть не знающую усталости сталь. Ранвил шипел, сжимая выбитую из сустава руку, Шин Афал бросилась к пытающейся подняться Штхиукке.       – Не двигайся резко, рана может быть опасной.       – Про которую именно рану ты сейчас, то есть, как именно мне не двигаться? – улыбка Штхиукки переросла в гримасу. Белёсая кровь на руках Шин Афал почти не была заметна, а чувствовалась совершенно ясно. Это было страшно не в меньшей степени, чем кровь красного цвета…       При виде Андреса Ранвил грязно выругался, а затем бросился прочь. Что Андреса, впрочем, исключительно устраивало, потому что одна с транспортировкой тяжело раненой Штхиукки Шин Афал могла и не справиться.       – Давай, парень… девка ли... Запутался я с вами… - он взвалил руку Штхиукки себе на плечо, - раз продержался столько времени – до больницы уж будь любезен, дотяни. С такой сиделкой у тебя нет ни единого шанса не поправиться…       Шин Афал расправила складки на одеяле Штхиукки – нельзя сказать, чтоб они мешали хоть чему-то, хотя бы эстетическому чувству, просто её руки изнывали от желания сделать ещё что-нибудь.       – Как ты?       – Лучше. И поверь, я не лукавлю. Мы, дрази, очень крепкие, у землян есть поговорка – «заживает как на собаке», так вот, поверь, они создали эту поговорку несовершенной, потому что тогда просто не знали дрази. И как я могу не поправляться, опережая все прогнозы, когда за мной ухаживает самая прекрасная женщина-врач… ну ладно, будущая женщина-врач во вселенной?       Шин Афал опустила глаза – по-особенному сладко, подумала она, звучат комплименты из уст спасённого от смерти друга. В такой момент можно, хоть недолго, позволить себе не думать о том, что будет дальше. Впрочем, читая ли главы Учения о чувственности, всходя ли по ступеням храмового комплекса в Айли – не знала ли она, что это кончится? Знала, конечно, и могла молиться только о том, чтоб кончилось не слишком печально. И казалось, что выход найден – для Штхейна, с этой работой, что позволит ему остаться здесь и не считать, что бежит, что предаёт свой народ. А она? Она действительно не считала так? А для неё? Где выход для неё?       – Меня мучит вопрос – что это было… Что спасло меня. Мне показалось, что ты отшвырнула меч из руки Ранвила… Отшвырнула, хотя была, как будто, далеко от него.       – Мне жаль тебя разочаровывать в моём могуществе, но это не я. Это Андрес.       – Андрес?       – Да, похоже, в отчаянный момент в нём пробудился новый дар… Он телекинетик.       Штхиукка покачала головой.       – А мне он ничего не сказал… Я уже благодарил этого достойного человека за спасение моей жизни, теперь надо, стало быть, внести уточнение в свою благодарность. Что слышно о Ранвиле? Он так и не появлялся?       – Я его не видела. А сама справок не наводила – я слишком сердита сейчас, чтобы у нас мог быть конструктивный разговор.       Ранвил сейчас – забота старейшин его клана. Он объявил денн-ша – и Штхейн принял это, она сама была этому свидетелем, и она не может солгать об этом. Значит, долг чести будет требовать от него завершить начатое. Хочется верить, старейшины хорошо понимают, что этого нельзя допустить. Закон поединков – древний, но закон Валена – выше, и им не привыкать требовать от запальчивых юнцов взять назад преступную клятву. Должно ли играть роль, что второй дуэлянт – не минбарец? Должно ли это нарушать протокол, предписывающий прекращать подобные, не одобренные старшими дуэли? И можно ли надеяться, что один только Ранвил понесёт наказание за подобное своеволие?       – И тебе не было неприятностей от твоих старейшин?       – Пока, во всяком случае, никаких. А если будут… никакая неприятность не встанет выше риска потерять тебя, значит – не о чем беспокоиться.       Но Ранвил ли должен брать назад клятву, или Штхейн, первым бросивший вызов? Возьмёт ли, согласится ли оставить всё так? Ведь это означает признать себя проигравшим… Дрази упрямый народ. И мстительный. Ранвил вынудил его – едва ли это так легко забыть…       – Что ж, полагаю, сердце успокоится на том, что после выписки меня депортируют на Захабан. Это тоже будет означать потерять меня, хоть и в менее печальном смысле, но за всё в этой жизни приходится платить. Но у нас есть время подготовиться к этому…       – Да, это очень хорошо. Я успею собрать вещи, и может быть даже, мои родители успеют прилететь попрощаться со мной.       – Шин!       – Или ты не понимал, что я отправлюсь с тобой?       Рука дрази вцепилась в её руку.       – Шин, ты не должна этого делать!       Она нежно погладила серо-зелёные пальцы.       – Конечно же должна. Не может быть и речи о ином. Правда, моё обучение ещё только началось, и я не стала действительно ценным специалистом, но работа в этой больнице и, в частности, уход за тобой даст мне некоторый скромный опыт. Вашей общине не помешает ведь лишняя медсестра? Права оперировать у меня нет, хотя при нескольких операциях я присутствовала и ассистировать – способна. Уколы, капельницы, накладывание повязок и жгутов, приготовление лекарственных растворов, настройка медицинской аппаратуры – это ведь тоже не так мало? Хотя нет, последний пункт следует вычеркнуть – аппаратура там у вас, определённо, другая. Но научусь.       – Шин, ты не должна каким-либо образом отвечать за произошедшее…       – Это произошло из-за меня!       – И это не повод считать себя виноватой. Разве ты виновата в том, что так прекрасна? Разве нельзя понять этого Ранвила в том, что он не мыслит жизни без твоей благосклонности?       – Нет, нельзя!       – Ведь он – минбарец, твоей крови, твоей касты, и такой же красивый, как ты, как же ему должно быть легко смириться с отказом? Разве ты можешь с этим что-то сделать?       – Красота тут аргумент последний. И я виновата. Не в безумии Ранвила, конечно – за свои грехи каждый отвечает сам, но в том, что не пресекла этого безумия вовремя. В своей недальновидности и трусости. И вы с Ранвилом условились о том, чтоб держать в тайне настоящую причину дуэли – я понимаю, что ваша честь требует от вас держаться данного обещания. Только вот я такого обещания не давала, и моя честь требует иного. Признать, что и моя вина есть в каждой из твоих ран. Кстати говоря, позволь, раз уж зашёл разговор, я тебя осмотрю.       