Венок Альянса

      Прошёл год, или чуть менее, с этих событий, и они возымели неожиданное драматичное продолжение. Когда Шеридан вызвал Винтари в свой кабинет, лицо его было очень серьёзным, правильней даже сказать – расстроенным.       – По правде, принц, вы не только первый, но и единственный, с кем я могу об этом поговорить, от кого могу просить совета и помощи… Это касается Амины Джани.       – Амина? Что с ней? – Винтари только вчера говорил с ней по видеосвязи, она жарко критиковала завершающую главу его книги о рейнджерах, заявляя, что он неверно указал источники и по-прежнему путается в хронологии. Распрощались они на совершенно позитивной ноте – Винтари принял все её поправки, она обещала помочь с редактированием глоссария…       – С Центавра пришёл запрос о её возвращении на родину. Запрос в форме приказа, если вы понимаете, о чём я… С одной стороны, Амина – член анлашок и подотчётна Альянсу, а не Центавру. Но с другой стороны – мы обязались не вмешиваться во внутренние дела даже миров, входящих в Альянс, а Центавр не член Альянса. И они не присылали Амину, она пришла сама. Да, любой желающий может придти и вступить в анлашок, у нас тут не закрытый клуб по протекциям… Но ситуация с Центавром особая, прецедентов, как вы знаете, не было. Я пытаюсь понять, как лучше всего поступить, пытаюсь понять, как сложится ситуация исходя из моего ответа.       Не то чтоб хоть малую каплю это удивляло. К такому повороту, к такому разговору Винтари был давно готов и всё для себя решил, все слова были подогнаны друг к другу, как камни в кладке эйякьянских стен. Нет, конечно, он не ждал, что это случится, ему хотелось верить, во всяком случае, что милосердное провидение подобного не допустит. Слишком жестоко и абсурдно это было бы. Но он помнил, что жестокий абсурд и порядки их родины зачастую синонимичные понятия. И он держал в себе эти слова, как человек, знающий, что у него есть враги, держит под подушкой кинжал, даже если не знает, придут ли эти враги когда-нибудь.       – Не может быть речи о её выдаче. Амина уже не простая центаврианка, жизнью которой наш мир мог бы распоряжаться по своему усмотрению, здесь у неё дело, обязанности, здесь её место… Здесь она счастлива, как бы банально это ни звучало. И по правде, я сомневаюсь, что Центавр решится развязать какой бы то ни было конфликт в случае вашего решительного отказа. Ни одна женщина, разве только она особа королевской крови, не стоит того, чтобы ради неё ломалось столько копий и создавался ненужный конфликт… Но мне, конечно, интересно, что такое вообще произошло. Она говорила, что её семья, хоть и знатна, имеет недостаточно широкие возможности, чтобы преследовать её. Да и почему они ждали два года, чтобы объявиться только теперь?       – Вот в том-то и дело, принц. Требование о её выдаче пришло не от её семьи. А от её жениха. От её нового жениха. Как нам удалось выяснить – в общих чертах и без подробностей, увы – на Центавре сейчас происходят некоторые перемены. Локальные, но значимые. Перетурбации во власти. Император Моллари плох – плох, видимо, настолько, что претенденты воспряли духом и открыли очередную партию своих закулисных игр. Случилось так, что первый претендент на трон, Кутария из рода Киро, неделю назад ушёл из жизни. Насколько мы поняли, это не было убийством, смерть по естественным причинам. Первым претендентом автоматически становится Вир Котто, ставленник Моллари, вторым – вы… На фоне этих перемен четвёртый претендент, некий Дантория, решил стать сразу вторым. Воспользовавшись вашим отсутствием и воспользовавшись… Вы не хуже меня, если не лучше, знаете положение и характер Дантории. Он не знатен, своим восхождением он обязан Картажье, который жаловал ему имение и титул, отобранные у рода Муто…       – За верную службу – за то, что он и помог погубить род Муто. Знаю. Дантория, как и многие другие, не понёс наказания, потому что преступления периода Картажье так и не были у нас как следует расследованы. Наказаны были в основном те, кого невозможно было не наказать, чьей крови требовал хором весь Центавр. Падение же некоторых было б невыгодно. Что особенно досадно в случае с Данторией… Если б им в его действиях тогда руководили лишь страх за свою безопасность и необходимость подчиняться верховной власти, он мог бы и не быть столь усерден.       Шеридан кивнул.       – Итак, Дантория богат. Главным образом богат. Помимо того, что в его руках всё состояние Муто, он совладелец второго по величине банка Примы. Надо полагать, немало родов у него в долгу финансово…       – А ещё часть – политически, кому-то он помог устранить конкурентов, на кого-то имеет объёмистый компромат. Обычное дело у нас, только хитростью и жестокостью Дантории могут похвастаться всё же единицы. Достаточно уже того, что он попал в список претендентов, не состоя в родстве вообще ни с одним императорским родом! Киро и Моллари уже были на престоле, даже у Котто кто-то из предков по матери, не помню, кто именно… А кто такие Дантория? Самое приличное из профессий его предков – портные! О неприличных я, пожалуй, не буду.       – Именно. Единственное, чего ему не хватает для того, чтоб чувствовать себя более уверенно на политической арене – это доброго имени. Имя, отобранное у обезглавленного, для этого не годится, времена уже всё-таки не те. Женитьба на девушке из древнего, благородного рода, к тому же не запятнавшего себя в известных событиях никоим образом, была б решением проблемы. Он планирует заключить два таких брака, один из них – с Аминой Джани. Как я понимаю, её семью подкупили богатство и статус, и уже куда более реальная и осязаемая вероятность однажды увидеть свою дочь императрицей.       Винтари вскочил, взволнованно заходил по комнате.       – О да, возможность куда как реальная! Причина, по которой он не уничтожил Кутарию – потому что старику было 120 лет и он последний мужчина своего рода. Тоже, кстати, в немалой мере благодаря Дантории. Причина, по которой он не уничтожил Котто – Моллари хорошо бережёт своего полудурка. Но теперь-то Котто стоит поостеречься, до него Дантории легче добраться, чем до меня… Но сомневаюсь, что Джани могли руководствоваться такими соображениями, Амина характеризовала их как скромных, не амбициозных хранителей древних традиций, правильнее полагать, что Дантория просто запугал их. Отправлять неугодных на плаху по щелчку пальцев, как при моём отце, он уже не может, но в респектабельном костюме бандитом он быть не перестал. Такого человека вовсе нельзя было пускать во власть, там и без него подонков хватает… Но зачем, ради всех богов, ему потребовалась именно Амина? Разве мало более влиятельных семейств, которые не посмеют ему отказать? Хотя ни одной девушке не пожелаешь подобного…       Зачем задавать риторические вопросы, хотелось зло шикнуть на самого себя. Влияния у Дантории и самого сколько нужно, столь скромное место в очерёдности у него потому, что нельзя ж было, в самом деле, обойти благородных наследников в пользу сына сборщика задолженностей и владелицы публичного дома. А вот семейств древних, почтенных, упомянутых во многих летописях, но никогда – в негативном ключе, на Центавре не так уж много.       – Вероятно, потому, что в провинцию Тулани он лапы ещё не запустил, а хочется. У Джани нет сыновей, всё, чем владеет семейство, и имение, и титулы, будет разделено между тремя дочерьми, точнее, их потомством. Решение уже принято, и Амина – единственная девушка на выданье в семье Джани, им кроме неё больше и предложить некого.       Оставалось угрюмо кивнуть. Джани небогаты, зачем Дантории их гроши. А вот наследственные должности и звания – дело иное. Не сам ли он именно подобный пример – после смерти брата матери он ближайший наследник её деду, наместнику колонии Винтари. В честь чего и получил эту фамилию. Других носителей этой фамилии, собственно, не осталось.       – Я подумал, принц… Что, может быть, если б вы сделали заявление, что Амина находится здесь с вашего высочайшего изволения – они б отступились. Вы всё-таки член императорской семьи…       Винтари остановился возле окна, постоял, перекатываясь с пятки на носок. БЫВШЕЙ императорской семьи. В недавнем прошлом опальной. Но смысл сейчас говорить, что для Дантории он не сын его обожаемого покровителя (покойного покровителя, вот это значимо), а соперник, никому от этого легче не станет.       – Ну разумеется, я сделаю такое заявление! Я очень не люблю, господин президент, когда разбойная чернь позволяет себе творить всё, что ей вздумается, но ещё больше я не люблю, когда благородные, те, кто должны бы быть хранителями и столпами наших устоев, того, что в этих устоях есть ценного и стоящего уважения, им в этом потворствуют. Есть только одна проблема, господин президент – я не знаю точно, возымеет ли на него действие моё заявление.       Шеридан нахмурился, глубокая складка пролегла между его бровями.       – Проблема в том, что мы не знаем, насколько принципиально для него забрать Амину… Объективно ведь она не единственная дворянка, на которой он мог бы жениться. Так зачем надо пытаться дотянуться аж до Минбара, рационально ли это?       Винтари кусал губы, пытаясь оформить в слова набегающие мысли, чему беснующаяся в крови ярость не очень способствовала. Отвык, так отвык он от традиций и обычаев своего мира, от прежней среды своего существования…       – Если только… Если только это не тоже часть кампании по созиданию имени. В самом деле, тот, кто не только сумел породниться со знатным родом, но и сумел вернуть невесту домой, указав Альянсу, чтоб не смел вмешиваться… обратит на себя внимание.       Президент кивнул – определённо, слова принца подтверждали его собственные мысли.       – Да, скорее всего, его расчёт таков. На руку нам то, что он-то тоже точно не знает, как далеко мы готовы пойти, защищая Амину Джани. Вряд ли у него есть роскошь располагать всем Центавром… Это всё очень гадко, принц. То, что государство вспоминает об отдельном человеке тогда, когда хочет его как-то использовать. То, что один человек сам по себе – недостаточная величина. Его жизнь, его потребности, его счастье. Одна только Амина Джани не стоит, конечно же, того, чтоб Центавр хоть в чём-то поступился своей гордостью, своими правами… А того, чтоб Альянс пошёл на принцип?       Винтари стиснул зубы. В самом деле, его ли соотечественников гневно вопрошать, неужели нельзя оставить в покое одну славную, никому не сделавшую дурного девушку? Он наивно полагал, что оставили в покое, забыли его самого… Наивности пора умереть. Дантория сделает всё, чтоб добиться возвращения невесты – тем более он сделает всё, чтоб устранить политического соперника. Не так уж легко заслать наёмных убийц в столицу Альянса, но когда путь к власти был лёгким? Теперь нужно, воистину, быть готовым ко всему…       – Господин президент, я не буду сейчас пускать вам пыль в глаза, изображая свои возможности большими, чем они есть. Я теперь уже второй претендент на престол, сын Картажье и внучатый племянник Турхана, и наиболее вероятный наместник колонии Винтари, всё это не мелочи, но в то же время я та фигура, которую на Приме счастливы будут не видеть ещё столько же. И всё же у меня есть кое-какие связи и рычаги влияния. Я найду, кого подключить. Ради такого дела я пойду на беспрецедентный шаг – поговорю с Виром Котто. При его добросердечии, с него станется проникнуться проблемой и шепнуть пару слов императору. Данторию он не уберёт, а вот поползновения в сторону девушек, мизинца которых не стоит, пресечь может. Центавр не обеднеет от того, что одна его гражданка останется там, где ей хочется остаться.       Шеридан откинулся на спинку кресла.       – Надеюсь, что так. Хотелось бы вообще избежать скандала… Но вариантов у нас, честно говоря, немного. Решать, конечно, всё-таки ей, и ей не хотелось прибегать к радикальным заявлениям, вообще привлекать нездоровое внимание к своей персоне… но в крайнем случае, изобразив её мученицей за веру, мы могли бы добиться своего. Вряд ли Центавру нужна такая слава, а притеснения по религиозным мотивам – это уже аргумент, когда Альянс может вмешаться, и предоставить убежище на законных основаниях.       Винтари, в уме простраивавший возможные ходы Дантории и планировавший свои контрходы, воззрился на него недоумевающе.       – Господин президент… Вы сейчас о чём?       На лице Шеридана мелькнуло минутное замешательство, позже Винтари с улыбкой размышлял – легко ли помнить, кто о чём знает, кто нет? Он полагал, что ни один ум так не упражняется с юности, как центаврианский, в планировании слов и действий, но вряд ли он мог бы представить себя на месте Шеридана в те дни. Чего стоило уложить в голове малую часть из того, что открылось… Если б он знал, сколько открытий следует по пятам, он бы, наверное, меньше удивился в тот момент.       – Амина – последовательница учения Г’Квана, вы не знали? Едва ли ей на родине позволят свободно исповедовать свои принципы. Она не хочет прибегать к этому аргументу, считая веру делом сугубо личным, интимным, неподходящим для того, чтобы размахивать им, как флагом… Но если её попытаются забрать силой, если заберут – это так или иначе откроется, такое надолго не скроешь.       – Вот оно что… - Винтари рухнул в кресло, потрясённый, - но ради всех богов – как? Как это может быть правдой, господин Шеридан? В то же время, вы не похожи на человека, который шутит на такие темы.       – Я был в шоке не меньшем, чем вы, поверьте. Но, каким бы невероятным мы это ни считали – это факт. Когда мне пришло это сообщение, я вызвал её сюда. Она при мне читала это сообщение… весьма резкое и дерзкое по форме, кстати. Амина сильная и мужественная девушка, но есть ситуации, когда нервы не выдерживают у любого. Пытаясь унять её рыдания, я поднёс ей воды с бальзамом… лечебным бальзамом, Сьюзен привезла мне его с Земли… Содержание алкоголя в нём совсем небольшое, но Амина, машинально хлебнувшая, выплюнула, на лице её был неподдельный ужас. Я осторожно сказал, что, насколько знаю, сейчас здесь из не-минбарцев категорически не употребляет алкоголя только одна категория, ввиду начавшихся священных дней Г’Квана… Просто, уж извините, центаврианин-трезвенник для меня примерно то же, что пак’ма’ра-вегетарианец. То есть, может, где-то и бывает, но наукой не установлено… Она сказала, что исповедует веру нарнов. Она сказала об этом Дэленн, когда только приехала, Дэленн сейчас, с её согласия, подтвердила это. Как ещё один из факторов, осложняющих ситуацию… Если вы в таком шоке – представьте, как отреагирует её семья. Для них она совершила двойное предательство – сбежала, да ещё и сменила веру.       Мир упорно отказывался обратно собираться в сознании в цельную картину, вертясь хаотичными яркими пятнами. А нужно было осознавать, соображать, думать, что делать. Как сберечь ту картину мира, которую выстроил здесь, собрал, как отсвет из пластин светильника…       – Не сменила… Если вы говорите, что она сказала об этом энтил’зе сразу по прибытии – значит, она уже была… последовательницей Г’Квана!.. Великий создатель, в таких случаях говорят: «Не думал, что доживу до такого бреда», но я-то точно ещё молод, чтобы… доживать… Я думаю, я должен поговорить с ней лично.       – Именно этого я от вас и хотел. Вместе, я уверен, мы найдём… Какой-нибудь выход… Все эти два года, что Амина провела здесь, она показала себя исключительно с хороших сторон. Способная ученица, дружелюбная и приветливая со всеми, всегда готовая помочь, всегда устремлённая к цели… Не было ни одного, совершенно ни одного, от самых строгих учителей, нарекания к ней. Если мы будем вынуждены отослать образцовую ученицу – это будет не лучшим примером в нашей истории. Но я не знаю, что творится в её голове, я не знаю её жизни… её внутренней жизни, того, что руководит её поступками… Поговорите с ней, Винтари. Я думаю, сейчас для неё будет особенно важно почувствовать поддержку соплеменника. Ведь вы поддерживаете её?       – Господин президент, я получил возможность жить здесь благодаря вашей доброте. А она – заслужила. Было б несправедливо теперь, если б она улетела, а я остался.       Дороги до Эйякьяна он почти не заметил, погружённый в размышления. К по-настоящему скверным вещам никогда не бываешь готов, это верно. Шеридан сказал, Сьюзен собирается отправить Эйякьянский отряд на плановые учения в сектор корлиан, может быть, уже завтра – это позволит как-то оттянуть время… Какой закон победит – центаврианский, по которому браки заключаются без согласия молодых, или закон Альянса, по которому пришедшему не отказывают в помощи? Как далеко может простираться решимость каждой из сторон? Что может заставить Данторию отступить?       Амину ему пришлось подождать – она в классе заканчивала какое-то задание с географическими картами. Он отметил с первого взгляда, насколько хорошо она держит себя в руках, как величаво спокойна, хотя веки, кажется, припухли…       – Вы уже знаете, не так ли?       Они зашли за крепостную стену, смотрели в сторону реки – где провели тогда беспечный вечер перед отъездом в компании всего отряда и десятка новобранцев. И река взмётывала бриллианты брызг и их смеха, и он думал тогда, сидя на берегу – он не взял с собой, во что мог бы переодеться для купания – что издали Амину и землянку Лори в одинаковых купальниках можно спутать… Минбарцы, ввиду отсутствия необходимости мыться, в купании обычно не принимали участия, для них вода имела в основном ритуальное значение, но терпимо относились к причудам других рас. Сидели на берегу на песке, мужчины отпускали, видимо, какие-то остроты, женщины посмеивались… Каким же тёплым и славным был тот вечер…       – Знаю. Амина, если моё слово будет что-то значить – ты не уедешь отсюда.       – Ваше слово против его слова… я б не решилась тут делать ставки, принц.       Он взял её маленькую ручку – ладонь была горячей и шершавой от постоянных тренировок с денн’боком. Почему этому мерзкому созданию угодно было избрать себе в жертвы именно её? Почему ему непременно хотелось повыше, побольше – не только выгодно жениться, но и чтобы его имя прозвучало… Вернуть заблудшую дочь на родину. Доказать Альянсу преимущественное право Центавра. Да, в его игре годились все средства. Как же он отвык тут, отказывается, от правил этих игр.       – Я хочу, чтоб вы знали – если не будет другого пути, я подчинюсь и вернусь. Я не позволю, чтоб кто-то страдал из-за меня. Я вернусь и буду нести своё бремя с достоинством, и сделаю всё, всё от меня зависящее… хотя зависеть от меня уже почти ничего не будет, - она не выдержала и зарыдала, и он не мог осуждать её за это.       …Шаловливые волны тогда смывали отпечатки его босых ног – он подходил к самой кромке воды, решил, что непременно ещё искупается однажды. Думал о том, что расово больше повезло земным мужчинам и даже Дэвиду, которые могли раздеться до плавок и с разбега врезаться горячими телами в бриллиантовую прохладу, смеяться, беситься, как малые дети, выделываться перед девушками, демонстрируя навыки плаванья в различных стилях… Минбарец Леханн шепотком сообщил, что первое время случались курьёзы, потому что у некоторых рас в купании в обнажённом виде нет ничего постыдного, что привело, логично, к печали по нескольким утопленным полотенцам…       – Амина, это правда, что ты последовательница учения Г’Квана?       – Да. И я хочу сказать… Поймите, поверьте, главное, что я хочу сказать – я не буду прикрываться своей верой, чтобы остаться тут, это было бы некрасиво, но и не отрекусь от неё никогда. Г’Кар говорил, что те, кто много говорит о вере, хуже тех, кто не говорит о ней вовсе. Пока меня никто не спрашивал – я не говорила, во что я верю, я не стремилась подавать свой голос везде, где бы звучали другие голоса. Но если б кто-то спросил меня – я б ответила, честно и ничего не стыдясь.       Он усадил ей на камень и легко поглаживал её плечи, всё ещё содрогающиеся от всхлипываний.       – Поверь, Амина, я хочу сейчас слушать, а не говорить. Я хочу понять. Чистоты и искренности, подобной твоей, я ещё не встречал в своей жизни, и в другой ситуации я б позавидовал Дантории, потому что нет большего благословения богов, чем иметь такую жену… Но я боюсь, он подобен глупцу, приобретающему реликвию для того, чтоб она лежала среди его прочего добра и скарба, не принося блага его душе. Скажи, Амина… почему?! Меня не удивишь соотечественниками, избравшими веру другого народа, я знаю, что многие центавриане проявляют интерес к земным культам, а некоторые и к бракирийским, но… но Г’Кван?       