Венок Альянса

      Первый большой успех постиг, как ни странно, Дэвида и Брюса на втором из обследуемых объектов – Рейм был крупнейшим городом в провинции, где располагалось аж два потенциально интересных завода, к тому же одновременно с ними в город прибывала какая-то большая шишка, о чём яснее ясного свидетельствовало бестолковое оживление на улицах, трубачи на перекрёстках и обилие лоточников и карманников, концентрирующихся пропорционально толпам будущих зевак.       – Совпадение?       – Даже если и так. Это нам на руку, наше присутствие в толпе не будет странным, тут кого только нет, и я смогу незаметно просканировать высокого гостя. Мой уровень, конечно, не столь высок, как у Уильяма или тем более у Андо…       – Что поделаешь, они были нужны в другом месте. Думаю, мы справимся.       Центавр – это постоянное смешивание несмешиваемого, постоянные противоречия, представляемые так, будто ничего противоречивого здесь и нет, думал Брюс. И на Минбаре, и здесь много говорят о почтении к истории, хвалятся тысячелетними городами, только выходит это как-то по-разному. В любом мире города приходится перестраивать под требования времени, и даже самые фанатичные поклонники старины и традиций не могут себе позволить копировать памятники архитектуры каждый раз в точности. Центавриане в этом плане всякий раз решают крайне непростую задачу – и сохранить великолепие дворцов и парков, и достичь удобства передвижения, и соблюсти баланс интересов землевладельцев, заказчиков, застройщиков, политиков. Исполнение бывает разным, иногда вызывает глубокое уважение, иногда – грустную усмешку. Брюс пока не знал, к какому типу отнести Рейм. Улицы центральной части города слишком узкие и извилистые – такие, какими были в эпоху до транспорта, поэтому наземный здесь ходит в основном по внешней, бедняцкой части, и выглядит так же плохо, как и стоящие там здания – лицом города является центр, на нём и сосредотачиваются всё внимание и все финансовые потоки. И там на ограниченной площади словно соревнуясь друг с другом в пёстром великолепии растут дворцы и небоскрёбы. Или небоскрёбы растут из дворцов, можно сказать и так. Из дорогой земли, из перспективного местоположения стремятся выжать максимум – величественные особняки перестраивают, сохраняя их архитектурные достоинства и повышая прочность более совершенными материалами, наращивают этажи, высокие башни соединяются галереями и навесными дорогами. Именно по ним, а ещё по воздуху, и передвигаются в исторической части города. За одним исключением – центральной площади, огромного, как стадион, пространства, которое можно назвать не застроенным, но нельзя назвать пустым. В дни праздников и высоких визитов оно приносит казне немало налогов с разворачивающихся здесь торговли и представлений. Чему сейчас им предстояло быть не только наблюдателями, но и участниками.       Пёстрые шумящие толпы, заполонившие улицы, немного пугали Дэвида. Перспектива петь перед публикой – пугала сильно. Вдруг им не понравится? Вдруг их… ну, сочтут чудаками или хулиганами? Винтари и Иржан говорили, конечно, что традиция уличных выступлений – тысячелетняя, уличные певцы, фокусники и танцоры ценятся несмотря на наличие почти в каждом доме хотя бы десяти развлекательных каналов, что поёт он замечательно и его никто не освищет… Но было всё же страшно.       На площади располагался, и с одной стороны её ограничивал, монументальнейший вокзал, в нижней части – наземного транспорта, в верхней – воздушного. С противоположной стороны – Дворец Министров (да и не только их, в этом десятиэтажном, по ширине фасада сопоставимом с вокзалом, комплексе располагалась не только вся власть города и региона, но и филиалы нескольких крупных банков и нотариальных контор), замыкали контур площади по одной стороне – храм Иларус, по другой – Торговые палаты. То и другое имело по нескольку гигантских дверей, которыми начинаются сквозные выходы, выводящие в город, на том и другом пути гостю города опять же предстояло расстаться с частью финансов, в виде ли пожертвований божеству-покровителю города, или в виде покупок – пересечь Палаты, ничего не купив, задача не для простаков. Площадь редко бывает пустынной, но сейчас здесь начиналось настоящее столпотворение – визит, конечно, не императорский, но по местным меркам вполне себе событие. Достойное того, чтоб загодя расхватать лучшие места для лотков со всевозможной снедью и соорудить несколько помостов, где музыканты, фокусники и преуспевающие в боевых искусствах развлекут зевак зрелищами. Если зрелища придутся по нраву горожанам, то в шляпы, корзины или ещё какие-то подходящие ёмкости накидают немало дукатов, если не придутся… тогда авантюристам будет туговато, ведь заплатить в казну за предоставленную возможность заработать они всё равно обязаны. Брюс целеустремлённо пёр, волоча Дэвида практически за руку, к меньшему из помостов, плата за то, чтоб на нём выступить, будет не слишком высока, но всё же – хватит ли им, если что? Воистину, рейнджер должен быть бесстрашен и невозмутим, а в некоторых случаях и безумен…       – Дамы и господа! В ожидании солнца, готового сегодня озарить наш небосклон, на нём явилась звезда, желающая усладить ваш взор и слух. Моя сестра одарена богами прекрасным голосом, и может исполнить для вас героические баллады, или мелодичные романсы, а может и задорные частушки. Всё, чего пожелаете. Немного вашего внимания и ваших дукатов в наши шляпы!       Дэвид пообещал себе, что если не убьёт Брюса, то, по крайней мере, покалечит. После такой рекламы он просто обязан как-то поразить слушателей… как? Не настолько у него и чудесный голос… Никогда не был чудесным. А сейчас ещё и ломается. Петь на днях рождения и лично для дорогого друга Диуса – это как-то не основание для уверенности в себе. Была б тут Шин Афал – тогда что говорить, они б все застыли и не заметили б даже этого своего знатного визитёра…       Взойдя на помост, он испытал сильное желание зажмуриться, а лучше попятиться. День выдался очень погожий, и солнце ослепительно плавилось в стекле и металле стеновых панелей, золочёных гербов, многочисленных декоративных элементов, и ярче пестрели флаги и цветы, и одуряюще благоухали фрукты, пирожки и пряные напитки многочисленных лоточников. И бурлила, оглушая гомоном, толпа. Толпа, перед какой он до сих пор никогда не стоял и помыслить не мог, потому что состояла она из центавриан. Такая же пёстрая, как и вся неживая материя на этой площади. Здесь были рабочие с коротко и жёстко встопорщенными на макушке волосами, с суровыми, огрубелыми лицами, и холёные чиновники, по такому случаю вырядившиеся во все свои немногочисленные, ввиду провинции всё же, жалованные ленты, и ветераны с орденами, и кокетки, звенящие драгоценностями, и поодаль толпились другие артисты в ярких костюмах, с разукрашенными лицами – одни из этих лиц выражали нетерпение, неприязнь, другие напротив, благожелательность. Негласный кодекс, к счастью, запрещает выгонять собрата-артиста со сцены, каким бы странным выскочкой он ни казался. Да и присутствующая здесь гвардия в любом случае не располагает к беспорядкам. Но всё равно страшно.       Ладно… Просто вспомнить, как пел для Винтари, и представить, что и сейчас поёт для него. В саду, в беседке, увитой земным плющом и вьюном. Вот эту самую балладу…       Он решил начать с неё, потому что пел её чаще других – это была первая, которой выучил его Винтари. История о храбром юном короле Лорене и его верном оруженосце. О том, как, оставшись почти без армии, лишь с сотней верных солдат, Лорен разбил врага при реке Тарани, и восторженные подданные на руках внесли его в столицу… О том, как коварный завистник, притворявшийся его другом, замыслил на него покушение, но был раскрыт верным оруженосцем. О том, как юная королева, подученная своими родственниками, пыталась оклеветать этого благороднейшего из слуг, но король не поверил ей, разгневался и отослал её от себя, и до конца дней она не видела его лица… А верному оруженосцу было жаловано дворянское звание, он построил большой дом и женился на самой красивой девушке в столице…       Песня явно пришлась по сердцу слушателям.       – У тебя хороший вкус, девушка, ты знаешь, какие песни нужно петь в эти дни! Хотя не бывало на Центавре времени, когда благой пример из нашей славной истории был бы лишним. Спой же ещё!       Дэвид исполнил и ещё одну балладу – грустную и героическую историю о том, как армия отважного Элаво Силтуадзвари (что означало – «быстрый, как удар молнии») обороняли свой город от подступившей армии зонов, и все до единого полегли, но город не сдали… По легенде, подошедший со своей армией король Лорен, прогнавший зонов от города, поднял из кровавой грязи шейный платок Элаво и повязал себе на руку в знак, что преклоняется перед ним и желает, чтоб та же сила всегда верно направляла его руку, и сказал, что пример мужества князя Силтуадзвари всегда будет жить в сердцах жителей королевства.       Кто-то из ветеранов плакал, скупую слезу утирали работяги, женщины что-то назидательно шептали детям – должно быть, на тему воспитательной роли песни.       – Красавица, спой о любви! – крикнул молодой голос откуда-то с галёрки, - не бывает храброго воина, что не сражался бы за восхищённый взгляд красавицы, не бывает истинно благородного сердца, которого не тронула бы любовь!       Старики посмотрели в сторону крикнувшего недовольно, но не возразили – может быть, и меньше гражданского пафоса в историях о подвигах во имя любви к женщине, нежели в тех, что во имя любви к отечеству, но и эти подвиги достойны восхваления. Пусть, так и быть, третьей песней девушка споёт балладу о любви.       «Красавица… Солнце его, что ли, ослепило?! Хорошо, надеюсь, это ему понравится…»       Песня была о рыцаре Нантани, добивавшемся руки и сердца красавицы Элинуры. Гордая Элинура назначила влюблённому двенадцать подвигов-испытаний, и все их он совершил с честью, но в последнем был тяжело ранен, послав возлюбленной весть, что умирает с её именем на устах. Потрясённая Элинура прокляла свою гордость и оставила дом, став подвижницей-лекаркой (в те времена, ввиду частых войн и эпидемий, такой институт не просто существовал, а был востребованным и необходимым).       По толпе прошло волнение – похоже, давно ожидаемый гость прибыл. А вскоре и гул мотора начал угадываться сквозь шум и гам. Здесь настало время для традиций, иногда парадоксальных – именно тот момент, когда наземный транспорт оказывается престижнее и почтеннее воздушного. Традиция предписывает всем мало-мальски значимым персонам являть себя городу в экипаже, запряжённом не менее чем тройкой валтхези – центаврианских тягловых животных, аналогичных земным лошадям. Они действительно очень схожи с лошадьми, настолько, что сами центавриане часто называют их именно этим земным словом. Сейчас подобным архаичным транспортом уже никто не пользуется – одна из причин в том, что данный вид находится на грани вымирания, ибо при своей великой силе отличается удивительной уязвимостью к множеству заболеваний, содержание валтхези становится всё более дорогим удовольствием, не несущим практических выгод, и существует лишь как причуда отдельных богачей. Поэтому упряжку заменяет роскошный, претенциозный автомобиль, украшенный по капоту литыми головами валтхези в количестве трёх или даже пяти штук. Перед таким автомобилем, отъезжающим с вокзала в сторону ворот между стенами Дворца и храма, и расступалась сейчас толпа. В то же время по нервной системе Дэвида прошло другое волнение – Страж послал сигнал, что чувствует собрата. Важный центаврианин, что въезжает в город, тоже носит Стража.       Есть один неприятный фактор в этом дистанционном чувствовании – тот Страж тоже способен почувствовать близость соплеменника. Возможно, уже почувствовал. И каким бы ни было ограниченным их сознание – он задастся вопросом, кто же этот второй остраженный, кто оказался с ним в одном городе. И едва ли найдёт нормальным, обнаружив Стража у женщины, к тому же простой уличной певицы. Может и доложить куда следует… Плохо дело тогда…       Поэтому в то время, когда Дэвид сходил с помоста, решив, что трёх песен с него хватит, Страж соскочил с него и резво убежал между ногами горожан куда-то в боковой проулок, обещав найти его позже, а пока они справятся и своими силами.       Однако руки слушателей не отпускали Дэвида.       – Куда же ты, девушка! – седой морщинистый центаврианин со слезящимися глазами взял его за руку, - пой, тебя должен услышать наш гость! Нехорошо, если сокровище твоего пения мы укроем для себя, не поделившись с ним.       «Вот попали!» – прозвучал в голове голос Брюса.       Он пел. Пел и слышал, как трубят трубачи, требуя освободить дорогу генералу Кальдаро – трубачи давно уже не вынуждены надрывать собственные лёгкие, к их услугам мегафоны, но должность, между прочим, наследственная, и называются они тем же словом, каким и во времена всяких Лоренов. Он думал о том, что приближающийся генерал – подчинён Стражу, воля этого бедняги порабощена злом, и неизвестно, для чего дракхи послали его сейчас сюда, о том, что почувствовал в сигнале от своего Стража – нечто вроде тревоги, если уж вообще подобные существа способны испытывать такое чувство. Тревоги за себя, за их успех… Страж не позволял себе прорастать в нервную систему носителя, хотя это было ново и непривычно для него – чтобы даже когда они разделены, другие Стражи и дракхи не могли почувствовать его следов в Дэвиде. И поскольку он не оставляет в организме носителя своего следа – действительно ли он сможет потом его найти? Город не так уж мал…       Дверца подъехавшей машины открылась.       Генералу было, может быть, около пятидесяти, волосы его тронула седина. Он шёл сквозь расступающуюся толпу чуть усталой, едва ли только с дороги, походкой. Дэвид не мог ни видеть, ни чувствовать незримого соглядатая на его плече, но знал, что Брюс, по крайней мере, чувствует. Генерал подошёл к помосту, дослушал песню, сунул руку в кошелёк за дукатами… но остановился.       – Как тебя зовут, милое дитя?       Дэвид замер. Вот об этом-то они подумать не сообразили. Ну, в первом выходе никто не интересовался их именами…       – Дэ… Дэйва, мой господин.       – Я впечатлён твоим пением, Дэйва. Я хочу, чтоб ты спела ещё раз – для меня. В моих апартаментах, после того, как я вернусь с важной встречи, для которой я здесь.       «Отказываться не принято… В сумасшедший дом заберут сразу, как минимум… Да и… что это, если не тот самый шанс? Подбираться ближе и не потребовалось – сам зовёт… Но… господи, почему на моём месте не кто-нибудь другой, а именно я?!»       Подошёл Брюс, это вселило каплю уверенности, хотя конечно, этой капли всё равно не хватало.       – Ты брат этой девушки? Я хочу пригласить её к себе на ужин и послушать её пение. Приведёшь её через два часа вот по этому адресу. После этого я дам тебе поручение – кое-что купить для меня. Сдачу сможешь оставить себе. Сейчас же возьми это – уплатишь налог за её выступление здесь. Это больше необходимой суммы – но и песня её стоит большего, чем этот помост. Город, дающий дорогу таким чудесным юным особам, заслуживает вознаграждения за это.       «Отлично… Ещё и Брюса отсылает…»       Пальцы центаврианина коснулись подбородка Дэвида.       – Твой талант будет щедро вознаграждён, девушка. Скажи мне, чего тебе хотелось бы отведать, и я распоряжусь доставить это к столу к твоему приходу.       Два часа – не так мало времени, чтоб морально подготовиться, но и не так много. Они шли путанными улочками старого города и вполголоса беседовали.       – Дэвид, сколько б вы ни убеждали меня… сколько б я сам ни убеждал себя – это опасно…       – А разве для безопасности мы сюда летели? Если я хочу стать рейнджером, я должен уметь справиться. Позором бы было отступить теперь. Он ведь… ничего не заподозрил?       – Такого я в его мыслях не почувствовал. Глубже лезть было опасно – Страж мог это почувствовать. Но и более простые и естественные его намеренья не могут меня не пугать.       