Не без некоторого всё же усилия, Штхиукка поднялась с постели. Под одеялом она лежала голой – в одежде в данном случае не было принципиального смысла, поскольку у дрази нет наружных половых органов, ничью стыдливость это не задевает, и одежда бы только мешалась.       Наиболее опасная рана – в боку – сейчас была закрыта повязкой с регенерационным комплексом, её Шин Афал, поколебавшись, трогать не стала, решив, что обязательно поприсутствует при перевязке, рана на руке, хоть и была глубокой, опасной не считалась, и была просто стянута пластиковыми скобами.       Девушка придирчиво вгляделась в соединённые края – между ними проступала молодая светло-зелёная кожица.       – Как всё же повезло, что не пострадало сухожилие! Они проходят у вас несколько иначе, чем у нас, у минбарца это была бы почти гарантия остаться без руки…       Термочувствительность у дрази, с их плотной кожей, ниже, но от прикосновения холодной мази по руке пробежала дрожь, и Шин Афал улыбнулась, почувствовав, что её рука в том же месте срезонировала, покрывшись мурашками.       – Ну, у меня такая возможность тоже была. Первое время было такое странное ощущение, будто рука стала меньше… Не знаю, как объяснить. Как будто я не всю её чувствую. Даже поднять не мог. А теперь – вот, погляди, всеми пальцами шевелю!       – Ты слишком резво не шевели, скобы не сбей! Дай, посмотрю плечо…       – Плечо, доктор сказал, почти совсем уже в порядке. Там удар вскользь пришёлся, доктор только беспокоился, что немного зацепило… ну… карман… Но всё обошлось…       Шин Афал отодвинула руку Штхиукки, следуя кончиками пальцев за идущей от ключицы косо в бок царапиной, невольно представляя движение меча, в этом обманном выпаде Штхиукку спасло только расстояние…       – Шрам, наверное, всё же останется… Но это малая беда в сравнении с тем, насколько хуже всё могло быть.       – Мне повезло, особенно в том, что вы успели вовремя… Ранвил сильный и отважный воин.       – Зато человек никудышный. Я с детства усвоила, что действительно храбрый, достойный уважения воин – это тот, чьи поступки чисты и прямы, как сталь клинка. Мало уметь быть безжалостным к врагу, надо уметь быть безжалостным к себе. Это я увидела в тебе, не в нём.       – Осторожней, Шин Афал, ты касаешься сейчас… моей эрогенной зоны, вообще-то.       – Ох, прости, это свойственно врачам – забывать, что какими-то своими действиями они могут смущать пациентов.       – Это ты прости меня, Шин, потому что… Не должен был стать твоим пациентом тот, кто слишком счастлив этим прикосновениям. А ведь этого всего, быть может, не случилось бы, сумей я похоронить это дерзкое чувство глубоко в своём сердце. Но слишком мы, дрази, прямолинейны, и если любим – то так и говорим.       Шин Афал, отдёрнувшая было руку, прислонилась лбом к бугристому рельефу на плече, а затем решительно скользнула рукой внутрь мягкого, тёплого кожистого кармана.       – Шин…       – И благослови вас Вален за это. Мне страшно помыслить, что было бы, не соедини Вселенная наши дороги на Тучанкью. Прошу тебя, Штхейн. Я недостаточно много знаю о том, как… какие действия приносят вам удовольствие… Особенно в случае, когда используются не обычные для этого органы… Тебе придётся направлять меня, подсказывать… Прошу, сядь. Это будет лучше из соображений комфорта для не вполне ещё оправившегося организма.       – Шин, то, что ты сейчас делаешь…       – …в кои веки не противоречит воле Вселенной. Ранвил так стремился меня оградить… Надо же понять, от чего. И совершённое тобой… должно…       Перебирая пальцами мягкую влажную бахромку, Шин Афал думала о том, что многие считают дрази очень сильным, очень смелым народом… Но мало кто способен представить, насколько это могут быть нежные и страстные существа – но не может быть иначе при таких физических данных… Целуя на голове Штхиукки участки, свободные от чешуи, чувствуя суховатую, чуть шуршащую под губами кожу, другой рукой касаясь шеи, она впервые почувствовала эту странную, дикую радость, гордость во всей полноте – врач имеет власть над телом… Власть спасать жизнь, власть знать, как оно устроено, власть доставить ему удовольствие…       – Телекинез? У тебя? – глаза Алиона, и вообще большие и выразительные, сейчас были просто огромными.       – Ну… получается, да. Сам в шоке.       – Я, конечно, знаю, что телекинез не всегда проявляется сразу, в раннем детстве, иногда это вспышка в какой-то критический момент… Но ведь и до этого в твоей жизни были критические моменты, во время которых проявление телекинеза было бы более обоснованно.       Андрес наконец пристроил стопку разновеликих папок – на подоконник, лучше места для них найти не удалось, впрочем, когда уборка у него выглядела по-другому? – и почесал взлохмаченную голову.       – Ну да, пожалуй… Не, я действительно и предположить не мог. Правда, я тестов-то по-нормальному не проходил, только один раз тестировался, после чего, собственно, и подался в бега… Я, конечно, псих со справкой, это да, но это ж ещё не основание…       Алион задумчиво постучал ногтями по столешнице.       – Андрес… Я сам мало работал с телекинетиками, это всё же не мой уровень, не моя основная задача… Но я постараюсь подобрать тебе хорошего учителя. Ты ведь понимаешь, без обучения… этот дар может быть опасен для самого владельца.       – Да понимаю, как не понимать… - Андрес прошёл и сел рядом с минбарцем, приобнимая его за плечи, - я вот пытаюсь вспомнить тот момент, когда… когда я чуть не раскроил тебе чашкой висок, в общем. Я был уверен, что я просто отшвырнул её рукой, но теперь что-то этой уверенности поубавилось. Так что очень даже проникся я серьёзностью ситуации, поверь. Разве что, может быть, среди учителей энтузиазма наблюдаться не будет. Всё-таки я землянин, и к тому же… ну, со своим приветом… Хотя обаятельный, спору нет…       Алион прикрыл глаза, позволяя этому огню, переходящему в его плоть сквозь два слоя ткани, равномерно разойтись по всему телу, по каждой клеточке, вместе с восхищением Андреса тем фактом, что они способны вот так сидеть рядом и говорить о деле, зная, что думают не только о нём, и что перейдут к тому, о чём думают. Позже. Но непременно. Восхитительная неизбежность.       – У тебя случалось это снова?       – Пока нет. Хотя я, честно говоря, только один раз попробовал… Страшновато всё-таки. Ладно, если только свою комнату разнесу, тут и разницы никто не заметит, а если всю резиденцию?       – Попробуй сейчас, - Алион пододвинул к нему лежащую рядом на столе ручку, - я подскажу, покажу… примерно… как действовать…       Первые полчаса упорных попыток ручка не желала реагировать на ментальные усилия Андреса никак. И землянин несколько раз вставал, досадуя на свою несдержанную натуру, и в конце концов сел напротив, надеясь, что разделяющая их бесстрастная гладь стола поможет (помогла, но не сильно). Но Алион продолжал настаивать, ментально направляя, показывая, как нужно концентрировать и направлять силу.       – Сложно с нами, людьми, понимаю… - Андрес сдул с усталого лица налипшую прядь, - то ли у вас сознание – всё так логично, упорядоченно, спокойно, по полочкам…       Хорошо, что не до того тебе сейчас, чтоб сканировать, разве что слышишь отзвук внутреннего смеха, вызванного этими словами. Разве не в этой комнате ты видел столько упорядоченности и спокойствия, что меньше его лишь в извержении вулкана?       – Каждый из наших храмов до того, как первый из инструментов первого из мастеров высек первую из искр, был не более, чем огромным булыжником. Конечно, вы не обучаетесь, как мы, с детства контролю над мыслями и побуждениями, но когда надо – вы вполне способны творить чудеса… Попробуй ещё раз. Только спокойнее. Не стоит пытаться вспомнить, как ты это делал тогда – ты не вспомнишь. И не концентрируйся на мысли, получится у тебя или нет. Обязательно получится, чуть раньше или чуть позже… Если уж это есть в тебе – никуда оно не денется.       – Ага, звучит малость зловеще…       Под воздействием очередного ментального импульса ручка слегка подпрыгнула на столешнице, а затем резко метнулась и ударилась о стену у двери.       – Ничего, ничего страшного… - пробормотал Алион, вовремя успевший отклониться с траектории, - у всех сперва предметы летают по комнате, и проще расколошматить что-то, чем пять минут подержать это в пяти сантиметрах над поверхностью. Главное, чтобы ты сам перестал бояться своей силы, тогда не будет резких волн, бесконтрольного выплеска.       Алион смотрел на ручку, лежавшую у двери, касаясь пальцами волос Андреса, так же легко, невесомо касаясь его мыслей, успокаивая, направляя, настраивая. Сколько ж сюрпризов таит в себе этот человек? Какой удивительный ход вселенной, всегда, как говорит учитель Энх, играющей на стороне добра – что он оказался в нужное время в нужном месте...       – Ну-ка, интересно, смогу я её теперь… обратно оттуда? По идее, никаких проблем ввиду расстояния быть не должно, там-то оно тоже было не маленькое…       Ручка какое-то время хаотично каталась по полу, вертелась на одном месте, но затем покорно поползла в сторону стола.       – Не напрягайся так… Сейчас я попробую показать тебе, как нужно держать контакт, при этом оставляя приложенную силу постоянной величиной… Сам я, правда, знаю это только в теории…       Впрочем, для телепата его уровня не было проблемой увидеть эту силу, увидеть символическое отражение действий, совершаемых Андресом – он словно захватил ручку золотыми нитями и с их помощью тянул к себе. Что ж, образ вполне логичный, простой и надёжный… Многие, например, «отращивают предметам лапки»… Нити время от времени рвутся или пропадают, мигая, но и с «лапками» проблем не меньше – меняется их количество, длина, а порой они оказываются на «спине» предмета…       – Что такое?       – Нет, ничего, просто… Твой ментальный фон сейчас… Он похож на фон Андо. Нет, конечно, он остаётся твоим, но… Это словно… пользуясь образами из твоей памяти – как когда обнимаешь кого-то, и одежда потом пахнет его духами.       Реакция не заставила себя ждать – ручка завертелась на месте, потом принялась бестолково рыскать, отражая эмоции Андреса, судорожно отбрасывающего от внутреннего взора непристойные ассоциации. Что было после предыдущего разговора об Андо, и как сполохи северного сияния искрили в крови… Его потрясение от силы собственных чувств подобно детскому ощущению совершающегося чуда.       – Ну, это, наверное, как-то объяснимо… Учитывая… нашу близость.       Высечь в граните эти слова о минбарском самоконтроле – только в той формулировке, как сказал об этом великий Энх… Что ты можешь знать о самоконтроле, пока твоим искушением не были эти самые непристойные ассоциации из мыслей землянина. Алион сумел отвести взгляд от сдвоенной кровати – Андрес рассказал, как джентльменски помог Виргинии вытащить не нужную ей кровать, не уточнив при том, что забирает её себе, на одинарной не столь удобно заниматься культурным сближением. А вот восстановить дыхание смог не сразу.       – Да, я тоже сперва подумал об этом. Но ведь прошло много времени, и… Сам характер этого следа… Я просто вспомнил… может быть, это глупости, конечно…       Андрес оторвался от ручки, проползшей уже половину пути.       – Нет, продолжай, раз уж начал. Глупости или не глупости – решим потом…       Алион облизнул губы, подбирая слова.       – Мне вспомнилось, как Андо говорил… о каком-то подарке для тех, кто стал ему близок. Я не знал, о чём он говорит, он ведь мог иметь в виду что угодно… Теперь я подумал – может быть, Андо подарил тебе эту способность?       – А это в его силах?       – Вполне возможно… Всё-таки он… не может считаться обычным телепатом, даже высшего уровня. Он говорил, что его мать сделала нечто подобное с ним… Конечно, дар он унаследовал от рождения, но что-то вложила в него она.       – Чёрт его знает, всё возможно… Я видел его крылья, после этого чему можно удивляться…       – Нет, ну это уже безумие какое-то.       – Вполне закономерное безумие. Я знал, что Шин Афал очень сблизилась с Штхиуккой…       – Знал?!       Дэвид вздохнул.       – Вероятно, ты не совсем верно понял меня сейчас. Я имел в виду именно дружеское сближение… Ты знаешь, для нас, минбарцев, отношения друзей, побратимов – это не менее важно, чем половая любовь. Всему своя значимость. Истории известны примеры, когда побратимы – обычно такое случалось среди воинов – отказывались от поиска любовного союза, чтоб продолжать идти одной дорогой, прикрывать друг друга в бою и однажды полечь в битве рядом, отойти туда, где не падает тень, вместе, как и всю жизнь. Мне показалось, что нечто подобное нашла Шин Афал, и знаешь – это радовало меня. Да, точно так же, как тебя радовало, что Рузанна выбрала доктора Чинкони. Я слишком давно понял, что не смогу ответить на эти чувства. И это, конечно, большая беда. Ведь объективно, лучше Шин Афал девушки не найти на всём Минбаре… Как и лучше Рузанны не найти на всём Центавре, да. Но откуда я возьму любовь, которой нет? Ты ведь не смог. Но думать теперь надо не о наших мотивах, а о том, чем произошедшее обернётся для них.       – Да уж догадываюсь. Если дружба значит не меньше, чем любовь – то и спрос о ней такой же, она тоже может быть признана… нежелательной.       – Верно. У вас, когда говорят, что кто-то кого-то развращает, означает чаще всего, что обучает неким новым экстремальным сексуальным практикам, да? У нас же это могут быть куда более невинные с вашей точки зрения вещи…       Диус не оборачивался, продолжая смотреть на залитый закатным светом сад. Сад, в котором прошло, в совокупности, столько счастливейших дней их жизни, бывший свидетелем их игр и бесед, ставший свидетелем и их падения. Сад, собравший в себе растения со всех миров, соединивший в единый узор символы чувств со всех миров… Сейчас словно пожар пылает за кронами деревьев – нечасто можно увидеть на Минбаре настолько яркий закат. Что-то такое сказал Андрес: «Госпожа На’Тот взяла с собой мало вещей, а закат вот, оказывается, привезла».       – Однако, когда Шин Афал кричала «Если он умрёт, я не буду жить»… Это ведь может быть воспринято определённым образом. Действительно ли никому не достанет широты мышления, чтоб предположить, что развращение в нашем, более конкретном смысле тоже имело место? Особенно если Ранвил изложит максимально подробно, чего ему там показалось… Мы можем сколько угодно говорить, что мы-то не Ранвил, чтоб думать и тем более говорить так. Но пока что я вижу… зеркало. Зеркало, в котором отражаемся мы.       – Так раз жизнь окружает нас зеркалами – сперва Андо и его истории, теперь Шин Афал – может быть, она хочет, чтоб мы увидели всё таким, какое оно есть.       Пальцы Диуса обхватывали тонкие перекладины рамы – и к чему притворяться перед собой, сравнивали эти ощущения с тем, как скользили по вершинам гребня – от острых кончиков до основания, где рост гребня искажал, коверкал волосяной покров. Скрыть эту неправильность можно волосами, держа их отросшими почти по плечи, чем скрыть неправильность чувств?       – Я вижу. Вижу, что всё зашло слишком далеко, что это сжатая до предела спираль, которая теперь начинает выпрямляться. Мы стоим на краю бури, мы видим, как тает наша беспечность… Мир растопит наш Ледяной город, Дэвид. Своей матери я не боюсь… не боюсь за себя. Я готов драться. Но я боюсь за тебя и… за всё. Они с отцом различались во многом, почти во всём… но только не во властолюбии и жестокости. Лишь в формах властолюбия и жестокости. То, что она не склонна была к разнузданным выходкам, пыткам и оргиями, органично перетекающим друг в друга, менее всего повод считать её… менее опасной. Необходимо заметить – он мёртв, а она жива. И она слишком долго ждала, слишком долго довольствовалась тем, что всё было по её воле лишь в пределах её дома. То, что я окружил себя достойным бастионом – лояльные ко мне посол и наместник колонии, благосклонность императора – лишь означает, что она будет ещё более изощрённой в достижении цели подчинить меня или уничтожить. И разве только она? Тебя не меньше жаждет уничтожить Ранвил. Даже уже понимая, что ты ему не соперник. Возможно, поэтому – ещё сильнее.       – Но это безумие…       Он обернулся – фигура его была окружена закатным ореолом, но Дэвид видел его лицо. И слишком хорошо на нём читалось, что всё внутри восстаёт против того, что он говорит.       – Безумие в том, Дэвид, что наша… увлечённость друг другом заслонила от нас слишком многое. Я позволил себе столько лет совершенно не думать о матери, полагать, что она так и будет завязывать дружеские связи с влиятельными семействами, посещать приёмы, возможно, даже обзаведётся новым супругом – она слишком молода ещё, чтоб заживо хоронить себя как вдову все-мы-помним-кого… и были ли у меня основания считать, что этот супруг будет кристально честным малым вроде Асмаила Джаддо или почтенного лорда Джани? А ты не видел того, что происходит с твоими друзьями. Не видел, какое значение приобретаешь для Шин Афал… но вот Ранвил-то это видел прекрасно! Взор соперника остёр по-особенному. Его гордость уязвлена отказом, его честь оскорблена тем, что ему не позволили довести поединок до конца… Андрес ведь потому сказал тебе, что полагает, следующая мишень – ты. И едва ли он удовлетворится тем, чтоб просто тебя убить – даже если в самом деле уверен, что закон Валена не распространяется на полукровок и строго с него не спросят. Убить – это просто и одноразово, такая ярость требует унизить, предать позору, разрушить жизнь…       – О, что у Ранвила я теперь виноват во всём, что происходит с Шин Афал и что его не устраивает – я как-нибудь заметил! Только как бы всё причудливо и уродливо ни преображалось в его голове – как он может заставить кого-либо видеть всё так же? Что он предъявит, в чём обвинит? Невзаимность покуда не является преступлением! Шин Афал вправе не искать каких-либо иных причин, кроме того, что не любит в ответ… как и я. Можно принять любовь, не любя в ответ – если для этого достанет силы духа, такие примеры бывали… но это должно быть осознанное решение, не под примитивным давлением – это знает Ранвил, знают и старейшины.       