Времени в дороге не хватило для этих сопоставлений – вот они правят главу о соотношении философии анлашок с религиозными воззрениями рейнджеров из разных миров (это была, наверное, самая сложная глава, нигде над технической частью Винтари так не страдал) – а Амина при этом последовательница Г’Квана, вот она распекает его за путаницу в минбарских философах, кто чей ученик, «может быть, лучше просто убрать этот кусок, с обстоятельными объяснениями это получится занудно не только для центавриан, а для всех вообще, кто не минбарец» – а она последовательница Г’Квана, вот они вместе хохочут над очередной историей Маркуса… Потребуется слишком много времени для всех этих сопоставлений.       – Я не была с детства религиозна, принц. Как, пожалуй, и никто в моей семье не был религиозен. Мы исполняли всё то, что должно исполнять добропорядочному центаврианину, исполняли прилежно – потому что это как этикет при приёме пищи. Ты не будешь есть без столовых приборов то, что требует столовых приборов, и не нальёшь бревари в пиалу для соуса, точно так же не пропустишь подношение Рутериану и не забудешь положить свежие благовония в чашу Баунелы. Это приличия. Как чистота и опрятность в одежде и порядок в доме, как учтивость с гостями. Но как визиты этих гостей были актом формальной вежливости – отсутствие такого визита означало бы, что наши семейства в ссоре – так подобным же актом были все эти обряды. Мы ведь не собираемся ссориться с богами – вот и не пропускаем тех действий, которые должны быть в эту дату, в это время суток. Это не приводило меня к вопросу, существуют ли эти боги вообще, что приводит иных центавриан к атеизму. Я верила, что боги есть – я просто не видела ни в чьих сердцах любви к ним, и это было обыденностью. Я стояла рядом с отцом и матерью, когда они возносили моления пантеону нашего рода, но не могла молиться сама. Не могла, потому что мне было… стыдно. Я не могла всё время о чём-то просить богов, будто они были как мой отец для тех просителей, что ждали от него ссуды на строительство нового величественного особняка, который несомненно украсит облик города, или разрешения на переименование улицы, или протекции перед его влиятельными друзьями на какое-либо иное дело – частицы своего достатка, которой он поделился бы с ними. Визиты вежливости. Заверения в искреннем расположении как нежелание ссориться и лишаться протекций. Неужели боги нужны лишь для того, чтоб благоволить в банковских операциях, посылать благосклонность влиятельных лиц, укреплять наше тело, но не наш дух? О да, многие говорят: у нас кризис веры… я не понимала, что это значит – кризис веры. Как могут лики богов превратиться для людей в политические образы, имена богов – в другие имена для их страстей?       – Некоторые иномирцы говорят, что среди нас нет атеистов, но нет и истинно верующих, для которых бы молитвы не были чем-то сродни заговору, произносимому на всякий случай. Отвергающего богов сочтут сумасшедшим, поклоняющегося им с искренним душевным пылом – тоже.       Амина кивнула.       – Вы слышали – я очень люблю своего отца. Но это не значит, что мы всегда и во всём были согласны, даже не касаясь его планов о моём замужестве. Есть то, в чём он типичнейший центаврианин, если заходила речь, он не упускал случая высказаться о несостоятельности и нелепости религий других рас. И я осмеливалась спорить с ним. Я не стремилась принижать нашу веру, я лишь говорила, что у неё нет оснований превозноситься. Я не принижала нашу веру… Потому что не могла понять, где здесь вера… Особенно дурно отец отзывался о нарнах, величая их примитивными язычниками, а их религиозные книги – полным бредом. Я не сомневалась, что он никогда не читал их. Я стала изучать Г’Кван в пику ему, чтобы аргументировано доказать ему, что он неправ… Увы, я могла найти Г’Кван лишь в переводе, на Центавре нет нарнских книг. Но я достала несколько книг, где выдержек из самой священной книги было больше всего, и как всякий центаврианин с детства учится по слухам и искажениям из разных уст восстанавливать действительную картину событий, так действовала и я, восстанавливая из критики критикуемое, улавливая огрехи перевода и намеренные передёргивания. Мне было очень непросто – полного перевода нет, я до того, как попала на Минбар, не читала Г’Кван целиком… Но и того, что я прочла, хватило, чтоб… Откровение – оно всегда простое, Винтари. Я увидела, что в религии нарнов всё очень просто. Без вычурностей, без наносного. Благодарить за то, что жив. Благодарить солнце за то, что оно светит, землю за то, что даёт плоды. Благодарить бога за то, что дал разум, способность постигать красоту, слагать и петь хвалебные песни. Благодарить, не просить, понимаете? Не устраивать с богом торговых отношений, не низводить его до уровня лысоватого банкира, решающего, какую же ссуду тебе выделить. Бог разлит во всём, бог имеет тысячи имён, и ни одно не отразит его. Бог – это дар нам, всё то, что у нас есть. Это не противоречит ни любви, ни созиданию, ни труду, ни светлому помыслу. Почему так нельзя было говорить о Венцене, и Ли, и Моготе? Наверное, ведь можно. Благодарить – за изобилие, и любовь, и удачу, и каждый новый день, и каждое приятное воспоминание. И если просить – то о понимании, об очищении помыслов, о наставлении в пути. Я верю, что тут нет противоречия. Венцен, и Ли, и Могот, и Гон – всё это имя бога, и нет никакого смысла спорить, один он или их множество, никакого. Разница лишь в способе поклонения, в качестве отношения… Я прочитала там одну простую фразу, которая перевернула мой мир. «Если ты принимаешь это сердцем – ты верующий». Я не готовила себя принять – я осознала, что приняла. Осознала, что верующая.       – Это твоей была та десятая корзина.       – Да, моей. Я была счастлива поучаствовать в этом обычае, потому что Праздник Даров как нельзя лучше отражает моё понимание… того, как надо верить. Радоваться Дару и стремиться делиться им. Благодаря своей роли координатора я сумела и сама в тайне, как и полагается, принести свою корзину, и была счастлива получать от сослуживцев и от вас пироги из своей же корзины с похвалами, как они вкусны… Я готовила их с усердием и любовью, как самое важное религиозное действо. Потому что это не фимиам, бесцельно сжигаемый на алтаре, не золото храмов. Это дар от сердца сердцу.       – Амина…       В самом деле, некоторые семейства спокойно вписывают в свои пантеоны земных Мадонну и Ганешу, утверждая, что это просто другие имена центаврианских богов, в основном это никого не смущает, земляне братья, как у них чего-то не позаимствовать. Но и на оккупированных территориях центавриане никогда не стеснялись экспроприировать ценности хоть материальные, хоть культурные. Ко’Бари правильно сказал, центавриане в течение ста лет потребляли продукты нарнского труда, нарнской земли, считая это само собой разумеющимся. Плантаций спу и теперь на Приме множество. Так почему б хотя бы кому-то не приглянулась религия нарнов? Что в этом такого-эдакого?       – Я не вижу, почему, если я центаврианка, я не должна назвать правду правдой там, где её встречу. Будто мы должны поклониться богу только если он воссядет в славе на золотом троне в своём храме, а если встретим его в чужом краю на просёлочной дороге – так можно и мимо пройти. Мы все здесь принимаем часть религиозных практик минбарцев – потому что они полезны нам. Они не оскверняют нас, а очищают. Бог не обидится на это, как не обиделся бы добрый родитель, если, замерзая в дороге, ты сменишь ветхую одежду, что взял из дома, на тёплую, пусть и чужеземную. Всё, что помогает нам стать лучше – полезно… Г’Кван прочно вошёл в моё сердце, и всё, что я делаю по предписаниям Г’Квана, помогает мне продвигаться на моём пути.       – Даже… эта их церемония… как её…       – Праздник Г’Кван-Эд? Да. Знаете, за те два года, что я здесь… На первое празднование я опоздала, прибыв вскорости после него. Мне было грустно от этого, но это было не в моих силах. В прошлом году мы отмечали этот праздник всем лагерем – нарны сказали, что здесь все одна семья, и если хотим, мы можем присутствовать. Мы стояли внешним кругом, но и это было для меня… так много… Я вознесла хвалы в своём сердце – мне хотелось петь вместе со всеми, но голос не слушался, настолько меня переполняло счастье. И если сейчас меня заберут на Центавр – через две недели, когда солнце озарит священную гору, я проведу этот ритуал, пусть и буду единственной на всей планете. Потому что он важен для меня. Потому что это молитва благодарности. Потому что это свидетельство бодрости твоего духа. Потому что дым этого фимиама не формальность, не взятка высокородному покровителю. Он не для бога, а для нас. Он напоминает нам о том, что сами мы сгораем в жертвенном огне веры, посвящая себя богу – в благодарность за то, что он посвятил себя нам. Перед отлётом я попрошу Тжи’Тена о том, что очень важно для меня, и уповаю, он не откажет мне. Подарить мне семена священного цветка.       – Амина, ты понимаешь, что если это увидят на Центавре, увидят, когда ты будешь замужем за Данторией…. Последствия могут быть… непредсказуемыми?       Её губы сжались в упрямую складку – с таким выражением, верно, она тренировалась, с таким учила строение «Белой звезды».       – Это уже будет не в моей власти. Я не иду со своей верой в храмы или на площади, или туда, где могу быть не принята. Но если они найдут её в потайных комнатах или в поле, куда я удалюсь – я не виновата. Я очень хочу остаться здесь, принц. Если б мне удалось убедить отца отказаться от этого брачного союза…       – Хочешь, я поговорю с ним?       – Правильно ли, если это будет делать кто-то за меня?       – Ну ведь твой брак они за тебя решили. Амина… - Винтари помолчал, собираясь с духом, - насколько я понимаю – хотя разумеется, могу быть не прав, потому что не вижу всей картины целиком… К тому, чтоб оставить тебя здесь, есть несколько способов. Возможно, их охладит решительный отказ Шеридана и Ивановой, и они не будут дальше ломать копья… Возможно, тебе всё же следует во всеуслышанье сказать о своей вере – с вероятностью, тогда Дантория откажется от брака, такой славы ему не надо. Возможно… Он в любом случае не преуспеет, если у тебя уже будет другой жених. Здесь, на Минбаре.       – О чём вы говорите, принц?       В самом ли деле не понимает? Да, наверное, здесь, где в том числе совместным проживанием провозглашается пафос дружбы между мужчиной и женщиной, многое начинает видеться иначе. Мог бы он сам, будучи частью колледжевской удалой компании, представить подобное? Любой из них за бокалом воздавал честь женскому уму, коварству, способности обыграть мужчину на поле интриг, но кому из них пришло б в голову дружить с женщиной, не держа перед собой вполне определённых целей?       – Мне тяжело это говорить, на самом деле… И ещё сложнее будет исполнить, учитывая характеры наших семей. Но я мог бы… сделать тебе предложение. Уверен, оно перекроет предложение Дантории для твоих родителей, всё же я пока второй претендент, а он третий, к тому же я родственник Турхана, а не он. С моей стороны… мать пойдёт в отказ однозначно, фамилия Джани уровню её амбиций не соответствует, и родственники со стороны Горгатто её наверняка поддержат, а вот родственники со стороны Винтари…       – Принц, зачем?       – Чтобы спасти тебя от отправки на Центавр и от Дантории в частности.       Амина посмотрела ему прямо в глаза.       – Разве вы любите меня, принц? Разве так должно звучать подобное? Разве мало вы встречали в нашем мире несчастья, что готовы прибавить к нему ещё и собственное?       Великая Ли – ну или ладно, в данном случае можно сказать – великий Г’Кван, что она говорит! Не бывало до сих пор центаврианки, сомневающейся если уж не в достоинствах своих, то в способности изобразить таковые, это основная женская наука с детства. Или она имеет в виду то, что супруга-рейнджер не то, что подразумевается под семейным счастьем? Вот уж спорное утверждение, если она видела много семей с совместным проживанием супругов, то должна знать, что большинство из них предпочли б провожать друг друга куда-нибудь не менее чем в сектор дрази не менее чем на полгода.       – Почему ты считаешь, что я буду несчастен? Уже тем, что помогу тебе, я буду счастлив, браки в нашем мире совершаются по куда более идиотским поводам. В тебе я вижу женщину прекрасную, сильную, добрую, обладающую высокими моральными качествами. Если я и не буду любить тебя, я буду достаточно восхищаться тобой, чтоб полюбить тебя со временем, потому что ты объективно достойна этого. Но любя или не любя тебя так, как мужчина любит женщину, я никогда не причиню тебе никакого стеснения. Если моё имя может подарить тебе свободу – разве это не достаточный повод? Не это ли лучший путь для центаврианина?       – А как же ваша свобода, принц? Что же будет, когда вы встретите ту, которую полюбите?       Винтари рассмеялся.       – Возьму её второй женой, конечно. В нашей ли культуре удивляться договорным бракам, являющимся только формальностью? Я дам тебе развод, как только попросишь. Как только угрожающую тебе опасность можно будет считать отступившей. Но ты права, я идиот, я не подумал о том, что если ты встретишь того, кого полюбишь, будучи замужней женщиной…       – А я уже встретила, принц. И… знаете, когда любовь озаряет вашу душу, даруя столь совершенное счастье и навсегда похищая покой… Когда это случится, вы поймёте меня. Одна часть меня в панике от одной только мысли, что я могу больше не увидеть его прекрасного лица, что чужие, мерзкие руки посмеют взять то, что предназначено лишь ему… Мне хочется, подобно той девушке из легенды, наложить на себя руки. Но другая часть меня знает, что всегда его светлый образ будет со мной, ничто не выжжет его из моего сердца. Моя гордость центаврианки предписывает мне быть сильной. Моя гордость рейнджера не позволяет мне сдаваться без боя. Моя вера требует от меня жертвы. И если я отправлюсь туда, где мне будет темно – я просто буду светить… столько, сколько смогу. Его свет поможет мне в этом. В любой неволе я буду продолжать делать своё дело – столько, сколько смогу. Я буду пытаться добиться хотя бы места учительницы. Я буду помогать всякому, нуждающемуся в моей помощи, всем, чем только смогу. Я по крайней мере, воспитаю порядочными людьми своих детей, если они у меня будут.       