Дэвид опасливо оглянулся в сторону высоких тёмных окон – хоть столпотворение на площади будет продолжаться ещё не меньше часа, излишне говорить, что не весь же город там. Прохожих действительно мало, поэтому они вели свой диалог сравнительно спокойно… но всё же максимально тихо.       – Вы думаете…       – Нет, я не уверен. Всё же вы не соответствуете, уж извините, центаврианским стандартам привлекательности. Но если всё же…       – Мне ничего не грозит, - улыбнулся Дэвид, - я ведь не женщина.       – Я даже не совсем об этом. Вы ведь понимаете, если он обнаружит… Если раскроет вашу маскировку… Его придётся убить. Мы не можем позволить, чтоб он донёс о нас.       Тут, конечно, и Дэвиду стало мрачно…       Стража они обнаружили в одном из переулков. Присоединяться к Дэвиду он не стал, просто запомнил адрес и снова исчез.       Апартаменты, в которых остановился генерал, производили впечатление основательной, уверенной в себе роскоши уже на подходе. Здание в три этажа было умеренно осовременено – не тех тенденций ради, что здания ближе к центру, более в рамках борьбы с ветхостью. Доход городу оно приносило именно таким – не рвущимся к небу, не разрастающимся новыми площадями, но позволяющим высокопоставленным гостям отдыхать в достойной их обстановке. Выдержанное в стиле раннего, ещё только расцветающего центаврианского барокко, оно не утомляло взор обилием декора, но с каждым шагом по широкой выложенной тёмно-золотым ковром лестнице, по арочному коридору, где диковинными цветами распускались на стенах светильники, чувствовалось, что построившие такое и пользующиеся таким имели и вкус, и возможность его услаждать. Брюс вполголоса ворчал, всё ещё недовольный тем, что ему придётся уйти…       Знатный постоялец, уже свободный от парадного мундира и сверкающий белоснежной рубашкой и золотым шитьём на жилете, проводил Дэвида в богато украшенную комнату, где уже был накрыт стол. Ноги утопали в мягком ковре, пахло горящими свечами и какими-то благовониями, сверкали спелыми боками фрукты в вазах… Центаврианин опустился на диван, устланный мягкими подушками, и сделал Дэвиду знак приблизиться.       – Сядь. Расскажи мне о себе. Я видел испуг в твоих глазах там, на площади… Ты боишься меня? Не надо. Я никогда не обижу такое милое создание. И если ты скажешь, кто обижал тебя прежде, я распоряжусь, чтоб их нашли и примерно наказали. Скажи, давно вы с братом зарабатываете на хлеб пением на улицах?       Дэвиду было очень непросто. Минбарец приучен с детства не лгать. А сейчас придётся что-то выдумывать… Но ничего не поделаешь, так нужно.       – С детства, мой господин.       – Вы рано осиротели? Намного брат старше тебя? Вы не очень похожи.       Может ли его интерес быть иным, чем полагает Брюс? Некоторая вероятность есть. Наслаждение от общества приятной особы получают и глаза, и уши, не только и не непременно те органы, что скрыты сейчас тёмным с золотым узором жилетом, флирт, не имеющий постельного продолжения, тоже имеет в культуре своё важное место. Осталось понять, приятная особа он, удовлетворяющая именно той стороне эстетического чувства, которая касается слуха, или доступная, ввиду явной бедности, девушка, которой можно воспользоваться без особых обязательств. Генерал не молод, свежесть юности давно покинула его, но всё же он достаточно привлекателен (а также богат), чтоб не иметь недостатка в женском внимании, и он мог даже на этой площади присмотреть себе кого-то и покрасивее, и с более разнообразной палитрой талантов.       – Мы от разных матерей, мой господин.       – Ваш отец был в состоянии содержать две жены?       – Они были у него по очереди, мой господин. Мать моего брата умерла при родах. Прошло много лет, прежде чем отец женился вновь.       Может быть, лучше было Брюсу назваться мужем? Впрочем, откуда бы взяться уверенности, что это генерала бы остановило.       – Это прекрасно, что брат заботится о тебе… Но он должен был позаботиться о том, чтоб выдать тебя замуж.       – Мы бедны, мой господин. За меня нечего дать в приданое.       Центаврианин кивнул.       – По крайней мере, за этот вечер ты получишь щедрый подарок, который позволит тебе задуматься о замужестве. Наполни мой бокал, девушка. День ещё не кончился, но я устал и хочу вкусить того, что мне приятно.       Дэвид удалился в сторону домашнего бара. Видимо, всё же он ни о чём не подозревает… Если Страж и почувствовал присутствие другого Стража, то не успел понять, на ком он был. Видимо, в идее пригласить к себе уличную певицу он никакой угрозы не усмотрел, и позволил это… Что делать, если заставит тоже выпить? Отказываться не принято, если сразу иномирца в нём и не раскроют, то хотя бы заподозрят в намерении опоить и ограбить.       Генерал залпом осушил бокал – должно быть, его мучила жажда, ведь обычно любимые напитки пьют, смакуя – и лицо его враз переменилось.       – Добрая девушка! Ты налила мне алкоголь?       – Бревари, мой господин… Я выбрала лучшее из тех, о которых знала. Я подумала, что это именно то, чего желает господин.       На глаза его навернулись слёзы – едва ли только потому, что бросило в жар от выпитого.       – Как мне тебя благодарить… Сам я не мог себе этого позволить. Я думал, что удовольствуюсь джалой или тинксом, но ты… ты, сама не зная, так помогла мне! Только от алкоголя он засыпает.       «Ещё бы он не засыпал».       – Кто, мой господин?       Центаврианин рванул ворот рубашки, словно ему не хватало воздуха.       – Не знаю, способна ли ты увидеть… Иногда, когда он спит, его можно увидеть, он больше не контролирует ни себя, ни меня. Сегодня на площади, девушка, ты пела о древних героях, о мужестве, доблести, славных победах и достойной кончине… Слёз не было на моих глазах, но они жгли мне сердце. Сейчас нашей родине угрожает враг куда более страшный, чем во все времена… А мы ничего не делаем. Не обороняемся, не проливаем свою кровь, не встаём нерушимым щитом между неприятелем и нашими землями. Небывалый позор случился в истории – центавриане рабы… И мы не сгораем со стыда, мы продолжаем жить с этим…       Он не сказал, сделал знак глазами – но Дэвид понял без слов, и наполнил его бокал снова.       – Конечно, и войны сейчас ведутся не так, как прежде… Враг не подходил к нашим границам с барабанами и стягами, с шумом многочисленной армии, как было это в прежние времена, не объявлял нам войны, не вострубил на весь мир… Он пришёл тайно. Скрытно. Прополз в щели, действовал хитростью, подлостью… С таким врагом сложнее бороться. Хотя он ли, он ли поразил наш народ страшнейшей чумой из всех – трусостью… Мы стали жалкими и самодовольными, мы забыли великий дух наших предков! Пой, девушка, может быть, ты сможешь пробудить этот дух, может, он не умер, а только спит… Но не знаю, не слишком ли будет поздно.       Дэвид решил, что в данной ситуации приличествует взять мужчину за руку и придвинуться ближе.       – Если ваша ничтожная раба что-то может сделать – только скажите.       Он ответил опустошённым, тоскливым взглядом, бокал в его руке мелко подрагивал – однако он не пролил ни капли. У противника всегда есть уязвимое место, и у Стражей это – невосприимчивость к алкоголю, полностью блокирующему их нервную передачу, они цепенеют, а затем засыпают иногда от первого же выпитого носителем бокала. Что ими руководило, когда они захватывали самый пьющий из известных миров? Самонадеянность? Быть может, ещё и поэтому им потребовалось столько лет на подготовку…       – Ты чиста сердцем, Дэйва, в наши времена нечасто такое встретишь… Не знаю, можешь ли ты что-то сделать. Не знаю, может ли хоть кто-то что-то сделать теперь. Знаешь ли ты, зачем я здесь? Мой отец… мой отец, тоже генерал Кальдаро, герой Гораша и достойнейший в нашем роду… Он окончил свои дни, порабощённый таким же отвратительным созданием. По его приказу, по приказу тех, кто захватил Центавр, он разместил здесь, на заводе по переработке взрывчатых газов, бомбу. Её взрыв должен смести всё в округе, до самого Регола и до реки Тиши… Тогда они не собирались устраивать этого взрыва, и приставили к бомбе надёжную охрану, чтобы её случайно не обнаружили, чтобы она не взорвалась прежде времени. Сейчас это время настало. Я, его сын, унаследовавший его сан и его хозяев, прибыл сюда, чтобы снять эту охрану, чтобы подготовить всё к тому моменту… Когда они принесут Центавр в жертву их вечной священной войне. Наша смерть даст им необходимую силу, так они говорят.       – Ваши слова обрушивают небо на мою голову, мой господин. Почему же никто ничего не делает, почему никто не знает об этом гнусном заговоре?       – Потому что страх и подлость правят нынче на Центавре… Слушай, девушка. Я не верю, что Центавр можно спасти. Эта бомба не одна, их около пятидесяти, как я слышал… и половина из них – в глубоких шахтах, что достают почти до ядра… Те бомбы, что на поверхности, нужны были им для устрашения. Те, что глубоко – сотрут нашу планету с карты галактики. Я не могу даже верить в то, что, отключи мы эту бомбу, хотя бы этот город выжил бы… Я не стану её отключать. Эти люди были добры ко мне, и я хочу быстрой, лёгкой смерти для них. Растаять в огне, не успев осознать – лучше, чем чувствовать, как под тобой раскалывается земля, как на тебя падают камни разрушающихся домов… Бери своего брата и кого ещё сможешь спасти, и бегите с Центавра. Я дам вам денег. В наших колониях, где ещё уцелеют центавриане, спой поучительные песни о том, что бывает, когда забываешь о чести и мужестве.       Дэвид обомлел. Получить сразу столько информации… он и надеяться не смел. И ведь ничего, в общем-то, и не пришлось делать, он рассказывает сам…       – Но кто они, мой господин? Откуда они, за что они так с нами? Разве у нас нет армии, которая могла бы изгнать врага?       – Слуги тьмы, оставшиеся с великой войны… в той великой войне облечённые властью безумцы призвали тьму на нашу землю. Они думали, что смогут держать эту силу в своей руке, и грозить ею мирам. Но сила эта сжала нас в кулаке, и теперь – раздавит. Имя им – дракхи, и они не знают жалости. Армия… армия наша бессильна, пока во главе стоят такие, как я. Они позаботились о том, чтоб те, от кого много зависит в Империи, были им подконтрольны. Чтобы те, кто призваны беречь и защищать свой народ, своими руками помогли его уничтожить.       Его собственная рука, наполняющая третий бокал, дрожала – безумное напряжение становилось сильнее с каждым словом Кальдаро. Может ли его Страж сейчас проснуться? Как будто, исходя из всех имеющихся сведений, нет. И необходимо максимально продлить и поддержать этот эффект, но при этом не вырубить слишком рано и слишком капитально самого Кальдаро. Говорят, что летальная доза для центаврианина недостижима, но мало ли, что там говорят.       – Неужели ничего нельзя сделать, никак нельзя им противостоять?       – Его око никогда не смыкается, только если выпить много алкоголя… алкоголь усыпляет его, поэтому он запрещает мне пить. Меня спасло сейчас то, что я не знал, чем наполнен поднесённый тобой бокал – и он не успел понять этого тоже. Они поняли, как много они могут упустить, если позволят нам пить… Если я протяну свою руку к стакану – он остановит эту руку. Ты думаешь, он позволит этой руке взять меч, чтобы поднять его на захватчиков? Всякой цивилизации, говорят, однажды предстоит умереть. Видно, пришло и наше время. Мне жаль, что мне пришлось жить в это время… Никакие раны, никакие потери не могут быть страшнее бессилия, страшнее осознания, что ты оружие в руках врага, разящее твоих родных и близких… Прошу, девушка, беги. Сохрани память о нас.       Он уснул. Отвыкший от алкоголя организм, видимо, сразили три бокала, которые раньше не много бы значили… Дэвид смотрел в спящее лицо, и во сне подёрнутое усталостью и скорбью. Сзади, неслышно ступая по мягкому ковру, подошёл Брюс.       – Пора. Через полчаса у меня сеанс связи с агентами Арвини, и будем вытаскивать бомбу… Ведь она здесь есть?       – Есть… Как жаль, что мы ничего не можем сделать для этого несчастного. Даже освободить его.       – Мы освободим Центавр – и этим поможем и ему, и всем подобным ему.       – Да, но… как жаль, что он проснётся – и снова будет несвободным.       Брюс бережно и неловко приобнял Дэвида за плечи.       – У Уильяма или Адрианы хватило бы сил отсоединить от него Стража… У меня едва ли. Но, даже будь здесь Уильям или Адриана… ведь мы выдали бы себя, если б сделали это.       Верно… Есть ли невозможное в том, чтоб бродячие артисты оказались телепатами? Невозможного нет, при нынешнем бедственном положении этой братии, кому-то из них, возможно, приходится выживать именно таким способом. Однако более-менее сильный телепат бежал бы в панике, почувствовав близость тёмного создания, даже если б и не понял, что он такое. Для виду согласился б придти сюда – но ни за что бы не пришёл.       – Он прав, нет ничего страшнее бессилия. Уходить, зная, что не можешь помочь… Всё знаешь, и ничего не можешь сделать! Ведь даже нет такого яда, который отравил бы только Стража, и не тронул его жертву… Брюс… Брюс, вы видите его?       – Смутно, но вижу. Он сильный, сильнее, чем тот, что у вас.       Да, с силой Уильяма или Адрианы они могли б сейчас освободить Кальдаро, не подвергнув при этом риску его жизнь. Однако силу Уильяма или Адрианы Страж мог почувствовать даже за то недолгое время, что Кальдаро говорил с Брюсом.       – Скажите, а можете вы… ну, например, ранить его? Положим, убить не сможете… Но хотя бы какое-то время, которое потребуется ему для восстановления, генерал получит хоть немного свободы.       – Можно попробовать. И это не вызовет особых подозрений. Ведь так поступила бы любая честная центаврианка на вашем месте.       Страж встретил их за поворотом. «Очень хорошо, что вам удалось. Дня три Страж не сможет полноценно контролировать этого генерала, и он не помешает вывезти бомбу. Но потом его заставят объявить в розыск певицу Дэйву и её брата. Вам нужно изменить внешность и поменять напарников».       – Это очевидно…       Две пары – Амина с Уильямом и Винтари с Адрианой – случайно пересеклись по дороге к точке сбора. Ну, ничего странного в этом, в общем-то, не было – пути передвижения строго не оговаривались, было ни к чему, да и невозможно предугадать. «Звёзды» не имели правильных форм, длины их «лучей» были разными, а уж дальнейшие пути тем более причудливы. С точностью нельзя было предугадать даже затраченное время: иногда всё получалось быстрее – нужная информация находилась быстро и столь же быстро передавалась агентам-исполнителям, которые брали на себя собственно операцию под кодовым названием «Ловля блох», или же наоборот, выяснялось, что именно здесь искать – нечего, и диверсанты направлялись к месту встречи для обмена информацией и дальнейших инструкций. Винтари регулярно, по нескольку раз на дню думал о том, как много слабых звеньев в их схемах, что будет, если однажды цепочка возвращающихся к новой точке сбора растянется длиннее, чем следует, если кто-то выдвинется на новую позицию, не успев получить какую-то очень важную информацию, если невовремя разрядится переговорник… Если кто-то из окружающих поймёт, что причина немногословности его спутницы – в том, что она знает центаврианский на уровне туристического разговорника… Поэтому каждая новая встреча – с кем бы то ни было из товарищей по миссии – была облегчением. У них всё хорошо, у них в целом всё получается, они идут по намеченному плану.       Дорога была длинной – через поля, потом живописный лес, в это время года напоенный солнцем и пением птиц. Винтари и не знал, что так прекрасна может быть природа родной планеты – прежде он видел в основном сады и парки, слегка, по правде, даже побаиваясь природы в её чистом, неокультуренном виде, а уж того, что он может вот так идти сквозь лес, чувствуя на своей коже льющийся сквозь кроны свет, пыль пройденных дорог, приятную усталость от оставшегося позади пути, он и представить не мог. Нет, на самом деле он и сейчас всего этого побаивался. Он не знал названий большинства дикорастущих трав, но смутно помнил, что некоторые из них ядовиты, могут вызвать серьёзные ожоги, которые заживают потом очень долго. Он не был уверен, что из манящей тенистой чащи к ним не выйдет какое-нибудь достаточно крупное и не слишком миролюбивое животное, зато вот про опасных насекомых он помнил хорошо. Но ему нравилось преодолевать свой страх. Нравилось само то, что он, принц, претендент на престол, идёт по этим дорогам, как простой крестьянин… Вернее, нет, солдат. Солдат, защищающий свой мир. И он позволял себе любоваться этой дикой красотой. Любоваться издали, не касаясь – как потому, что побаивался, так и потому, что не было у них времени любоваться… Но всё же, глядя на могучие стволы, увитые бахромой мха и тонкие, почти прозрачные молодые ростки, на тихо пробивающиеся в густой траве ручьи и зреющие на ветвях лесные ягоды и думая о том, что на это смотрят его товарищи из других миров, он испытывал странную тихую гордость. Пусть они любуются, пусть видят Центавр не только опасным, погрязшим во лжи и сумраке, заблудшим, погибающим – но и красивым. А если им будет грозить какая-то опасность – он сумеет сделать всё, чтобы их защитить.       