Венок Альянса

      Совместные завтраки и ужины в те дни дали Винтари неплохое представление о том, что такое чувство неловкости, притом коллективное. Андо оказался… довольно тяжёлой и бестактной в общении личностью, если искать максимально сдержанное определение для этого. Попросту говоря, для него за столом существовали только трое – Шеридан, Дэленн и Дэвид. Прочих будто и не было здесь, он не обращал на них никакого внимания, мог не отвечать на их вопросы. Винтари вполне понял бы такое отношение к себе – пора вспомнить, в конце концов, что не все нарны рейнджеры, но не более тёплого обращения удостаивалась и Райелл, которая, как минбарка, может, и казалась холодной и отстранённой, но точно не была невежлива и невнимательна, и присутствовавшие иногда Маркус и Зак Аллан. Зака Аллана Винтари до этого видел раз или два и не имел о нём ровно никакого представления как о человеке, разве что он казался несколько мрачноватым и нервным, но это тоже не могло считаться поводом вести себя с ним так пренебрежительно и даже резко. Порой казалось, что, по земному выражению, между ним и Андо успела пробежать какая-то кошка, и это было удивительно – разве они не познакомились только на Вавилоне? Но по-видимому, Андо тот человек, что может испортить ещё не начавшиеся отношения. Глубоко потрясло Винтари, когда Андо, на брошенную Шериданом фразу «Ваш друг» спокойно ответил: «У меня нет друзей». И это при сидевшем там же К'Лане! Среди не приходившего в голову абсурда было и такое, чтоб когда-нибудь ему захотелось вступиться за нарна, но в этот момент ему захотелось ударить Андо. Но он так долго учил себя не делать скоропалительных выводов, не поддаваться первым импульсам, и решил просто послушать дальше.       – Мне это просто не нужно.       На это, в самом деле, сложно с ходу придумать, что ответить. Сникший Дэвид преувеличенно внимательно ковырялся в тарелке, на лице Дэленн была написана болезненная досада.       – Почему вы так говорите? Понимаю, со своим даром, да ещё и при внешнем отличии от окружающих, вы чувствовали себя, должно быть, очень одиноко… Но друзьями становятся не только те, кто во всём похож между собой. Даже если вас… не принимали до сих пор…       Эхо слов и мыслей недавнего времени. Может ли кто-то дурно относиться к сыну, пусть и приёмному, самого Г’Кара? А разве это так уж невозможно? Самую обыкновенную зависть всё-таки тоже никто не отменял. И разве потребность державы в некотором важном ресурсе автоматически делает каждого конкретного нарнского мальчишку согласным на то, чтоб у него в мозгах шарились, ещё и с подобной небрежностью? Да, этот сопровождающий, К’Лан, кажется, искренне хорошо относится к своему «другу», сейчас отрицающему понятие дружбы. Но стоит ли и говорить, что он такой нашёлся целый один?       Пожалуй, не стоит, по крайней мере, при такой неполноте информации.       – Нет, не могу сказать, чтоб это было так. Я не ребёнок-изгой, если вы об этом. Мне самому не нужно.       У него сильный акцент, иногда он совершенно неправильно строит фразы – Винтари даже в какой-то момент почувствовал лёгкое превосходство. Понятно, у него было маловато практики в земном языке, ещё научится… И он отвечает, не дожидаясь окончания фразы, что тоже бывает у телепатов, не выработавших необходимой деликатности.       – Может быть, сейчас вы и думаете так. Но человек не может без привязанностей…       – Друзья и привязанности нужны, быть может, всякому, но не мне. Это лишнее. Мне не нужны ни развлечения, ни утешения. У меня есть цель.       По выражению лица К’Лана понятно, что он расстроен – кажется, это лицо органически не приспособлено к сокрытию каких-либо эмоций, но понятно также, что слышит он это не впервые, привычно. Может быть, наставники поручили ему сопровождать высокородного сверстника? Это бы многое объясняло. От такой чести сложно отказаться при всей паскудности характера этого высокородного. Да, хороший повод задуматься, не сохранили ли о нём сопровождавшие гвардейцы какие-то такие вот воспоминания. Его в те годы подарком точно не назвал бы никто. Хотя сам он себя, разумеется, считал очень снисходительным и радушным по отношению к своей вольной или невольной компании. Кто ж сам себя признает нервным, подозрительным, высокомерным, заносчивым?       – Какая же?       – Служить Богу. А Богу нужно отдавать себя целиком, не разделяя.       – Ну… - видно было, Шеридан старательно подбирал слова, - я понимаю, вы, воспитываясь как нарн, восприняли и религию нарнов, это естественно, однако…       – Нет, это ни при чём. Конечно, я соблюдаю все законы Г'Квана, но Бог – больше священных книг и обычаев мира. Другие могут искать Бога и гадать о нём. Я видел и чувствовал Бога, ничто иное мне не нужно.       Винтари видел, что каким-то особенно мрачным становится лицо Дэвида, хотя не мог понять причину. Впрочем, ему этот разговор тоже не особо нравился. Он напоминал их беседы с Аминой – и именно этим не нравился. Между благородной и скромной самоотверженной девушкой и этим грубым, бесцеремонным юнцом ничего общего быть не могло.       – Вы полагаете, значит, что другие верующие служат с недостаточным рвением? - решил всё же закончить свою мысль Шеридан, - потому что отвлекаются на дружбу, любовь, добрососедские отношения? Но религия…       – Это не важно, что и почему они делают. Это их жизнь. Их не касалось то, что касалось меня.       – И каким же образом вы намерены служить? - решила вклиниться Дэленн, - что вы намерены делать для этого?       – Кое-что я уже сделал. Я здесь.       – Но… как это связано? - лицо Шеридана было обескураженным, даже до того, как он услышал ответ на свой вопрос, - вы здесь намерены обрести Бога?       – Я обрёл. Вас.       – Он обожает моего отца, - вымолвил Дэвид, когда они остались одни.       – Да, я заметил.       – Интересно, заметил ли он, насколько отцу это не по нраву? Такие вещи, при таких способностях, надо бы чувствовать.       Винтари присел, досада Дэвида, он мог поклясться, ощутима вполне и нормалу, и сейчас ему нужно выговориться, желательно тому, с кем привык делиться не только приятным. Прибавлять негатива родителям он сейчас точно не будет, их чувства в этой связи и так далеки от восторга. И чем скорее он выплеснет это, тем легче ему будет вернуть минбарское самообладание, и без того дающееся ему труднее, чем чистокровным.       – Сейчас как-то с этим стало попроще, а сколько отцу пришлось перенести этого… фанатизма в первое время – после всего, что… Почему почитатели совершенно не щадят почитаемых? Великие люди бегут от чествований, удаляются в пустыни, но их находят и там. Мой отец не тот, кто хотел бы отгораживаться, охраняться от народа, почему из-за подобного он должен делать то, что ему неприятно? Как объяснить им, что великому человеку вполне довольно и этого величия, чтоб нагружать его восхвалениями, чаяниями и божескими почестями? Вот Андо как объяснить?       Никак, уныло думал Винтари. Если пример собственного приёмного отца, от оголтелых обожателей бежавшего то на окраины вселенной, то на Центавр, этого юнца ничему не научил, то что более значимого скажут они?       Или в этом и дело? Для Дэвида, при всём понимании великой роли в истории, Джон Шеридан был прежде всего отцом, который качал его на руках маленьким и учил играть в бадминтон, когда стал постарше, он с этим человеком завтракал, шутил, смотрел фильмы, он знал его именно как человека, близкого, простого, любимого. Поскольку Г’Кар большую часть из этих 16 лет играть в жизни приёмыша такую же роль не мог физически, почему бы этому приёмышу было и не выучиться точно такому же отношению к великим, как у множества фанатиков нового нарнского святого? Сам святой более бурным изъявлениям обожания недоступен, но воскресший из мёртвых победитель великой тьмы – вполне адекватная замена.       – Интересно, и почему он такой? Какими бы там религиозными ни были нарны (тем более, не все) – это не причина.       – Есть у меня кое-какие соображения…       Совершая на следующее утро прогулку по саду, Винтари увидел возле одной из клумб коленопреклонённого нарна. Сначала он подумал, что тот молится, но приглядевшись, понял, что он просто любуется какими-то цветами.       – Доброе утро, К’Лан. Надеюсь, я не помешал вам, но между впечатлением о невежливости или заносчивости и впечатлением о навязчивости я выбрал бы скорее второе, хотя лучше, конечно, такого выбора не делать.       – Доброе, - юноша распрямился и поприветствовал, прижав кулак к груди, Винтари в который раз отметил, что это уже вторая на его жизненном пути удивительно для нарна круглая добродушная физиономия, словно это слишком крупный для своих лет ребёнок, а не ровесник Андо, - и вовсе нет у меня такого впечатления, кажется, за эти дни мы сказали друг другу не слишком много слов. Не знаю, показалось ли мне, что это потому, что вам тяжело быть рядом с Г’Андо?       – Одному только можно порадоваться – что озвучил это не я.       Да, в нём есть сходство с Ше’Ланом – хотя родственниками они, выросшие в разных колониях, могут быть разве что дальними. Такой же наивный, простоватый, добродушный. Сходство имени как раз не странно – «лан» буквально означает «что-то круглое и тёплое», Ше’Лан объяснял, что таким образом сохранил своё детское имя, просто прибавив к нему имя пантеона, редко, но так бывает. Почти так сделала и Тжи’Ар – первые годы жизни, правда, её имя было Кави, но в подполье её быстро прозвали Маленький Артур – за то, как неистово она подражала во всём учителю.       – Я сожалею… Думаю, Г’Андо, если б умел, сожалел бы тоже.       – Бросьте, кому польза от ваших извинений за него? Ему, мне, вам? Разумеется, это всячески приятнее, когда все вокруг дружелюбны и любезны друг с другом, однако одно исключение в совершенной идиллии я в состоянии пережить, а в перспективе, думаю, переживут и все – вы и ваш друг прибыли сюда для своих конкретных задач, а не для развлечения нас светскими беседами, и вскоре покинете резиденцию.       По опечаленному лицу нарна сложно было понять, опечалено ли оно тем, что по плохому знанию языка он понял не всё из сказанного, или же, напротив, тем, что понял всё.       – Г‘Андо – мыслестранник. Все говорят, что наш народ слишком отвык от мыслестранников, а кто, сам не мыслестранник, может знать, как они мыслят и живут? Я думаю, он не хочет доставлять беспокойство, или не верит, что ему могут верить, не бояться. Так я говорю себе.       И ведь сам верит, кажется, что удивительно.       – Не злитесь на него, - продолжил К’Лан , – он просто не умеет. Не умеет сдерживаться, не умеет общаться, не умеет жить. Но у него всё получится, он ведь для того сюда прибыл. Главное, не отталкивайте его сразу. Вы знаете, что это за цветок?       Винтари, несколько сбитый с толку переводом темы, удивлённо посмотрел на куст.       – Ну… Кажется, какое-то нарнское растение, флору Нарна я знаю слабовато, поэтому боюсь ошибиться. Но оно точно с Нарна, вы ведь поэтому возле него остановились?       – Да. Это джатил, нарнская роза. Вы ведь слышали, должны знать, когда-то наша планета была цветущей… У нас было развитое сельское хозяйство, это было главное, чем мы занимались. И цветники у нас тоже были – мы окультуривали некоторые дикие растения просто для того, чтоб они радовали наш глаз возле наших домов. Ещё тогда мы заметили, что некоторые растения растут лучше и цветут пышнее просто от того, что их перенесли в другую, более мягкую, влажную почву. В диких условиях джатил – мелкие, корявые кустики с бледными ломкими листочками, да и цветы у него некрупные. А здесь – посмотрите, ведь это тот же джатил, без всякой селекции, просто растёт на хорошо вскопанной клумбе, а не на камнях и глине, получает вдоволь воды. Конечно, от этого у него более слабая корневая система, дикая жизнь, суровые условия – закаляют… Но ведь это цветок, почему бы ему не цвести, так ярко, как он способен? Так и человека иногда просто нужно пересадить на другую почву – пусть не его родную, да более ласковую.       – У минбарцев есть поговорка: «Перемещая тело с места на место, тьму из сердца не изгонишь».       – Я не думаю, что у Г‘Андо тьма в сердце.       Винтари не ответил. Он смотрел на джатил – тёмно-багровые махровые гроздья клонили стебли к земле, молодые побеги светили золотистыми прожилками. Это ведь не только об Андо, это и о нём…       И тут он услышал самый странный вопрос в своей жизни.       – А вы… правда центаврианин?       – Что?       – Не похожи. То есть, я сам не видел живых центавриан, я в войну только родился, и до этих пор не покидал Драс, а на Драсе откуда бы взяться иномирцам? Может быть, какие и бывают по важным делам, но я никогда не видел. Вы не носите гребень, не одеваетесь в центаврианскую одежду. Вот и Г’Андо ошибочно принял вас за Дэвида… странно, ведь вы намного старше! Я подумал, может быть, вы старший сын Джона Шеридана, у него ведь были жёны до Дэленн… Когда потом я услышал ваше имя, я не мог поверить. То есть, вы не думайте, что я верю всему, что говорят о центаврианах…       И честно и откровенно… не то чтоб обидно это звучало. Обидно – это какое-то слишком однозначное и даже смешное слово. Стыдно? И это мелко. Каких телепатов и в чём тут можно винить, если простоватый нарн видит, насколько центаврианский принц забылся, заблудился в созданной им самим сказке… Но если б этот доброжелательный простачок видел в нём одного из тех, кто бомбили его мир и гнали его соплеменников как скот на убой – это было бы лучше? Предпочёл бы он это?       – Вас ещё ждёт главное удивление в центаврианах, по имени Амина Джани. Когда попадёте в Эйякьян, убедитесь – сейчас она работает там с новым набором. А я… Я гость планеты Минбар и лично Джона Шеридана. Ну да, смешно звучит, уже много лет как гость… Но я нашёл себе здесь работу, и работы этой много. Можно сказать, центаврианскими определениями, что я воспитанник дома Шериданов…       Они разом обернулись. От дома к ним спешил Дэвид.       – К’Лан, у меня хорошие новости для вас! Посетить Эйякьян получится даже раньше. Тжи’Тен и Ше’Лан звонили, они как раз возвращаются с учений, и если даже не найдётся места в гостевых домах, они готовы поселить вас…       – Тжи’Тен решил не упускать в кои веки появившуюся возможность? Мудро с его стороны, учитывая, как им с Аминой не повезло с распределением. И как надолго они сюда? А то я слышал, отряд Тжи’Тена планируют послать на какое-то особенно ответственное задание… Оно может быть надолго. Нет, мне всё равно ничего не светит, это я помню, я просто исключительно за друзей радею.       – Диус, если хотите смущать – смущайте непосредственно Тжи’Тена и Амину, меня и гостя-то за что?       Лицо К’Лана сияло от предвкушения.       – Надо сказать Г’Андо… Или ему уже сказали? Мне кажется, если он лично побывает среди рейнджеров, это многое изменит в нём, он многое поймёт. Если честно, я хотел бы, чтоб он вместе со мной вступил в анлашок. Но я понимаю, что если он не хочет, неправильно заставлять или уговаривать. И у него сейчас есть и другие задачи. Ему нужны учителя, которые помогут ему с его даром.       Дэвид улыбнулся.       – С учителями проблема не встанет. Мама сейчас как раз разговаривала с несколькими жрецами, выбирает наиболее подходящий вариант. Есть сильные учителя здесь, и они больше, чем какие-либо иные, имели дело с иномирцами. Но они очень загружены. Лучшими, сильнейшими считаются учителя в Анидаре, но это далеко, это место для отшельников… Не лучший вариант.       – Совершенно не лучший, - кивнул К’Лан, - Г’Андо достаточно отшельничал сам в себе дома, сейчас его надо от этого отучить. Он должен научиться видеть и людей, не только мыслеобразы и память.       – Вот и мама сказала то же самое. Она не хочет выпускать его из наблюдения. Свозить его в Анидар – можно, но не оставлять там. Большинство людей приходится учить тишине, чтобы во внутреннем молчании они услышали настоящий голос своего сердца. Тут другое… Ему нужно услышать другие сердца. Ему нужны не только учителя. Но и все встречи, какие могут тут быть.       К’Лан снова усиленно закивал.       – Г’Андо слишком долго был один. И потом не смог научиться быть не один. Он так умён, он на такое способен – но не понимает простых вещей. Он видит то, что скрыто от него стенами, видит каждую мысль каждого из нас, но он не видит истины. И он очень горд, он считает, что никто никогда не чувствовал того, что чувствовал он, никто никогда не страдал, как он, никто, как он, не слышал голос бога… Он не понимает, что голос бога звучит в каждом, хотя об этом написано в священной книге. Он читает священные книги, но не понимает того, что в них написано. У него есть он и есть весь остальной мир.       Остаётся только смотреть на этого нарна ещё удивлённее. Выходит, дело не в том, что он терпит грубость Андо из чувства долга, и не в том, что по глупости не замечает, не осознаёт, что дружба его односторонняя. Он понимает – и надеется помочь. Блаженный, просто блаженный…       – Такое бывает. Большинство телепатов растут… непростыми детьми. Я имею в виду, по крайней мере, телепатов-землян. Андо не сломала земная система, но он постарался сломать себя сам… Но нет ничего безнадёжного.       – Вы поможете ему… преодолеть это?       – Наши учителя не боятся никаких трудных случаев. А для начала ему, думаю, очень поможет встреча с людьми Ледяного города.       Винтари, в это время размышлявший, как же можно одновременно так бояться живого общения и быть таким необузданным в ментальном, вскинулся.       – Ледяной город? Дэвид, я ведь давно хотел спросить вас об этом, но всё забывал. Когда я впервые услышал это выражение, я подумал, что это какая-то минбарская поговорка. Звучало вроде «Это всё равно что растопить Ледяной город» - как сравнение для чего-то одновременно бессмысленного, жестокого и невозможного. Но нигде в фольклоре я не нашёл таких упоминаний. Выходит, это всё же реальное место?       Кажется, почувствовало его сердце раньше, чем Дэвид разомкнул уста, сейчас его ждёт ещё одно потрясение.       – Потому что на самом деле это выражение совсем свежее. Ледяной город появился на Минбаре в 2262 году. Вы ведь знаете, у нас очень много незаселённых территорий – потому что четверть поверхности планеты покрыта шапками льда. А вы помните, кому в 2262 году нужны были именно незаселённые территории? Негласно, мы предоставили их. Они согласны были на любые условия, к суровым условиям они привыкли. А жизнь в этих широтах даёт отличную гарантию необнаружения… На Земле об этом поселении не знают до сих пор. А город – точнее, это даже система городов – с населением уже более пяти тысяч.       – Это беглые телепаты с Земли?       – Да. Ледяной дом после всего пережитого они восприняли как рай. Мы могли, по крайней мере когда уже не обязательно было соблюдать строжайшую секретность, предоставить им и более жилые места… Но они сами не хотели. Они живут там, занимаются, по сразу установленному соглашению, изготовлением, по заказам храмов и художественных школ, различных изделий ручной работы, вышивкой, репродукциями, мозаикой – такая работа им очень нравится. А в обмен получают продукты, вещи… Это, на самом деле, не очень хорошо – такая изоляция… Но мы не навязываемся им. Мы ждём, когда они сами выйдут к нам. И некоторые уже выходят. Они ведь не оставались без контактов с внешним миром насовсем – когда привозят необходимые им вещи, они так или иначе узнают новости, и не только читая мысли, но и спрашивая – это уже хорошо. Некоторые семьи минбарских телепатов поселились по соседству – это логично, для обеспечения нужд товарообмена, там должен быть порт... В последние годы дети этих деревень стали встречаться и играть с детьми Ледяного города. Это, конечно, несколько тревожит взрослых с обоих сторон, потому что им приходится, наведываясь в гости, преодолевать ледяное море на лодках, а иногда и на льдинах. Но это даёт надежду. За детьми выйдут и взрослые.       Винтари честно пытался представить себе это. Во многих мирах всё ещё есть изолированные поселения каких-нибудь этнических меньшинств, нередко отстающих от остальной цивилизации лет на сто, но чаще всего количество их медленно, но верно сокращается – молодёжь уезжает в города, «отрывается от корней». Обратная миграция – куда как более редкое явление. А жить так ещё и не в своём мире…       – Как они вообще там живут, среди вечной зимы? Это же ужасно!       – Они считают, что ужасно было на Земле в Пси-Корпусе, в космосе на ржавых корытах – давно списанных кораблях, которые им чудом удалось выкупить для своего бегства, в трущобах захудалых колоний. А здесь… мирно. На самом деле, суровых морозов там почти нет. А высеченные прямо во льду дома очень тёплые.       – Они живут прямо во льду? А как же отопление? Лёд не тает от огня?       – Лёд умеет жить рядом с огнём, если всё в равновесии. На Земле некоторые северные народы так и жили – строили дома из единственного материала, которого у них было в изобилии – снега. Тепло разведённого внутри очага подтапливает снег, но не растопляет полностью, только повышает прочность. Здесь, конечно, не живой огонь, в основном нагревательные приборы. Бытовая техника у них есть – у них стоят солнечные и ветряные генераторы. А вот средств передвижения, кроме собственных ног, ну и, для моря, лодок – нет. Это очень самобытный и интересный мир… Надеюсь, мне позволят отправиться в этот визит вместе с Андо. Я много читал и слышал об этом, но хотел бы увидеть своими глазами.       Когда Винтари вернулся в дом, Андо уже сидел в гостиной – изучал что-то на голографическом проекторе. Винтари мысленно взмолился всем богам, но храбро сделал шаг вперёд.       – Здравствуйте, Андо. Я хочу вручить вам этот цветок, как символ. Это цветок с Нарна, поэтому вы поймёте этот символ. Он означает память, боль, одиночество, обретение, мир, покой, заботу. Я хочу сказать, что я прощаю вам это вторжение и ту боль, которую вы мне невольно причинили, я говорю это и на тот случай, если вы вовсе не считаете себя виноватым. Если вам хоть чем-то было полезно то, что вы во мне прочитали – я рад. Возможно, это было даже лучше, мне не придётся подбирать слова для того, для чего всё равно любые слова недостаточны. Всё, чего мне хотелось бы – чтобы и вы однажды сумели простить.       Андо поднял на него пристальный взгляд огромных голубых глаз. Винтари сложно было как-то определить этот взгляд, кроме как «изучающий», но выражение в них было странное. А ещё он думал… Думал о том, что, применительно к Андо, он больше слышал разговоров о Лите, его матери. А вот он сейчас почему-то подумал о его отце. У Андо глаза отца – Винтари ночью просматривал файлы и видел фотографию. Ещё он думал о том, что где-то видел похожее лицо, не мог вспомнить, где именно… Да мало ли на свете лиц, мало ли похожих людей. Если уж даже некоторые люди и центавриане умудряются быть похожими.       – Мне недавно сказали, что я говорю как настоящий нарн. А вам мне хочется сказать, что вы говорите совсем не как центаврианин.       – Я живу в Риме по римским законам, как выражаются земляне. И я не настолько наивен, чтобы пытаться лгать телепату.       – Но вы ведь лжёте сами себе, придумывая себе другую жизнь и чувства, которых у вас никогда не было. Я напомнил вам, кто на самом деле был ваш отец, и вам неприятно из-за этого. И из-за того, что ваши извинения мне совершенно не нужны.       Несомненно, он видел, как дёрнулся от этих слов Винтари, однако на его лице не отразилось никаких эмоций. Тем же ровным голосом он продолжал:       – Мне не нужна ваша боль о прошлом, которое легло между нами из-за наших отцов. Мне не нужны извинения за то, чего всё равно не изменить. И мне не нужны покой и забота наподобие вашей иллюзии другой жизни. Мне ничего не нужно от вас, как, впрочем, и от кого-либо другого.       Это правда, думал Винтари. Он может читать окружающих как открытую книгу – и при том ничего не видеть. Ну или возможно, некоторые растения предпочли бы остаться на бесплодной земле отчужденности и ненависти. Точнее, растения-то не обладают волей и способностью к выбору, поэтому любые такие сравнения так же смешны, как иллюзия другой жизни.       – Ну, это всё-таки не совсем правда. От одного человека вам всё же что-то нужно. Но и этот человек хотел бы от вас… большей сердечности к окружающим.       – И поэтому вы говорите сейчас со мной? Ради него?       Зачем он задаёт вопросы, если всё, что ему интересно, может без труда найти сам? Для того, чтоб увидеть, как собеседник стушуется, и насладиться этим?       – Вообще-то нет. Хотя это правда, одного его слова достаточно бы было, чтобы я пошёл вам навстречу. Ради своей придуманной жизни, которая изменила меня реального. Когда я прибыл сюда, я был таким же, как вы. Одиноким. Колючим. Жадным. Как голодный ребёнок, который хватает со стола всё подряд, боясь, что в следующий миг этот праздник жизни у него отнимется. И который ни за что, даже под пытками, не признается, что был так голоден. Верящий, что нужно всегда помнить, всегда бдить, всегда быть готовым. Оберегать себя от всякой привязанности, всякой слабости. Я был таким же вот несчастным зазнайкой, уверенным, что могу полагаться только на себя, что я знаю жизнь – раз знаю её с плохих сторон.       – А сейчас вы стали другим?       – Не вполне. Но я не отказываю себе в самой возможности. Если были те, кто влиял на меня дурно – почему бы не позволить и доброе влияние? Когда-то я был уверен, что мне никто не нужен. Но однажды мне встретился человек, который изменил это. Человек, который дал мне прокатиться на «Старфьюри» - уже этим одним мог купить меня с потрохами, на самом деле. Я позволил себе быть очарованным им – и я позволил себе поверить ему. И это моё желание. Я не собираюсь набиваться вам в друзья. То есть, я вполне готов к тому, что сейчас вы скажете, что вам вовсе не нужны друзья, или по крайней мере, вам не нужен в качестве друга я. Я просто буду рядом, на другом берегу вашего ледяного моря. Когда вы захотите, вы сами найдёте лодку.       – Я знаю об этом.       В дороге до Эйякьяна все, пожалуй, чувствовали некоторое напряжение. Сложно было однозначно сказать насчёт Тжи‘Тена и Ше’Лана – они вполголоса обсуждали что-то, кажется, сугубо деловое-учебное. К’Лан, очевидно, волновался, и волновался настолько сильно, что не находил слов. Молчал и Андо. Винтари снова чувствовал, что ревнует Дэвида к его рейнджерскому будущему, и злился на себя. Дэвид вёл, и казался сосредоточенным на дороге, но едва ли это было на самом деле так.       Щедро залитая солнцем посадочная площадка была почти пустынной. Рикардо, загодя извещённый об их прибытии, встречал их лично. По случаю щедрого весеннего солнца – деревьев здесь было маловато, и тени, соответственно, тоже – на голове у него снова была широкополая соломенная шляпа, довольно странно сочетавшаяся с рейнджерским одеянием, точнее, не сочетавшаяся совсем, из-под неё выбивались порядком отросшие спутанные волосы.       – Приветствую. Это ты, парень, стало быть, сын славного Г’Кара? – он сразу протянул руку Андо. Рты поотворяли все, включая оного, что само по себе было сильно.       – Вам уже сообщили, да? – против воли вырвалось у Винтари.       – О вашем приезде-то? Ну так…       – Нет, о том, что… ну, что Андо… ну, не совсем нарн.       Рейнджер пожал плечами.       – А, вы об этом? Да нет, сам догадался. В смысле, хотя наружность славного юноши мне никто по видеосвязи, конечно, не описывал, но о главном-то упомянули. Что гражданин Г’Андо прибыл сюда не пополнять славные ряды анлашок – хотя по-честному, одно другому не мешает – а учиться у минбарских телепатов. Ну а в то, что это может потребоваться урождённому нарну, я пока, извините, с ходу не готов поверить.       – Так вы что, и ожидали увидеть человека?       – Ну… вообще зная Г’Кара, я ничему не удивлён.       – Вы знали Г’Кара? – подпрыгнул К’Лан.       – Общались. Одно время он часто пересекал свои пути с нашими. Я служил тогда на корабле… Так, если вы меня не заткнёте, я ведь прямо здесь начну байки травить. Давайте лучше пойдёмте, покажу вам тут всё. Имя второго молодого человека правильно запомнил, К’Лан? Вам эта экскурсия будет особенно полезна, запоминайте всё сразу, чтоб потом не бегать, старших по десять раз не дёргать.       На лицо К’Лана было любо-дорого посмотреть.       – Так вы… Так вы меня примете, да?       Рикардо замахал руками в шутливом ужасе – словно опасался, что юный нарн сейчас кинется его расцеловывать.       – Тише-тише, решение принимаю не я! Не только я, в смысле. Процесс небыстрый, чувственный, обстоятельный, а как иначе-то. Но письма от ваших учителей мне энтил’за переслал, да и от себя оценку присовокупил… Вообще-то, мы никого и не гоним. Сюда человек приносит своё сердце, этим не кидаются. Мечта детства – это серьёзно. Я не шучу, это действительно серьёзно.       К’Лан расцвёл ещё больше.       – У нас, сэр, это семейное. Мой брат – он старше меня, я родился, когда он получал взрослое имя – рейнджер, я нечасто видел его лицом к лицу, но звонил и писал он мне во всякое время, когда мог. Он рассказывал мне обо всём. Так что о том, что могут не принять, я знаю. Ради мечты нужно стараться.       Винтари, оглянувшись на Андо, ожидал увидеть обычную его нетерпеливо-хмурую физиономию, сопровождающую все восторженные излияния спутника все эти дни. К’Лан ведь и сам признавал, что своей мечтой прожужжал уши буквально всем. Но лицо Андо было необычайно задумчивым, показывая глубокую погружённость в себя. Словно он столкнулся с чем-то его озадачившим или смутившим… Что же во всём этом приветственном трёпе могло вызвать такую реакцию?       – Стараться, конечно, нужно. Для того нам и нужны эти рекомендательные письма – не затем, что мы автографы всяких великих и не очень иномирцев коллекционируем, а затем именно, чтоб послушать о кандидате не только от него самого. Но самого кандидата слушать – важнее. Бывает ведь и такое, что выдающиеся успехи ученика направить в русло нашего дела хотят его учителя, а он сам просто не смеет с ними спорить.       По растерянному лицу юноши стало ясно, что он понял не всё из сказанного. Тжи’Тен с готовностью перевёл.       – О нет, сэр, это не про меня. Да, брат для меня во всём пример, это правда, да и наставница Ну’Ран говорила, что из меня получится хороший рейнджер, а она у нас строгая, зря не хвалит. Но я сам хочу быть рейнджером. Всегда хотел. С самого детства, как только услышал. Даже Г’Андо говорит: нет, К’Лан, кому-кому, но тебе не откажут.       Вот как, усмехнулся Винтари, даже Андо. Верно, просто мечтает избавиться от болтливого простачка, навязывающегося ему в друзья?       – А мы и не отказываем, это прошу уяснить сразу. Когда мы видим, что на самом деле наш путь не подходит пришедшему, мы помогаем ему найти его настоящий путь, понять, чего он хочет на самом деле. И такой отвергнутый кандидат уходит от нас более счастливым, чем пришёл. Но если он настаивает, мы принимаем. В конце концов, бывает, что и мы ошибаемся, а вселенной виднее.       На полянке перед учебными корпусами два центаврианина – Винтари узнал их, первые, кого привёз Арвини – упражнялись в рукопашном бое и шуточных перепалках на тему заслуг родов. Чуть поодаль дрази и землянка жарко обсуждали какую-то книгу, поминутно то он, то она начинали что-то ожесточённо искать, резво шелестя страницами. К'Лан восторженно стрекотал о своём брате, о Драсе – в его изложении выходило, что это какой-то совершенно другой Драс, чуть ли не лучшее место во вселенной, о своих впечатлениях о Минбаре – сколько он уже успел увидеть.       – А у нас ведь, на Драсе, тоже есть дома, высеченные в цельном камне. Прежде и на Нарне было таких немало. Теперь, конечно, нет – все были разрушены… Удивительное дело – я смотрю на это всё и мне не кажется, будто я вижу что-то новое и незнакомое. А, будто бы, просто то, что мне предстоит изучить получше. Будто я всё это уже видел несмышлёным дитём или во сне. А вы, учитель Рикардо, давно в анлашок?       – Двенадцатый год, если не изменяет память.       – Ого! …Значит, войну Теней вы не застали?       – Не в качестве рейнджера. Но к постоянному риску пришлось привыкнуть уже тогда.       – А с дракхами вы сражались?       – Самую малость захватил. Как раз в 67м в одном из тренировочных вылетов мы случайно на один их корабль напоролись. То ли опоздал к заварушке возле Земли, то ли оттуда как раз улепётывал.       – И?       – Ну, мы потрепали их, они – нас, нас, конечно, сильнее… Вообще-то нам бы крышка была, но вовремя подоспела подмога потяжелее, размазали их ровным слоем по сектору. Очень плодотворная вышла тренировочка, ребята наглядно увидели, какие бывают враги и с чем их надо есть.       Дальше они разделились — Рикардо повёл Андо и К’Лана в тренировочный зал, а Винтари и Дэвид вместе со старшими нарнами отправились повидать знакомых учителей и Амину.       – Думаю, не ошибусь, если скажу, - первым нарушил молчание Дэвид, - что насколько К’Лан твёрд в своём желании вступить в анлашок, настолько Андо – в обратном. Зачем тогда он поехал с нами? Просто от скуки? Ведь мог бы и отказаться, можно подумать, мы бы заставили его!       – И вот как-то жаль, - зло пробурчал Винтари, - представляется, Рикардо сбил бы с него спесь. Как бы он ни изображал из себя эдакого компанейского простачка – я как-то верю, что он умеет быть очень серьёзным, когда надо. Иначе б дисциплину в таком винегрете нипочём не удержал.       – Учителя-фриди* тем более умеют быть серьёзными, а с ними он вроде как вынужден будет иметь дело.       – Да уж… Надеюсь, это пойдёт ему на пользу. Вот им пусть и расскажет, что, видите ли, он Богу служит… Он один, а остальные рукавами машут…       – Я думаю, мне необходимо попробовать поговорить с ним. Надо же понять…       – Почему он такой?       Дэвид раздражённо пытался заправлять за уши и рожки растрёпанные ветром пряди, но у него мало что получалось.       – Всё-таки, кажется, ради тех, кто имеет для него значение, он многое готов делать. В своей школе он был не из худших учеников. Имя приёмного отца заставляло его держать высокую планку, хотя человеческая физиология и проблемы из-за его дара очень мешали в этом. Сейчас для него важно научиться пользоваться этим даром, не причиняя вреда себе и другим… И ему важно одобрение моего отца.       – Ну да, если хотя бы ради чьего-то одобрения он способен вести себя прилично – надеюсь, так и будет.       Дэвид рассмеялся.       – Диус, изначально всякий ребёнок делает что-либо главным образом ради одобрения старших. Конечно, более опытная и мудрая душа проявляет больше склонности к добропорядочному поведению, больше тяги к познанию и альтруизму… Но если б можно было положиться единственно на врождённые задатки, зачем нужны б были семья, учителя, общество? Кем мы выросли бы, если б не было тех, кого мы боялись огорчить или желали порадовать?       – Это понимать как – что у него душа не очень мудрая, или что с учителями не свезло?       – Думаю, мы торопимся думать о нём плохо. Мы слишком мало знаем о нём, о его жизни. Мы не можем представить, как это – нести тройной груз. Груз такого дара, когда ты с ним единственный в своём мире, груз великого имени отца, груз расового отличия от всех вокруг…       – За минусом пси-способностей, у вас то же самое.       А про груз великого имени, подумал Винтари про себя, вообще лучше не надо. У Андо это величие по крайней мере было с положительным зарядом…       Вспомнилось, как кто-то из колледжевских недругов бросил походя: «Но ведь вас не воспитывали как принца». Это должно было, конечно, звучать уничижительно, но Винтари и тогда было как-то всё равно. А по прошествии некоторых лет и вдумчивом анализе было очевидно, что только юный возрастом представитель рода, давно ко двору не приближенного, мог полагать, что есть какое-то преимущество в том, чтоб с колыбели зваться наследником престола. Иллюзия ясности будущего имеет свою цену. Во-первых, ещё не факт, что ты до этого престола доживёшь, при наличии младших братьев и дядей, имеющих свои виды и планы. Благо, примеров в истории достаточно. Во-вторых, перспектива наместничества колонии может показаться синицей в руках только тому, кого жизнь ещё не вылечила от неадекватных амбиций. Нет, и в те времена, когда звание третьего претендента ещё грело душу, он не страдал от того, что первые семь лет жизни не были украшены наивысочайшими ожиданьями. Он и тогда был внучатым племянником бездетного императора, но леди Вакана была достаточно благоразумна, чтобы, если имела в этом смысле какие-то надежды, держать их при себе. Между родством по женской линии и более дальним по мужской выбор был не столь уж очевидным, на каждый вариант нашлись бы примеры актов о престолонаследии в путаной, бурной истории Центавра. Надо быть тут справедливым к отцу, о верховной власти он и не помышлял, она свалилась на него крепким ударом по голове, он был слишком праздным и легкомысленным, чтобы самому прокладывать к ней дорогу и чтобы отказаться от неё, преподнесенной на блюде. Многие говорили, что, дескать, шок от такого неожиданного поворота вскружил голову, многие говорили – вот если б был он старше лет хотя бы на десять, не совпали бы трудные и трагические страницы истории с проводимой в общепринятых кутежах юностью… Винтари обтекаемо поддакивал тому и другому, по сути отмахиваясь, чтобы не мешали его собственному внутреннему анализу. И хоть как по этому анализу выходило, что великие имена, обласканные судьбой – самые несчастные щепки в бурном жизненном потоке. Объективно говоря – отец не стремился никогда и ни к чему, кроме единственно значимого для него – наслаждений, впрочем, разве чем-то он тут выделялся среди тысяч таких, как он? Чуть больше грубости в шутках, которыми он сыпал за теми немногими общими семейными обедами, которые Винтари помнил в своём довоенном детстве, на большинстве из них он не присутствовал по малому возрасту, но из-за приоткрытых дверей, в которые он смотрел на нечастого гостя, слышал многое, чуть меньше хотя бы напускного интереса к наукам – о том, как сбегал с занятий и глумился над учителями, он сам охотно и с удовольствием рассказывал, к искусствам – если не называть таковыми те довольно вульгарные образцы, которые