И эта комната тоже слишком полна, пронизана… их историей, всем передуманным, перечувствованным за все годы. За этим столом они переводили первые сказки, грустили и досадовали над листами, обильно почирканными учителями Дэвида – что-то они хотя бы предполагали, что может быть неверным, каким ударом было, что ошиблись и там, где были совершенно уверенны! Здесь обсуждали работу над книгами для отправки на Центавр, и кажется, часть черновиков, того, что не вошло в итоговый вариант, так и осталась в бумагах Дэвида… Здесь было столько разговоров – о центаврианских и минбарских традициях, поэзии и прозе, о родственной гордости и родственных обидах, о Ворлоне и Тенях, о замечательной Амине и других рейнджерах, о Дармо, Элаво, Акино и Тогдере, Шин Афал, Ранвиле…       – Я не знаю, какие шаги дальше предпримет моя мать – но она знает. Ты не знаешь, какие шаги предпримет Ранвил – но он знает. Мы не можем знать, потому что не испытываем этих чувств… Зато должны уже кое-что понимать из опыта. На Центавре предостаточно тех, кто недоволен выходом из изоляции – да, при всём понимании, что дальше так продолжаться не могло. У одних сейчас пошатнётся монополия, другим придётся отвечать за свои деяния во время оккупации, если и не головой, то финансами, положением… На их настроениях умелый игрок способен грамотно сыграть. И недовольные есть и на Минбаре, всегда были. Ты сам знаешь, что ксенофобии в вашем мире всегда хватало, просто на виду мягкий её вариант – благостное пренебрежение… Ты сам знаешь, не всё общество трогательно едино в обожании твоих родителей, не из своей головы Ранвил взял эти рассуждения о гнезде разврата. Не всем по душе Альянс, наплыв иномирцев и гигантские траты на благотворительность к недоразвитым и погрязшим в разрухе мирам. Они молчали, пока во главе стоял хоть и ненавистный им землянин – но муж представителя верховной власти их мира, теперь же, когда у руля нарн, а не минбарец, они могут решить, что настало их время… Такие недовольные есть во всех трёх кастах, но Ранвил лучше всего знает настроения своей. И ему не нужно быть великим интриганом, достаточно быть тем, кто он есть – человеком, не умеющим проигрывать достойно. Он не смог до конца одержать победу в поединке – у него её отняли из-под носа, и он проиграл уже давно, и Штхиукке, и, ещё раньше, тебе. Поэтому остановиться на Штхиукке это полумера, Штхиукка, если что, отбудет в родной мир и была такова. А ты – здесь, ты всегда был здесь. И к тебе она приходила, ещё когда никакой Штхиуккой и не пахло. Вы не были помолвлены, ты как будто не замечал её чувств… но всегда замечал её руку дружбы, и как друга она тебя опять же предпочла Ранвилу. Сам понимаешь, если кто и сбил её с пути истинного, так это ты. Против нас готовы выступить многие, и им найдётся, что вменить нам, а много ль тех, кто захочет вступиться? За спиной Ранвила – его клан, а может, и вся воинская каста, а за нами? Не думаю, что старейшины мастеров обрадуются такому скандалу. Или старейшины жрецов – очередному скандалу, связанному с семьёй твоей матери.       Правда в том, вертелось на языке, что мы сейчас упускаем последнюю возможность… остаться друзьями. Сохранить образ этой дружбы таким, каким его ещё согласны видеть. Если б ты ответил на любовь Шин Афал… от этого не все были б в восторге, но по крайней мере, это было бы… нормально? Если б я ответил на любовь Рузанны… Если б мы могли быть как те пары на Центавре, которые, состоя в браке по обязанности, продолжали встречаться по воле своих сердец. Но сияющая бездна лишает спасительной сейчас способности лгать…       – Значит, ты полагаешь, мы обречены?       – Я мог бы спросить тебя о том же. Ты лучше знаешь Ранвила – как далеко он готов зайти в объяснениях старейшинам, что он подразумевал под гнездом разврата? Андрес сказал: «Этот парень уже придумал себе всё, что надо», и не сомневается, что об обещании держать в тайне причину дуэли забудет перед лицом авторитетов. Да и по тем соображениям, что замешанность Шин Афал всё равно уже очевидна… Я помню, как он пригрозил тебе смертью – что мешает ему, раз нарушив важнейший из законов в слове, нарушить меньший делом? И что сделаешь тогда ты? Лгать для спасения чести допустимо, солжёшь ли ты, чтоб отстоять её честь… и свою?       Ответ нет нужды озвучивать, он очевиден по глазам. Лгать о любви, которой нет… Когда-то, когда он сам ещё был готов к этому, Амина Джани сказала, что не следует превращать дружбу в видимость любви лишь потому, что это устроило б кого-то и было удобно по ситуации. И Дэвид слишком ценит Шин Афал как друга… как и он Амину… как и он Рузанну. Не стоил Дантория того, чтоб отказать себе в наслаждении продемонстрировать, что дружба между мужчиной и женщиной возможна без любовного подтекста, не стоит того и Ранвил. Может быть, Рузанна и приняла б такую жертву, но не примет Шин Афал. А может… уверен ли Дэвид, что между Шин Афал и Штхиуккой действительно только дружба? Быть может, не в плане физической связи, такое сложно представить, но и чувств как таковых будет достаточно… Разве Дэвид осудит странный выбор подруги?       – Кому мы сделали какое зло? Разве кто-то из нас выбирал то, что вызрело в нашем сердце и завладело нами, захватив наши сны, наши мысли, став нашей жизнью? Вероятно, это было б очень правильно и похвально, на взгляд всех, если б мы сумели это преодолеть, встать на «правильный» путь. Почему правильное для них должно быть правильным и для нас? Мир полон исключений. Когда-то выбор моей матери тоже потряс общество…       Можно б было попытаться найти Ранвила раньше, чем он наговорит старейшинам… И что сделать? Заставить замолчать? Хорошенькое дело, как? Кажется, просто вырвать подлый язык – недостаточно. Минбарец не убивает минбарца, но это мог бы сделать центаврианин… только вот смысл? Даже будучи обставленным в форме такой же дуэли, это осложнило б положение ещё больше… Депортацией под опеку любезной матушки, как пить дать. Взывать же к его разуму и порядочности дело тем более гиблое. Шин Афал пыталась. Да и чёрт побери, не Ранвил, так кто-нибудь ещё… Благодетели, начиная с леди Ваканы, пытающиеся устроить личную жизнь непутёвой молодёжи наиболее удобным для себя образом, блюстители морали всех мастей… Можно, конечно, пытаться скрываться всю жизнь. На Центавре, это умеют. А вот на Минбаре – вряд ли.       – Выбор твоей матери всё же был менее экзотичен, чем твой. Ты сам должен понимать даже лучше меня… Скажи, скажи честно, не боясь меня напугать – что тебя ждёт, если ты должен будешь сказать правду – что между вами с Шин Афал ничего нет, и почему. Что с тобой сделают? Проклянут, изгонят из касты, вообще из родного мира? Конечно, если так – я пойду с тобой, куда б ты ни отправился. Но куда мы пойдём? Если учесть, что мой мир тоже закрыт для нас? По крайней мере, у вас не предусмотрена смертная казнь… Хотя вообще сложно с наказаниями за то, что в вашем мире, вроде как, даже не признано существующим…       Дэвид встал, сделав шаг к стоящему у окна брату. – Значит, как ты сам видишь, уже ничего не зависит от нас. И вполне возможно, у нас осталась одна эта ночь… Что бы ни было потом, сейчас мы есть друг у друга. Ты упустишь этот момент, откажешься?       