И совершенно естественно получилось, что пары перегруппировались – телепаты пошли чуть впереди, беззвучно беседуя о чём-то своём, телепатском, а они с Аминой – следом.       – Я так рада видеть вас, Диус. В прошлый раз мы не пересеклись – видимо, вы подошли уже после того, как я отбыла на следующий объект… Это было досадно.       – Что поделаешь, оказаться на одном объекте для нас с вами практически нереально, мы нужны другим, чтобы страховать их своим знанием языка и центаврианских реалий.       – Это верно… Хорошо вам работалось с Адрианой?       Винтари пожал плечами.       – Вполне. Конечно, она не слишком общительна, и на первый взгляд может показаться хмурой… Это Ледяной город, они там через одного такие. Но она очень серьёзно и ответственно относится к делу, когда мы оставались без свидетелей, она сама просила прорабатывать с нею типовые диалоги, указывать на совершённые ошибки и предупреждать возможные новые. Делает успехи.       – Центаврианский – не самый лёгкий для изучения язык, хотя телепатам в какой-то мере проще – когда мы объясняем им что-то, они добирают из мыслей то, с чем не справляются слова… По крайней мере, с Уильямом было так. Он переживает, что не знает центаврианских телепатических техник, а мне тут, честное слово, ему совершенно нечем помочь… Он боится встречи с местными телепатами, ведь они смогут раскрыть его в два счёта.       – Да о таком у нас мало кто не думал… В безопасности мы только во время общих сборов, Андо держит ментальный купол, но Андо у нас один, он не может быть рядом с каждым из нас. Ну, раньше на сильного телепата в такой глуши, где мы сейчас, трудно было напороться… А сейчас всё возможно – дракхи наследники Теней и в этом, чистки вели с меньшей энергией, но скорее потому, что основное было сделано до них. Так что если быть оптимистами и не полагать, что мы теперь примерно вровень с нарнами – то выжившие скрываются как раз в малых городах и сёлах. Им бы, на самом деле, встать сейчас на нашу сторону… Но боюсь, нет у нас столько времени – объяснять им, что к чему.       Амина поёжилась.       – Тени… А вы видели Теней, Диус? …Ох, простите, не стоило мне об этом… какая же я глупая!       Чёрной тенью пронеслось в памяти – давно ли они говорили, давно ли? Там была стылая ночь, здесь – жаркий летний день. А озноб совершенно тот же, и незачем увеличивать его в ней, определённо, незачем.       – Боги миловали меня, Амина, от того, чтоб именно видеть их. Хотя мы и были в столице во время этого их… парада…       – Я думала, вы, как сын императора…       – Император Картажье, это могли б подтвердить все придворные, был примерным семьянином – то есть предпочитал не вспоминать лишний раз о том, что у него есть семья. Благо, и желающих напоминать не находилось, зная в целом его натуру: мог осыпать благами, а мог отправить на плаху, и всё исключительно от того, в каком с утра проснётся настроении. Матери непредсказуемость царственного супруга тоже не импонировала ещё с тех времён, когда он не был царственным. Но она, конечно, как и подавляющее большинство знати, выразила своё… уважение новым союзникам, присутствовав на параде. Не в первых рядах, не рядом с отцом, но она там была. Ну, а я тому, что не сидел в этот момент на отцовских коленях, только рад, сама понимаешь.       Винтари закашлялся – лес снова сменился пустошью, щедро напоенной солнечным зноем, мягкая бурая пыль взмётывалась из-под ног густым дымом. Пришлось сойти с дороги, пойти по обочине.       – Как хорошо, что она проявила такое благоразумие и уберегла вас…       Удивительно, думал Винтари, что одни и те же слова звучат в таких разных обстоятельствах – там среди бескрайних снегов, под застывшими от холода звёздами чужого неба, здесь жарким летним днём под родным солнцем, лучей которого не чувствовал столько лет…       – Не знаю, стоит ли предполагать здесь именно материнскую заботу, или скорее я, по малолетству, был ей там нежелательной помехой. Мы не говорили с ней об этом никогда, честно говоря, я и сейчас не горю желанием. Ну, сожалений об упущенной возможности я не испытываю, других поводов для подобного разговора тоже нет. Не знаю, кто уберёг меня – родители, со своим пренебрежением, или моя нянька, со своим суеверным ужасом, так прочно вошедшим в кровь их расы… С той поры, с того далёкого дня, немного этого ужаса живёт и во мне. И немного двоякого отношения к огню. Я и боюсь его, и боготворю. Занятно, не правда ли? Меня в детстве коснулось нарнское язычество, и теперь я рассказываю об этом последовательнице Г'Квана…       – Тулани далеко от столицы… Но мы видели их на горизонте. Их силуэты не были различимы, и эти ужасные звуки доносились лишь слабыми отголосками. Но мы долго стояли потом под жарким летним солнцем и не могли согреться. Мать сказала, что, наверное, такие союзники и правда ценнейшее приобретение Центавра – если такой ужас они наводят на них, то какой же наведут на врагов… А отец ничего не сказал. Его молчание было страшным.       – Сейчас мы уже можем воспринимать и Теней, и ворлонцев без мистической призмы. Мы должны их так воспринимать. Они просто древнее, намного древнее нас. Намного сильнее. Они были уже древними и сильными, когда наши цивилизации только зарождались. Они умели воздействовать на нашу психику, на наше сознание нужным им образом… Но считать их на этом основании божествами – то же самое, что поклоняться алкоголю или одурманивающему газу. Мы должны уметь определять как действие химии, так и действие наших собственных детских страхов и надежд. Потому что не вправе позволять себе оставаться одной ногой в пещерах. Ворлонцы – не боги, Тени – не демоны, а дракхов – можно победить, и победим.       Амина невольно вскрикнула, ободрав ногу о колючку.       – Ну вот… Тоже хорошо… пошли по зарослям… Хотя тут-то их ещё не так много… Ну почему на пустырях чего-то доброго не растёт, талфы, например, я уж звёздных кружев не прошу?!       – Что это за растение? – внезапно заинтересовался Винтари, - смутно знакомое что-то, хотя не припомню, чтоб видел в саду…       – В каком саду, что ему там делать! Это ж чертополох. Колючий сорняк… зараза… Вот как он сюда попал, скажите? А заполонил всё! Самый настырный из эмигрантов. Это ж земное растение, завезли семена с каким-то грузом – и вот… Теперь не выведешь…       Винтари осторожно тронул пучок игольчатых фиолетовых лепестков.       – Сорняк, говоришь? Он выглядит довольно изысканно. Конечно, его цветы невелики, но возможно, при некоторой селекции… Но он, по крайней мере, не ядовитый?       – Не припомню, чтоб кто-либо пробовал употреблять его в пищу, а уколы его колючек, слава Г’Квану, не ядовиты, достаточно уже того, что они болезненны. А вы вообще не верите в богов, Диус?       И вспомнился другой разговор, теперь уже – с Андо.       – Сложно сказать. Раньше вроде бы верил, а теперь… не знаю. Я их не видел, не чувствовал и не имею основания в них верить. Я допускаю, что есть что-то, на что мы могли бы надеяться и что могло бы повлиять на нашу жизнь… Но я уже не верю, что это какой-то конкретный бог или боги. Скорее некое общее понятие справедливости, правды, правильности. По инерции я вспоминаю имена богов – я воспитан центаврианином, это как для землянина перекреститься. Но я помню, что все эти боги когда-то топтали землю Центавра и дышали тем воздухом, что и мы. Они не только удивляли чудесами и совершали подвиги, они получали раны и умирали. А значит – они такие, как мы, только сильнее. Как и ворлонцы. Как и Тени. Как мы были б богами для расы, возможности которой меньше, чем наши. В Великой войне не Свет победил Тьму, а разум победил дикость, когда человек по имени Джон Шеридан послал за предел и древних богов, и древних демонов. С той поры мы должны сами строить свою судьбу и надеяться на свои силы, на свои качества, а не на помощь свыше, молитвы или заклинания. Это труднее, но только это делает расу достойной того, чтобы жить дальше.       Трансконтинентальный экспресс мог бы, конечно, впечатлить больше, возьми они билет в вагон первого класса. Там, по рассказам Милиаса, фруктовые соки подают в витых бокалах, каждый из которых стоит примерно как весь вагон четвёртого, полы устелены коврами с картой галактики, и есть выход на смотровую площадку на крыше, которая, правда, редко используется на континенте – много туннелей. Сам Милиас первым классом ездил один раз – в далёком детстве, когда их с семьёй пригласили на свадьбу дальних родственников отца. Родня была невообразимо далёкой, ни до ни после Милиас её не видел, но свадьба праздновалась широко – приглашены были все, от родственников, не исключая седьмой воды на киселе, до одноклассников, недолгих сослуживцев и просто соседей, и вся эта несметная толпа непременно должна была сопроводить молодую чету от дома невесты до дома жениха (что аккурат через полматерика) и три дня гулять там. Сейчас же, разумеется, не то что о первом, даже о третьем классе не было речи – наличных дукатов, отпущенных на увлекательное приключение, было ужасающе мало при объёме задач. Увы, но иначе не получалось – валютные операции Центавра сейчас не столь масштабны, как в прежние времена, их все не проблема отследить. Вся наличность, по сути, приобретена благодаря торговым операциям Арвини – Альянс оплачивал их сделки земной валютой либо валютой миров, с которыми эти сделки совершались, а дукаты передавались в фонд операции. Большая удача, что Арвини практически всегда рассчитывались наличными – старая традиция, установившаяся ещё до изоляции, после одного крупного ценного поставщика, с дразийской упёртостью не доверявшего безналичным операциям. Суммы на первый взгляд могли казаться большими, но передвижения между городами и аренда жилья, даже почасовая, съедали их с удивительной быстротой. Ну, первый класс никому тут и не сдался, а вот за третий Милиас с удовольствием доплатил бы, если б у него было, чем. Вагоны четвёртого класса не имели ограничения по количеству мест, потому что не имели мест как таковых. Сколько народу купило билет в эту селёдочную бочку – столько сюда и влезет, и их дело, сидеть друг у друга на головах или лежать растоптанными. Голый пол, голые стены с небольшими, забранными толстенным небьющимся пластиком, слишком мутным, чтоб пропускать достаточно света, окошками, конечно, не открывающимися. Вентиляция имелась, правда, но не справлялась, духота стояла чудовищная, и остановки, когда в открывающиеся двери врывался свежий воздух, были спасением. Хоть вместе с ним и врывалось ещё пара десятков пассажиров. Сейчас, заверял Милиас, на коленях которого сидели по очереди то Дэвид, то Селестина, здесь ещё довольно свободно. Ну, во всяком случае, им крупно повезло занять этот угол, где, отгороженные и полузадавленные тюками переселенцев и коробами мелких торговцев, они были всё же в относительном покое и безопасности, да и разговаривать между собой им было легче, чем тем, кто сидел-стоял где-нибудь в середине вагона – там гвалт был такой, что приходилось орать, чтобы его перекрыть. И подслушать их было при этом значительно труднее – а была некоторая проблема, говорить на земном или на центарине. Центарин Селестина знала мягко говоря плоховато, ей, конечно, нужна была практика, но когда требовалось быстро посвятить её в какую-то обширную тему из центаврианской жизни, проще было излагать это на земном. На центарине – любое неосторожное слово не о деле даже, а вот эти самые разъяснения, странные для вроде как аборигенов, привлекут внимание, а дорога длинная, кто-то да пристанет с расспросами. На земном – мало кто здесь поймёт более отдельных слов, публика в основном малообразованная, но зацепит внимание сам факт звучания инопланетного языка. Поэтому говорить старались тихо, а между языками переключались в зависимости от сложности обсуждаемой темы. Заранее было условлено по возможности не произносить в людных местах слов и названий, имеющих резко инопланетное звучание или определённую специфику, что позволит случайному уху сразу выхватить их из потока речи.       – Гелишени называют городом мостов. Их там не только очень много – что естественно, его пересекает столько рек и мелких ручьёв, но куда больше потрясает их многообразие и красота. От огромнейших железнодорожных и автомобильных мостов, соединяющих берега самой большой и полноводной реки в этой части континента, до крохотных мосточков над мелкими речушками, которые не сложно и перешагнуть, от старинных, камни которых помнят времена феодальных войн, до новейших большепролётных конструкций. Все направления архитектуры, все возможные материалы и конструктивные решения. Это, можно сказать, музей мостов. И мало не у половины мостов есть какая-нибудь роль в истории, легенда, какая-нибудь связанная с ним традиция…       – Красиво, наверное, - проговорила Селестина. Она была на вид ровесница Андо, точного её возраста Милиас не знал, первое время путал с другой девушкой из курсантов Винтари. Сейчас он знал, что она отличалась тем, что создала практически идеальную маскировку – из сбритых волос изготовила шиньон и дополнила им жидковатый хвост до вполне приемлемой толщины. Дэвид вздыхал, сожалея, что не может так же – ему платок необходим, чтобы прикрывать гребень.       – Я сам, увы, не был в Гелишени. Только читал, смотрел на открытках… Вот и теперь не побываю. Стоянка 20 минут, о каких экскурсиях может идти речь…       – Ну, за 20 минут немного-то увидеть можно? Если не отходить далеко от вокзала… Если взойти куда-то повыше, можно хотя бы увидеть панораму города.       Дэвиду как-то защемило сердце от этого. У сперва немногословной, холодной телепатки сейчас были очень живые интонации. Всё-таки она так мало в жизни видела… Больше, конечно, чем Адриана, жившая в Ледяном городе безвылазно. Фриди иногда рассказывали, как очарованно смотрели молодые северные отшельники, рискнувшие выбраться в город, на здания, улицы, храмы, машины. Не в том вопрос, нравилось ли им то или иное, было ли близким, или нет. Это было новым, после бесконечной снежной белизны. Житель севера, естественно, скажет, что родные места каждый день и даже каждую минуту разные, уникальные и прекрасные, пронизанные нитями его привязанности, и это будет правдой. Но от новизны впечатлений, разнообразия картин кружится голова, как после долгого голода. Человек не может без познания, без открытий. А Центавр – это ещё больше нового, яркого… Прежде никогда Селестине не было по-настоящему жарко – хотя она и думала так летом в Тузаноре. Прежде никогда она не видела настолько больших, шумных, беспорядочных толп – на Минбаре это просто немыслимо. Иногда, конечно, ей становилось от этого дурно, и можно было только представлять себе, как тяжело ей было в окружении стольких незнакомых, чуждых сознаний. Да, её учили ставить блоки, но сил это отнимало порой очень много.       – Жаль, но лучше не рисковать. Потом не то что не займём снова этот угол, можем вообще в вагон не влезть. И кому какая разница, что у нас билеты…       Ещё два часа в душном грязном вагоне – это звучало как издевательство. Да, нужно думать о том, что не ещё, а всего. И они будут в Селижани, а оттуда рукой подать до Гьёжи – неприметного местечка дальше по побережью, откуда ходят паромы до островов... И это легко может оказаться пустышкой, как оказались уже три места до этого. Но не это страшно, конечно. Страшно будет уезжать и думать – а может, всё же не пустышка? Может, просто хорошо спрятано, и не попалось болтунов, может, плохо искали?       – Будь это Поклонники Порядка, наверное, было бы проще. Поклонники порядка распределили бы эти бомбы строго геометрически, по возможности с точностью до метра! А это слуги хаоса. Какая тут может быть система?       – Система есть всегда, только систему хаоса постичь сложнее.       Разговоры о городах и их достопримечательностях отвлекали Милиаса от мрачных мыслей. Он надеялся, что постепенно притерпится, этот неуют и откровенный страх пройдут… Не проходило. Да, верно, он слишком приличный домашний мальчик из пусть небогатой, но не знавшей нужды семьи, он недавний ребёнок, детский мир которого как могли оберегали от невзгод, он не соприкасался с низами и не мог соприкоснуться, пока сам не выбрал в жизни такой крутой поворот, став рейнджером. Грань между мрачными, грубоватыми чернорабочими и откровенно полуразбойными элементами непривычный не сразу уловит, навыка взаимодействия с такими людьми тем более никакого. Мало, мало для этого сеансов в Эльхе…       – В общем-то, я такая же, - вздохнула Селестина, - моим старшим, наверное, это было б знакомой обстановкой, они б не потерялись, они и в худших местах бывали и среди худшей публики. А я это знаю только по рассказам, только видела, но не переживала. Наверное, среди нас вообще мало кто на самом деле готов… Ну, кроме учителя Рикардо. Его жизненный опыт намного богаче нашего.       – Зет Рикардо, - в голосе Милиаса слышалось восхищение, - лучший учитель, какого можно представить. Иногда кажется, нет такого, с чем он не справится, во всяком случае, что его напугало бы. В нём столько силы, и при том эта сила не подавляет… Он, как никто, умеет вселять уверенность и готовность к действиям. Я не поверил своим ушам, когда услышал – оказывается, многие учителя не верили, что он сможет быть наставником, и он сам не верил! Да, наверное, безволосых, - так условлено было называть минбарцев, - он раздражает сперва, кажется легкомысленным… Но достаточно узнать его поближе, чтоб не сомневаться в нём больше никогда. Лично я верю в наш успех, пока успех сопутствует ему.       – Он действительно необыкновенный человек, - кивнула Селестина, - я никогда не слышала ни о каком другом человеке, нормале, которого невозможно б было просканировать. И не слышала, чтоб у какой-то расы такое было. Нормала можно научить ставить блок, но это очень трудно, конечно. Но у него ведь это как-то само. Он не ставит этот блок и не может снять. Это не с чем сравнить, не бывает такого. Нет его мыслей фоном, словно нет этого человека вообще, и если толкнёшься глубже – это не обычная стена, ты словно соскальзываешь, не видя и не ощущая ровным счётом ничего. Словно грань кристалла, из каких сделаны дома безволосых…       Когда сам Рикардо это понял, да впрочем, понял ли он это в полной мере? Среди рейнджерских учителей телепатов немало, но и не на каждом шагу, и они не занимаются сканированием новобранцев непрерывно. И тот, чей рейтинг невысок, мог решить сперва, что это его лично неудача, пока не услышал то же самое от коллег посильнее. И вероятно, они, обнаружив такой непостижимый феномен, не спешили сразу сообщить об этом самому феномену, а обсуждали между собой… как и те телепаты, которых он когда-то вывозил с Земли. Несомненно, кто-то из них должен был заметить. Так или иначе, в Ледяном городе знали об этом давно.       – Нам и так лучше не встречаться на своём пути с телепатами, по многим причинам… А обнаружение такой странности вообще ничего хорошего не сулит.       Да, человек, которого невозможно просканировать, видится кладом для разведки… В конце концов, заметить эту странность и задаться вопросом, что это такое, можно, только если прицельно сканировать конкретного человека. В толпе Рикардо может быть спокоен.       – Разве телепаты не пострадали от… наших трудноуловимых приятелей? Зачем им сдавать нас или чинить нам какие-то неприятности?       – Мы на Центавре, дружище. Зачем сразу трудноуловимые? Будто тут без них некому обеспечить… отсутствие скуки. Здесь не всегда угадаешь, кто тебя продаст, за сколько и кому. Может быть, и ни ради чего, а просто на всякий случай. Из азарта, из желания выслужиться, из желания обезопасить себя… Центавр – это удивительная игра со сложнопостижимыми правилами. Лучше не доверять никому. Но никому не доверять невозможно, всё равно кому-то да поверишь… всё равно где-то да споткнёшься. Здесь высоко ценятся сила, преимущества… А у нас даже две удивительные для них силы – Андо и Рикардо. Странно… они даже чем-то похожи, немного. А их дары по сути зеркальны…       Селестина кивнула.       – Только если Андо знает, чем он обладает, хорошо понимает это, то Рикардо, кажется, нет. Хотя может быть, это легкомыслие показное, как определить-то? Кажется, что любой на его месте не успокоился бы, пока не выяснил, как это, почему это, а он… Нет, едва ли ему всё равно… Жаль, конечно, если ответ и есть, он очень сильно опоздал.       – Почему?       – Подумайте сами. Это было б жизненно важно лет так 20-30 назад. Если узнать, как он приобрёл этот абсолютный блок, если б такую непроницаемость могли приобрести все нормалы – это избавило бы наш вид от векового ада.       – И породило бы слишком много новых проблем.       Объяснять не требуется – есть ситуации, и всегда будут, когда про пресловутое сокровенное люди забывают. Когда нужно помочь выяснить потерявшему память, кто он и что с ним произошло. Когда нужно услышать под завалами того, кто не может подать голос, а тепловизоры сбоят. Когда, наконец, нужно исполнить приговор над преступником… Всякий будет надеяться, что уж его не коснутся никакие печальные обстоятельства, а кто в действительности посмеет на это рассчитывать?       Чего Милиас настойчиво боялся, то и случилось после третьей большой стоянки в их пути, когда их ближайший сосед, до того безмятежно храпевший, встрепенулся, подскочил, и, расталкивая толпу и голося, рванул на выход – кажется, он проспал свою станцию, а его место занял разбитной парень в засаленной куртке, надетой на такую ветхую рубаху, что можно было считать – на голое тело. Он явно был счастлив такой удаче – притулиться рядом с двумя молодыми девушками, что и не преминул продемонстрировать, присутствие Милиаса смущало его не очень.       – Эй, хлюпик, из каких краёв будешь? Где это такие девчонки водятся? Как это ты аж двух отхватил? Верно, одну для меня припас?       – Это моя жена и моя сестра, - Милиасу, понятно, больше всего хотелось просто послать нахала далеко, но перспектива драки в поезде никак не радовала, хотя и вырисовывалась отчётливо, и очень уж хотелось этот момент оттянуть.       – Надо ж, такому сопляку да этакую красотку кто-то отдал! Малютка, бросай ты этого молокососа, пока не поздно! Слишком ты для него хороша! Впрочем, и сестрёнка ничего. Только чего ж такой платок страшный повязала? Пошли со мной, будут у тебя серёжки, что не стыдно будет ушки показать.       – Ох же завидный ухажёр выискался! - отозвался с другой стороны насмешливый женский голос, - серёжками девчонку завлекать! Ты на миску похлёбки-то заработаешь? Жилет себе сначала купи, а то подробности скоро вывалятся!       – А мне за свои подробности не стыдно!       Этот парень – бродяга из тех, кто не имеют ни жилья, ни роду-племени, скитаются из города в город, нанимаясь на стройки или какую-то совсем уж чёрную работу, их заработка хватает для того, чтоб поддержать своё существование, но едва ли когда-нибудь они смогут иметь дом и семью, и когда годы и тяжёлый труд отнимут силы – конец их будет жалок… Одни, кто помоложе, ещё имеют надежды выбраться повыше, урвать у судьбы что-то покрупнее кусочка на данный день, другие уже понимают, что они ровно таковы, как и тысячи до них, как тысячи, что будут после них, и финал их ждёт одинаковый. Одни из них при этом угрюмы и жестоки, другие веселы и тоже жестоки…       – Моя сестра едет к своему жениху, дата свадьбы уже назначена. Он купит ей сколько угодно и серёжек, и платков, и нарядов.       