Венок Альянса

      Год начинался достаточно спокойно. Новости с Центавра приходили, правда, реже и в меньшем объёме, чем хотелось бы. В общем-то, главными источниками информации об обстановке стали прибывшие ближе к весне два юноши – кандидаты в анлашок, Иржан Каро и Милиас Нерулия. Одному только исполнилось шестнадцать, другому скоро должно было – восемнадцать, и истории их схожи были между собой и с историей Амины тем, что отпрыскам небогатых, но благородных семейств из соседних провинций лучше было сейчас, с тайного одобрения этих семейств, находиться подальше от Примы. Положение обоих семейств ухудшилось ещё при Картажье (подверглись репрессиям за грустные физиономии при объявлении о казни очередных «изменников» и наличие в роду не приёмных, а собственных телепатов, род Каро в этой связи даже был сослан из столицы в провинцию), а недавно потеряли основных кормильцев – отцы юношей были арестованы без объяснения причин и их судьба на данный момент была неизвестна. Милиас, при таком известии позволивший себе высказывание вроде «я думал, времена Картажье давно прошли», тоже явно набивался на неприятности. От путешествия на лишённом сколько-нибудь заметного комфорта грузовом транспортнике юные аристократы были в полном восторге, а тем более уж от встречи с «той самой незаконнорожденной, которая сбежала от Дантории» (что ж, народная молва и причудливее искажает события, вот на каком-то этапе передачи забыли, что на момент побега у Амины был другой жених, интересно, как с этим живётся Дантории). В основном за ней они теперь и ходили по пятам, обращаясь с кучей уважительных эпитетов и являя собой полную готовность к исполнению любого распоряжения, чем невероятно смущали её и смешили Рикардо.       – Натурально, как птенцы за мамкой!       Всё более заметные перемены в укладе лагеря перестали удивлять – да, Эйякьян отчётливо приобрёл языковую специфику, именно поэтому примерно половина рейнджеров и кандидатов, с которыми Винтари познакомился в день съезда, и теперь были здесь, отлетав сколько-то с необходимыми тренировками в космосе, вернулись для дальнейшего совершенствования в центарине и помощи в обучении новобранцев. Винтари, преимущественно озадаченный придумыванием новых тестов для своих учеников (после сдачи основ им пришлось стать гораздо разговорчивее, по каждому переведённому тексту – несколько устных заданий), за деятельностью коллег-рейнджеров следил вполглаза, изредка обмениваясь с Аминой наиболее интересными преподавательскими идеями. По-прежнему хотелось надеяться, что применение полученных знаний окажется не таким, как рисует нарастающая тревога. Хотелось получать чистое удовольствие от приобщения иномирцев к величайшей, как с детства внушают, культуре во вселенной.       Как дела у направления вакцинации, и вовсе не хотелось спрашивать. Ещё в двух провинциях процесс прошёл очень частично и ситуативно – удалось подменить часть вакцин от серой болотной лихорадки. Есть основания полагать, что большой распространённости этой болезни в ближайший год ожидать не придётся, и она в любом случае не смертельна, в отличие от чумы дракхов. Но итоговый охват всё равно слишком мал, почти ничтожен…       А весной с очередным визитом прибыл Арвини и принёс будоражащие новости. Император Моллари скончался, отец Амины, с которым он как раз на днях снова встречался, взят под стражу, но чётких свидетельств того, что Они напали на какой-то след диверсионной деятельности, пока по счастью нет. Само собой, новость была на полустихийном совещании у Шеридана повесткой дня.       – Бедняга Лондо. В таких случаях говорят: всё к тому шло. Он был стар, он был… не слишком внимателен к своему здоровью, проблемы с малым сердцем у него нашли ещё на Вавилоне. И всё же…       – То есть, вы не полагаете, что его…       Шеридан неопределённо пожал плечами.       – Разумеется, начисто отбрасывать такой вариант нельзя. Г’Кару хватало уверенности в своих силах, чтоб все эти годы противостоять центаврианскому коварству вполне успешно – но и у величайших бывают неудачи, разве нет? Вполне возможно, что они пронюхали про сговор с Джани и отравили обоих… Да, смерть Г’Кара – вот что меня действительно смущает. Они действительно так и сказали – «в объятьях друг друга»? Это похоже на запоздалое осознание, что очередной разделенный кубок был отравлен. И едва ли нам в ближайшее время сообщат, так это или нет. Бедный Лондо, бедный Г’Кар…       Смущает? На взгляд Винтари, тут всё было однозначно. Как часто двое – владыка и его телохранитель – умирают одновременно в силу естественных причин? Таких примеров и в легендах-то раз-два и обчёлся. Шеридан покачал головой – соглашаясь и выражая грусть по поводу своего согласия, и хотя бы частично, на малую долю, себе самому это согласие оспаривая.       – Но это могло также быть естественной смертью одного и самоубийством другого. Когда-то оба они делились со мной предчувствием, что умрут именно одновременно. Тогда речь шла о взаимном убийстве непримиримых врагов. Вражда ушла, но теснейшая связь осталась.       – А Джани могли обвинить, допустим, в его отравлении просто по старой доброй традиции, им для этого никакая логика и не нужна… Да, и такой вариант возможен. Не буду изображать, что скорблю о кончине тех, кого не знал столь же хорошо, как вы, скажу только, что нахожу правильным куда больше беспокоиться о тех, кто пока жив. То есть о господине Джани. Будучи на свободе, выражать готовность претерпеть ради отечества всё, что угодно, несомненно легче, чем когда это что угодно наступает. Я не собираюсь оскорблять господина Джани сомнениями в его мужестве, я просто допускаю, что среди тех, кого до такой степени боялся покойный император, могут найтись способные сломать любое мужество.       Разумеется, и об этом тоже здесь думал не он один.       – Арвини не может сказать больше того, что знает сам. А напрямую с Джани он контактировал не более, чем допустимо для торговца, выполняющего ряд государственных и частных заказов в Тулани, если б они вдруг сделались закадычными приятелями, это тоже вызвало бы вопросы. Некий информатор Арвини сейчас в контакте с леди Лукусой, которая, естественно, тоже прибыла в столицу, нам остаётся ждать. Несложно представить, какое столпотворение сейчас происходит в столице, когда всем мало-мальски значимым фигурам приходится делить энергию между показной горестью и тихой грызнёй за власть, со сведением счетов и припоминанием старых заслуг и обид. Остаётся надеяться, что это хорошо отвлечёт внимание от нашей работы…       – В том случае, если они её ещё не заметили. Но ничего не поделать, информатора при Дворе у нас нет. Если не считать за такового Котто, который простаком родился и простаком помрёт, а Моллари, подсказывающего, что можно говорить, а что не следует, с ним больше нет. Позвонить ему с выражением соболезнования и прочей полагающейся шелухой я бы мог. Одна проблема – если какие-то ценные слова уловят мои уши, то могут и чьи не надо, с пониманием, что я получил эти сведенья – а значит, получили и вы. Так не пожалеем ли мы потом о самой попытке? Ну, для звонка в любом случае нужно дождаться официального заявления, потому что формально мы здесь ничего ещё не знаем – даром что дураку понятно, что о таких вещах узнают задолго до всяких официальных заявлений. Я надеюсь, что оно вообще будет. При политике-то последних лет. Вы слышали, даже общение Примы с некоторыми из собственных колоний становится всё более эпизодическим. Если б не отдельные исключения вроде Амины и Арвини, мы б запросто не узнали, если б они там вымерли всей планетой!       