Венок Альянса

      Времени, остававшегося до отправки, не могло б хватить, чтоб в полной мере справиться с потрясением от этого фантастического поворота судьбы – не дал бы его и путь корабля, быстроходность которого вполне соответствовала его внешнему и внутреннему великолепию. И принцу Винтари не стыдно б было пойти на такое преувеличение, как думать, что всего времени, на которое он вправе рассчитывать по милости того, что называется богами или судьбой, достало б, чтоб принять происходящее как нечто закономерное и обыденное. Обусловленную ли высоким постом занятость президента Межзвёздного Альянса тут стоило восславить, или некую фантастическую проницательность его, но в дороге Винтари оказался преимущественно предоставлен сам себе в отведённой ему каюте, и хотя бы этот малый срок мог посвятить приведению в порядок мыслей и эмоций, осознанию того факта, что он в действительности по приглашению президента Шеридана летит в его резиденцию на Минбаре, и даже опуская ту часть приглашения, которая содержала «пожить», предполагая лишь краткосрочный визит, следовало сказать – это превосходило все его самые дерзкие фантазии об итогах встречи на Вавилоне-5.       Отправить письмо матери он намерен был уже на обратном пути – или уж во всяком случае, не ранее прибытия. Леди Вакана интересовалась делами сына не столь часто, однако достаточно для того, чтоб не желать этого интереса и всеми силами избегать того, чтоб этот интерес увеличивать. Леди Вакана, вне сомнения, могла воспринять и положительно известие об установившихся сверх ожидания позитивных взаимоотношениях принца с президентом Межзвёздного Альянса, и такая вероятность привлекала не больше, чем противоположная. Будучи совершеннолетним, Винтари вправе был полагать, что не нуждается в советах матери, будучи центаврианином, понимал, что крайне опрометчиво было б сознаваться в этом вслух. В равной мере и поспешное честолюбивое воодушевление, и разумная опаска были ему сейчас чужды, всем его существом всё ещё владел тот восторг, что захлёстывал с каждым виражом «Старфьюри» – и был многократно увеличен последующим приглашением. И хоть было подозрение, что после он не простит себе, что не воспользовался возможностью более детально рассмотреть интерьеры корабля – иные соображения сейчас перевешивали и держали его в каюте. И потребность успокоить мятущиеся мысли, и нежелание вызвать чьё-либо неудовольствие праздным шатанием по коридорам (пусть неудовольствие это будет скрыто под обычной минбарской непроницаемой холодностью), и необходимость сколько возможно подготовиться к высадке в мире, взаимоотношения с которым у Центавра складывались непросто, а говоря честно – вовсе не складывались.       Восприятие Минбара на Центавре было тщательно перемешанной смесью недоверия, неприязни и страха – глубоко чуждая по образу жизни и мыслей, эта раса обладала высочайшей технологической мощью и имела под своим контролем больше космического пространства, чем какая-либо иная из известных рас, с этим невозможно не считаться. На протяжении длительного времени получалось поддерживать выгодные торговые взаимоотношения, однако о политическом, военном союзе не приходилось говорить, так как подобный разговор мог испортить самое удалое праздничное застолье. Восприятие президента Шеридана на Центавре было противоречивым – одни почитали его фигурой, имеющей в себе больше пропагандистской мифологии, чем реальных достоинств, недалёким солдафоном, взлетевшим на гребне волны истории, другие – хитроумным и расчётливым интриганом, сумевшим эту волну оседлать. Однако как ни соблазнительно умалять заслуги значимых фигур иных миров, необходимо признать, что и вполовину уменьшенными заслуги Шеридана будут впечатляющи. Если землянин, отличившийся некогда в войне с Минбаром, теперь возглавляет учреждённый этим Минбаром Альянс – следует назвать его как минимум незаурядной фигурой. Винтари и раньше готов был подписаться под этой осторожной оценкой, теперь же мог расширить её, и эта передышка в тишине минималистически оформленной, но странно уютной каюты нужна была ему в том числе для того, чтоб настроить себя не спешить замешивать свою оценку на чистом восторге. Приходилось признать – он сам, по несдержанности своей натуры, дал Шеридану инструменты для расположения к себе, но признать в равной мере и то, что тому рациональнее было б поискать для влияния более значительную фигуру, чем третий претендент на престол, которого обошёл в очереди убийца его отца. Впрочем, усмехнулся про себя Винтари, выбор, ввиду крайне ограниченных контактов Республики с остальной вселенной, не слишком велик.       Итак, отрицать расчёт в действиях Шеридана Винтари не собирался – он всё-таки был центаврианином, но допускал, что расчёта не было, ведь Шеридан центаврианином не был. Культура Центавра не лишена такого понятия, как делать что-либо по воле порыва, хорошего настроения или куража, правда, касается это в основном близких друзей и родственников, культура Земли тем более славится такими элементами. Вполне допустимо, что для Шеридана, при его положении, это было так же естественно, как для центаврианского аристократа – щедрый подарок тому, кто составил ему приятную компанию на прогулке.       Какое там, в каюте, было спальное место – минбарское наклонное или земное горизонтальное, он так потом и не смог вспомнить… потому что не прилёг ни на минуту. Расчёт его оправдался – компьютер мог предоставить ему роскошный выбор материалов как по земной, так и по минбарской культуре. Будучи подобающе насколько образованным, настолько и любознательным, центаврианские источники он изучил, наиболее заслуживающие внимания, давно, и относился к ним весьма реалистически – даже лучшие, грамотнейшие из них не были лишены пристрастного, с налётом «патриотической» пропаганды, слога. Более чем значительный перевес земных над минбарскими до этого времени его не печалил, ибо был естественным и объяснимым – была надобность в переводной технической литературе, научной, отчасти и по военному делу, то же, что касается минбарской культуры, в сердцах центаврианских отклика найти не могло. Естественно для юноши его круга, земной универсальный язык Винтари знал вполне хорошо, минбарского же не знал вовсе, не имея на родине к тому ни возможностей, ни потребностей. Но теперь ему предстояло нанести визит в мир, который, при давности взаимоотношений, был для центавриан неизведанной территорией, и по именам можно было перечислить тех, кто бывал в метрополии, в основном же дипломатические и торговые сношения происходили на нейтральной территории или в колониях. И теперь незнание языка и общая неосведомлённость могли стать для него проблемой – даже при условии, что он не будет покидать пределов резиденции, в чём он не был уверен – глупо упускать возможность узнать как можно больше, и первые шаги сделать предстояло немедленно.       