like a bastard on the burning sea

Когда Луи просыпается на следующее утро, он думает, что пора бы прибраться. Он выпивает чашечку чая, включает телевизор для фонового звука, и пытается разработать стратегию по уборке. Он даёт себе два дня, чтобы упаковать все следы разрушения за последние шесть недель и сделать первый шаг с чистой квартирой и чистым разумом. Он начинает по порядку — сначала ванна — выметает разбитое стекло и покупает всё новое: зубные щётки, бритвы, мыло, шампуни, и всё остальное, что он сломал. Он идёт в гостиную и стирает все второсортные телепередачи, которые он записал, пока Гарри не было, протирает все CD и DVD диски, а также диски, записанные Гарри, которые раньше он не мог даже ровно расставить, потому что не находил на это времени. Он стирает свою одежду и выкидывает все футболки Гарри, которые он порвал, и все его узкие джинсы, что он изрезал, и аккуратно складывает всё остальное прямо рядом со своими вещами. У него трясутся руки, но он всё равно делает это. Он убирается в кабинете и перекладывает все коробки, которые он собирался отдать Гарри, и с крайним спокойствием убирает подальше книги «Интерьеры Для Детских Комнат», которые он, по сути, не так уж и часто видел за всё это время. Это сложно. Это очень сложно, но он не плачет, просто кладёт их подальше на книжную полку до лучших времён, которые наступят очень не скоро. У него уходит очень, очень много времени на то, чтобы поменять постельное бельё, но он делает и это. Каким-то образом, пройдя сквозь всё это, это кажется одним из самых сложных испытаний, через которые он проходил. Это похоже на победу, на окончательное «что дальше?», которое он искал. Его несколько удивляет это, но он думает, что это хорошо. А потом ему приходится принять решение. — Добрый вечер, резиденция Томлинсонов, Дэйзи на связи, — звонко говорит его сестра на том конце, и Луи так сильно улыбается, что ему требуется время, чтобы ответить. — Привет, малышка, — говорит он, — помнишь меня? — Лу! — кричит она. — Я скучаю по тебе! — Я тоже по тебе скучаю, милая, — говорит он, — эй, слушай, я скоро позвоню тебе, обещаю, но ты можешь сейчас позвать маму к телефону? — Ага, — говорит она, прежде чем закричать «Мааам, это Лу!» наверх, и уже спустя десять секунд он слышит, как она забирает трубку у Дэйзи, и в динамике появляется шорох из-за её волос. — Луи Томлинсон, ты когда-нибудь подумывал о том, чтобы отвечать на свои чёртовы сообщения? Он смеётся, вздрагивая при мысли о той кучи сообщений, которую он игнорировал все выходные. — Прости, — говорит он, упираясь щекой в колено, — странные были дни. Она ничего не отвечает, и он слышит звон, когда она берёт свой бокал с вином, приглушает телевизор и выгоняет девочек из комнаты. — Что происходит? — тихо спрашивает она, и он глубоко вдыхает. — Мне нужно кое-что у тебя спросить, и я хочу, чтобы ты сказала мне правду, — медленно произносит он. — Хорошо. — Как ты думаешь, — начинает он, прикрывая глаза, — это будет глупо или, я не знаю, проявлением слабости, если... я вернусь к нему? Она долгое время ничего не отвечает, хотя он слышит, как она стучит ногтями по стеклу, зная, что он здесь. — Я думаю, — медленно говорит она, — что пока ты являешься главным человеком в решениях, которые ты принимаешь, то нет. Это не будет глупо и не будет слабостью. Даже если потом тебе будет казаться, что ты совершил ошибку. Я думаю, что, возможно, это самая сильная вещь, на которую ты способен — простить кого-то. — Я не простил его, — бормочет он, — я не... Я еще не знаю как. — Разумеется, — говорит она, — разумеется. Он моргает, пытаясь собрать мысли воедино, обдумать всё, через что она прошла, и обо всём остальном, и это слишком. — Я люблю тебя, — тихо произносит он, тяжело сглатывая, — я