Если б это могло быть излишней драматизацией! Об этом можно б было молить всех богов Центавра, всех святых Минбара. Но завтрашний день может обрушить это пылающее небо им на головы… Не к тому ли закат такой яркий, такой неистовый и грозный? Словно само солнце гневается на нас… словно пожаром охвачена наша жизнь. А ахари, огненная сомнамбула, снова идёт на огонь – как на синий искусственный огонь в ледяном доме, как на огонь в небе над бескрайними снегами…       – Дэвид…       – Ты сказал тогда: ты не знаешь, чего хочешь, и это правда – не знаю, не представляю, как, учитывая отличия нашей физиологии… Но я убеждён – Вселенная предусмотрела способы для всех влюблённых, чьи души устремлены друг к другу, как бы ни были различны их тела.       – Дэвид, остановись…       Но Дэвид уже развязывал пояс светло-серого домашнего одеяния.       – Как ты мог не быть для меня искушением, соблазном? Такова твоя природа – столько гордой чувственности, столько благородной страсти, которую ничем не получится сдержать, погасить, запереть. Удивляться мог бы я ответному интересу, взаимному… Как сказала, кажется, Адриана: «Что со мной делать после центаврианки». Что, в самом деле, можно делать с любым из нас, устроенных столь… иначе, примитивно? Исходя из того, что ты показывал, что рассказывал, я знаю – многое. Если вспомнить то видео, в котором, правда, была земная женщина…       Сбросив одежду, он подошёл к Диусу, проклинающему себя за неспособность сдвинуться с места, даже отвести взгляд, обвил руками его талию, прижимая его к своему обнажённому телу, положил голову ему на грудь.       «Он рос на моих глазах… Эта мысль должна сейчас быть во мне, и она есть, но… во что она преобразуется, во что совершенно немыслимое? Он рос, становясь таким, каким я был когда-то… каким был, когда приехал сюда… Когда мечтал увидеть, как он станет взрослым парнем… Мечтал? И получил то, о чём мечтал? Его тело, налитое юношеской силой… и теми же страстями, что у меня? Мы не просто росли вместе, отбирая друг у друга игрушки и ябедничая родителям, как Сьюзен и Ганя. И даже не просто совершая вместе подвиги малые, вроде уборки наведённого нами же разора и уроков, но и большие – на Приме, на Тучанкью… Мы делились всем, всем, что волновало наши души, странно ли, что общая любовь превратилась в любовь друг к другу… И с этим можно было жить. Жить, не мечтая об этих руках, этих губах, только любуясь. Чувствуя, что и этого много, как солнечного света тому, кто вышел из темноты. Это чудовище внутри не желало иного, кроме как лежать у ног божественной четы, видя сладкие, непристойные сны – но только сны… Зачем же этому чудовищу потребовался их сын? Зачем это чудовище потребовалось их сыну?»       – С этим остаётся только смириться, ведь так? Что центаврианин, с кем бы ни был не своей расы, всегда будет в положении дающего больше, чем получает. Правда, не все ведь достигают шестого уровня, вполне бывая довольными меньшим. Однако кое-что всё-таки возможно, и коль это не претит тебе, я всё же хотел бы… Тебе было и прежде сложно отказаться от удовлетворения какого-то желания, особенно если оно совпадало с моим…       Винтари порадовался, что сейчас на нём жилет, впрочем, радовался он недолго – ловкие тонкие пальцы одну за другой отщёлкивали золотые застёжки, обжигая грудь через шёлк рубашки. Он такой горячий, словно вобрал в себя огонь заката… или наоборот, это закат таков из-за него?       Кое-что возможно, несомненно… Вырвавшиеся на свободу щупальца с готовностью обвили жмущееся к нему юное, сильное, мелко дрожащее от желания тело, кончики-стрелочки заскользили по лопаткам, по изгибу поясницы, одни зарылись в растрёпанные тёмные волосы, щекочась об остренькие рожки, другие скользнули по ягодицам, раньше какого бы то ни было указания сознания стремясь к исследованию вверяющегося ему тела. Можно ведь ограничиться исключительно поверхностными ласками, можно… нужно…       – Как это может не восхищать? – шептал Дэвид в перерывах между поцелуями, - с тех пор, как узнал… Это ведь практически безграничные возможности… Это действительно… быть созданным для наслаждения, для любовного соблазна… Чего вообще вам может не хватать, если вы – центавриане, существа с совершенной физиологией? Каждый, кто любит искренне, любит самое прекрасное существо во вселенной, но мне повезло в этом, как никому другому… Никто не смог бы долго противиться подобному искушению. Ты был моим наваждением столько дней и ночей. И касаясь твоей руки, я чувствовал, что в твоей крови бурлит та же страсть. И не верил себе… Мы бежали от себя, и приходили в сны друг друга. Диус, в этих снах… мы уже перешагнули черту, разве нет?       Опрокидываясь на кровать, не выпуская руку Диуса, он нетерпеливо облизывал сохнущие губы, и на все сбивчивые увещевания, что им стоит ограничиться… что это может быть… неприятно, разочарующе… - отвечал, что не мог же он верить, что эти соображения действительно его остановят.       – Просто сделай то, чего мы оба хотим, а потом, если сможешь – жалей… Или, если хочешь, представь, что это сон. Один из тех снов, я знаю, вижу в твоих глазах, что видел и ты… где мы подошли к этому краю ближе мыслимого, где мы падаем в сияющую бездну в тесных объятьях… именно таких объятьях…       О, он мог бы сказать, что те сны были вполне невинны… те сны, о которых он позволял себе помнить. Винтари сглотнул.       – Я буду проклят, если сделаю это.       – Тогда будем прокляты вместе. Вместе, как и во всём все эти годы… У нас нет выхода, ни единого, кроме того, чтоб признать, что так случилось – мы полюбили друг друга…       Признать… мы раса трусов, боящихся любви, говорил он когда-то Амине Джани, мы всё, что нам понравилось, что доставляет наслаждение, хватаем жадными ручищами, стремимся забрать в вечное владение, но если чувствуем, что что-то из этого обрело для нас настоящую значимость – бежим… Сейчас – уже не убежать, потому что живой кокон взбунтовавшейся, получившей санкции на любые бесчинства плоти поймал его самого.       – Ты центаврианин, пей наслаждение, пока оно дано тебе…       И не нужно продолжать – возможно, уже завтра отнимется. Если нас, во имя чьих-то интриг, чьего-то уязвленного самолюбия, обвинят во всех грехах – так почему не совершить эти грехи, по крайней мере, самые сладостные из них? Отбросив, с последними элементами одежды, последние протесты рассудка, Винтари склонился над распростёршимся перед ним телом, над огромными серо-синими глазами, сейчас горящими таким знакомым огнём.       – …слишком долго ты сдерживался…       Слишком долго, да. Десять лет огонь жил в хрустале, грел, не обжигал. Десять лет воздержания и самоудовлетворения, это не могло кончиться хорошо, Арвини был прав… Теперь как-то надо вернуть под свой контроль разбушевавшуюся плоть, при такой-то отвычке… Отдельным откровением для иномирцев бывает, что уровни – это не про то, чтоб задействовать одно или все шесть щупалец, они в любом случае, если речь о здоровом организме, проявляют активность все, просто по умолчанию – хаотично. Заставить их двигаться синхронно как один – это первый уровень, а шестой – это когда каждый из них движется, извивается, сокращается в своём, заданном и управляемом ритме. Такое действительно недостижимо без длительных, гм, тренировок, не всем и надо. Что ж, сейчас, когда верхняя пара, обвивая плечи, скользит по затылку и основанию костяного гребня, нижняя – по внутренней стороне бёдер, а средняя поймана цепкими руками Дэвида, можно сказать, что он достиг третьего уровня?       – Дэвид, когда ты успел стать таким…       Взрослым, непростительно прекрасным? Отчаянным, авантюрным практически в центаврианских понятиях? Слова пришлось бы выбирать, интонация может отразить все смыслы.       – У тебя появились сомнения, кто из нас заразил другого безумием? Пусть буду я. Что ж, значит, всё же не ты повинен в моём падении, а я в твоём? И не зная, сколько будет длиться наш полёт… Ночь на Минбаре всегда одна и та же, но когда, как она закончится для нас? Мы можем испытать, испробовать многое… Вспоминая то видео, с земной женщиной, мне подумалось… тоже ведь способ соединения двух тел, не так ли?       – Дэвид, о чём ты говоришь… Возможно ли это…       Всё возможно, готова была поспорить нижняя пара, сейчас кончиками, словно огромными языками, играя там, где у центаврианок располагаются родовые пути, а у центаврианских мужчин, соответственно, нет ничего.       – Ведь у земных мужчин это как-то возможно, при куда более… скудных природных данных… Неужели, Диус, сейчас есть то, до чего додумался я, а не ты? Это даже не звучит слишком сложно, если одним ты, как тогда в Ледяном городе… а вторым в это время… что бы ни делали при этом все остальные, это в любом случае будет… разными потоками ощущений…       – Дэвид, я совершенно не уверен, что это может понравиться…       Ответом была улыбка, совершенно не подобающая для минбарского лица и сносящая остатки самообладания напрочь.       – Мудрые говорят, что в любви никто не идёт торной дорогой, каждому приходится постигать любимое существо, как новую вселенную, полную открытий, опровергающих прежние представления… Разве неудачи когда-то останавливали истинного исследователя? Любой эксперимент ценен, даже если не принёс желаемого результата… самим фактом, что мы позволили это себе…       Шин Афал расслабленно водила кончиками пальцев по краям острых чешуек.       – Штхейн… Скажи, а что в моём теле нравится тебе больше всего?       – Шин, как ты можешь такое спрашивать? Я люблю тебя всю в целом, не разделяя ни душу, ни тело.       Белая кисть обхватила изгиб скулы.       – Штхейн, вот ты как можешь быть таким занудой? А глупые земляне считают, что зануды – мы. Это нам подобает говорить о цельности любви… мы и говорим, однако говорим и о восторге, вызываемом… теми или иными отдельными аспектами. Просто редко делимся с иномирцами такими примерами. Андрес, который чего-то где-то начитался, сказал, что и правильно, слишком уж возбуждающе. Но ты-то знаком… и я знакома с некоторыми образцами вашей любовной лирики. Да и могу ли я полагать, что Дрошалла даровал тебе дар слова столь избирательно, чтоб он годился лишь для проповедей сторонникам – в этом он велик, но величие это таково, что просто требует и иных проявлений.       Пальцы дрази нежно погладили её по щеке.       – У тебя волшебные глаза. Такие огромные, такие глубокие и поглощающие, как звёздное небо, душу без остатка… У нас, дрази, видишь ли, маленькие глаза. Нам хватает, главное – что они достаточно зорки. И пока мы не видели инопланетян, нам и в голову б не пришло, что наши глаза малы. А инопланетянам в голову б не пришло, что у нас тоже принято восхищаться глазами. Хотя большинство из них знает, что в малом может умещаться многое. И у нас тоже принято сравнивать глаза с небом. Дневным небом. У большинства из нас они светлые, тех оттенков, каких бывает небо в ясный день, или суровой зимой, или осенней непогодой, но всегда это – Туманный платок, который накидывает солнце с восходом. Так странно, что во времена, когда мы ещё не знали иных миров, сердцем уже догадывались, что тьма ночная с горящими в ней далёкими огнями – это и есть… настоящее. Восхищаться звёздным небом принято во всех мирах, кроме разве что Тучанкью, восхищались и мы – это одно из самых сильных чувств, дарованных нам, чувство это столь велико и способно лишать покоя, что мудрое солнце придумало хотя бы на день закрывать эту неистовую красоту от нас, да и ночами тучи, посланные Матерью Всех Вод, иногда закрывают её… Нет, мы не сравнивали глаза со звёздным небом. Твои же именно таковы. Тьма, полная тайн, искрится в них волшебными огнями. Мне нравятся твои руки – у тебя такие длинные, тонкие пальцы, такие ласковые, такие… чуткие, точные. У нас, дрази, если у кого-то такие руки – это любимец богов, особенно, конечно, если мужчина. Ведь это значит, что он может освоить сложнейшие из ремёсел, которые многим просто не по силам: игру на Тысячеструннике Дрошаллы – не чаще, чем раз в 20 лет появляется кто-то, способный исполнять Гимны Третьей