Итак, ограниченный знанием языка – использовать электронный переводчик продуктивно разве что для технических минбарских текстов, с гуманитарными же, по отзывам пытавшихся, это приводило преимущественно к конфузам – Винтари сосредоточился на земных, и начать решил с «Бесед о значимом и означающем», под редакцией коллектива земных философов, и в итоге похвалил свою интуицию. Работа была немалого объёма, так что всю её прочитать за время пути едва ли получилось бы, и богатого содержания – это были, действительно, беседы с представителями двух миров (политическими, религиозными, учёными величинами) об основных краеугольных понятиях культуры и философии. Среди дававших ответы было немало знакомых имён, в том числе были там Шеридан и его супруга Дэленн. Почти сразу пришлось обратиться к своему походному блокноту, и уже через полчаса Винтари начал сомневаться, хватит ли его, пометок, о чём следует при удобном случае спросить Шеридана или кого-либо другого компетентного, ожидалось ещё много.       Незадолго перед посадкой зашёл Шеридан, осведомился о самочувствии, Винтари заметил, что оно прекрасное, хотя глаза от долгого сидения перед монитором, признаться, устали, и удержался от того, чтоб начать расспросы по своим пометкам немедленно – подобные обстоятельные разговоры лучше заводить в иной обстановке. Шеридан предложил полюбоваться панорамой Минбара, и Винтари, конечно, не нужно было предлагать дважды. Тому, кто влюблён в космос, космические пейзажи и панорамы планет, на которых до сих пор не бывал, в принципе не могут быть неинтересны, и того не могут удовлетворить видеозаписи и фотографии в энциклопедиях.       Когда Винтари впервые увидел Землю на мониторе – она показалась ему такой хрупкой. Голубая слеза, повисшая в чёрной бездне космоса. Сейчас он понял, что был не прав. Земля в сравнении с Минбаром смотрелась как-то весомее и основательнее. Минбар выглядел по-настоящему хрупким, и в то же время… не то чтобы ярким – он светился утончённым, нежным голубым светом, вероятно, причиной тому были обширные шапки льда, одевающие планету и преломляющие свет солнца не только идущий напрямую, но и отражённый двумя спутниками. При своей мягкости и приглушённости он был, однако, так пронзителен, что казалось, ни этот стеклопластик, ни металл обшивки, ни живая плоть – ничто не может быть ему преградой, всё он проницает, пропитывает собой. Земля, при всех отличиях, была более схожа с Центавром, свет же Минбара, против воли навевающий тихую торжественность, наверное, был схож со светом из снов – тех пророческих снов, о которых знает каждый центаврианин, тех из них, что были не о смерти, не о трагических событиях, как тот сон, о котором он совсем недавно упоминал.       Все деятели в прошлом, удостоившиеся посещения Минбара, высаживались в столице, Йедоре, за исключением одного. Вир Котто был в Тузаноре. И в настоящее время не только в Йедоре, но и в Тузаноре, и в других минбарских городах бывал некий торговец, имя которого однажды кто-то упоминал, но оно не сохранилось в памяти – логическое продолжение этого парадокса. Торговец этот был фигурой ничтожной по центаврианским меркам – но у этой расы свои мерки, и чем-то он удостоился в их глазах, в глазах же отчизны правильным казалось не придавать этому факту лишнего внимания. Кто-то должен поддерживать тот минимум торговых дел, который имеет место и при изоляции, и такое положение дел могло б позволить этому торговцу возвыситься, насколько это возможно при незнатном происхождении, поскольку он этого не сумел – нет никакого интереса о нём говорить. И хоть сейчас Винтари понимал, что это было лукавством, показным равнодушием (впрочем, у многих, возможно, не показным, ввиду расхожего представления о мире Минбара как о малосимпатичном месте), его мысли сейчас тоже в куда большей мере занимал Вир Котто. Вир Котто, обошедший его в очереди на престол, проходил этой величественной залой, исполненной немыслимой для космодрома тишины, хоть безлюдной и не была, проходил улицами с тысячелетней историей, над которыми им сейчас предстояло пролетать, был принят многими значимыми персонами. Что ж, в этом он теперь практически догнал Вира Котто, а дальше от него зависит, отмахнутся ли от его повествований об этом необычайном опыте так же, как отмахивались когда-то от отчётов Котто. Гравилёт плыл в льющихся с совершенно чистого неба совершенных в своей светлости лучах так мягко, словно никакого мотора, никакого движения тяжёлых и грубых деталей в нём не было вовсе, словно он плыл как звезда под действием космических сил. Лишь самые высокие вершины зданий были вровень с обзорными окнами, но благо, нажатием пары кнопок можно было опустить щиток с нижней половины этих окон и полюбоваться раскинувшейся внизу панорамой – подобные панорамы есть во всех энциклопедиях о Минбаре и как будто должна быть некая скука от обнаружения, что видишь именно то, что ожидал увидеть, но нет. Идея зданий, высеченных в огромных кристаллах, кажется нерациональной тому, кто не мыслит архитектуры без подбора материалов, перепланировок и улучшений, сноса ветхого или просто устаревшего и возведения на его месте чего-то ещё более пышного и великолепного. Но стоит отметить, реализация, по крайней мере при взгляде вот так сверху, производит впечатление. Город внизу подобен был сокровищнице, полной драгоценных камней, солнечный свет стекал по граням кристаллов-домов, словно чудесный водопад, дробился и переплетался тысячью радуг, и заворожённый, Винтари не мог оторвать глаз от этого огромного волшебного калейдоскопа, и лишь тогда, когда они пошли на снижение, осознал, что в дороге не произнёс ни слова, невольно, но начисто презрев всяческий этикет, в чём немедленно извинился. Да, определённо, если суметь передать впечатления даже от этого краткого перелёта – никто не посмел бы от них отмахнуться. Остаётся вопрос – как суметь их передать.       Когда Винтари первый раз увидел Дэленн – конечно, он и до этого видел её фото и видеоизображения, но он уже имел возможность убедиться, насколько личное впечатление может отличаться от энциклопедий – его поразила новизна испытанных эмоций, которых он, опять же, не мог определить и описать сразу.       Нормальным для центаврианина – вне зависимости от того, сколь почтительно и сдержанно он общался с той или иной женщиной, было оценивать по параметру, представляет ли он себя с нею в постели. Это никоим образом не означало каких-то планов и реальных намерений такого рода, а скорее было культурной особенностью. Ценность женщины определялась двумя вопросами – красива ли она и влиятельна ли. Если она и красива, и влиятельна – уместна была любая степень подобострастия. Если влиятельна, но некрасива – градус лести ограничивался возможными выгодами, а также умом и проницательностью женщины. Флирт был такой же частью делового этикета, как разговоры о погоде. Если женщина была не влиятельна, но красива – с декларацией намерений вообще не было никаких сложностей. Если же женщина была и не красива, и не влиятельна, максимум ей можно было посочувствовать.       