просто... Ты лучший человек, которого я знаю. Спасибо тебе. За то, что приехала в Лондон, и что отвечала на звонки на моём телефоне и всё-такое, и что делала всё для меня, и... — Лу, — тихо говорит она, и в её голосе можно услышать улыбку, — ты выбрался из кровати. Не я. Он одновременно и плачет и смеётся, и так сильно кусает свою губу, что может чувствовать привкус металла. — У тебя ужасное чувство юмора, — шепчет он, — вот почему я такой. Это всё твоя вина. — Я знаю, — говорит она, — и я очень этим горжусь. Я позвоню тебе позже, малыш. Иди к нему. — Да, — говорит он, — да, хорошо, — и она сбрасывает, и теперь ему нужно сделать самую большую вещь в своей жизни. Он мог бы выпить, чтобы успокоить себя, но впервые за несколько недель он думает, что сейчас ему хочется быть трезвым. Телефон Гарри звонит один раз, два, и Луи прислоняется головой к холодной кирпичной стене, когда тот, наконец-то, берёт трубку. — Лу? — тревожно произносит он, в его голосе словно нет дыхания, и Луи сглатывает. — Привет, — говорит он, тихо и спокойно, и он не уверен в том, какие чувства вызывает у него голос Гарри, но он точно знает, что хочет понять, — я тут подумал... Если ты не занят и всё такое... Может, ты... — он замолкает. Может, ты заглянешь, всё, что ему хочется сказать. На другом конце он может слышать сбивчивое дыхание Гарри. — Может, ты хочешь вернуться домой? — наконец говорит он, и Гарри издаёт такой звук, из-за которого Луи улыбается несмотря ни на что, словно он впервые дышит за все шесть недель. — Ты уверен? — тихо спрашивает он, и Луи закрывает глаза. — Нет, — тихо говорит он, — но... Я хочу попробовать. Я хочу, чтобы ты вернулся домой, и это... Это всё, что я понял за это время. — Да, — говорит Гарри, — хорошо, да. — Хаз? — неуверенно спрашивает он. — Да? — Ты можешь... Эм, возможно, захотеть купить новую одежду. И молоко, нам нужно молоко. Не забудь молоко. Гарри смеётся, словно не знает, разрешено ли ему, но это начало. * Первые три месяца, мягко говоря, тяжёлые. Когда Луи открывает дверь в тот первый день, это начало чего-то, что никто из них никогда не делал, и это сложно. Между ними пространство, которое Луи не может заполнить, брешь, проявляющаяся каждый раз, когда они близко: на диване, когда проскальзывают мимо друг друга на кухне, сталкиваются ногами под столом. Каждое прикосновение неуверенное, хоть и небольшое, но постоянное напоминание о прошлом. Луи просыпается посреди ночи, чтобы увидеть рядом с собой спящего Гарри, глубоко и размеренно дышащего во сне. Он так сильно скучал по этому несколько недель, но теперь он не может этого вынести, и поэтому берёт подушку и идёт в гостиную, просыпаясь на диване из-за взгляда Гарри, смотрящего на него с кухни, хмурящего брови, из-за чего Луи необъяснимо чувствует себя виноватым. Это сложно, но они стараются, и всё по кусочкам собирается вместе, становится лучше. Работа начинается спустя неделю после возвращения Гарри, и Луи с головой погружается в неё, испытывая наслаждение от чувства, что он снова что-то делает, учит, чего-то добивается. К счастью, спустя некоторое время ему больше не приходится изобретать уловки, чтобы избежать вопросов «как прошло твоё лето?» от коллег и студентов, и это хорошо — он знает это — выходить в свет, видеться с людьми, которые не будут бесконечно упоминать о том, что случилось. Когда он возвращается домой и Гарри не там, его снова начинает тошнить, и он не может ничего, кроме как сесть на диван и слепо смотреть в телевизор, пока тот не вернётся. Он знает, боже, он знает, что Гарри на работе, покупает продукты или просто тихо сидит где-нибудь с Найлом и пьёт пиво. Но он всё равно не может придерживаться этой логики, потому что суровая правда состоит в том, что два месяца назад он