Рикардо повернулся со своей особой загадочной улыбочкой:       – Кстати, ваше высочество, разве, в создавшейся ситуации, вам не логично быть на Центавре?       – Да-да, передо мной сейчас стоит та же проблема, что и перед семейством Джани – как поделикатнее отмазаться. Время до официального заявления у меня есть… Видите ли – конечно, логично, что я полечу туда и приму участие в грызне за власть. Ещё более логично, что под этим предлогом я смог бы осуществить кое-какую разведку… Вот только я не настолько наивен, чтоб полагать, что силы, грозившие смертью Амине Джани, выпустят живым автора книги о рейнджерах. Что бы мне придумать? Заболеть, посвататься к Тжи’Ар?       Шеридан улыбнулся:       – Что же вы будете делать, если преемником Моллари изберут вас?       – Господин президент, давайте всё же рассматривать реалистичные сценарии!       Официальное заявление, однако же, последовало. Всего через три дня. Вир Котто послал его правительству Альянса и трём наиболее широкоохватным и респектабельным СМИ «в соответствии с завещанием покойного досточтимого императора», Винтари невольно гадал, не был ли его текст заранее составлен ими двумя. А возможно, тремя, если Г’Кара тоже считать. В конце концов, можно заниматься или не заниматься увлекательным подсчётом, сколько на территориях Альянса тех, кому не безразлична жизнь и смерть бедняги Лондо Моллари, но это было ещё и сообщение для Нарна о кончине их пророка.       – Всё, приплыли, - усмехнулся Рикардо, - быть новой войне. Даже если есть какой ничтожный шанс, что Г’Кар умер своей смертью…       – Войны На’Тот не допустит. Но что ей придётся в эти дни нелегко – совершенно однозначно. Если мы правильно поняли эту часть заявления, и они не планируют переправлять тело Г’Кара на родину…       – Полагаете, и похоронят в одной могиле? Хорошо, я даже верю, что эта парочка действительно могла оставить такое завещание, не им же потом обеспечивать его исполнение. А предусмотрен ли этим завещанием наплыв желающих отдать последние почести пророку? Это, возможно, позволило бы нам заслать соглядатаев…       Шеридан погасил экран.       – Не знаю. Но скоро сюда прибывает наследник Г’Кара…       Не всякой короткой обыденной фразой можно поразить слушателей так.       – У Г’Кара был наследник?       – Я сам в шоке. Общеизвестно, семья Г’Кара была убита во время второй центаврианской оккупации и никто никогда не говорил, чтоб была другая. Но утром мне звонила На’Тот с повелением встретить сына Г’Кара. Дату и подробности обещала позже.       Рейнджер и принц одинаково растерянно переглянулись.       – Загадочно… Хотя, если он скрывал сына – я вполне понимаю мотивы, которые могли его на это побудить. Но теперь-то бедному парню точно не избежать общественного внимания…       Ночью Винтари долго не спалось. Он думал обо всём сразу – о происходящем на Центавре, о их новом «заговоре света», о надвигающемся шестнадцатилетии Дэвида… Минимальная возрастная граница для приёма в анлашок достаточно размыта, ввиду разных порогов совершеннолетия в разных мирах. На Минбаре как такового возраста совершеннолетия нет вообще, есть разные пороги взросления, перехода из одного статуса в другой – ученики, подмастерья-помощники, самостоятельные работники, наставники, наставники наставников… С теми или иными нюансами, это было справедливо для всех трёх каст. Вот рубеж выбора касты – его можно сравнить с совершеннолетием? Наверное, можно. Но он не приписан к какому-то определённому возрасту, нет такого чётко оговоренного срока, к которому выбор касты точно должен быть совершён – это ведь зов сердца, а зову сердца нельзя приказать прозвучать в некую конкретную дату, единственно, выбор слишком маленького ребёнка могут не принять, отправить подумать ещё, потому что незрелый дух часто подвержен влиянию минутного порыва, этот выбор может быть ошибкой. Дэвид пока не выбрал касту. Повлияет ли это как-то? Могут ли ему отказать в вступлении в анлашок на этом основании? Не вступит ли он в их ряды сразу после дня рождения? Конечно, ввиду новой специфики Эйякьяна, велик шанс, что именно здесь он и останется, и возможно, получится навещать его… Но слишком рассчитывать на это не стоит, это тренировочный лагерь боевой организации, а не гостиничный комплекс для праздных туристов. Да и… Кто знает, что ждёт их впереди, может быть, ни много ни мало, а гражданская война на Центавре, если в борьбе за власть там кто-то готов разыграть слишком крупные карты. О таком не хочется даже думать – но необходимо думать. Император Моллари умер, а его слова живы, благодаря старику Джани, в каждом, кто их слышал. Если безумная идея использовать технологии Теней как инструмент устрашения и достижения власти пережила того, кто первым это сделал – то это именно то, чего им следует ждать в ближайшее время. Моллари начал с того, что показательно расправился с Нарном для возвышения в глазах соплеменников, Картажье продолжил тем, что притащил Теней на Приму, чтобы внушать ужас не только чужим мирам, но и собственному, а потом и регент с помощью оставленных Тенями милых штучек пытался укрепить позиции Центавра как мог – так почему, в самом деле, сейчас Дантории не использовать что-то подобное, чтоб принудить народ избрать его? Даже если не пресловутая чума попала в его руки, то можно не сомневаться, что-то не менее страшное… А может, ему тоже вступить в анлашок? В этой ситуации уже ничто не было бы слишком диким…       Но ему ведь снова снились сны, которые он склонен был считать вещими – не потому, что они по-особенному нравились, что очень хотелось, чтоб они были таковыми, а потому, что подобны были тому самому сну, который он видел перед отлётом на Вавилон. Наполнены тем же ощущением Судьбы, которое по пробуждении не позволяло восстановить мельчайшие детали, ведь разум не фиксировал их, целиком преисполненный этим ощущением, словно беспредельным светом. Он знал только, что находится в рубке центаврианского корабля, «одетого величием», он не мог при этом сказать ни о размере этого корабля, ни даже о том, был ли его капитаном, он знал только, что впереди великая миссия, связанная с будущим отечества. Когда впервые увидел этот сон, он, естественно, подумал, что вёл за собой огромный завоевательный флот, призванный расширить границы центаврианских владений до пределов, каких никто во вселенной и представить не мог, теперь же думал – может быть, на этом корабле он вёз своему народу спасение от последствий безумия Дантории, или вёл воспрянувшую духом армию на возвращение покинутых колоний из лап пиратской нечисти? Представлять, как Прима восславляет возвращение своего истинного правителя, было сложнее год от года. Власть – это не достижение предела мечтаний, это тяжкий крест, отказ от многого, что действительно дорого. Это жертва – личным ради блага своего народа. Только люди вроде Дантории не понимают этого так же, как и своей недостойности обладать сокровищем по имени Амина Джани. Всякий центаврианин с детства стремится к власти, желает её – этому учат, воспитывают, но мало кто помнит вторую, более важную часть этой науки. Власть требует величия духа, поэтому правильнее власти не желать, а бояться, как неизбежного и самого строгого вопроса, достоин ли.       «Прошу тебя… молю тебя… Будь со мной как можно дольше, позволь мне впитать это солнце. Не дай мне свернуть с правильного пути…»       Чем Винтари всегда восхищался – это их умением организовать встречу торжественно и в то же время ненавязчиво, просто. Даже в такой ситуации, когда ничего в точности не известно до последнего. На’Тот позвонила, сообщив, что сын Г’Кара прибыл на Вавилон-5, откуда «по прошествии малого времени» отправится на Минбар, и больше ни на какие вопросы не ответила, сославшись на неотложные дела. Никто не сомневается, что дел у члена Кха’Ри, не первый созыв исполняющего обязанности председателя совета, с решающим голосом по множеству вопросов, предостаточно, но разве это дело можно назвать не важным?       – Может быть, они боятся покушения? Это бы хотя бы отчасти объясняло такую таинственность.       – И поэтому я не знаю даже имени, по которому должна обратиться? Всё это очень неловко.       – Брось, не думаю, что какие-то проблемы действительно возникнут. Если проблемы с нарнами и случаются, то никогда по какой-либо церемониальной части, в этом отношении они ребята простые и не привередливые, фанфар и усеянных цветами дорог для себя не требующие. К тому же, он совсем молодой парень, едва ли намного старше Дэвида, воспитывался в какой-то закрытой военной школе, излишнее внимание его может даже смутить. Достаточно того, что здесь соберутся сейчас те, кто лично знал Г’Кара. Кто будет рад видеть его сына и выразить ему поддержку в эту тяжёлую минуту. Если б ему нужны были обожающие толпы, их можно в полном объёме получить на Нарне.       Это было удивительно лишь в первый момент – да, сын Г’Кара и не был на Нарне, он воспитывался в колонии Драс. Понять это на самом деле можно – столкнувшись с неистовым, истерическим обожанием народа, Г’Кар от него скрылся аж на Приме Центавра, и наследника тоже оградил как мог. Что такое этот Драс? С ходу вспомнить об этой колонии можно не многое. Точно не туристический центр. Планета по условиям чуть ли не более суровая, чем Нарн, занята горнорудными комплексами и военными базами. И школами для отпрысков этих военных, как выяснилось. Почитателям Великого Святого туда должно быть действительно сложно просочиться.       – Она упомянула, что на Минбар он прибывает для обучения.       – Обучения? То есть в анлашок? Когда в Эйякьяне узнают – ажиотаж станет ещё больше. Нарнская часть лагеря и так в радостном нетерпении…       – Не знаю, не знаю. На’Тот сказала, мы всё поймём при встрече.       – Ладно, очень хочется на это надеяться.       Спасибо и на том, что вовремя известили, что потребуется две комнаты – наследник прибывает в компании спутника. Маловата свита, хмыкнул Маркус, отбывая в Йедор для встречи таинственных гостей, но можно понять, тут один груз великого имени не всякий борт поднять отважится. Комнаты были подготовлены заблаговременно, хотя бы тут точно не ожидалось накладок. Накладки сейчас были бы некстати – все прочие дела и заботы никто не отменял, параллельно решался вопрос с прибытием дразийской культурной миссии, Шеридан с утра в саду обговаривал с послом последние детали, Дэленн поминутно переключала экран видеосвязи с Рикардо и прочих эйякьянских учителей на земного сотрудника Комитета, задачу финального этапа подготовки стола таким образом возложили на себя Дэвид и Райелл, изредка появляясь с кухни, чтоб рапортовать, что всё идёт согласно плана. Нет, несмотря на внезапность и крайнюю скудность информации, беспокоиться было не о чем, минбарский порядок не допускает судорожности и суеты. Однако Винтари, всё более потерянно слоняющийся сперва по второму этажу, потом по первому, причины для волнений находил свои. В размышлениях, как сложится эта встреча, лично у него оснований для радостных предчувствий не было. Едва ли нарнский юноша отнесётся спокойно, увидев его здесь. Да, война давно закончена, да, политика Альянса требует не поминать обид, не растравливать ран, а вместе строить будущее. Но можно ли требовать от этого молодого нарна, чтобы он пожал руку сыну центаврианина, который бросил в тюрьму и пытал его отца, который столько зла причинил его миру? Вот он, например, совсем не был уверен, что смог бы оставаться спокойным в присутствии тех людей, что сторожили Шеридана в застенках Кларка, не говоря уж о кларковских палачах… Да если юный нарн сейчас вцепится ему в глотку – его можно понять. Сперва Винтари хотел предложить не присутствовать при первой встрече. Но потом решил, что бежать и прятаться будет недостойным. Он должен лично принести извинения этому юноше за действия своего отца. Пусть он в них не виноват никоим образом, конечно. Для них это значимо, у них сын отвечает за отца – значит, он сделает это.       Таким образом, первой мелкой превратностью судьбы следовало считать то, что Маркус не смог прозвониться из космопорта к кому-нибудь из первых лиц в резиденции, но печали в этом никто не видел – увидев, что вызов от Маркуса был, не сложно было рассчитать время прибытия. К этому времени сохраняющиеся на подогреве мясные блюда как раз должны дойти до оптимальной, ориентируясь на рецепт, кондиции, и вся кухонная команда отправилась переодеваться для достойного выноса. И не уложившимся в срок мог считать себя только Винтари, затянувший с причёской по вполне понятным для него причинам – он знал, что не справится с этой задачей самостоятельно, и теперь у него было своеобразное неуклюжее оправдание, гель не успел застыть и гребень рассыпался. Почти невозможно для высокородного центаврианина привести голову в надлежащий вид самостоятельно, особенно когда волосы именно такой структуры, которая украсит голову любой женщины и сделает невыносимой жизнь мужчины. Впрочем, над сочетанием центаврианских и нарнских церемониалов ему сегодня думать в любом случае было не судьба – мундир наследника стал ему узок в плечах и это смотрелось бы смешно, а повседневные костюмы не соответствовали требованиям момента. Единственный приемлемый вариант выглядел скромно и по земным меркам даже траурно, и это его вполне устроило. Здесь, на Минбаре, одежда призвана не исключительно показывать статус, не только требовать уважения, но и выражать его – поэтому именно так он будет наилучшим образом выглядеть рядом с Шериданом в парадном президентском мундире и Дэленн в торжественном жреческом одеянии. «Солнце и луна»… Благородная седина в их волосах, морщины у их глаз щемили ему сердце и вместе с тем заставляли трепетать от тихого восторга.       – Интересно, он похож на Г’Кара? – шептал рядом Дэвид, - невозможно описать словами, как я жалею, что мы не были знакомы…       – Может быть, и не похож. У каждого ребёнка есть и мать, и иногда ребёнок удаётся полностью в её породу. Может быть, и странным совпадением будет, если мы оба окажемся такими примерами, но почему бы не бывать и такому?       И последовала вторая мелкая превратность судьбы – если б первым они увидели того, кто шёл вторым, спутника их гостя, они бы обознались – и не были бы так шокированы в первый же момент.       Приветственная речь замерла на устах Шеридана. Нет, ошибки быть не могло – вошедшего сопровождали Маркус и Зак Аллан.       Ну да, от шеи это, в общем-то, был нарн… Нарнское воинское одеяние смотрелось на долговязой фигуре почти гармонично. Но на обитые кожей металлические наплечники падали выпавшие из небрежного хвоста рыжие волосы. Этот юноша, высокий, очень загорелый, с тревожными голубыми глазищами, казавшимися на обветренном лице просто огромными, был землянином.       – Вы… - попытался наконец выдавить Шеридан.       – Г’Андо, сын Г’Кара, - выговорил юноша на земном, но с очень сильным акцентом, - другое имя Андо Александер. А вы, должно быть, Джон Шеридан?       – Да… - слова давались президенту с явственно зримым трудом, - добро пожаловать на Минбар, будьте гостем в моём доме… Вы сказали – Александер?       – Во имя Валена, - охнула Дэленн.       Молодой человек сделал шаг… Потом бросился к Шеридану – только плеснули по ветру рыжие волосы, стиснул его руку.       – Джон Шеридан… я так счастлив наконец с вами познакомиться. А вы – Дэленн… А вы… - молодой человек натолкнулся взглядом на Винтари, пытаясь, видимо, сообразить, кто он такой, - вы их сын… Нет, не Дэвид…       Винтари покачнулся, чувствуя, что падает, и наощупь нашёл плечо Дэвида. У него было такое ощущение, словно в его потайную комнату, куда никто никогда не входил, ворвался чей-то взгляд. Именно так – ворвался, пронёсся ураганом, и ничто не ускользнуло от него.       Никакой обычный взгляд невозможно так чувствовать. Он словно был изнутри и снаружи этого взгляда, он понимал, что его видят. Он понимал, что видят.       – Простите… конечно, это вы – Дэвид… - донёсся до него голос откуда-то издалека.       Внутри, в голове звучал другой голос. И сложно было сказать, что он спрашивал. Но он против воли вызывал в памяти то надменное лицо леди Ваканы, то смеющийся ласковый взгляд Дэленн, когда они обсуждали юмористические стихи и басни, которые тогда пытался переводить Винтари, то лицо Картажье, склонившееся над детским манежиком – улыбающееся, почти счастливое, но такое пугающее лицо, то запыхавшегося, вспотевшего Шеридана с бадминтонной ракеткой в руках, и ту оборванную на полукадре фантазию – медленно кружащийся за окном то ли земной, то ли минбарский снег, мерцающая сказочными огнями рождественская ёлка, и они с Дэвидом…       «Так кто ты?»       Винтари никогда раньше не чувствовал вторжения чужого сознания в своё. Может быть, его кто-то когда-то и сканировал – при том странном положении с телепатами, которое сложилось на Центавре со времён его отца, в этом нельзя было быть уверенным, да и в прежние времена телепаты, за исключением находящихся на особом положении лидара, не имели никаких специальных знаков отличия – но делал это определённо более аккуратно.       – Андо, - Винтари ухватился за донёсшийся до него голос Шеридана, чтобы немного успокоить кручение-верчение тайной комнаты в его голове, - ваше… другое имя, оно мне знакомо… Как и ваше лицо. Кто ваша мать?       – Вы правильно поняли, господин Шеридан. Я сын Литы Александер. Я знаю, вы помните мою мать. И моего отца. Моего другого отца.       Освобождённый от ментального контакта, Винтари сидел на стуле и пытался придти в себя. Где-то поодаль Райелл успокаивала второго гостя, который был действительно нарном, он растерянно вертел головой, видимо, пытаясь понять, что произошло. Где-то ещё дальше Дэленн, должно быть, уговаривала всех переместиться в более удобную для разговора обстановку, тем более что стол уже накрыт. А здесь ладони Дэвида, стискивающие его руки, обжигали до кости, так казалось холодно. Телепат. Этот юноша – телепат. Очень сильный… И совершенно не контролирующий свои способности. Вот так пройти, словно стен вообще не существует… На миг дольше – он смог бы, может быть, считать всего Винтари, всю память, всю суть, все мысли, все движения души.       – А говорят, на Нарне телепатов нет…       Голоса беседовавших вновь обернулись сплошным неразборчивым гулом – только голос Дэвида прорывался сквозь пелену шока. Верно, подумалось вдруг, так должен был чувствовать себя гравилёт, попавший в незримый шторм над магнитным включением. Этот гравилёт тоже выхватил из глубин памяти пронёсшийся взгляд – словно безумный шторм, поднявший со дна затопленный некогда корабль…       – Он нарн не по рождению. Его мать – Лита Александер, телепатка с Земли, помните, мы много говорили о… той истории?       – Помню. Героиня войны Теней, единственная, кто побывал в мире ворлонцев – разве я мог такое забыть? Но я не знал, что у неё были дети…       – Три дня назад мы не знали, что у Г’Кара был сын, - неловко улыбнулся Дэвид.       – Но это не может быть их общий ребёнок, они ведь не могли…       Почему же не могли, в ту же минуту возразил он сам себе. На Центавре не любят говорить о взаимоотношениях Литы и Г’Кара – главным образом потому, что имеют об этом маловато информации. Крайне обидно иметь о чём-то мало информации, особенно о вещах такого плана. Как далеко могло зайти их странное, своеобразное сотрудничество? Оно не было долгим – Лита погибла в развязанной ею войне между телепатами и нормалами, но до тех пор… Около двух лет, до того, как их пути разошлись – её на эту войну, его на Центавр, чтобы быть с Моллари до их последнего дня – они вместе путешествовали по вселенной, за это время вполне реально было родить ребёнка. Г’Кар своим пристрастием к земным женщинам был известен широко, а она могла пойти на это ради щедрого вознаграждения. Говорить же, что это невозможно биологически, мог бы только совершенно несведущий в вопросе. Что там недавно он сам сказал о детях, которые пошли в породу матери?       – Нет, нет. Вспомните, мы говорили и о том, что было после. О войне с Пси-Корпусом, и что привело к этой войне… О Байроне. Он был возлюбленным Литы Александер. Тогда, отбывая с Г’Каром в совместное путешествие по космосу, она унесла под сердцем их ребёнка. Он родился во время этого путешествия, а когда Лита через два года вернулась, чтобы продолжить свою вендетту Корпусу, и погибла, Г’Кар усыновил её ребёнка и поселил его в колонии Драс. Андо – гражданин Нарна, он воспитан по нарнским обычаям, он вообще никогда не видел других людей… да и представителей других рас. И понятно, он не умеет контролировать свои способности – его просто некому было этому научить. Потому он и прибыл на Минбар – чтобы учиться у наших телепатов.       Что ж, все вопросы, почему они ничего не знали и к чему такая таинственность, следует считать отвеченными. Помимо того, что наследник Г'Кара это само по себе не рядовая фигура, можно себе представить, как определённые силы на Земле… могли быть заинтересованы в нём.       Винтари наконец смог сфокусировать взгляд на встревоженном лице Дэвида.       – Вы в порядке, ваше высочество?       – Думаю, уже да.       Только всё ещё вспыхивали перед глазами огни рождественской ёлки. Огни «Старфьюри» Шеридана в тот их первый полёт. Огни далёких звёзд, к которым он снова тянул доверчивые детские руки.       – У меня есть имя, Дэвид. Не зовите меня высочеством… даже при других. Не после… всего, чем мы делились друг с другом.       Вечером, не в силах совладать с настойчивыми мыслями, Винтари постучался в комнату Дэвида.       – Вы не спите?       – Нет. Столько впечатлений…       Впечатления были, о да. Хотя тут правильнее сказать – не о внешнем. Из всех подробностей обеда они могли вспомнить удивлённый взгляд этого молодого нарна, спутника высокородного гостя, когда Винтари в глубокой прострации взял кусок митлопа. Сжевал примерно половину, прежде чем понял, что что-то не так. Ещё бы нарнам не быть суровыми, если такая гадость считается у них за лакомство…       – Если б они ещё были положительными.       