Дэвид, конечно, почти притерпелся к подобным разговорам, обычным для культуры браков ради выгоды, дружбы ради выгоды, но всё же был немного зол, что женой назначили не его, а Селестину. Хотя это объяснимо – Селестина больше привлекает мужское внимание, и внешне ну совсем не похожа на Милиаса, кто б поверил, что сестра, даже если б оно так и было?       – Ух ты! Он что, богач?       – Ну, он много прожил и много заработал, он достаточно состоятельный. К тому же, ему 103 года, так что моя сестрёнка может в скором времени остаться богатой молодой вдовой.       Для чего он это говорит, для чего? В расчёте на то, что бродяга не посмеет связываться с роднёй богача? А вдруг он напротив, пожелает захватить невесту в плен, чтоб вытребовать с жениха выкуп? Хотя едва ли это осуществимо в переполненном поезде…       – Ишь ты, шустрый! – хрипло захохотала какая-то старуха, которую они со своего места не видели, только нос её кошмарного растоптанного ботинка иногда мелькал между ногами и сумками, - он, может, ещё лет 20 проживёт, а то и 30, уже денюжки сидит считает… А уж старшие жёны да их дети тем временем как девчонку заклюют… Бедная, бедная девочка! Да видать, жених скряга и сволочь, что ж к нему невеста четвёртым классом едет?       – А может, прямо здесь себе другого жениха найдёшь, попроще, да понадёжнее? А то приедешь, да окажется, что богат фантазией? Мой вон тоже… и серёжки и бусы слал. Все их продать пришлось, и года даже не прошло.       – Нешто послать ему за вами не нашлось, кого? Да мог бы и сам, если уж так говорить. Жена, хоть вторая, третья, четвёртая – это всё-таки жена.       Да, это звучало действительно сомнительно. Что поделать, Милиас тоже нащупывал дорогу на нехоженном прежде поле вслепую, немногим увереннее иномирцев.       – Он присылал нам деньги. Увы, нам пришлось потратить их на похороны нашей матушки и уплату долгов, без которой нам не позволили бы уехать. Мы решили поостеречься просить ещё денег. Если он передумает жениться на Мии, будет плохо.       – Что, ухажёр, замолчал? Будешь богатой молодой вдовы ждать? Да на кой ты ей будешь нужен тогда?       «Ухажёр» меж тем пододвигался ближе, хотя и так уже сидел почти вплотную к Дэвиду. Селестина зашевелилась, намереваясь поменяться – уступить место на коленях Милиаса, но было подозрение, что в момент, когда Дэвид встанет, на его место заползёт этот типчик, и преспокойненько предложит кому-нибудь из девушек сесть к нему на колени. Нормальная практика…       – Не, ждать – это не моё, здесь и сейчас живём. Слышишь, девочка, что народ говорит? Дрянь у тебя женишок. Может, плюнешь на всё и сбежишь? Он, поди, и искать тебя не станет…       – А деньги, на переезд выданные? – возразил кто-то из женщин.       – Далеко вам ехать-то? Впереди долгая стоянка, может, выйдем, прогуляемся… Отведаешь молодого тела, прежде чем к старому чучелу… Если у него, конечно, ещё работает что-нибудь. Ну чего ты деревянная такая? На меня ещё ни одна не жаловалась…       Он протянул руку к виску Дэвида, тот, естественно, отшатнулся в ужасе. Милиас с отчаянно-злым выражением лица начал выбираться из-под Селестины – похоже, надежда свести всё к шуточкам-прибауточкам и обойтись без мордобоя пошла прахом. Мужики и бабы у другой стены загалдели и, кажется, начали делать ставки. Чумазые дети, копошащиеся среди узлов, предусмотрительно порскнули в сторону. И в этот момент в бедро домогателя бесцеремонно ткнулся облупленным носом лакированный когда-то сапог.       – Ну, раз ни одна не жаловалась – вот со мной на длинной стоянке и выйдешь. Посмотрим, чем ты там хвастаешься. Если не соврал – я тебе его потом, девчонка, передам.       Тот поднял взгляд – от испещренных беловатыми шрамами огромных рук, скрещенных под объёмистым бюстом, на отмеченное увяданием и не лучшим образом жизни лицо. Ровесницей мифического жениха она, конечно, не была, но выглядела, как предположил Дэвид, мучительно тренирующийся определять возраста центавриан, на 60 запросто. Да и просто выглядела отталкивающе. Чего стоили серьги с крупными, плохо огранёнными камнями, оттянувшие мочки чуть ли не до середины шеи, на которой бусы из таких же примерно булыжников прикрывали – не вполне удачно – более свежий шрам.       – А если я с тобой не хочу?       – А тогда, малыш, я позову своих сыновей, и они быстро объяснят тебе, чего тебе надо хотеть. Давай-ка пошли, займём места поближе к выходу, чтоб не пробиваться – силы тебе ещё понадобятся.       И к удивлению Дэвида и Селестины, он поднялся и покорно пошёл за женщиной.       – Что это было? - спросили оба почти одними губами.       Милиас, сам едва ли в меньшем шоке, опустился обратно.       – Это… ну, я предполагаю, что это. Есть одно… нельзя сказать именно племя, скорее – преступное сообщество, но в основном связанное кровными узами. Сейчас их уже нечасто можно встретить, гвардия ведёт с ними серьёзную борьбу. А раньше их были тысячи, особенно на юге. Разбой на дорогах, воровство скота, домовые кражи, конечно. Иногда – похищения с целью выкупа. У них всем заправляют женщины. Пожилые женщины. Сыновья слушаются матерей беспрекословно, матери отдают им приказы – кого ограбить, кого убить. Матери распределяют потом добычу. Браков там почти нет, женщина просто выбирает мужчин, какие понравятся – на ночь, на год, как получится. Чтобы родить детей. Дочери тоже участвуют в разбое, пока у них не подрастут сыновья, для которых они становятся как командир отряда… За хорошую работу матери выбирают для сыновей женщин. Бывает, что и из сестёр, всё равно ведь только по матери…       – Разве это… ну, вырождение ведь…       – О, вырожденцев там хватает. Впрочем, совсем уроды там и не выживают. Но мужчина может взять жену и со стороны, конечно, но такая пришлая сама там никогда большого влияния иметь не будет. А если муж чем-то провинится, её могут передать другому мужчине. Или просто выгнать из племени.       – И мужчины не бунтуют?       – Бывает, наверное. Но вряд ли часто и успешно. Говорю же, власть матерей огромна. Двое между собой договориться, может, и сумеют, а трое уже нет – кто-то сдаст матери и лояльным братьям, чтоб выслужиться. Расправа будет страшной. Эти женщины и сами физически не уступают мужчинам. Видели её руки? Юность была боевая… Любой из них, кто старше 10 лет, безотносительно пола, без преувеличения опасный преступник. Потому-то, хотя одно подозрение, что где-то рядом кто-то из них, есть повод для вызова гвардии – никто в этом вагоне не вызовет. Потому что они никогда не путешествуют поодиночке, и достаточно упустить одного – а в такой толчее это ничего не стоит – и вызвавший пожалеет, что на свет родился.       – Страшные люди, - поёжилась Селестина, - надеюсь, она не вернётся потом за вами.       – Ну, мне показалось – на меня она внимания не обратила. И не обратит. Для неё – как и для него – я слабак и ничтожество, потому что не выгляжу чемпионом кабацких драк. У них ценится сила, а не внешняя привлекательность – ну, судя по портретам арестованных, которые я иногда видел в новостях, красота в обычном представлении там и не ночевала.       – Хотя, наверное, спокойное раздвигание ног перед первым встречным не должно меня пугать больше, чем разбои и убийства.       Милиас округлил глаза и тихо шикнул – Селестина допустила речевую ошибку, ладно, что в приватном разговоре, а если б во всеуслышание? Простой лексический перевод недопустим в некнижной речи ещё больше, чем в литературной. Какое «раздвигание ног» может быть у центавриан! Так же совершенно иными будут все выражения, у землян и многих других рас связанные со штанами и их содержимым. У центавриан есть «шутки ниже пояса», но они никогда не имеют сексуального смысла.       «Интересно, что это говорит девушка из Ледяного города, - невольно подумал Дэвид, - хотя, кажется, среди тех, с Андо, она не была…»       – Лучше, если мы вернёмся к этой теме позже, при более удобных обстоятельствах, - улыбнулась Селестина, и остаток времени до стоянки Дэвид думал о том, что делать с прискорбной неловкостью, неизбежной в присутствии телепатов.