Винтари уронил лицо в ладони, пытаясь охладить бросившийся в лицо жар – увы, и руки горели тем же огнём. Слишком много этого всего, слишком много пробудилось дремавшего… Разве не было этого пусть краткого мгновения, когда, любуясь изящным профилем Амины, слушая её весёлый голос, распекающий его за допущенные в тексте ошибки, он думал – может быть, вот она, настоящая любовь? Нет, наверное, такого мгновения не было. Страшно об этом думать, страшно представлять такую любовь. Перед ней, намного более низкого рода, чем он, к кому он имел право обращаться без всяких уважительных эпитетов, он чувствовал слишком большой трепет. Полюбив её, он никогда не посмел бы признаться в этом, как если б это он был бедным провинциальным аристократом, а она – принцессой. Да, глядя на Иванову и её мужа, на Табер и её возлюбленного, он не решился бы признаться в любви рейнджеру. Это слишком серьёзно, это слишком хрупко и интимно. Это именно то, где центаврианин, призванный брать от жизни всё, должен остановиться и спросить себя: достоин ли? Заслужил ли? Чем можешь оплатить? Ничем и никогда. Неужели любовь должна быть такой – без права на признание, без права быть вместе?       – Это звучит прекрасно, Амина, если б мы говорили хотя бы просто о Центавре, а не о Дантории. Я имел сомнительное счастье немного общаться с ним и его семьёй. Он не позволит тебе «позорить его имя», работая учительницей. Он просто запрёт тебя в доме. В богатом особняке, в золотой клетке. Приставит к тебе сотню слуг, готовых не спускать с тебя глаз. Он не позволит тебе сорить его деньгами, жертвуя их на сиротские приюты и школы для бедных. Поверь, он и твоими собственными деньгами, твоим приданым, тебе не позволит сорить. Он не позволит тебе ни одного действия, необходимого для твоих религиозных церемоний. И едва ли он допустит, чтоб твоё влияние на детей было достаточным. И как считаешь, кто из твоего рода сможет решиться вступиться за тебя? Твой отец, известный своей мягкостью и неконфликтностью, или твоя мать, полагающая, что именно так всё и должно быть устроено в семье, а может, твои сёстры, счастливые в браке главным образом потому, что мужья купают их в золоте?       Девушка сникла.       – Но что же… Что же мне делать…       И это прекрасно, боги, прекрасно, что они не влюблены друг в друга. Если б единственные на Минбаре центаврианин и центаврианка полюбили друг друга – это было б слишком пошло. Снова его оценка женщины вошла в противоречие с центаврианской традицией, показав чувство возвышенное и лишённое даже намёка на эротику. Восхищение, уважение, сочувствие, приязнь – без желания обладания. И свежесть этого чувства не сравнима ни с чем.       – Ты всё сказала сама. Убивать себя – не вариант точно, от смерти потом так просто не вылечишься. Ты рейнджер. Не сдавайся, дерись! Докажи Дантории, что он недостоин тебя, что если ты и выйдешь замуж не по большой любви – так уж точно не за него. Если ты отказала мне – он-то на что рассчитывает? И … откройся ему.       – Кому?       – Да уж не Дантории. Тому, кого ты любишь. Ты подобна цветку тлол, что большую часть своей жизни держит свои лепестки плотно сомкнутыми, будто сросшимися. Ты скрываешь свою веру, и ты скрываешь свои чувства. Но знаешь ли ты, что однажды и цветок тлол распускается, и тогда его чудный армат далеко разносится за пределы сада? Кто знает, как сложится. Быть может, это будет твоей последней возможностью рассказать о чувствах. Это как ночь перед боем, Амина. Есть лишь этот миг.       Приняться снова за работу не получалось никак – мысли и эмоции не давали. Всё то, что он узнал, и в большей мере то, чего он пока не знал, что только смутно угадывалось за разрозненными фактами. «На Центавре что-то происходит»… На Центавре всё время что-то происходит, и хоть бы раз что-то хорошее. Не стоит и спрашивать, как вообще там узнали, где сейчас находится Амина, если её имя пока не успело прогреметь по вселенной, вообще лагерь Эйякьян ничем не выделяется в ряду других кроме того, что находится возле Тузанора. Не стоит и спрашивать, откуда сведенья о происходящей на Центавре подковёрной борьбе. Разведка. Чего стоит разведка для миров, которые практически не контактируют между собой, тоже не надо объяснять. И это естественно, коль скоро стороны едва ли могут ожидать друг от друга приязни и дружелюбия. Нет, отсюда он видит несомненным, что Альянсу делать нечего, как нападать на Центавр, а вот оттуда многие вещи видятся иначе. Вот если подумать – а почему проблемную новобранку оставили здесь, а не услали куда-нибудь на дальние рубежи, которых и на карте-то не найдёшь? С одной стороны – в центре, под боком, её уберечь легче… Только вот анлашок – не то место, где кого-то берегут. Может быть, резонное допущение, что Амина с её жалостной историей – разведчик Центавра? Держи друга рядом, а врага ещё ближе… А может, чтоб её саму использовать для получения сведений о Центавре? При её простодушности, она и ненамеренно выдаст всё… Тогда главный вопрос – простодушна ли Амина. Сколько общего с реальностью имеет его впечатление о ней как о девушке умной, но слишком искренней и честной? А сложившееся впечатление о Шеридане, Ивановой, Альянсе в целом? Недостойно центаврианина так говорить, быть может, но если это впечатление ложно, то лучше умереть с этой иллюзией вместе, чем пережить её смерть.       Если б Амина была хитра, она б ухватилась за его предложение. Что там, любая нормальная центаврианка на её месте ухватилась бы за него с визгом восторга! Трона ему, может, и не увидать, ну так и синица в руках, как говорят земляне, не дурной вариант – солидное состояние и в перспективе управление колонией тоже завидный куш для дочери главы маленького городишки… Кого б там ни любила Амина, он совершенно точно иномирец, и даже если это землянин – для Центавра это гарантированный скандал. Возможно, кому-то и нужен скандал…       Но скорее – прав он, отходя от привычных шаблонов восприятия. Иногда бывает так, что цели, проблемы, потребности одного человека, его одинокая, отчаянная борьба удачно ложится на волну общих исторических процессов, вскрывает противоречия, дошедшие до критической точки ещё до его рождения, и служит не удобным поводом для тех или иных сил, хотя и это тоже, а спусковым крючком для выстрела, который всё равно должен был однажды прозвучать… И как ни пытается разум избежать, ускользнуть от этой темы – приходится признать, ты не можешь отменить неизбежное, ты можешь только определить своё отношение к нему.       