Так вот, после встречи с Дэленн, анализируя свои мысли и поведение, Винтари заключил, что, вероятно, Дэленн не следует считать красивой, коль скоро никаких эротических мыслей в её присутствии у него даже не возникло. Расовые различия не являлись сами по себе достаточными для того основаниями – считая, совершенно естественно, себя превосходными во множестве качеств, центавриане не видели недопустимого во флирте с иномирцами хотя бы из соображения галантности, хотя бы с теми из них, кто были достаточно биологически схожи с ними. Дэленн же после того таинственного преобразования, которому она себя некогда подвергла, можно б было даже принять за землянку, если б не перехватывающий волосы рудиментарный гребень, который у неё остался.       Что ж, она была, во всяком случае, несомненно, влиятельна, но от несомненности этого факта выбирать стиль общения было не проще – и дело было даже не в том, что цели и возможные выгоды пока не были определены, и не в том, что она была столь же несомненно умна, поэтому с градусом лести следовало быть осторожным, а Винтари был совершенно неопытным в таких делах. Прежде всего – она была минбаркой, существом чуждой и непонятной культуры, следовало куда больше знать о её особенностях восприятия.       Здание резиденции, впечатлившее и по взгляде снаружи – нет, не пышностью и прихотливостью архитектуры, чем впечатлить центаврианина было б и затруднительно, напротив, его можно было назвать невыразительным и скромным, при той-то роли, что оно имело – а хотя бы тем, что, в отличие от виденных до этого, было не высеченным, а именно возведённым, однако издали этого можно было и не понять, столь искусной имитацией «природных» технологий оно было, той же холодной гармонией, чисто минбарским великолепием простоты отличалось и внутри. Минбарцы не терпят излишеств – так говорят земляне, центавриане б поправили, что минбарцы не терпят вообще ничего. Это здание – самое значительное, что есть теперь в этом городе, бывшем некогда столицей, теперь же в большей мере являющемся духовным, культурным центром (что в центаврианском восприятии есть хоть мягкий и даже обаятельный, но упадок), но Винтари не увидел ни резных колонн, ни пышных штор и гобеленов, ни грандиозных светильников под высокими сводами. Разумеется, разница культур – это понятно, он и не ожидал увидеть здесь лепнину центаврианского барокко или масштабные панно, изображающие военные победы императоров той или иной династии, или люстру, изображающую родословное древо рода Турхана, где главная, самая яркая лампа соответствовала деду Турхана (люстра была изготовлена по его заказу). Но различаясь в деталях, в основах культуры разных миров схожи – и земляне, и бракири, и дрази, и даже, прости Создатель, нарны любят окружать себя красивыми, дорогими вещами, ласкающими глаз хозяина и подчёркивающими статус для глаза гостя. Вкус другого народа и не мог бы в точности соответствовать центаврианскому, однако, например, земной вкус с ним во многом схож. Резиденция не походила на дворец, коим, по фактическому смыслу, являлась, не походила даже на какое-нибудь провинциальное правительственное здание, её интерьеры казались бы необжитыми, словно здание хоть и достроено, но не вполне ещё отделано, если б не было доподлинно известно, что это не так. Тем более странно это, что она является разом и жилым, и административным зданием – наверху живут постоянные обитатели, а внизу находятся помещения для совещаний, сеансов связи, приёма посетителей, торжественных или семейных обедов, различных церемоний.       На второй и тем более третий взгляд Винтари убедился, впрочем, что считать это здание чисто минбарским по решениям и по духу было б опрометчиво – оно включало элементы культур всех миров, входящих в Альянс, но включены они были столь аккуратно и ненавязчиво, что не сразу и осознавались тем, кто не был представителем этих миров, но, воспринимаясь в совокупности с прочими, становились привычными, близкими, понятными, тем самым служа культурному сближению, тот же, кто находил в интерьерах элементы из родного мира, мог только дивиться тому, как гармонично они вписались и через то приобрели будто новое звучание. Так, холодную синюю гамму стен коридоров оживляли встроенные в стеновые панели картины, искусно подобранные по стилю и тематике, из разных миров, в небольших нишах стояли вазы с цветами или светильники – по центаврианским меркам более чем скромные, однако приглядевшись, можно было отметить их удивительную искусность. Их нельзя было назвать исключительно декоративными элементами – они служили освещению коридоров в ночное время, многие цветы были бракирийскими, флюоресцирующими, другие же были выращены на дразийском светящемся минерале и переняли его свойства. Гостиная, в которой был дан скромный в силу обстоятельств обед – за время пути «Валена», одного из самых быстроходных крейсеров в настоящее время во всех известных мирах, торжественный приём подготовить было немыслимо – казалась оформленной в земных традициях, по крайней мере, земными казались стол и окружающие его стулья, и две из украшающих стены картин Винтари уверенно опознал как земные, позже же он узнал, что лазурные шторы с густой бахромой понизу – аббайские, тогда как гардины, напоминающие фактуру камня, так что шторы казались ниспадающим водопадом – нарнские…       После обеда, бесед о впечатлениях от дороги – теперь уже Винтари рискнул озвучить несколько намеченных вопросов о прочитанном, и Дэленн вполне ожидаемо ответила, что они после непременно вернутся к этому разговору, ибо вопрос требует шага, а ответ двух шагов (формула, встретившаяся и в книге и в принципе понятная, примерно эту минбарскую черту на Центавре характеризуют выражением «невозможно задать минбарцу такой вопрос, чтоб он ответил односложно, без предварительных медитаций и сверения со священными свитками»), расспросов о ситуации на Центавре (здесь Винтари было проще всего, так как дипломатические формулы он выучил в совершенстве) – Шеридан позвал его познакомиться с сыном. Участия во взрослой беседе юный наследник, естественно, не принимал, и был сейчас в своей комнате. Знакомство предстояло кратким, так как гость, едва успевший распаковать некоторые вещи, но не успевший детально рассмотреть отведённые ему покои, заслуживал полноценно отдохнуть с дороги, а как насыщенны и регламентированы бывают дни отпрыска благородного семейства в этом возрасте, Винтари не нужно было объяснять.       Здесь уместно было признать ворочающееся где-то на дне сознания чисто житейское любопытство – на кого больше похож этот мальчик, на отца или на мать, на землян или на минбарцев. Преобразования внешности (и, вероятно, физиологии) Дэленн были велики, но не абсолютны, она не стала полностью землянкой, минбарские черты могли перейти к её сыну и даже, пожалуй, какие-то непременно должны были перейти – если правы те, кто полагал, что изменения Дэленн были чисто внешними, послужившими её сближению с Шериданом, генетический аппарат же остался не изменённым.       Итак, ему на первый малый шаг предстояло обойти Вира Котто – тот не видел Дэвида Шеридана, которого в пору его пребывания на Минбаре ещё не существовало. Ему, Диусу Винтари, первому из центавриан предстояло увидеть невероятного ребёнка – единственного в своём роде гибрида двух рас, одна из которых в прошлом едва не уничтожила другую. Наследника новой империи, основанной великими родителями, ставшими легендой при жизни – здесь, при отсутствии необходимости соблюдать неписанный центаврианский церемониал, требующий добавлять ноту пренебрежения при обсуждении достижений иномирцев, это можно было сказать прямо.       