вызывали у него одобрение. Нельзя сказать, конечно, что он ничем не интересовался – он читал, смотрел или слушал то, что ему было интересно, что отвечало его запросам. И в этом никто, в общем-то, не видел бы беды, если б он, невзирая на статус и правила приличия, не полюбил с юных лет эпатировать публику. Да, всё это было ещё тогда – когда он потехи ради рассказывал матери о последнем похождении с друзьями по злачным местам, о шутках и розыгрышах, иногда совсем не невинных, а она слушала с непроницаемым лицом, и его в самом деле никто не воспринимал всерьёз – ни она, ни те считавшие себя удачливыми и мудрыми, кто надеялся, что с именем легкомысленного, посредственного по своим задаткам юнца они смогут беспечально делать то, что сочтут нужным, достаточно будет лишь оплачивать его развлечения. Какой же их всех ожидал сюрприз…       Разумеется, сообщение, что отец его теперь император, а сам он – будущий наследник престола, должно было разделить жизнь малолетнего Диуса на до и после, однако по факту в этой жизни мало что поменялось. В дворцовую жизнь они с матерью были не очень вхожи – новоиспечённый император смотрел на свой статус иначе, чем тот же Турхан, и семейное положение воспринимал не то чтоб как помеху (мешать ему вообще мало что могло), но как нечто совершенно ему не интересное. Что, впрочем, не особо скандализировало общественность – отдельные дворцы для императриц были нормальной практикой всегда, в этом смысле вся аристократия жила по единым законам. На то же, что императрица и наследник присутствуют не во всех полагающихся церемониалах, а лишь по прихоти вседержителя, уже никто не обращал внимания за всеми прочими прелестными событиями и тенденциями. Да, период правления незабываемого Картажье был, конечно, недостаточным для того, чтоб осознать себя принцем и проникнуться этим статусом, зато для этого более чем хватило всего времени после…       Амина спускалась к реке своей любимой тропинкой – мимо цветущих кустов шиповника. Шиповник был обыкновенный, земной, завезён и высажен первым набором эйякьянских рейнджеров, удивительно прижился и разросся, и сейчас цвёл и благоухал вовсю, в своей вегетации давно уж не обращая внимания на земной календарь.       Река в лунном сиянии тихо несла свои воды, из зарослей травы слышался стрёкот насекомых. На утёсе на противоположном берегу трепетало сияние над могилой Дарона, одного из великих учителей анлашок, обучавшего Рикардо и ещё нескольких учителей Эйякьяна. Уже спустившись, Амина услышала тихие всплески – кто-то умело грёб к берегу. Подойдя к своим любимым камням почти у самой воды, Амина узнала в стоящей по пояс в воде фигуре Тжи’Тена.       – Ой…       – Извини, я тоже люблю искупаться ночью. И да, кстати, если не хочешь, чтоб я простоял так всё то время, что ты на берегу – кинь мне, пожалуйста, свой халат.       Амина возрадовалась тому, что в ночном неверном свете её лицо видно не так хорошо, как было б днём. Нарны – одна из тех рас, у кого принято купаться полностью обнажёнными. Ради того, чтоб не смущать иномирцев с другими понятиями приличия, они используют купальные костюмы, но ощущение мокрой ткани на теле им неприятно, и они пользуются любой возможностью купаться так, как им более привычно и комфортно.       – Сожалею, что помешала тебе.       – Разве ты могла мне помешать, Амина? Тем более я уже всё. Невоздержанность в удовольствиях, говорит зет Аан, ведёт во тьму. А зет Рикардо говорил, что в космосе быстро научаешься видеть удовольствия там, где раньше и не помыслил бы – в том, чтоб ходить по траве, чувствовать ветер, воду… Я думал – как скоро я начну скучать по этому? Оказалось – на следующий же день!       Взявшись за руки, они отошли за камни, сели на траве.       – Радостные или грустные мысли привели тебя сюда, Амина? Что-то беспокоит тебя?       – Да и да, и снова да. Весенние ночи слишком теплы и сладки, чтоб тратить их на сон, я распечатывала карточки для новой игры, а теперь решила придти сюда, посидеть над водой, успокоить мысли, прежде чем немного поспать… Я увидела тебя после долгой разлуки – и онемела от радости. И эта радость затмевает грусть от того, что встреча эта ненадолго, что скоро ты улетишь вновь… И даже от того, что за весь день у нас не нашлось возможности переброситься более, чем парой фраз, и едва ли завтрашний день будет другим.       Нарн обнял девушку со спины, легонько прислонился щекой к её волосам.       – Значит, случилось так, как должно. Я не хотел красть у тебя часы драгоценного сна, но у себя-то их украл, в мыслях говорил и говорил с тобой, и вот пришёл сюда… И ты пришла, верно, с тем же. Что же мне рассказать тебе? В космосе по-прежнему хватает астероидных полей, где можно тренироваться. Энтони, правда, говорит, что если мы будем продолжать в том же режиме, у следующих поколений уже возникнут с этим проблемы. Энтони очень любит использовать ту схему с минами-ловушками, которую придумала тогда ты. Быть может, это будет утешительно для тебя в это печальное время, когда тебе приходится отсиживаться здесь вдали от героических битв с астероидами и макетами.       – О нет, Тжи’Тен, поверь, то, что я так скучаю по тебе и Табер – не значит, что я собираюсь жаловаться. Работа, которая происходит здесь, не менее важна. Я там, где мне велено быть, где нужно.       – Вот это – самая восхитительная в тебе черта, Амина. То, что ты говоришь это не со смирением, а с искренней любовью к тому, что делаешь. Многим юным воинам приходится объяснять, что задания могут показаться не только трудными, но и скучными, героизм повседневности им долго остаётся неведомым. Ты же, наверное, восприняла бы с энтузиазмом, даже если б тебе велели целыми днями штамповать конверты, следить за свечами в храме или пересчитать все песчинки на этом берегу и потом сложить их, как было.       Девушка благодарно стиснула его руки.       – Я действительно восхищаюсь этим, Амина, - продолжал он, - я вырабатывал в себе качества, необходимые анлашок, долго. Ты превзошла меня в этом. Ты думала, что училась у меня – но на самом деле я учился у тебя. Ты хороший пример для новичков и хорошая помощница для учителей. Конечно, пока ты не налетаешь достаточно часов, не поучаствуешь в нескольких операциях – звание учителя тебе не присвоят… Но благодаря тому, что ты делаешь здесь, мы уже знаем, что однажды славу Эйякьяна увеличит и зет Амина.       – Тжи’Тен, милый мой, моё солнце! Не захваливай меня так, помни, что я центаврианка, мы падки на лесть!       Нарн сплёл пальцы с пальцами девушки.       – Ничего не могу поделать, именно так я думаю, об этом честно и говорю. Нет ничего прекраснее, чем когда учишься друг у друга. Я поражён той силой, что ты явила мне, силой хрупкого и прекрасного создания. И я был в шоке, когда узнал, что и у тебя ко мне… нечто большее, чем… Я надеялся быть тебе другом и опорой, твоим рыцарем – хоть и недостойно говорить так применительно к тому, кто воин не хуже, чем ты сам… Я получил больше, чем мог надеяться. Право возвращаться к тебе.       Девушка откинулась на его грудь, запрокинув голову. Тихо несла свои воды река, тихо лила на неё свой отражённый серебряный свет луна Сенна**, а вторая луна – Лири, приют заблудших душ, рождала над горизонтом призрачное бирюзовое зарево, молчали прибрежные кусты, и так нежен, так тонок был аромат цветов. Такие ясные, такие тёплые звёзды сияли над головой – казалось, вся любовь вселенной льётся сейчас с небес.       – Рейнджер не знает, что ждёт его завтра, и в то же время – знает это несомненно и с глубокой убеждённостью. Как никогда, я вижу правдивость этих слов. Вести, что приходят с родины, всё более странные и тревожные. Мать не может сказать многого, это понятно – кто бы дал ей для этого защищённый канал? Отцу однажды дали – и чем это обернулось… Она говорит, есть надежда, что его отпустят. По крайней мере, ожидается ведь амнистия при восшествии нового императора. Это ли не безумие – говорить об амнистии тому, кто не совершил никакого преступления? Мы, центавриане, верим, что в снах нам открывается будущее. Мать говорит, что видит в снах отца молодым, те времена, когда я была маленькой и их отношения стали лучше, чем в дни медового месяца. Она понимает это как добрый знак, что он скоро вернётся домой. А о своих снах я ей не сказала – они куда тревожнее. Я видела нас всех идущими долгой дорогой в сумерках… Как будто я веду наш отряд, и принца, и ещё каких-то людей в свой дом, но его ещё нужно найти впотьмах…       – А я думаю, что и этот сон нужно считать предвещающим доброе. Центавр выйдет из изоляции и снова займёт своё место как полноправный член Альянса. Твой несчастный народ много и долго платил за ошибки… Пора уже над ним взойти солнцу нового дня.       – Спасибо тебе… Но не стоит утешать меня так, ты не скроешь от меня ту же тревогу. Ты видишь то же, что и я. Мы не к радостному воссоединению готовимся, а к войне. Принц преподаёт центарин телепатам. Твой отряд отрабатывает антидракхианскую тактику. Новая партия вакцины ушла месяц назад, и подтверждения о получении всё ещё не было… Они там, Тжи'Тен. Они там, они были там всю мою жизнь, и я не знала… Весь мой народ в их власти, и весь мой народ слеп.       – Он начал прозревать – значит, им недолго осталось. Они не поднимут твой народ на войну. Если им захочется войны – им придётся воевать и с твоим народом, и с Альянсом. Будет воссоединение, Амина, будет. И твоё с отцом, и воссоединение народов.       – Да запечатлит Г'Кван твои слова, Тжи'Тен.       – Любя тебя, Амина, как могу я не желать спасения твоему народу? Если нарн и центаврианка любят друг друга – значит, тьма непременно отступит, и мы будем теми, кто разгонит тучи, закрывающие звёзды.       – Ох, Тжи’Тен…       Он мягко придержал её, слегка отстранившуюся для перемены позы.       – Что, что такое? Я доставляю тебе неудобство, моя любовь?       – Нет, скорее уж я тебе! Если не доставила неосторожным движением, то теперь, неосторожным словом… Просто… ты прижимаешься к моей спине…       Тжи’Тен подумал, что это как-то даже несправедливо, что нарны не краснеют. Физиология большинства гуманоидных рас всё же схожа. Они могут иметь существенные различия, внешние и внутренние, но общего как правило больше. Они дышат кислородной атмосферой, имеют по два глаза, по две пары конечностей и чаще всего прямоходящи. Они размножаются половым путём, и половые органы… у большинства располагаются между ног. Но центавриане в этом плане исключение, центаврианские мужчины имеют шесть очень гибких органов-щупалец, которые располагаются у них на боках, центаврианские женщины – соответственно, шесть отверстий на спине, по сторонам от позвоночника. И именно туда сейчас упирался, расположенный, здесь законы физиологии те же, что у землян и минбарцев, внизу живота, член Тжи’Тена. Он, помилуй всевышний, сам того не заметив, прикасался к ней так, что интимнее невозможно.       – Одна из величайших загадок вселенной, - голос Тжи’Тена едва его слушался, - что представители разных рас способны к соитию… Даже такие разные, как нарны и центавриане.       – Что же в этом странного? – пальчики Амины ласково гладили его руки, и от этих лёгких, почти невинных прикосновений словно пробегал ток, - мы не настолько и разные.       – Но наше физиологическое устройство… Не предназначено друг для друга.       – Оно не предназначено, разве что, для создания общего потомства, но неужели двое, если не могут зачать ребёнка, меньше любят друг друга, меньше получают радости от близости? Бесплодные пары поспорили бы с тобой. Если ты испытываешь ко мне не только духовную сторону любви… А я чувствую, что испытываешь… То какие преграды могут чинить нам расовые различия?       – Мой орган… - молодой нарн чувствовал, что в спокойной воде, где он купался сейчас, начали подниматься высокие волны, и на гребне такой волны его поднимает сейчас – так что кажется, где-то далеко внизу останется спящий берег, а звёзды… звёзды совсем близко, к ним можно протянуть руку, - сильно отличается от органов центаврианина. Я не уверен…       – Что можешь доставить мне удовольствие, а не неприятные ощущения? У меня, знаешь ли, нет опыта, с которым я могла бы сравнивать, а моё воспитание не включало скабрезных анекдотов. Зато уж со времени своего побега я наслушалась их в избытке, они неплохо дополнили уроки анатомии иных рас. Я знаю, что у нарнов принято считать центаврианские органы тонкими и смехотворно слабыми, у центавриан нарнские – грубыми дубинками, лишёнными всякой чувственности, а истина, как и полагается, лежит где-то в стороне от этих представлений. Но задумайся сам, мы не первые нарн и центаврианка, стоящие на пороге близости. Разве столько раз в нашей непростой истории центаврианские аристократки отдавались бы рабам, если б им не доставляло это удовольствия?       – Амина…       – Что? Неужели ты думал, что всё это ложь и домыслы? Или что я должна бы, отстаивая честь расы, отрицать саму возможность подобного? Я всё же поищу честь в чём-нибудь другом! Тжи’Тен, если б мир не был устроен так, что большинство рас не могут иметь от межвидовых связей потомство естественным путём… Неизвестно, сколько молодых центавриан сейчас было бы пятнистыми и красноглазыми! Списать всё это на насилие не получилось бы при всём желании самых фанатичных нетерпимцев. Центаврианка не будет делать того, что не доставляет ей удовольствия – если уж оно сопряжено с таким риском. И раз уж, несмотря на весь возможный риск, центаврианка не отказывает себе в этом удовольствии – значит, удовольствие можно найти не только в том, что гибко, как ветвь, но и в том, что твёрдо, как древесный ствол.       – Ты убедила меня, Амина, - улыбнулся нарн, целуя девушку, - узнаю и властность центавриан, и их авантюризм…       Амина обернулась и накрыла губы Тжи’Тена своими. Немного сладких ягод и пьянящих вин пробовал в своей жизни молодой воин, но знал сейчас – даже если б перепробовал их все, что есть во вселенной, не нашёл бы ничего слаще, нежнее и крепче этого поцелуя. Руки её – тонкие, ловкие, сильные – обвили его плечи, ни за что не разомкнуть этих объятий. Шёлк её волос пробегал между его пальцами и казался ему песней. «Какой восторг дарит одно лишь прикосновение к тому, кого любишь… Как могут эти несчастные обрекать себя на брак не по любви?»       И то он замирал, когда она осыпала поцелуями его плечи и грудь, уже высвобожденные из халата, то она таяла в его сильных и нежных руках, трепетала под его пальцами, скользящими по её коже. Всё теснее сплетаясь в объятьях, они упали в мягкую траву, обволакивающую запахом грядущего лета, шепчущую о жизни вечной.       Пальцы Тжи’Тена осторожно коснулись краёв её отверстий. Амина застонала, выгибаясь.       – Амина, мы всё ещё можем остановиться.       – Только попробуй! Я слишком долго этого ждала. Я ждала бы и больше, клянусь, сколько угодно, сколько нужно… Но если дело только за моим словом – я не желаю ждать ни одной лишней минуты!       Тжи’Тен отбросил их одеяния прочь.       – Единственное, о чём мне жаль… Я не смогу видеть твоего лица.       – Разве это нужно? Ты всегда можешь знать, каким оно будет… рядом с тобой.       