Удивительно ли, что они с Дэвидом всё больше стали понимать друг друга, всё ближе становились по мере его взросления? Можно сказать, связаны круговой порукой преступления – оба жаловались на недостатки своих миров и закрывали глаза на сомнительное поведение друг друга. Правда, для Дэвида Земля мир второй и необязательный, а вот теперь уже второй претендент на трон Центавра показал себя как совсем не патриота…       Ну и Нарн с ним, если честно. У него своё понятие патриотизма, и в нём не прикрытие очевидных недостатков, а отчаянное сопротивление им – естественная реакция патриота. Те, кто хвалит Центавр таким, какой он есть, кто пытается скрыть и замолчать то, от чего вся их несчастная родина стонет непрерывным стоном – те, видимо, на враждебные державы как раз и работают. Раз хотят, чтоб величие Центавра оставалось глупой, пустой фразой, вызывающей усмешку у своих и чужих…       Винтари беззвучно рассмеялся, оформив в голове эту мысль. Опасная грань, да… Но кажется, он её уже перешёл. Когда решил, что будет служить величию родины так, как сам считает нужным. И если его осудят, заклеймят, проклянут за это – что за беда, для сына проклятого императора? Есть особая сладость в том, чтоб поддержать чужих, а не своих, встать под сенью флага Альянса, с распущенными, без гребня, волосами. Амина останется здесь. Останется. Даже если весь Центавр будет против… полно! Двор – это не весь Центавр.       – Вы здесь, Диус? Или… я не вовремя нарушил ваше уединение?       Хорошо, что это Дэвид. Очень хорошо. Кому-то другому было б сложно объяснить, но их давно сроднило то, что сложно говорить взрослым, мудрым, патриотам своего мира.       – Очень вовремя. Я как раз думал о том, что… помните, первое время я постоянно пытался обратиться к вам как… к равному по рангу, так скажем. К счастью, вы не посчитали, что я пытаюсь вас проклясть.       – О чём вы?       – Не важно. Теперь я думаю, что вам повезло в сравнении со мной. У вас есть Земля, которую вы ненавидите, и Минбар, который вы любите. У меня есть Центавр, который я и люблю, и ненавижу разом.       – Не всё так просто, Диус, но если вы видите это так, пусть будет так.       Не так это, конечно. В этой же беседке было уже несколько их разговоров, когда Дэвид рассказывал о своих обидах на земной мир, а он – о своих, на родной. Об этом, надрывном и больном, говорить почему-то становилось всё легче и легче. Но тяжелее говорить о… лёгкой обиде на несбывшееся. В самом деле, куда проще было бы всё, если б они любили друг друга. О, десяти тысячам Данторий было б его не остановить, он дрался бы как безумный за такую девушку. Но теперь его останавливает то, что кто-то есть в её сердце, и это не он. Первые месяцы здесь – вот не слышал этого Арвини – бывало непросто. Юность в их мире – пора развлечений, порой безудержных, разнузданных, однако все слова мудрого старика запоздали. Тогда, когда органы под тонким минбарским покрывалом тёплыми летними ночами свивались, как сумасшедшие змеи – в чём центаврианину проще, чем землянину, знал он, так это в возможности самоудовлетворения – быть может, они возымели бы эффект. Тогда временами на него накатывала безумная лихорадка, и знай он тогда об Амине – верно, это было б непреодолимей притяжения магнита, это виделось бы судьбой. Разве не прекраснейшей романтической историей это могло б быть, разве было б хоть одно сердце, которое она б не тронула? Но Амины не было тогда в его мире, и пожалуй, это скорее хорошо, чем плохо. И он, после быстрой, чисто механической разрядки принимался за работу – за языки, за практику чтения или словари… Медитации, конечно, ерунда, это для минбарца медитация спасение, а центаврианину нужна деятельность. И теперь он способен постичь счастье, всё ещё неведомое многим жителям его мира – жажду видеть женщину не любовницей, а другом. Этого Дэвиду пока не понять, просто по возрасту.       – Диус, я рискну предположить, о чём вы думаете. Правда, я мало знаю об этом, но невозможно совсем ничего не знать. Я… я очень хочу верить, что войны между нашими мирами не будет.       – Дэвид, побойтесь своих богов, о чём вы говорите. Какая война!       – Это не так уж смешно, если честно. Для войн порой достаточен любой малый предлог, говорит история многих миров… На самом деле, конечно, я хотел спросить – если Амина уедет, можете ли вместо неё стать учителем центаврианского для рейнджеров. Но сказал вот это…       – Амина учит рейнджеров центаврианскому языку?       – Языку, культуре, всему… Только вы могли б делать это вместо неё. Это очень важно, вы должны понимать, ваш мир столько времени был в изоляции, и неизвестно, сколько ещё будет, и чего будет стоить возведение мостов с нуля, если… если это затянется надолго?       – Я предпочитаю не рассматривать пессимистичные сценарии. Полагаю, Амина будет продолжать заниматься, чем занималась.       В голосе, наверное, уверенности было больше, чем внутри, но теперь непременно нужно сделать так, чтоб… Пусть это и покажется кому-то шагом против собственного мира, но пока сердце говорит, что это верный шаг – он будет твёрдым.       – А если бы… всё же случилась такая война? Что было бы тогда, Дэвид?       Он часто вспоминал потом эти сверкнувшие чистым безумием глаза, думая – не безумием ли он сам называл то, что их сроднило? Не сам ли он помогал взращивать безумие?       – Тогда я запру, свяжу, спрячу вас… но не позволю отправиться на эту войну. И сам стану вашим сторожем. Я не хочу, чтоб тьма всё же настигла и поглотила вас, и я знаю, что и вы не хотите этого. Но вы можете по-центавриански решить, что такова судьба, что родина требует от вас… а я не позволю ей требовать подобного.       – Забавно… Нет, я знаю, что вы ненавидите войну. Но… Вы ведь помните, что вы сын военного?       Дэвид отвернулся, явственно стиснув зубы.       – Помню. Очень хорошо помню.       Винтари как раз совещался с Шериданом по поводу его планируемого письма Дантории – поскольку Амина прямо и категорично не отказывала ему во вмешательстве, он решил всё же прибегнуть и к этому средству, и в достаточно резкой и непреклонной форме потребовать от Дантории «оставить в покое девушку, которую он планирует сделать своей невестой». До чего ж прекрасен центарин по части формулировок, которые достаточно обтекаемы и при том не натужны, которые могут дать адресату понять то, что ему следует понять.       – Планировать и сделать – это ведь не одно и то же, так, господин Шеридан? Я выражаю намерение – и если Дантория сохранил остатки рассудительности…       В этот момент в кабинет вбежала Амина. Лицо её настолько ярко светилось радостью, неподдельным счастьем, что Винтари невольно встал, дабы приветствовать эту новость стоя.       – Всё разрешилось, господин Шеридан, ваше высочество! Разрешилось так, как мы и не ожидали… Совершенно правы те, кто говорит, что вселенная устроит для нас путь, если только быть честным и непреклонным в выбранном пути… Они оставят меня в покое. Я не нужна им больше. Как оказалось, я – незаконнорожденная!       – Впервые вижу, чтобы этому так радовались, - пробормотал Винтари, садясь.       Амина переводила тёплый лучистый взгляд с одного на другого. Сейчас она казалась совсем юной, казалась ребёнком, охваченным восторгом долгожданной встречи или праздника.       – Но ведь это действительно чудесно! Какой-то недруг Дантории, да украсят боги его дни всеми благами, решил расстроить его брак, для чего взялся раскапывать скандальные тайны. Ну, о самом Дантории копать было уже неинтересно, и он взялся за меня. Уж не знаю, как он это сумел раскопать… Семейной тайной было то, что я дочь своего отца, но не своей матери. Тайной от меня в том числе… Отец в письме сейчас объяснил мне. Да, боже великий, я получила письмо от отца! Уже это само по себе такой шок… И он не злится на меня! Но, конечно, злился… Мне и не представить этого, он очень мягкий, выдержанный человек, и я никогда до этого – до своего побега – ничем его не огорчала. О, какое же это счастье! Всё-таки это было камнем на моей душе, хоть по-прежнему я не жалею о том, что сделала.       – Так что он сказал? Он отменил помолвку с Данторией?       – Да! То есть Дантория… то есть они оба… Ведь действительно, если б не этот недоброжелатель, никто б никогда не доискался, потому что и подумать об этом немыслимо! Я ведь так похожа на отца! Обычно поводом для подозрений бывает отсутствие внешнего сходства… То есть, обычно незаконные дети – от другого отца, верно? А обо мне сёстры шутили, что если мне приделать усы – то не отличишь… Это было тогда, когда их с матерью отношения переживали глубочайший кризис. Отец, понимаете, человек старых порядков, он не одобряет разводов, но спасти брак усилиями только одной стороны невозможно. Об этом браке было решено ещё до их рождения, у них было время привыкнуть, и ни один не жаловался, да и формальных поводов не было – оба не обижены ни наружностью, ни умом и обходительностью, и разница в возрасте была совсем ничтожной. Ну, разве это редкость в нашем мире, когда со стороны семья кажется безупречной и счастливой, изнанку же никому не дай бог узнать… В тот период отцу пришлось надолго отбыть по каким-то делам, и он ухватился за эту командировку с великой радостью, перед отъездом бросив, что скоро, когда мои подросшие сёстры разъедутся по домам мужей, в доме станет совершенно невозможно находиться, он будет заполнен пустотой, отсутствием чего-либо, что их связывало б. Мать истолковала это по-своему, как намеренье развестись или взять вторую жену, она не любила отца, но отчаянно не хотела терять статус. И она сообщила ему, что беременна, хотя это и не было правдой. Она планировала купить ребёнка у каких-нибудь бедняков, хоть на время, но обман сработал бы. Но вышло даже удачнее для неё. Отец не был сластолюбцем – верно, если б был, то так не тяготился бы холодностью матери, однако была одна женщина, в объятьях которой он утешался. Она была немолода, но, как говорят, красива и очень добра, эта прачка. Слишком поздние и тяжёлые роды добили её, умирая, она просила мать позаботиться о её ребёнке, что та с радостью и исполнила, выдав за своего. Тем ребёнком была я, да. Верные матери слуги и врачи покрыли обман, показавшихся ненадёжными она уволила, когда отец вернулся, мне было около трёх месяцев. Надо отдать матери должное, первые годы моей жизни она была особенно ласкова со мной, чтобы никто не заподозрил, что она не родная мать – да и едва ли в действительности она когда-либо относилась ко мне хуже, чем к родным дочерям, привязанности по крови также чужды ей. Но как ни удивительно, я действительно послужила потеплению их отношений, в заботе обо мне они сблизились, насколько это возможно. Подозрения у отца возникли лишь через несколько лет. Дело в том, что по материнской линии в семье моей, получается, мачехи наблюдался специфический недуг – в возрасте от 12 до 16 лет с ними всеми, со всеми девочками, случались приступы длительных обмороков. Так было с моей мачехой, и её матерью, и её сёстрами, и моими сёстрами. Но этого так и не случилось со мной. Отец встревожился, гадая, не означает ли это, что меня ждёт что-то ещё более страшное, он приглашал лучших врачей нашей провинции и соседних… И постепенно выяснил правду. Мне этой правды не открыли, чтобы не расстраивать, сказали, всё потому, что я слишком удалась в отца – что ж, с этим никто не поспорит. Теперь же этот усердный недоброжелатель нашёл некоторых уволенных слуг, засвидетельствовавших, что в тот период мать не была беременна, и некоторых врачей, засвидетельствовавших, что она едва ли и могла, выведал и предал эту историю гласности. Что оставалось Дантории, кроме как сказать, что не желает связывать своё гордое имя с ублюдками! Он ведь ждал от нашего союза исключительно выгоды, а не скандала ещё до его заключения. Тем более что отец, к его неудовольствию, и не помыслил отрицать и обвинять его недруга в беспочвенной клевете. Крепкая досада теперь, вероятно, у Дантории, но приличия не позволят отыграть всё назад. Я полагаю, ко мне ещё долго никто не посватается. И я не потребуюсь ещё долго никому из них… - Амина перевела дух после своей быстрой речи, и вдруг опомнилась, густо покраснела, - простите меня, пожалуйста, за то, что вывалила это всё на вас! Ворвалась, как неразумное дитя, да ещё и… о таком… Моя нескромность непростительна!       – Ничего в этом нет страшного, - улыбнулся Шеридан, - ты высказала то, что было у тебя на сердце, потому что не могла не поделиться… Потому что мы ведь не чужие тебе, и всё это время переживали о твоей судьбе не меньше, чем ты сама. Откровенность, в горе или в радости, сближает и очищает. Тебе нечего стыдиться, что бы ни происходило в твоей семье более двадцати лет назад – это дело прошлого, а ты живёшь здесь и сейчас. Здесь и сейчас, где не имеет значения, сколько веток на твоём родословном древе, а имеет значение лишь, кто ты сама. Хотя не знаю, как тут поздравлять, всё-таки для центаврианки узнать подобное…       – Потрясающе! Я дочь своего отца и больше не невеста этого отвратительного мерзавца, что больше имеет значение? Отец в письме был довольно официален и обтекаем, вероятно, он предполагал, что письмо может читать ещё кто-то кроме меня. Мы, центавриане, хорошо понимаем такие вещи. Но он планирует совершить видеозвонок… И я прошу вас, вас обоих, присутствовать при этом. Не только потому, что вы мне, действительно, не чужие. Но и потому, что, если я правильно поняла некоторые обмолвки, речь пойдёт не только о наших семейных отношениях.