был убеждён в том же самом, и это закончилось не очень хорошо. Ему кажется, Гарри знает, когда приходит домой с работы, спортзала или ещё откуда-то, ему кажется, что всё написано у него на лице — тревога и облегчение одновременно. Но отблески вины на лице Гарри тоже не остаются незамеченными, так что это нормально. Они пытаются быть нормальными, поэтому Гарри кидает свою сумку на пол, снимает обувь, крепче прижимает Луи и переключает канал на что-то, что они на самом деле могут хотеть посмотреть, целуя Луи в висок. Ему кажется, что они делают успехи. Может быть, больше, чем всё остальное, секс — самая сложная часть всего этого, потому что это в тысячу раз большее и прямое напоминание, чем любое другое. На вторую ночь своего пребывания дома, когда Гарри положил свою руку на бедро Луи, а зубами прижался к его вене на шее, медленно двигая своим телом над его, всё, о чём мог думать Луи, было он трахнул кого-то другого, и он не смог. Когда Гарри разбудил его в утро первой субботы своей рукой, поглаживающей его член сквозь ткань, прижимаясь тёплой кожей к его и щекоча волосами его лицо, всё, о чём мог думать Луи, было он трахнул кого-то другого, и он не смог. Дальше всего они продвинулись во вторник следующей недели, только всё испортилось, когда Луи спросил, нужно ли им теперь использовать презерватив. В этот раз настроение сменилось у Гарри. На самом деле, это сильно тревожит Луи: больше, чем он мог бы признаться, и больше, чем что-либо другое. Он чертовски ненавидит себя за это, ненавидит, что он просто не может отпустить это, ненавидит, что не может просто взять и заставить свой разум молчать, чтобы попытаться исправить это, но он ничего не может с этим поделать. Гарри даже не моргает, когда видит, что Луи начинает напрягаться, только шепчет «позволь мне сделать тебе приятно», и это настолько глупо и банально, что Луи почти расслабляется, вот только нет. Когда он отталкивает Гарри с закрытыми глазами и сбитым дыханием, Гарри только говорит «всё в порядке, всё хорошо, всё хорошо», крепко обнимает и лениво его целует, пока они не становятся слишком уставшими для того, чтобы грустить, и пока Луи не засыпает, положив голову ему на грудь. Однажды днём Гарри пишет ему сообщение, что ждёт его в их любимом ресторане, находящемся вниз по улице Святого Павла в восемь часов, и Луи ни о чём не спрашивает, возвращается домой с работы и забывает о статьях для учёбы, которые он должен проверить, вместо этого подготавливаясь к ужину. Он приходит раньше времени, занимает столик, и когда Гарри приходит десятью минутами позже, это первый раз, с тех пор как тот появился дома, когда Луи чувствует, что его грудь сжимается. В хорошем смысле. Он такой красивый; Луи думал так всегда с тех пор, как ему исполнилось девятнадцать, но сегодня, здесь, ему кажется, что он каким-то образом никогда не замечал этого раньше. Им весело, что должно быть само собой разумеющимся, но в последнее время это не так, Луи не может просто наслаждаться тем, что он рядом с ним, но сегодня он это делает. Гарри до ужаса нелепый: заставляет его заказать три блюда и просит ещё одну свечу для стола, весь вечер наклоняется, чтобы поцеловать его, а по пути домой покупает ему цветы; всё, что они перестали делать после первых лет вместе. Гарри делает всё, как следует — осознаёт Луи — он старается, и когда Гарри берёт его за руку и тянет его на себя через пару ступенек к двери, Луи чувствует, как в нём что-то щёлкает. Он не знает почему. Он не знает, почему теперь он что-то чувствует, почему всё меняется, но это так. Медленно, привычные вещи и всякие мелочи возвращаются назад, и это — главное из них. И Луи не противостоит этому, делает глубокий вдох, и вместо того, чтобы позволить Гарри усесться на диван, когда они