Комната Дэвида находилась рядом с родительской и поблизости от комнаты, отведённой Винтари. При их появлении он встал – он собирал на середине комнаты на низенькой подставке сложную конструкцию из пластин и кристаллов, Винтари не смог бы даже предположить, игрой это было, медитацией или серьёзным учебным занятием, если верить характеристикам сколько-то компетентных лиц, так минбарцы занимаются чем-то подобным большую часть времени, свободного от переговоров, войн и религиозных обрядов – подошёл и церемонно поклонился – в соответствии с минбарскими традициями, Винтари поприветствовал его по-центавриански.       Дэвиду было, как сказал его отец, 8 лет, и на первый взгляд следовало сказать, что он похож в основном на мать – по-минбарски худощавое телосложение (Винтари покуда не видел ни одного минбарца, которого можно б было назвать хотя бы упитанным, обилие постов и пищевых церемоний тому не способствуют), тёмные, как у матери, волосы, только прямые, и большие, ясные глаза – такие же лучистые и спокойные, как у неё. Редкие, почти незаметные брови и зачаток гребня, виднеющийся на висках и топорщащийся под волосами, не делали его внешность более минбарской - эти признаки достаточно были сглажены земными чертами. Винтари было интересно в этот момент, воспринимается ли его взгляд сейчас именно так, как он сам его ощущает - как бесцеремонное и даже бестактное разглядывание, но это было нечто выше его воли - невозможно не понимать, что перед тобой существо совершенно особенной природы, подобного которому во вселенной просто нет, оно существует в единственном числе как исключение из всех мыслимых правил. Верно, так же когда-то таращились на Дэленн, позабыв всякое приличие, и сложно сказать, что диковиннее - изменение уже существующей природы или же рождение гибрида, которого нельзя было и вообразить. Полуминбарец, полуземлянин - больше в нём, по идее, земной крови, но воспитанием, культурой он несомненно должен быть ближе к минбарскому народу. И не может не будоражить вопрос, как сам он ощущает и воспринимает себя, не тяжело ли ему, не одиноко ли - ведь он никогда в полной мере не может принадлежать ни к одному миру, он стоит на грани их. Он один, других таких просто нет. Впрочем, он вряд ли имеет из-за этого какие-то фактические проблемы, учитывая, кто его родители… Однако это тоже определённо не было однозначным моментом. Когда Винтари, совершенно машинально, обратился к нему «Ваше высочество», в глазах мальчика не было ничего подобного тому, как если б он был горд или польщён. Было удивление, подобное тому, как если б его назвали не его именем. Они обменялись лишь парой фраз, но этот недолгий разговор стал для Винтари залогом множества интереснейших бесед.       Проснулся наутро он от звонка в дверь – Дэленн в переговорник осведомлялась, проснулся ли он, одет ли, и когда сможет спуститься для приёма пищи. Винтари понял, что завтрак он проспал, причём проспал очень основательно. Давно ему не было так стыдно.       Для центаврианина является нормой вставать рано, если того требует служба, и столь же естественным нежиться в постели до обеда, если спешить некуда. На Минбаре же, вспомнил он, принято встречать каждый рассвет – и это при том, что многие обременённые рангом и обязанностями граждане ложатся глубоко за полночь.       Если он и пожалел о том, что отослал слуг ещё на Вавилоне, то лишь на миг – да, вещи были разобраны лишь на малую часть, и некому было поручить привести некоторые из них в порядок. Однако эти мелочи были ничтожны в сравнении с возможными в ином варианте помехами – слуги едва ли были преданы ему в большей мере, чем его матери, и никакие утончённые угрозы не предупредили б того, что леди Вакана знала б о каждом шаге отпрыска сразу, как он был сделан, а в следующий миг присылала свои рекомендации относительно следующего шага. У леди Ваканы, вообще-то, были и другие дела, кроме единственного сына, будет лучше, если она будет заниматься ими. За то время, пока он осмотрится и поймёт, как надолго здесь задержится, он составит идеальный план необходимого разговора с ней. От варианта церемониального мундира с регалиями наследника центаврианского престола Винтари сразу отказался, как неуместного, к тому же стоило уже озаботиться его чисткой, но и появляться перед женщиной в халате было верхом неприличия – резиденция является домом для этой семьи, но не для него. Поэтому он облачился в костюм попроще, который использовался для повседневных выходов.       Дэленн заверила его, что прекрасно понимает, насколько необходимо выспаться после утомительной дороги – минбарцы всегда готовы извиниться за тебя прежде, чем ты сам это сделаешь, подумал Винтари, как будто, в самом деле, это не звездолёт нёс его к Минбару, а он нёс звездолёт на себе, что так устал, и что распорядок дня в резиденции лишён строгости – регулярно принимая представителей разных миров, здесь считаются с различиями их образа жизни, замешанными нередко на различиях биологических. И в свою очередь извинилась перед ним за то, что подаёт простой завтрак, приготовленный на скорую руку (насколько это вообще возможно у минбарцев), а не по всем правилам торжественное угощение. Вчерашний обед по настоянию Джона был смесью традиций земных и центаврианских, но время для торжественных обедов у них ещё будет.       После завтрака – Винтари неожиданно был рад тому, что был он непривычно для центаврианского желудка лёгким, бодрящим, а не отягощающим – ему было предложено выйти для прогулки в сад. Позже они вместе составят культурную программу, сейчас же у Дэленн важная видеоконференция, которую никак нельзя отложить.       Сад представлял собой то же утончённое смешение, что и виденные им до сих пор интерьеры резиденции. Те из растений, которые не требовали специфической только земной или только минбарской почвы, росли рядом. Винтари узнал и несколько центаврианских кустарников – правда, заметил, что выращиваются они здесь совсем не так, как на Центавре, без перекручивания корней и формирования кроны – похоже, всегда строгие к себе минбарцы не были столь же строги к растениям.       Он пошёл по присыпанной гравием дорожке, вспоминая всё, что читал о минбарской фауне и традициях местного садоводства, и вышел к лужайке. Здесь его ждал сюрприз – в саду в этот час он был не один. На лужайке президент Шеридан с сыном играли в спортивную игру, как будто смутно знакомую Винтари, однако названия её он не мог вспомнить – с помощью двух деревянных обручей с сеткой, на длинных ручках, перекидывали друг другу мелкий предмет, представляющий собой мячик с юбочкой из сетки. Игра, должно быть, длилась давно, Шеридан-старший, раскрасневшийся и запыхавшийся, обернулся к гостю, согнулся, уперев руки в колени:        – Принц, как хорошо, что вы подошли – не смените ли меня? В моём возрасте против молодой энергии – дело безнадёжное.       – Признаться, я не умею, - покачал головой Винтари, несколько удивлённый подобным нетривиальным началом разговора, вертя в руках врученное ему орудие для отбивания мячей и вновь пытаясь вспомнить название, - я никогда не играл в эту игру.       Спортивные игры являются важным элементом культуры многих миров, какие-то существуют даже у минбарцев, в частности, есть у них род игр, происходящих от различных боевых искусств, схожих с таковыми у Земли и Центавра, но подробностей в энциклопедиях не было, в основном упоминания.       – Правила совсем простые, - подбежал Дэвид, явно обрадовавшийся свежей крови, - я объясню. Если, конечно, вы не будете против. Отцу и правда хорошо бы уже пойти отдохнуть перед приёмом послов, я совсем его замучил.       – Что ж, в таком случае я не против, я охотно сыграю в эту игру. Если, конечно, вы меня научите…       Чувствуя, что вот-вот вновь услышит в свой адрес какой-то титул, мальчишка рассмеялся:       – Просто Дэвид. Быть может, это упущение нашей культуры, но в ней не придумано специального обращения для ученика второй ступени, более же никаким статусом я похвастаться не могу. Эта игра, принц, земная и называется бадминтон. Суть состоит в том…       Шеридан-старший пожал руку гостю, потрепал по голове сына и поспешил к дому.       – Ракетку держат вот так! – широкие ладони Винтари почему-то никак не хотели облегать рукоять так же легко, как узкие ладошки Дэвида, но у Шеридана же как-то получалось, и центаврианская гордость, помноженная на центаврианское упрямство, не позволяла так легко сдаться, - подача…       Конечно, ждать сразу каких-то феноменальных успехов было б странно. Подачи Дэвида Винтари отбивал через раз, но и когда отбивал – посылал мяч высоко в небо или в окрестные кусты, где то ему, то Дэвиду его потом приходилось, иногда очень долго, разыскивать.       Нечего и удивляться, костюм проверки в полевых условиях не выдержал. Для повседневной жизни необходимо что-то более простое и удобное – на миг Винтари задумался, не распорядиться ли прислать с Центавра его костюмы для верховой езды и тренировок, но тут же отверг эту мысль. Затевать хлопоты по доставке чего-либо из дома (формально мать не вправе запретить ему распоряжаться лично его вещами, фактически организовать задержку ей будет не слишком сложно) стоит только в случае, если он будет точно знать, что задержится здесь более, чем на месяц, пока же разумнее поискать что-либо подходящее здесь.       Впрочем, в основном мысли его были далеки и от игры, и от проблем гардероба тоже. Видимо, физическая активность так стимулировала работу мозга, что именно сейчас ему пришла охота проанализировать накопившийся пласт мыслей и ощущений.       Он размышлял, почему его так впечатлил образ Шеридана в домашней серой футболке и перепачканных землёй и травяной зеленью брюках, встрёпанного, вспотевшего, смеющегося – настолько категорически неофициального, не солидного, не величественного. Нельзя было сказать, чтоб он увидел в этот момент какое-то новое и неожиданное лицо Шеридана. Для него привычным и нормальным было, что известные, облечённые властью люди имеют множество масок-лиц, надеваемых в соответствии с ситуацией к определённому платью, он знал эти парадные маски пышных приёмов, парадов и балов, и имел некоторое представление о личинах закулисных – он видел мертвецки пьяного Лондо, едва не падающего с трона, и хихикающих придворных, тискающих по укромным уголкам дам, он знал, как расцветает хищный азарт борца кутари на физиономии, как будто созданной не выражать ничего иного, кроме надменности, и почти любовный экстаз в опере на лицах тех, кто уже не годится в любовники. Но всё это было не про Шеридана. Нельзя было сказать, чтоб это был какой-то другой Шеридан, нет, как раз дело в том, что был он один и тот же и там, на корабле и на Вавилоне, и здесь, в своей резиденции, и Винтари вновь размышлял, как ему это удаётся. Либо этот человек врёт виртуозно, подумал он тогда, либо, что совершенно невероятно, не врёт вовсе. Между их расами, особенно в отношении к власти, политике, дипломатии, всё же очень много общего. Они подчиняются одним и тем же законам, и в целом между видными деятелями Центавра и Земли различия заметнее биологические, нежели психологические. Но Шеридан, при своей простоте, не укладывался в простые схемы. На Центавре много спорили о природе его удачи, а не о природе его безыскусного и несомненного обаяния.       – Вы устали, принц. Думаю, пока нам стоит остановиться на достигнутом, вы согласны? Быть может, просто прогуляемся, или посидим в беседке?       Они пошли по тенистой боковой аллее – кроны высоких кустарников сплетались над их головами, как шатёр, отчего в аллее стоял приятный зелёный сумрак, и кое-где на этих ветвях покачивались своеобразные фонари – подвешенные в кашпо бракирийские цветы, сейчас источающие лишь очень слабое свечение.       – Скажите, ва…       – Дэвид, просто Дэвид.       – Извините, Дэвид. Извините также и за все последующие разговоры, которые я надеюсь иметь честь с вами вести и в которых могу допустить ту же ошибку, следствие культуры, воспитания, подобное, если угодно, акценту. Уверяю вас, мы, центавриане, вовсе не всегда так напыщенны и манерны, однако переход к менее официальному тону требует времени, слишком поспешный переход был бы проявлением неуважения… Я прискорбно мало знаю о культуре вашего мира, однако то, что я знаю – традиции, обряды, определённые формулы вежливости очень важны для вас, так же важны они и для нас, хоть у нас с вами они и разные. И в силу этого я испытываю особенно сильную неловкость, ведь разговор, который я хочу с вами завести, лежит в сфере, официоза чуждой и потому непривычной для меня, требующей других слов…       Дэвид остановился, повернулся, чуть склонив голову с лёгкой улыбкой.       – Мои учителя говорят – слово может быть достаточным, недостаточным и избыточным, но ты не узнаешь этого, пока не произнесёшь. Принц, поверьте, не всегда отсутствие отточенных и выверенных фраз препятствует пониманию. И если вы сейчас не найдёте подходящих слов и настроя для этого разговора, я просто подожду, пока найдёте и попробуете снова.       – О нет, я найду. Никуда не денется то обстоятельство, что я просто имею мало опыта в ведении простых и по-настоящему интересных мне разговоров… Если я не спрошу сейчас, то потом могу просто не решиться. Но не воспримете ли вы мой вопрос как слишком неуместный и бестактный?       Они дошли до беседки, Дэвид приглашающим жестом пропустил гостя вперёд, предложив ему удобное место в центре.       – Сначала задайте ваш вопрос, ваше высочество, и тогда я смогу сказать, бестактен ли он.       Винтари кивнул. В беспредметных извинениях действительно мало толку. Быть может, совсем вскорости он будет жгуче жалеть о том, что не сдержался в этот момент, но в конце концов, потерять лицо перед кем-то можно лишь тогда, когда приобрёл его. Постыдно выйти за рамки сразу после знакомства, сразу сложить о себе нежелательное представление – но в дальнейшем разрушить созданный образ, стоивший, возможно, немалых трудов, не горше ли. Стоит сосредоточиться на том факте, что он беседует не с центаврианами, здесь сумбур мыслей и откровенность слова будут восприняты едва ли приветственно, но точно не так, как в привычной ему среде.       – Скажите… Дэвид, вы любите своего отца?       Вопрос, может, и не обескуражил, но удивил точно.       – Конечно! Разве может быть иначе? А почему вы об этом спросили? Мой отец… показался вам плохим человеком? Поверьте, я способен понять, что взгляд с совершенно другой позиции, обусловленной… определёнными историческими и политическими обстоятельствами, может быть иным.       Оставалось вздохнуть и принять первый плод своей несдержанности, необдуманности своих слов – разумеется, дитя подумало, что этот вопрос имеет отрицательный подтекст и связан, быть может, с некоторыми событиями во времена до его рождения.       – Дело не во взгляде… Дэвид, - он почувствовал сам, как в речи будто споткнулся, но удержал равновесие, и видел, что и собеседник это заметил и ободряюще улыбнулся, - хотя… о взгляде и обстоятельствах позже. Нет, меня заинтересовало само… Знаете, по дороге сюда я читал одну замечательную книгу. Быть может, вы слышали о ней – «Беседы о значимом и означающем».       – Да, разумеется, я слышал её и даже читал. Подробный разбор её ждёт меня только в следующем году, однако поскольку она есть в нашей библиотеке и не имеет ограничений касаемо поспешного превратного понимания, я читал её. Мама высокого мнения о ней, называет азбукой межмировых взаимоотношений.       Винтари кивнул. С этой оценкой он был вполне согласен.       – Я мог бы много сказать о том, как удачно она построена, как комментарии разных людей, часть которых едва ли была знакома между собой, как бы перекликаются, перетекают друг в друга, сплетаются в один узор, в одну симфонию. Но это заняло б не менее часа и определённо далеко увело б меня от первоначального вопроса. Меня заинтересовало то, как там описывается отношение к семье, к родителям. Очень…       – Сентиментально, вы хотели, должно быть, сказать?       – Не уверен, что здесь смогу подобрать слова. По части сентиментальности, или, во всяком случае, пафоса наша литература всегда могла встать в пример прочим. Теперь, конечно, существуют вещи и весьма простецкого тона, но классические образцы, признанные эталоном искусства… ну, об этом в другой раз. Нет, знаете, Дэвид, ещё до этой книги я задавался вопросом: слово «любовь» есть в каждом языке, только одинаковое ли у этих слов значение? Вы сказали – как может быть иначе… Я понимаю, ваша культура предписывает вам любить родственников... - Винтари запоздало сделал себе замечание, что не уточнил, которую культуру он имеет в виду, ведь всё же родители его собеседника принадлежат к разным культурам, но кажется, это сейчас не имело большого значения для разговора.       – Разве любовь можно предписать, принц? Да, культура, как вы говорите… почти любая культура, какую я с ходу могу назвать… скорее не предписывает, а воспевает искренние и горячие отношения между родственниками, любовь к детям, любовь к отцу, к матери… это естественно, это основа жизни, это возникает не потому, что восхваляется, а восхваляется потому, что невозможна сама жизнь без этого… А вы? Разве вы не любите своего отца?       От этих совершенно, в общем-то, логичных и невинных слов Винтари едва не стало плохо.       – Дэвид… вы знаете, кто мой отец? Кем он был? Нет… возможно, вы слышали, но не понимаете в полной мере. Вы едва ли введены моим титулом в такое заблуждение, чтоб считать меня сыном действующего императора, от своих родителей, хорошо знакомых с ним в прошлом, вы наверняка знаете, что это не так. Но моя фамилия, иная, чем у моего отца, могла ввести вас в иное заблуждение…       – Я знаю, кем был ваш отец, - тихо проговорил Дэвид.       – Знаете? Что ж, могу лишь посочувствовать вам, отягощённому в столь юном возрасте подобным знанием, и надеюсь лишь, что знание это… не слишком детально, как в силу возраста, так и в силу принадлежности к иному миру вы вправе знать об этом много меньше тех, кто имел честь личных встреч с ним (и выжил), или живя на Центавре, слышал, каким зловещим эхом отражается это имя от стен, созерцал множество последствий… его великих деяний… Если слово «тиран» будет пока достаточным, я благодарю за это Создателя. Но прежде, чем вы спросите меня, мог ли я знать его с иной, лучшей стороны, и мог ли простить ему… всё, что он сделал… Я просто скажу, что практически не знал его. Родители жили раздельно, это не редкость у знатных центавриан, поженившихся по велению семей и для сохранения приемлемых отношений наносящих друг другу визиты в установленном порядке, мать, хоть вплоть до завершения домашнего обучения я жил с ней под одной крышей, тоже уделяла мне внимание не более положенного. Дети (мой брат, увы, родился неполноценным и прожил недолго) были частью её обязанностей, её статуса, но никак не её личных интересов – в доме было достаточно слуг и учителей, которым можно было препоручить наследника. И, предупреждая ваши сожаления, которые, как мне кажется, готовы сорваться с ваших уст, я не страдал, я не видел в таком положении дел печали. Высокое положение накладывает определённые обязательства, требует определённых жертв – это вы знаете и по своему миру, где нередко дети имеют лишь краткие встречи с родителями, обременёнными важным служением. Происходя из знатного рода, я воспитывался так, как подобает наследнику знатного рода. Мои родители не имели времени вести со мной продолжительные задушевные беседы или играть в игры, подобные тем, в которую играли мы недавно, и если откровенно – не имели и желания. Я знал моих отца и мать по имени, по титулу, и даже знал в лицо, но как людей, как личностей я знал их лишь со слов… В большей мере слов окружающих, чем их собственных. В большей мере видел их отражения в кривых и правдивых зеркалах нашей жизни. У нас могут говорить о любви, почтении и признательности к роду, могут не говорить – суть от этого не меняется, в этом ряду нет места любви той, о которой говорили что земляне, что минбарцы в этой книжке. Мы служим роду, фамилии, а род служит нам. Маскам, фигурам на политической арене, не людям. Иными словами, Дэвид – возможно, я скажу сейчас очень бредовое… Но я хотел бы послушать от вас именно об этом настоящем, не отравленном выгодами и условностями чувстве любви к родителям.       И в этот момент Винтари накрыло. Накрыло последней, самой мощной волной, что следовала, оказывается, за теми волнами, которые он встретил грудью за штурвалом «Старфьюри» и в каюте «Валена», и волна эта превосходила силой все предыдущие в совокупности. Он понял, что удивило его не столько в Шеридане, сколько в себе самом. Пропустив ещё раз через память прочитанное из земных ответов в книге, он нашёл своему смятению, обуревающим его эмоциям верный эквивалент. Он воспринимал Шеридана как отца. Это было тем более дико, что подобных эмоций к своему собственному отцу он никогда не мог даже представить. Он действительно не знал его – и тех редких встреч, что всё же имели место, хватало, чтоб не сожалеть об этом. Отец дал ему жизнь, титул, более чем противоречивое отношение окружающих – и этого было достаточно. И оглядываясь сейчас назад, он мог сказать, что никогда до сего дня не видел в таком мироустройстве ничего странного и прискорбного, в общем-то и не предполагая, что может быть иначе. До этой встречи, радушной улыбки первого лица Межзвёздного Альянса, его неожиданного гостеприимства, этой книги в компьютере корабля, этого утра и наблюдения за игрой отца и сына – он и не знал, что такое бывает. Что такое может быть и с ним. И именно поэтому при встрече с Дэленн он не испытал ни малейших эротических эмоций – как в целом ввиду глубокого уважения к Шеридану, так и потому, что в ней он также увидел мать. Мать, которой прежде у него не было.       