Винтари прошёл в комнату, в сиянии разноцветных призм ночника выглядящую так маняще уютно. Сколько вечеров прошло здесь, под этой мягкой искусной иллюминацией, за тихими, самыми интимными в жизни разговорами. И сейчас особенно непереносимо было думать, что таких вечеров осталось, возможно, совсем немного.       – Всё хорошо? – Дэвид легко коснулся его руки, выводя из задумчивости.       – Да… Наверное… - Винтари повёл плечами, наслаждаясь лёгкостью и мягкостью домашней одежды после парадной, - не знаю. Видите ли, со мной никогда такого не происходило. Я слышал, глубокое сканирование бывает даже болезненным… Но это не было глубоким сканированием, Дэвид. При сканировании телепат как бы идёт из комнаты в комнату в твоём сознании, ища то, что ему нужно, кидая некие позывные, позволяющие этому чему-то поскорее найтись. Здесь же… Он оказался сразу везде, понимаете? Он не проходил по этим комнатам, он пронзил их, как лучи радиации. О чём только думал Г’Кар…       – О чём вы?       Центаврианин неуверенно коснулся гирлянды колокольчиков у стены, они не зазвенели, а засветились.       – Принять под свою опеку ребёнка-телепата… ребёнка настолько сильных телепатов! Будучи настолько… давно исторически не готовыми к этому. Я понимаю, нарнам очень хотелось компенсировать историческую несправедливость, но… Он мог бы сжечь кому-то мозг, не желая этого. Что будет, если он этого пожелает!       – Он… Затронул в вас какие-то неприятные воспоминания?       – Приятные тоже, отчего страшнее. Нет, я… Наверное, я на самого себя злюсь.       «Хорошее не скрывают» - отозвался голос Дэвида из ещё одного разбуженного воспоминания. Дай Создатель тебе, Дэвид, никогда не узнать, что это не так. Легко б было жить и считать, что таить от чужого взгляда можно только камень за пазухой, скелет в шкафу, пятно на репутации. Иногда и – светлые чувства. Слишком светлые, слишком горячие, слишком неуместные здесь, сейчас, от него. Да, быть может, ты не стал бы такое скрывать. Но в том и дело, что тебе – нет нужды.       – Ваш шок – это нормально…       Они опустились рядом на тонкие подушки, разложенные вокруг низенького столика. На столике громоздились главным образом книжки — Дэвид, похоже, писал какую-то домашнюю работу на тему старинных иллюстраций. На краю стола лежал карандашный набросок — попытка разбить некий сложный узор на простые элементы.       – Если вы боитесь, что он теперь может… кому-то что-то о вас рассказать…       Винтари раздражённо махнул рукой.       – Он дик и наивен, он просто не знает, что можно, а чего нельзя! Ребёнок со смертоносной силой. Да, я должен… Должен поговорить с ним. Когда найду слова, конечно…       – Отец как-то сказал: «Главная причина, по которой люди боятся телепатов – это то, что они не могут разобраться в себе, и боятся, что в них разберётся кто-то другой». А я… вы знаете, что я думаю об этом. У каждого из нас есть тайны. То, что нам кажется в себе смешным, или постыдным, или недопустимым, недостойным. У каждого есть то, о чём он избегает думать, что несёт слишком сильную боль… или слишком сильное наслаждение. Я напоминаю себе об этом, о том, что никто из живущих не может считать себя чистым, никто никогда не открыт для собственного взгляда – даже среди учителей, мастеров, величайших людей. Я напоминаю себе об этом, чтобы не впадать в опасное зацикливание на своих слабых местах, на том, чтоб избегать своих слабостей. Как ничто другое, это ведёт к ослаблению духа.       Сумел ли он преодолеть то, что мучило его больше всего, что, по его собственному признанию, разъедало ему душу - ненависть к Земле? Обиду за отца, спасшего эту неблагодарную планету и за это пошедшего под трибунал, боль и гнев за столетний кошмар телепатов? Винтари не хотелось спрашивать. Хотелось верить, что да. У минбарцев ведь куча способов очищать и успокаивать свой дух, который-то должен был подействовать… Уж точно, он не станет лишний раз напоминать, тревожить эту рану. Хотя она и так растревожена появлением рыжеволосого нарна.       – А что делать, если о чём-то и правда тяжело думать, и хочется стереть, выжечь это из своей памяти? Когда кажется, много б отдал, чтоб переправить какую-то страницу в своей книге?       Великий Создатель, он действительно спрашивает об этом подростка, того, кто младше его, кто вправе, напротив, ожидать от него совета и помощи? Этот самый подросток завозился, устраиваясь на подушках поудобнее, на стене качнулась тень остреньких рожек.       – Если б вы взглянули на эти страницы… вполне вероятно, вы и не нашли бы, чему там ужасаться. Так же, как и кто-то другой, прочтя ваши мысли, не понял бы, чему ужасаетесь вы. Свой стыд самый стыдный, потому что свой. Но будем объективны, мы в нашем возрасте не успели совершить ничего по-настоящему ужасного. Глупого – ладно, допустим… Однажды на уроке, когда учитель объявил новую тему и спросил, не имеет ли кто что сказать по ней, я вызвался. Мне казалось, что я знаю. Лишь когда слова уже слетели с моих уст, я понял, какой сморозил откровенный бред. Да, в тот момент я дорого б отдал, чтоб отменить своё последнее действие! Я сел весь красный, учитель как-то прокомментировал сказанное, и мне хотелось провалиться сквозь землю, мне казалось, что все, абсолютно все смотрят на меня – хотя я, конечно, не отслеживал, я не мог оторвать взгляда от пола. Уж лучше бы промолчал, честное слово! Я ел себя этим неделю, не меньше, спать спокойно не мог. А потом тот же учитель, объясняя уже новую тему, рассказал, как некогда на уроке очень долго спорил с учителем, пытаясь доказать ему, что тот не прав, спорил задорно и даже с апломбом. И опозорился в пух и прах, когда оказалось, что примеры, которые он приводил, были совсем из другой темы, которую он проходил и должен был знать хорошо. В моём представлении, от такого вообще умереть можно было, но странно, учитель говорил об этом с улыбкой. Именно тогда я понял, как это важно – умение переживать и отпускать. Как важно уметь взглянуть на свои проблемы отстранённо, сторонним взглядом. Проходит время – и то, что заставляло нас мучиться и переживать когда-то, больше не имеет на нас влияния.       Что ж, это прекрасно, что он говорит о чём угодно, только не об этом…       – Пожалуй, тут вы правы. Хотя я очень самолюбив, но я уже замечал, что боль от неудач и поражений притупляется со временем. Наверное, телепаты в этом плане счастливее, чем мы, они не настолько наедине с собственными мыслями.       Дэвид усмехнулся.       – Редко от кого услышишь, как телепатов называют счастливыми.       – Но ведь применительно к телепатам Минбара так определённо можно сказать, не правда ли?       