заходят в квартиру, тянет его за петли на ремне, ждёт, пока тот обернётся, и поднимается на носочки, чтобы поцеловать его. Это первый раз, когда что-либо происходит по инициативе Луи, и это задевает за живое обоих. Гарри сразу же прижимает его ближе, инстинктивно, но нежно и аккуратно, и он кладёт свою ладонь Луи на щёку, и целует его, прикусывая нижнюю губу. На вкус он как красное вино и паста, и Луи улыбается ему в губы, чувствуя, что всё его тело подрагивает от того, насколько хорошо наконец-то снова быть с ним и хотеть его. Гарри отрывается мгновенье спустя, его волосы растрепались в том месте, где Луи гладил их своими пальцами, а щёки стали розовыми. Его глаза спрашивают «ты уверен?», и короткий кивок Луи говорит «да», а затем Гарри тихо смеётся Луи в шею, и, да, думает Луи, да. Он уверен. Гарри целует его всю дорогу по коридору, открывает дверь в спальню ладонью, нехотя отрывая её от талии Луи, и вместе с ним падает на кровать, берёт его кисти, залезая на него, ставя колени по бокам от бёдер Луи. Луи тянет его на себя, и мгновенье они просто смотрят друг другу в глаза, а потом Гарри целует его снова, его губы тёплые, а руки скользят под рубашку Луи. Он проводит руками по телу Луи — уверенно и сильно — и Луи извивается под этими прикосновениями, чувствуя появляющиеся на коже мурашки, когда Гарри целует уголок его рта, его шею и впадинку при ключице, и ладони Луи находят его волосы снова. — Я не могу, — говорит Луи, когда Гарри скользит ногой между его, делает толчок, и у Луи дыхание застревает в горле. Гарри сразу же останавливается, чуть отстраняется, изучает его лицо. Луи выдерживает паузу чуть дольше, чем нужно. Чтобы не расслаблялся, и всё такое. — Дышать в этих джинсах, — наконец заканчивает он, когда он становится уверен, что не начнёт стонать, если откроет свой рот, и Гарри долгое мгновенье смотрит на него, после чего трясёт головой и смеётся, словно не может в это поверить. — Я безумно люблю тебя, — шепчет он; его губы едва касаются губ Луи, когда он дотрагивается пальцами до той части ягодиц Луи, до которой он может достать, немного грубо кусая его губу, и Луи тоже смеётся; его пальцы пытаются ухватить волосы Гарри, а его кожа — жар между его телом и телом Гарри. Гарри быстро снимает рубашку Луи и его джинсы, бросая их куда-то на пол, а потом свои собственные, и затем он просто везде. Его левая рука лежит на изгибе талии Луи, правая — на его щеке, и когда Луи обхватывает ногами его туловище, притягивая Гарри ближе к себе и тяжело дыша ему в губы, то он чувствует себя почти нормально за последние несколько месяцев. — Ты такой... — задыхаясь говорит Гарри; его голос настолько низкий, что кожа Луи покалывает, а возбуждение отдаётся в низу его живота, — ты такой... — Хаз, — говорит Луи ему в губы, крепко прижимаясь к нему грудью, — больше дела. — Да, — произносит Гарри, садясь и моргая, пока тянется, чтобы найти бутылочку смазки, которую Луи магическим образом пощадил во время своей великой уборки, — да, точно. Иди сюда. Он бросает смазку на кровать, забываясь на мгновенье, и Луи чуть раздражённо мычит, потому что хочет этого сейчас же, но Гарри только улыбается, нежно целуя его, прежде чем перейти к его челюсти, прикусывая кожу зубами. Луи дрожит, ещё крепче цепляясь пальцами за волосы Гарри, когда тот оставляет дорожку поцелуев от его шеи к плечу, и когда целует его ключицу, его грудь, целует место, где находится его сердце, а затем по очереди оба соска. Луи замолкает, тяжело дыша от того, как сильно он скучал по этому, как это хорошо — снова быть с Гарри и снова целовать его, и чувствовать его губы у себя на рёбрах, медленно перемещающихся на его талию и живот. Там, где он оставляет маленькие укусы, он также оставляет нежные поцелуи, там, где