Винтари не брался, конечно, предсказывать свою дальнейшую жизнь на много лет вперёд. Но именно сейчас, он точно знал, ему необходимо быть здесь. Чтоб дать себе сполна насладиться этими новыми для себя чувствами, этим тайным счастьем обретения. Если прямо сейчас лишить его этого – он будет чувствовать себя обкраденным всю оставшуюся жизнь.       Его взгляд натолкнулся на мягкую тонкую травку с бледными цветочками, пробивающуюся между плит у подножия беседки.       – Дэвид, скажите… что это?       – Удивлён, что вы спрашиваете у меня об этом, принц. Ведь это растение с Центавра. Неприхотливый достаточно распространённый сорняк, обычно растущий в тени более крупных сородичей. Его семена попали к нам вместе с семенами клумбовых люрий, по всей видимости, у них очень мелкие семена… Нам пришлось покопаться в справочниках, чтобы определить, что это. Это же лотракса.       Винтари кивнул. Лотракса, да. Обычно это растение просто не замечают – его стебли не видны под раскидистыми ветвями и листьями кустов, его аромат сливается с ароматами других трав, глушится более резкими запахами цветов. Но всё же оно есть. Оно есть потому, что нужно, нужно было и в этот конкретный момент. Его чувство подобно этому растению. Невидимое обычному взгляду, неведомое до сих пор даже ему самому. Только на Минбаре он и смог разглядеть его.       – Увы, ваше высочество, - вывел его из задумчивости голос собеседника, - мне пора собираться. Через час у меня занятия при храме.       – Понимаю. Скажите, Дэвид, завтра я смогу сыграть с вами так же, в это же время?       – К сожалению, завтра я никак не могу, принц. С завтрашнего дня на двое суток я буду плотно занят в обряде…       – Обряде?       – Приготовления торжественного обеда в вашу честь. Мне повезло удостоиться чести приготовить этот обед самому.       Винтари снова кивнул. Что отказываться, говорить, что не стоит ради него так хлопотать – бесполезно, он прекрасно понимал, не перед минбарцами отказываться от особых почестей, да и не центаврианину. Так же прекрасно понимал и ещё кое-что. Что сегодня придёт в свою комнату и перечитает всё, касающееся этого обряда, выучит назубок все действия, которые ему следует во время этого обеда совершить, все слова, которые следует сказать. Потому что он просто не допустит, чтоб была совершена хоть малейшая ошибка и Дэвиду пришлось выдержать ещё двое суток бдений. Это и для минбарца не плёвое дело, хотя они на порядок выносливее и землян, и центавриан, вместе взятых, раз выдерживают многодневные посты и медитации, но Дэвид-то на большую часть – землянин…       И тем же вечером он принял – и моментально осуществил – ещё одно решение.       – Господин президент, мне нужно поговорить с вами. Если, конечно, вы не слишком заняты.       – Нет-нет, проходите, Винтари. Что-то случилось?       Тот осторожно сел в глубокое кресло, принялся сосредоточенно очерчивать взглядом бледный узор столешницы, стесняясь смотреть в улыбающиеся глаза Шеридана и по-центавриански наслаждаясь этой маленькой и безыскусной ложью – разумеется, он занят. Как часто, за исключением времени сна, люди такого положения бывают не заняты? Будто в самом деле он сидит здесь лишь потому, что здесь очень уютное кресло, а эти бумаги перед собой разложил для того, что они очень красивы. Но отрывает себя от этих важных дел по первой его просьбе. Слова давались трудно. Наконец он собрался с духом.       – Господин президент, когда вы пригласили меня погостить в вашей резиденции, вы, помнится, не поставили мне чётких сроков…       – Это так. Я сказал, что вы можете жить здесь, сколько пожелаете, и сейчас повторю вам то же самое. Что-то изменилось у вас? Рискну предположить, вы соскучились по дому, или просто заскучали здесь? Вы решили покинуть Минбар и вернуться на Центавр?       Винтари усмехнулся от этих ожидаемых, в общем-то, слов.       – Напротив. Мне нравится здесь, господин Шеридан, нравится куда больше, чем сам я смог бы предположить, ступая на борт «Валена», и мне хотелось бы быть здесь… я не знаю, насколько долго. Но мне не хотелось бы обременять вас…       Шеридан рассеянно переложил бумаги на столе с места на место – вероятно, он запутан этой противоречивой фразой и не знает, куда клонится разговор. Что ж, гадать об этом не долго.       – Мы уже говорили об этом. Вы не обременяете меня. И Дэленн, и уж тем более Дэвида, не обременяете тем более.       Пальцы центаврианина, нервно теребящие подлокотник, на миг замерли.       – Спасибо вам за эти слова, господин Шеридан… Всё же я продолжу. Всё же мне необходимо это сказать. Для того, чтоб нам всем ни сейчас, ни впоследствии не испытать никакого стеснения, я хотел бы сам оплачивать своё проживание. Поверьте, деньги у меня есть.       – Но…       – Но это ещё не всё, - Винтари встал, нервно прошёлся по кабинету, - прекрасно понимая, что у вас тут не гостиница для богатых бездельников, я хотел бы найти себе дело, которое оправдало бы моё здесь пребывание. Я заметил, что, несмотря на давность общения, полноценного культурного обмена между нашими мирами так и не было. Общение было слишком разрозненным, рваным, и, что уж говорить, местами тяжёлым… Мне скучно и не интересно сейчас говорить о том, чья в том вина, куда больше меня занимает мысль внести посильную лепту в исправление этого положения. Я прекрасно представляю себе ужасающие масштабы подобной задачи, однако мы, центавриане, амбициозны – это известно всем. Такая задача вполне соответствует лично моим амбициям. Я не одарён высоким художественным слогом, который равнялся бы с классиками Центавра, впрочем, не знаю, одарён ли им в настоящее время хоть кто-нибудь. Во всяком случае, моего умения связывать слова достанет для того, чтоб написать книгу о моём здесь пребывании, а моего имени достаточно для того, чтоб эту книгу читали. Я не являюсь на родине безусловно популярной и любимой фигурой, отчасти и наоборот, однако для интереса тут нет никакой разницы. И прекрасно понимая, что при языковом барьере взгляд мой будет поверхностным и работа моя несовершенной – земной язык, который знают здесь многие, послужит не только мостом, но и прослойкой, преломляющей и гасящей смыслы – я намерен заняться изучением языка. По всей видимости, хотя бы в азах мне нужно будет изучить все три главных языка – по мере обучения я сумею определить, который из них окажется более значим для моей работы. За своё обучение, разумеется, я также намерен платить, и прошу вашей помощи в поиске учителей, готовых потратить своё время на столь нетривиального ученика.       