Ступени, которые, говорят, приносят слушателям дыхание Дрошаллы, а единожды, говорят, была достигнута и Четвёртая Ступень, что позволяет услышать голос Дрошаллы. Или плести тончайшие из кружев, которые используются в одеянии невест и новорожденных при первом явлении роду, или врачевать с небывалой искусностью… Странно ли при этом, что ты будешь врачом? И не странно, что более всего ошеломляет и восторгает нас то, чего лишены мы сами. Например, грудь. У нас такого нет, потому что у нас нет грудного вскармливания, и изучая культуру инопланетян и в особенности эротику, приходится вникать, уяснять себе и объяснять другим, что, хотя эти части тела у самок предназначены именно для детей, они вызывают эротический восторг у самцов, и являются, можно сказать, предметом культа… теперь я понимаю. Они столь восхитительны на ощупь – мягкие и в то же время упругие, столь высоко чувствительные…       Минбарка рассмеялась.       – О, если говорить об отличиях… карман. Увидеть, почувствовать самой стократ дороже тысячи описаний. Столь сложная в устройстве вещь, в то же время столь простая… теперь я могу понять действительно многое в эпитетах о «сладостнейших объятьях». И в… непонимании между дрази и землянами и схоже устроенными расами, если можно так выразиться. Относительно того, чей секс естественнее, возвышеннее и приносит больше удовольствия. И, я не могу не думать… неужели Ведающие определяют пол младенцев вот так просто – по тому, на какой стороне карман?       – О нет, не совсем. У рождённого младенца видны – одинаково не развитые ещё – оба кармана, но по ведомым им признакам они определяют, какой карман имеет больше… предпосылок к развитию. У нас не слишком развита эмбриология, это не считается необходимым, но исходя из того, что известно по изучению выкидышей и мертворождений – мы начинаем развиваться, как и многие иные расы, абсолютно сходно, имея зачаточные признаки обоих полов, только, верно, из-за того, что и срок беременности у нас меньше, заканчивается дифференциация уже после рождения. И у мальчиков развивается левый карман, и будучи более кровоснабжённым и иннервированным, поскольку туда подходит больше артерий от сердца, образует активную, более развитую бахрому, способную покидать пределы кармана, проникать в карман женщины и вносить туда генетический материал. Женский же, правый карман постепенно деградирует, зарастает, запустевают идущие туда протоки, оставляя по себе лишь небольшое углубление. И наоборот, у женщин развивается правый карман, и бахрома в нём мягче, но короче, мужской же, левый, претерпевает обратное развитие, хоть опять же, иногда оставляет бороздку или даже небольшую щель…       – Как у тебя, да. И это тоже считается уродством… как многое у вас готовы объявить уродством! Хотя это ведь… дополнительная эрогенная зона. Казалось бы, велика ли в том нужда, ваши тела полны эрогенных зон. Но… различные телесные аномалии случаются регулярно у любой расы, и большинство из них никак не мешают жить. У кого-то ведущая рука левая вместо правой – кто посмел бы сказать великому мастеру Эталу, моему предку, кстати, что он неправильный? Бывает не только праворасположенное сердце, но и вообще зеркально расположенные органы… Если б не эти ваши Ведающие с их подробными инструкциями, как поспособствовать развитию того кармана, который понравился им больше, мы ведь, возможно, имели б шанс увидеть существ с полноценно развитыми обоими карманами, сладостнейшие объятья которых равно сладостны с обеих сторон…       Теперь настал черёд дрази смеяться.       – О, Шин, знала б ты, насколько безумную, полную разврата и оскорбления морали мысль ты сейчас высказала! Но у нас, поверь, многие думают так же. Для большинства рас не новость, что биологический и генетический пол могут не совпадать…       – Но у всех ли рас он обязан быть жёстко закреплённым, предопределённым с момента зачатия?       – Говорят, Дрошалла, даруя нам свои дары, предупредил, что иные из них могут быть ядовиты, предостерёг от злоупотреблений… Обычно это понимается так, что нужно соблюдать осторожность и умеренность в познании и всяких изобретениях для улучшения жизни, это может быть и во вред. Этим оправдывается малообразованность значительной части народа, не только женщин, но и многих мужчин. Но есть мнение – в нашей среде, я имею в виду, есть – что это как раз о познании пола, что Ведающие, возможно, не столь уж и ведающие, и ошибаются нередко, но не способны признать свои ошибки, признать, что не всегда уверены в поле ребёнка, но не готовы поступиться своим авторитетом, всеобщей и веками поддерживаемой верой, что они знают всё. Если уж сказано, что Дрошалла даровал дрази познание разделения на два пола – значит, познавать надо сразу, день промедления в неопределённости пытка. Они ведь осматривают совсем новорожденных, даже в самых удалённых поселениях, где только есть женщины, это никак не позже месяца. Таковы законы, таковы приличия. Ведь нужно знать, как растить ребёнка…       – А если б они подождали, пока природа сама изберёт нужный карман, не пытались ей помочь – возможно, расклад был бы иным…       – Это считается ужасной ересью, разумеется, но уже нормально в ряду прочих наших преступлений.       – И возможно, торопясь обследовать ребёнка, только-только покинувшего утробу и начинающего самостоятельное существование, они пропускают много девочек… но ошибки возможны и в иную сторону. Но знаешь – мне не важно. Не важно, даже если в твоём случае ошибки нет. Важно не то, что в твоих генах, не то, кем ты должен был быть, а кем ты стал. Самое удивительное откровение из когда-либо возможных… Теперь только я поняла, как мудры были мои наставники, говорившие, что я заблуждаюсь насчёт своих чувств к Дэвиду. Они не изменились. Просто теперь я поняла, что они есть на самом деле. Теперь, когда мне есть, с чем сравнить… Это словно, увидев розовый цветок сейхтши, я думала… что это и есть то, что я искала… но это ведь лишь потому, что я ещё не увидела красный. «Неизвестно, что из него вырастет»… Этот умный человек, Андрес, сам не зная, выразил эту мысль лучше, чем сумел бы кто-то другой. Неизвестно, что вырастет из нас, из наших чувств. Но когда цветок распускается, мы бываем ошеломлены его красотой…