Когда-то сад при резиденции казался просто огромным. Сейчас уже было известно и понятно, что он не бескрайний, но порой Дэвид, прогуливаясь по дальним его участкам, забывал об этом. Очень талантливо в этом смысле он был спроектирован – деревья, кустарники, ярусные клумбы были расположены так, что создавали хитроумные лабиринты, в которых можно блуждать часами – что вполне удобно, если нужно предаться размышлениям в одиночестве или поговорить с кем-то по душам с глазу на глаз.       – Вам понравился Эйякьян?       Он не видел в этот момент лица Андо, так как шёл по узкой, едва угадывающейся тропинке, впереди, порой порываясь оглянуться, всё ещё идёт тот следом или отстал, но всякий раз отказываясь от такого проявления недоверия.       Ответ был даже неожиданным.       – Да.       – Но вы, кажется, не горите таким желанием вступить в анлашок, как ваш друг.       – Я не уверен сейчас, что это то, что будет мне полезно. Но если будет полезно – то, конечно, вступлю. Мне нравится их серьёзность и ответственность, их подготовка, то, как они говорят о самоотречении и преданности делу. Но надо понять, то ли дело, которое моё. На взгляд со стороны, много лишнего.       Низкие ветви цеплялись за волосы. Наверное, ещё труднее в этом отношении Андо, хотя сейчас его волосы хотя бы собраны в небрежный хвост. Интересно, почему он не стрижёт их, почему носит настолько длинными? Живя среди нарнов, логично, наверное, было б брить голову… Хотя то же самое, наверное, можно б было спросить и у самого Дэвида. Впрочем, он-то живёт не совсем среди минбарцев. У него вся семья с волосами.       – Лишнего?       – Мне лишнего. Будь то медитации или много общения.       – Понятно, - кивнул Дэвид, - командная работа не для вас. Ну, вы лично полагаете так. Действительно, кому-то другому можно б было возразить, что у каждого в жизни неизбежно были и будут ситуации, когда они не справятся без коллектива, ведь силы любого человека ограничены. Но можно ли это сказать вам? Я не знаю, чем ограничены ваши силы, и знаете ли это вы? Вы видите себя борцом-одиночкой, которому команда или напарник только помеха? История не раз доказала, что такой путь ошибочен.       – Возможно. Я буду действовать так, как нужно, чтоб быть максимально полезным.       Быть может, он действительно не понимает… или не хочет понимать. Как хорошо сказал Диус: «Как будто он один служит, а остальные так, рукавами машут». Конечно, про недопустимость гордыни ему скажут ещё не раз… Но лучше б, если б он понял сейчас. Не хотелось обнаруживать его поведение таким перед учителями.       – Но в вашем сердце по-прежнему не будет любви и расположения ни к кому, только раздражение? Простите. Конечно, я не вправе рассуждать о вашем сердце.       – Вам всем кажется, что я жесток с К'Ланом. Но я много раз объяснял ему, что не могу быть ему другом, и никому другому. Ему лучше держаться подальше от меня, ради его безопасности.       Они наконец вышли туда, куда шли – это место нельзя было, конечно, назвать беседкой и с натяжкой, уголок дразийского ландшафтного дизайна, с некоторой примесью всепроникающего земного. Несколько фрагментов кладки из груботёсаного камня на первый взгляд выглядели остовами разрушенных стен, но на второй было видно, что в их «разрушенности» есть система. В середине размещался камень, за день вбирающий солнечный свет и светящийся в тёмное время суток. Здесь, в тени, казалось, много не вберёшь, но дразийский посол, восторженно рассказывавший о такой беседке в саду его родного дома – по его описаниям и эскизам, собственно, и был обустроен этот уголок – утверждал, что там тоже стояла вечная тень, однако ночами камень сиял, подобно звезде. Дэвид ночами здесь, понятно, не бывал, но из окон иногда видел призрачное сияние вдалеке. Да и на Минбаре ли удивляться сияющим кристаллам? Это на Захабане такие вещи редкость.       Они расположились на ближайших к камню фрагментах кладки, самых низких, едва виднеющихся от земли, почти полностью поросших мягким голубоватым мхом. Андо был в обычной земной одежде, к счастью, было у него в его невеликом гардеробе сколько-то земного. Дэвид, примерно представляя вес нарнского одеяния, в особенности парадного, восхищался силой, а главное – упорством Андо, надевающего этот панцирь на каждый выход куда-либо в люди и даже на обеды, если за ними присутствовал кто-то ещё из гостей. Впрочем, он слышал и относительно минбарской одежды недоумение, как в этом можно ходить всё время и не взвыть.       – Вот как? Значит, вы таким своеобразным способом бережёте его? От чего – от вашего опасного дара, или от вашей сознательной жестокости? Это хочется понять, потому что в первом случае это ошибка, ведь забота о близких является одним из лучших мотивов учиться контролировать себя, а во втором… Сложно обвинять человека в том, что у него нет чувств, но ещё сложнее поверить, что человек может быть таким по природе своей.       Андо склонил голову набок, глядя на Дэвида изучающе.       – Вежливость… - произнёс он медленно, старательно выговаривая слова земного языка, - странная вещь, которую считают необходимой. Как и честность, отсутствие двуличия. Но быть любезным, когда этого не хочется – разве не двуличие?       – Нет, я вовсе не имею в виду, чтоб вы лгали, - Дэвиду было неуютно, Андо затронул тему, о которой он и сам нередко думал, - вежливость не означает лжи. С той ложной вежливостью, о которой вы говорите, я мог бы не говорить вам того, что может звучать неприятно, выказывая вам внешнее расположение и удовлетворяясь тем, что очень скоро проблемы с вами будут не моими проблемами. Но для минбарца ложь неприемлема…       – Но для минбарца приемлемо обсуждать кого-то за его спиной.       Дэвид вспыхнул.       – Здесь я не говорю вам иного, чем говорил без вас. Не обсуждать кого-то в его отсутствие – это…       – Невозможно, - подсказал, просто считывая его лихорадочно формирующуюся мысль, Андо, - ведь когда мы просто рассказываем о своей жизни, мы так или иначе обсуждаем родителей, учителей и прочих… В особенности с тем, кого считаем близким. Хотя принц Винтари не близкий ведь вам.       Волнение грозило перейти в возмущение. Ради Валена, Диус тут при чём? Не Диус ведёт себя с окружающими как угрюмый заносчивый баран.       – Это не так. Конечно, он не мой родственник по крови… Но мы много лет живём под одной крышей, с восьми моих лет. Он мне как брат. Мы действительно многим делимся друг с другом…       – Чем не можете поделиться больше ни с кем? И вы верите, что он честен с вами, хотя он центаврианин, им не запрещено, как минбарцам, лгать?       Разговор принимал какой-то нехороший оборот. Это, наверное, нормально, когда плохой оборот принимает разговор, касающийся нарнов и центавриан, но вот Дэвид привык считать, что это в прошлом. Действительно, если иметь в виду в первую очередь рейнджеров, то так может казаться… И он понимал сейчас, что Андо достаточно безыскусно свернул с темы, но что с этим можно сделать?       – Разве у вас есть какие-то основания подозревать его в нечестности? Быть может, я прав буду сейчас, если предположу, что вы из-за своих способностей, прочитав в ком-то разницу между словами и мыслями, теперь считаете всех людей лицемерами, и теперь чувствуете себя выше их, потому что вы способны видеть их настоящие побуждения, а они ваши – нет? Но Диуса всё это никак не касается.       – Вы сами сказали. Я могу видеть настоящие мысли человека. От меня вы можете знать, честен он с вами или нет. Хотите знать?       Дэвид вскочил.       – Нарнам лгать тоже не запрещено. Могу ли я знать, что вы говорите мне правду, что вами не движет расовая неприязнь? Могу ли я верить вам?       Если б он мог видеть выражение лица Андо, смотревшего ему вслед, он не решился бы подобрать ему определения.