Да. Когда-то он говорил это Дэвиду и применительно к телепатам собственного мира – тогда это было ещё легко. Ведь он говорил о традициях, о том, как установлено столетиями и как должно быть. Что подтвердил бы, не колеблясь, любой центаврианин. «Наши телепаты не скованы неволей большей, чем все остальные, жизнь каждого из нас определяется волей рода, а в некоторых случаях они бывают свободнее в своих действиях. Всё-таки нормалов – много, а телепаты – ценность, предмет гордости рода, если родились в нём, и сокровище, приобретение которого обошлось дорого, если приёмные. Биологические семьи получают за ребёнка-телепата солидное вознаграждение, позволяющее вырастить двух обычных детей или дать полноценное образование по крайней мере одному, это сделка, выгодная для обеих сторон. Уж точно, никому у нас не пришло бы в голову запрещать брачные союзы между телепатами и нормалами – это было б глупо. Хотя союз телепата с телепатом и повышает шанс передачи способностей, твёрдой гарантии нет — известен случай, когда у родителей, уровень которых соответствовал земному П-11, все трое детей родились без способностей. Но это, конечно, просто образец чудовищного невезения. Но и без всяких запретов подобное тянется к подобному в силу законов природы. Иногда союз между родами заключается посредством браков их телепатов, это знак особого взаимного расположения… Да, рискую прозвучать слишком цинично для слуха землянина и для слуха минбарца тоже, но – у нас свободная конкуренция. Разумеется, никому не хочется, чтобы его секреты были раскрыты. Но хочешь защититься — умей избегать встреч с телепатами враждебных тебе родов. Да лишний раз и с телепатами родов дружественных. Либо ходи в сопровождении собственного телепата, чтобы он мог засечь и заблокировать вторжение. Владеющий информацией владеет миром, это понимаем мы и понимают земляне. Разница в том, что мы делаем это открыто, точнее, как правильно сказали вы – не оборачиваем эту неприглядную правду в дополнительные благообразные одеяния, для лицемерия у нас других поводов предостаточно. Смысл существования хорошего клинка – твоя безопасность и ужас твои врагов».       Теперь же… теперь у них по-прежнему не было чего-то вроде Пси-Корпуса с его безумной авторитарной политикой, не было открыто декларируемой неприязни к телепатам – и самих телепатов как будто тоже не было. Как объяснить это кому-то, если не можешь объяснить даже самому себе? Император Моллари сказал загадочно, зато в самую точку. На Нарне когда-то Тени истребили телепатов, они, центавриане, знали эту историю, слышали, но предпочитали не верить, так удобно было называть нарнов отсталыми ещё и по этому пункту. А теперь слуги Теней грозят довершить деяние господ и над ними.       – Ничего не скажешь, повезло парню. Вырасти в мире, где он — единственный телепат... Как он вообще выжил там? И почему для обучения отправился именно сюда, и почему только сейчас? Я понимаю, что они не хотели иметь дело с Землёй - Пси-Корпуса больше нет, но память о нём жива, и едва ли он готов к встрече с родиной родителей — потому что это родина и тех, кто оставил его сиротой. Даже более того, я понимаю, какого уровня государственной тайной был этот ребёнок. Но они должны были понимать, что столь же стратегически важно как можно скорее найти для него того, кто научит владеть, управлять своим даром… Кто объяснит, что поступь мыслестранника должна быть тише мушиной, иначе какой же смысл? Что ж, по крайней мере, он едва ли сталкивался с неприязнью окружающих, как его земные предки. Сыну Г’Кара и первому телепату Нарна в наблюдаемой нами истории об этом можно было не беспокоиться.       Он – сокровище, явилась непрошенной мысль. Именно такое драгоценное благоприобретение, какими он описывал Дэвиду центаврианских телепатов – тогда, когда ему просто не хотелось и не было повода думать о том, что это больше не соответствует действительности. Что-то сказали бы знатные рода, если б узнали… Точнее – когда узнали. Если разведка донесла о местонахождении Амины после визита её отряда на Вавилон-5, то и об этом они узнают… долго ли такое может оставаться тайной. Будет ли стыдно? Будет ли по крайней мере досадно?       Дэвид прикрыл глаза. Нет, это не прошло, думал Винтари, глядя на скорбную складку между бесцветными бровями. Разве что – он смог обуздать эту боль, но едва ли излечить. Обида за отца разделяет его с отцом же, остающимся патриотом Земли. «Это… как «любить родителей такими, какие они есть»! Я не мог бы любить недостойных родителей, не представляю этого, мои родители – идеальны!». Обида за телепатов… Если честно, непостижима разуму. Сколько людей узнал он на Минбаре? Ни в ком больше он не встретил такого надлома, они могли вспоминать о телепатах, о связанных с ними моментах истории спокойно. Разве что – Иванова… Но ведь у неё особый случай. А у Дэвида даже нет близких друзей-телепатов, если не считать таковыми девочек Коул! В этот момент Диусу абсурдно захотелось подобный дар, чтобы заглянуть в мысли Дэвида. Он никогда не лгал, но не говорить – это не то же, что лгать.       – На Минбаре телепатия считается великим даром... На Земле — великим проклятьем... По большому счёту, Пси-Корпус ведь расформировали не из-за сочувствия к телепатам, а из-за всё возрастающих властных амбиций, из-за нехорошей роли на политической арене. Хотя наверное, просто надо верить — что люди научатся бок о бок с телепатами работать, жить, идти к общему будущему. Что хотя бы по малой капле в день, но преодолеют это параноидальное недоверие. В конце концов, за эту веру родители Андо отдали жизнь.       Винтари покачал головой.       – Хорошо, что он был так мал, когда погибла его мать, а отца и вовсе не знал. Боль его была бы сильнее. Я вообще не хочу представлять, что чувствуют телепаты, теряя друг друга — это ведь потеря целого мира, для них... Мы теряем лицо, голос, сказанные слова. Они – весь внутренний мир, который они знали. Конечно, он обрёл вместо них другого отца. Великого отца. Раньше я, несомненно, сказал бы именно так. Но сейчас я думаю – обрёл ли? Г’Кар устроил его судьбу, укрыл от любой возможной угрозы, полагаю, обеспечил его и деньгами, и нужными связями до конца дней – иное было б странно… Но сам – не был с ним, не воспитывал его. Уехал на Центавр и там в конечном итоге умер. Оставшись для приёмного сына значимым, но чужим.       Взгляд Дэвида был тёмным не только из-за густой тени волос. Серьёзным, мрачным, понимающим, кажется, больше, чем сейчас хотелось бы. Он заметил, отметил это – внимание к той стороне родственных отношений, которая касается не громких имён и фамильной чести. Видит ли он эти параллели, которые для Г’Андо не были б тайной? Эту великую потаённую и постыдную тоску, с которой приходилось бороться в каждую достаточно долгую разлуку за эти годы. Эту боль слишком позднего обретения. Он держал лицо, он не злоупотреблял радушием Шеридана, стараясь отвлекать его лишь действительно серьёзными разговорами, как обсуждение тревожных новостей с Центавра и их возможных ходов. Он понимал, что этот голод внутри можно насытить лишь такими разговорами, какие в минбарских сказках приписаны горным рекам – тысячи и тысячи лет говорят они с гудящими над ними ветрами, и так же жив и преисполнен восторга и любви этот говор и в наши дни. Он слушал и слушал бы обо всём – о буднях станции, где они встретились, о смешном и великом, о загадках и парадоксах, о страшных войнах и великих победах. Он говорил и говорил бы – как страшно ему было когда-то в кабине «Старфьюри», как боялся не справиться, не суметь заложить вираж, не впечатлить… как теперь, работая ли над текстом книги или составляя для Арвини круг задач и возможных действий, он снова думает о том, как посмотрит, как оценит пилот второй «Старфьюри».       – Вероятно, именно о чём-то подобном думает и он. Словно изучает само понятие семьи, ищет в чужих сознаниях, на что похожи чувства к родителям. Он проник туда, куда не следовало бы, задел струны, больнее которых нет… но я не в силах обижаться на него за это. Он искал не только определения чувств, но и определения потери. И напомнил мне о потере, которая и меня ждёт.       – Ему больно. Его родители покинули его раньше, чем он мог их хотя бы запомнить, а ваши родители живы и проживут ещё много лет…       Лицо Дэвида помрачнело, и у Винтари кольнуло оба сердца. И ему даже, кажется, смутно хотелось, чтоб Дэвид не продолжал, сдержал эту откровенность, оставил его в счастливом неведенье…       – Вы не всё знаете, Диус. Это мало кто знает… и не нужно бы это знать. Шрамов, оставленных войной Изначальных, у каждого хватает своих. Тогда, в переломный момент той войны… Те, кто говорили, что с За‘Ха’Дума нельзя вернуться живым, были правы. Когда мой отец полетел туда, когда взорвал цитадель Теней… Он погиб. Погиб по-настоящему. Лориен, один из Изначальных, задержал и продлил уходящую жизнь, но лишь на время. Он не отменил его смерть, он только дал ему отсрочку. Жизненной силы, которую он ему передал, было лишь на двадцать лет.       – Что?!       – И когда это время пройдёт… «Он просто остановится», так сказал Лориен. Словно не о человеке, о часах, которые можно завести лишь один раз.       Говорить, что не верит в услышанное, он не мог бы. Говорить, что услышанного не понял, что можно понять как-то иначе – не мог бы тоже. От подобного ужаса, вселенского, глубокого, как сама тьма между звёздами, как холод космического вакуума, должна существовать какая-то защита. Хоть какие-то слова для отрицания, спора… Хоть какая-то надежда, что это снится ему в кошмарном сне.       – Но… Это было в 2261 году… Значит… Дэвид, почему вы сказали мне об этом только теперь?       А как, действительно, объясняли себе это все они, вся эта спасённая от окончательного погружения в огонь и хаос вселенная? Они называли Шеридана воскресшим из мёртвых в шутку или как комплимент его необыкновенной везучести. Они действительно не задумывались, не понимали – нутро За’Ха’Дума было разворочено взрывом двух боеголовок, какие шансы даже у самого везучего человека были уцелеть? Вот он – он задумывался, понимал – до этой минуты?       – Диус, - руки Дэвида легли на сотрясаемые рыданьями плечи, - Диус, это…       – То, чего не изменишь, да? – Винтари вытирал злые и отчаянные слёзы, а они всё набегали и набегали, - сколько в жизни того, чего не изменишь… Я ничего не могу изменить. Ничего по-настоящему важного. Я всю жизнь желал только одного – сделать что-то по-настоящему важное, прожить жизнь не зря… Но я проживу её зря, потому что напишу сколько-то книг, займу какое-то место в истории и может быть, даже стану императором Центавра… но не смогу защитить единственное, что для меня по-настоящему значимо. Вашу семью, Дэвид.       А Дэвид смотрел на него потрясённо, этими огромными материнскими глазами. Он потрясён этим откровением? Наверное, он и не предполагал, что загостившийся у них гость настолько отчаянно не хочет уезжать?       – Какого чёрта, Дэвид, какого чёрта? Он сделал так много… Он сделал столько, что уже бы хватило! Почему он должен был сделать ещё и это? Неужели победить Теней нельзя было без этой жертвы?       К чёрту всё… И гордость, и комплексы, и всё, как ещё это может называться. Пусть он не может выразить свои чувства – он не может их не чувствовать, не может не погибать сейчас в их пучине. Пусть он не может прямо сейчас закричать от ожидания грядущей боли, броситься прочь, по коридору дальше – найти, припасть к дорогим рукам, поклясться, что каждый день, каждую минуту будет рядом, что сделает всё… Но сдержаться сейчас, перед Дэвидом, он не может тоже.       «Сколько, сколько у меня осталось на то, чтоб бороться с единственным настоящим желанием – обнять своего отца и сказать, как сильно я его люблю? Я думал, что у меня на это вся жизнь, что я могу позволить себе роскошь всю жизнь бежать, как маленький глупый ребёнок, от правды, что привязался… Что у этой привязанности есть имя. Что мне должно быть безумно стыдно… И мне стыдно… Я должен был принимать свою жизнь, свою судьбу такой, какая она есть – но я захотел другой судьбы. Я захотел присвоить то, что не моё. Как мне пережить, когда его не станет, как напомнить, что он мне вовсе не отец? И как ещё оставить сил на то, чтоб бороться с желанием обнять и утешить свою мать в этой потере?»       – Этого уже не узнать. Он только говорил, что видел будущее… Будущее, в котором флот Теней всё-таки достаточно силён, чтобы, отступая под натиском сил Света, причинить ещё много зла. Он видел разрушенный Центавр…       – Центавр?       – Да. В том варианте будущего они, уже проиграв, отыгрались на вашем мире.       На Земле много поговорок, подходящих Центавру больше, чем самой Земле. Некоторым, впрочем, на Центавре есть аналоги. Вот например, «бей своих, чтоб чужие боялись» – имеет вид иной, более пышный и благовидный. «Враги увидят твою силу через глаза друзей». Многозначительно. И о разведке, и о том, какими надёжными бывают эти самые друзья. Чушь. К этой авантюре с Тенями подходил именно земной вариант. С помощью таких союзников можно согнуть в бараний рог всю вселенную, никому не устоять перед их натиском, говорили, приходя домой, отцы его сокурсников своим жёнам, одна только проблема – нам не устоять тоже. Эти разговоры – тихие, тайные, только в кругу самой ближайшей родни – были тогда нервным тиком всей планеты. Какие у нас основания полагать всесильных, разумных, невероятно жестоких тварей вроде покорного клинка в своей руке? В какой момент этот клинок обернётся змеёй и ужалит сжимающую его руку? Наиболее прозорливые не сомневались – этот момент настанет.       – Так он это… он это сделал ради Центавра?       – Ради Центавра в том числе, но и в целом… Это ведь было поворотным моментом – ударом в самое сердце тьмы, взрыв цитадели, считавшейся неприступной. До этого немногие верили, что Теней можно победить. Теперь уже – мир знал.       – Какая ирония!.. Что ж, хотя бы так… он подарил жизнь и мне…       Увидев на своём пороге Зака, Иванова нисколько не удивилась. Поскольку никого сейчас не могла посещать она, все, кто мог, когда только могли, посещали её. Сейчас у неё гостили дочери. С начала года они, в соответствии с местным порядком, жили при храме Майра – учителей-телепатов этой школы не пугало ничто, в том числе работа с земными детьми. Приводивший их на побывку наставник Асенн оценивал заодно состояние Ивановской подопечной, отмечая пусть незначительные, но улучшения, и вновь извиняясь за то, что найти для неё целителя пока не удалось. Поместить несчастную в клинику Лийри было б логичнее всего, но Таллия каждый раз давала понять, что она разлуки со Сьюзен не потерпит, а целители клиники физически не имели времени посещать её на дому. Сьюзен начинала думать о том, что готова уже и сама переселиться в Лийри вместе с Таллией, но вот сочетается ли это с протоколом…       Она провела Зака вглубь дома, вновь извинившись за невозможность предоставить какую-то другую обстановку, кроме очень специфической, распорядилась Софье насчёт чая и пододвинула, за неимением стульев в этой комнате, одну из подушек. Таллия на вошедшего не отвлеклась, продолжая на полу свою странную игру. Её лица за занавесью блёклых седых волос не было видно, а руки, перебирающие разложенные у колен кубики, плашечки и пирамидки, выглядели страшно – сморщенные, скрюченные, как птичьи лапы.       – Что она делает?       – Честно? Не знаю. Ну, то есть, пока не понимаю до конца. Знаешь, в больницах… в специальных больницах, ты понимаешь, что я имею в виду… они ведь чем только не занимаются. Рисуют, лепят из пластилина, аппликации клеят. Уж не знаю, каким образом, но считается, что им это полезно. Об этом лучше спросить Асенна, он и то компетентнее, чем я. Она вот складывает кубики. Рисовать не может – она ничего не видит. Да, не видит, но первое время не позволяла почти никакого света. Противоречия нет – она не хотела, чтоб на неё смотрели, в темноте можно спрятаться. Свет она видела чужими глазами. Врачи предполагали, что она, возможно, и звуков не слышит, а реагирует на мысли… Рассказывай, что там у вас нового. Встретили гостя? Я ведь здесь практически без новостей сижу, только иногда отбегаю к мониторам… Похож он на Г’Кара? Хотя, что б я понимала в нарнском фамильном сходстве.       Зак потёр ладонями лицо.       – В том и дело, Сьюзен… Он не нарн.       – То есть как?       – История не на пять минут… Чёрт бы меня побрал, Сьюзен. Вроде бы я не особенный какой-то, чтобы жизнь устраивала мне подобные экзамены…       Таллия кончиками пальцев огладила получившуюся башенку. По лицу Ивановой пробежала минутная тень боли.       – Извини, Зак, что?       – Нет, это ты извини, если я не вовремя… Ты плохо себя чувствуешь?       – Я просто не расслышала, она… перебила тебя, можно сказать. Видишь ли, она общается со мной мысленно. Это бывает немного больно, всё-таки я… отвыкла. Сейчас она спросила меня, нравится ли мне её башенка.       Зак вспомнил Таллию, какой видел её когда-то каждый день на Вавилоне – идеальная визитка Корпуса, сказал кто-то из коллег. Черты лица как таковые не назовёшь красивыми – крупные, резкие. Но она умела себя подать. Быть безупречной в костюмах, макияже, походке и улыбке. Умела так же хорошо, как и всё, что требовалось от коммерческого телепата. Что, что с ней надо было сделать, чтоб превратить её в это?       – Много всего, поверь – чего ты не захочешь знать. Не удивляйся, она передаёт мне мысли тех, кто оказывается рядом. Говорить она не хочет, предпочитает заставлять меня делать то, чего я никогда не делала и думала, что не буду делать… О чём только дети отчасти заставили меня вспомнить. Когда я не могу дождаться её ответа, мне приходится спрашивать её… по-другому.       Они недолго молчали. Зак думал о том, насколько лучше Сьюзен с распущенными волосами, сразу видно, какая она красивая, а Сьюзен думала о том, что форма анлашок идёт Заку куда больше, чем форма СБ, в которой он выглядел так, словно только что её примерил и она ему не подошла.       – Страшное они всё-таки… явление… Жестоко, когда тебя заставляют… вспомнить о чём-то и переоценить это. Не знаю, поймёшь ли ты. Вот бывает в жизни что-нибудь такое, о чём ты… не забываешь, конечно, нет. Просто не вспоминаешь, или, если вспоминаешь, думаешь об этом иначе, чем потом оказывается… Ну, успокаиваешь себя… делаешь вид, что пережил, или что переживать особенно нечего.       – Ты это мне? Пойму, поверь.       Зак бросил нервный взгляд на Таллию… Но к чёрту, такое ли уж это присутствие третьего лица, когда лицо это таково, да как ни крути, ничего странного, что приватный разговор о телепатах приходится вести в присутствии другого телепата, какая жизнь паскудная штука, он убедился задолго до этого дня. И не в состоянии Таллия сейчас раззвонить что-либо всему Минбару, а и могла бы – кашу маслом уже не испортишь.       – Ты знаешь, в историю, говорят, можно или войти, или вляпаться. Так вот, войти в историю я никогда не стремился, нечего мне там делать. Я человек простой, многого не понимаю, многое и не хочу понять. А вот не вляпаться не получается… Я даже и спорить не буду, что полный профан в отношениях, у меня их сколько и было-то… Я не умею их начинать и не умею их строить. Мне вот как-то надо, чтобы оно сложилось, чтобы пришло к этому, я не могу так, чтоб не серьёзно… А какое тут могло быть серьёзно? Я сразу сказал себе, что мы слишком разные, ну и как будто это помогло… Она на меня не обращала внимания, я из этого не делал трагедии. Когда она улетела, я жил, как жил до этого, работал, как работал… Я по-другому не умею. Просто сказал себе: где-нибудь там ей будет лучше, чем здесь. Что ей от всей моей поддержки проку и пользы. Когда я узнал, что она мертва… Сьюзен… Мне кажется, я до сих пор этого… не знаю. Всё-таки одно дело – если куда-то уехала, пусть даже очень далеко, всё равно ведь однажды свалится, как снег на голову, и совсем другое – знать, что больше не увидишь никогда. Но я принял, что не увижу… и успокоился. Думал, что принял. Думал, что успокоился. И зачем это надо было – через столько лет увидеть её лицо у другого человека, и понять, что ничерта мне не спокойно? Я два дня назад понял, что она умерла, что я её больше не увижу… а хочу видеть. Слишком сильно хочу. Хотя и бессмысленно это. Я с ней не прощался. Я ей никем не был. Я ей никем не мог быть. Для отношений ведь основания нужны. Жизнь должна свести вместе, найти общее. Что общего может быть у телепатки с нормалом? Подобное к подобному тянется, ей нужен был кто-то такой же, как она. Г’Кар и то больше мог для неё сделать. Увёз её тогда от греха подальше, а потом вырастил её сына… Теперь он здесь, а я не знаю, что мне делать. Потому что сделать-то мне совершенно нечего. Только снова жить, убеждая себя, что никакой такой любви быть не может… Любовь к тому, кто умер – это вообще как-то неправильно, ты словно с самой смертью споришь, смерть уже провела черту, а ты за эту черту тянешься, пытаешься что-то ухватить… Почему же он так похож на мать-то? Не для того же, чтоб судьбе вот было угодно поиздеваться именно над Заком Алланом?       Несостоявшаяся энтил’за покачала головой.       – Знаешь, я была почти уверена, что Таллия мертва. Моя Таллия была мертва, хуже, чем мертва, а в том, что Корпус её уморит, пытаясь добраться до секретов Айронхарта, тоже как-то не приходилось сомневаться… И я продолжала её любить.       – Ты по крайней мере нашла в себе мужество это признать.       – Ошибаешься. Только сейчас. Я же нормальная женщина… всегда считала себя такой. Я еврейка по рождению, я не могла любить женщину… А теперь я закрываю вот эту дверь – и оставляю за ней всю свою жизнь, которую я с таким трудом построила, теперь я оставила всё, даже не ради неё… Ради призрака надежды на то, что было ею. И мне больно. И я часто спрашиваю себя, как же я так могу. У меня обязанности, у меня семья, которую я люблю и которая любит меня. Но я сижу здесь, смотрю, как она складывает кубики, и даже не пытаюсь ставить блоки, когда она показывает мне, что с ней было там. И я не уйду, как бы мало у меня ни было надежды, потому что хотя бы какая-то, она у меня будет всегда. Знаешь, легко уйти за кем-то, когда у тебя ничего нет, легко оставить то, что тебе совсем не дорого. Я любила свою работу и свою семью. И я не знаю, совершенно не могу себе представить, что с нами будет дальше, чем всё это кончится. Просто я нужна ей – и это сейчас всё для меня.       – Даже если нужна для того, чтоб мучить тебя? …Я и для этого не нужен. Надо поговорить с Маркусом, чтобы послал меня… подальше… На окраинах всегда что-то интересное происходит, и будет объективная причина… Того, что больше её не увижу.       – Как показывает жизнь, от себя не убежишь, Зак.       Зак снова с силой потёр лицо, потом хлопнул себя по коленям, произнёс преувеличенно бодро:       – Да справлюсь как-нибудь… Как всегда справлялся. Всё равно, а здесь я что такого делаю? Вот делом заняться надо. Дело – оно всегда помогает. Чем дальше буду – тем здоровее буду. Я вообще не люблю, когда у меня в мозгах копаются, как помнишь. Тем более уж не хватало, чтоб это делал нарн с лицом Литы Александер…