Шеридан выронил ручку, которую до этого вращал в пальцах.       – Принц, я… У меня нет слов. Я знаю, что юности положено удивлять старость дерзостью замыслов и свершений, но так, как вы сейчас, меня не удивляли уже давно. Вы уже говорили об этом с Дэленн? Если хотите моего мнения, то я считаю, что это замечательная идея. Но не могу не сказать сразу – такая масштабная задача ведь потребует много, очень много времени…       – Что меня вполне устраивает. Родина меня не манит, поверьте, господин президент. Мне нечего там делать, и никто там меня не ждёт. Во всяком случае, не ждёт ни для чего хорошего.       Разговор, начатый на Вавилоне, не померк в его памяти, несомненно. И будучи не слишком обстоятельным и не законченным, он обязан был возобновиться однажды.       – А как же ваша семья? Я знаю, у вас много недоброжелателей, но… Есть ведь и родные люди. Вы могли не успеть соскучиться по ним к настоящему времени, но в дальнейшем…       Винтари остановился возле стеллажа, где рядом с золочёными корешками книг и папок, футлярами свитков и «деревцами» информкристаллов переливчато сияло хрупкое чудо – модель «Белой звезды». Пальцы так и жгло от желания прикоснуться к ней, огладить сверкающий корпус, кольнуть подушечки кончиками крыльев.       – Семья? Господин Шеридан… Я немного говорил уже об этом с вашим сыном. Признаться, столкнулся с проблемой… Мне сложно подобрать слова, чтоб объяснить. Не всё можно описать банальными словами «не любят». Без долгих пояснений о традициях, обычаях и том влиянии, которое они оказывают на мышление и формирование эмоций. Просто поверьте, никто из моих родственников не привязан ко мне и не испытывает грусти из-за моего отсутствия.       – Вы уверены в этом, ваше высочество?       – Поверьте мне – абсолютно.       Шеридан тоже поднялся, прошёлся у противоположной стены, Винтари вслушивался в его медленные, тихие шаги.       – Да, я знаю о… вашем отце. И допускаю, что из его семьи… из тех, кто остался из этой семьи, вы так же ни с кем не близки. А ваша мать?       Винтари совершил над собой усилие – разорвал этот гипнотический контакт с бело-фиолетовым чарующим светом, обернулся.       – Я читал, что в прежние времена в вашем мире тоже существовала практика насильственных, династических браков, когда партию молодым выбирали старшие, и часто супруги даже не встречались до свадьбы. Сейчас подобного, кроме отдельных узких специфических кругов, у вас уже нет. Не могу не сказать, что в целом рад за ваш народ. Я также знаю, что несмотря на это, многие семьи, созданные по принуждению, всё же получались счастливыми, супруги проникались друг к другу если не любовью, то сочувствием, их сближали дети, совместная жизнь… У вас об этом есть поговорка – «стерпится-слюбится», кажется, так? Странно, что такой поговорки нет у нас… Но у нас тоже есть счастливые семьи, в которых мир и лад. Мужья и жёны, которым повезло сойтись характером по крайней мере настолько, чтоб не приходилось селиться по разным домам, которые смогли найти друг в друге качества, достаточные во всяком случае для… дружбы, если можно так выразиться… которые заслужили любовь своих детей, по крайней мере, и их глазами смогли взглянуть друг на друга… Я завидую им, потому что всё это не про мою семью. Когда моих родителей поженили, они оба были вопиюще молоды – но достаточно сведущи в законах жизни, чтоб не иметь иллюзий. Мой отец тогда ещё не был тем, кем его помнят ныне, но уже обнаруживал… признаки психического нездоровья, будем говорить честно. Моя мать прожила с ним под одной крышей полгода – столько длится наш медовый месяц, и ей этого хватило. После моего рождения они встречались преимущественно на официальных мероприятиях, и, в общем-то, это устраивало обоих. Его супружеские обязанности выражались в отчислении положенного содержания, её – в том, что в её доме жил я. Поверьте, это весьма щадящий вариант, это везенье. Некоторые такие семьи, «чтобы соблюсти приличия», родственники заставляли съезжаться – и ничего хорошего из этого не получалось. Да, господин Шеридан, я жил с матерью, я видел её, конечно, куда чаще, чем отца… но это ничего не меняло. Ко мне мать относилась так же официально, как к супругу. Отец, мать, сын, дочь – у нас это тоже вроде должности, сана, статуса. Дворец большой, и мы жили в противоположных его частях. Без важного повода она ко мне не заходила, даже не интересовалась, как я там. Она заботилась о том, чтоб я был всем обеспечен, хорошо одет и подобающе воспитан и обучен, но она сама не одевала меня по утрам и не укладывала спать, не читала мне книг и не вела со мной бесед. Кормилицы, няньки, учителя – кого угодно я видел чаще и знал лучше, чем её. У меня не было… мамы, господин Шеридан. У меня была леди Вакана из рода Горгатто, моя мать. Конечно, после… отцовского возвышения… она провела со мной несколько… больших, обстоятельных бесед. Стремясь разъяснить новую политическую ситуацию и мои перспективы, выдать рекомендации, к чему стремиться и как себя вести… Вы сказали бы, что это несколько не то, что хотел бы слышать и постигать ребёнок, но у нас вот так. После того, как… отца не стало, она так же провела со мной беседу. Сказала, что политическая ситуация мрачна и нестабильна, но род наш теперь совершенно точно в опале, и мне нужно будет расти, думая, как суметь выбиться, устроиться в жизни. Сейчас – уже прошло много времени, и опала с нашего рода снята, моих родственников по матери снова приглашают на официальные приёмы и рады видеть в знатных домах – моя мать занята важной задачей. Закрепить этот зыбкий пока успех. В том числе лично для себя. Всё-таки, как ни крути, она остаётся вдовой человека, с именем которого связаны ещё не утихшие скандалы. Она планирует выйти снова замуж, и я, как живое напоминание о её связи с отцом, ей в этом совсем некстати. Да, я третий претендент на императорский трон, это верно… Но я в этом смысле слишком ненадёжная валюта, два первых претендента живы, здравствуют и не собираются уступать мне дорогу. В мои шансы мать откровенно не верит, не верит, что я сам способен проложить эту дорогу, а у неё возможности проложить её для меня сейчас нет. Я для неё – не любимый сын. Я её ЗАБОТА, юнец, за которым необходимо следить, направлять каждый шаг, лезть с непрошенными советами, чтоб он если уж не был полезен, что маловероятно, то хотя бы не навредил делам. Поверьте, она только счастлива будет, если я как можно дольше не буду маячить на горизонте. Она без колебаний отравила бы меня, если это потребуется для личного успеха.       Шеридан стоял застывшим в полушаге, полуобороте, и смотрел взглядом человека, вернувшегося с За’Ха’Дума и прошедшего застенки Кларка, но не имеющего сил принять как должное тот ужас, который услышал.       – То, что вы говорите – немыслимо… И я бы не смог поверить… Если бы несколько не знал уже центавриан. Представляю, как вам сейчас тяжело…       Винтари поднял на него светлый, счастливый взгляд.       – Вот тут вы не правы, господин президент. Сейчас мне – очень хорошо. И я неописуемо благодарен за это вам.