он находит более нежную кожу, он задерживается, дразня, едва облизывая её, и когда он начинает покусывать внутреннюю сторону бедра Луи, мимолётно касаясь его члена, кожа Луи начинает буквально гореть. Он стонет, пытаясь толкнуться к нему, даже не задумываясь о том, что делает, но Гарри игнорирует его, вместо этого крепко сжимая бедро с другой стороны. — Гарри, — слабо скулит он; любое подобие контроля потеряно, но Гарри только спокойно мычит, стягивая с Луи и с себя нижнее бельё, оставляя поцелуй на головке его члена, где он, до боли твёрдый, лежит у Луи на животе. — Господи, Стайлс, — говорит он, и он звучит напряженно, но он весь до ужаса податливый, всё кажется нечётким, и когда Гарри, наконец, садится и смазывает свои пальцы, Луи облегченно вздыхает, что не остаётся незамеченным для Гарри, и тот чуть ухмыляется. — Заткнись, — произносит Луи, с крахом проваливая все попытки звучать властно, и Гарри смеётся, а затем он подкладывает подушку под спину Луи, и его пальцы обводят его дырочку, и когда он вводит первый, Луи не особо что слышит, потому что прошло очень, очень много времени, и Гарри — всё, чего он когда-либо хотел. Гарри растягивает его медленно, до невозможного медленно, наклоняясь к нему и целуя каждый раз, когда он добавляет ещё один палец, и это в точности то, что Луи сегодня необходимо. Достаточно нежно для того, чтобы быть извинением, достаточно медленно, чтобы значить что-то, потому что в этот раз, это на самом деле важно — может быть, самый важный раз в их жизни с тех пор, как они занимались этим впервые, и всё тело Луи дрожит от того, насколько ему это нужно. — Ты в порядке? — спрашивает Гарри, на мгновенье снова садясь, и Луи кивает; с его губ слетает стон, когда Гарри сгибает пальцы. — Да, — сбивчиво говорит он, едва ли находясь здесь, — да, да, да, со мной всё хорошо. Он медленно вытаскивает пальцы, и Луи стонет из-за этой потери, поэтому Гарри быстро целует его, приоткрывая рот, пока смазывает себя. Луи сразу же решает, что ему нужно это сейчас же, и не-так-уж-и-скрытно притягивает его к себе ближе с помощью ног, и Гарри улыбается. — Не гони лошадей, — говорит он, и Луи бы огрызнулся, но в этот момент он сжимает руками его бедро, и медленно входит в него, так что Луи чуть не теряет сознание. — Блять, — выдыхает он, его веки подрагивают, закрываясь, а руки на ладонях Гарри, и затем, после нескольких секунд: — хорошо, хорошо, можешь двигаться. И Гарри начинает двигаться, медленно, выходя и затем снова толкаясь вперёд, на этот раз на всю длину, и Луи широко раздвигает перед ним ноги, прося большего, нуждаясь в большем. После двух таких медленных толчков Гарри начинает наращивать темп, наклоняясь, чтобы поймать губы Луи, пока он медленно трахает его, заставляет Луи выгибаться и кричать, чувствуя его пальцы, крепко вцепляющиеся в его кожу каждый раз, когда он толкается. Луи близко, очень близко; он хочет раствориться в этом моменте навсегда, всегда быть рядом с Гарри. Гарри поднимает свою руку, и его пальцы сплетаются с пальцами Луи прямо над его головой, до боли сжимая ладони друг друга, когда Гарри начинает распадаться на части и терять контроль, хоть для какой-то опоры впиваясь ногтями в бедро Луи, и когда он наклоняется и шепчет «ты выглядишь очень хорошо, просто великолепно, Лу, ты всегда выглядишь удивительно вот так», это всё, что ему нужно, и Луи кончает с дрожью, разрушающей всё его тело, сжимается вокруг Гарри, и тот быстро следует за ним. Когда они приходят в себя, и Луи открывает глаза, поворачиваясь, чтобы взглянуть на него, он понимает, что они по-прежнему держатся за руки. Гарри сонно улыбается, тянет его за пальцы и целует его кисть, прямо в место, где бьётся его пульс, и впервые Луи знает, что это не конец. Гарри будит его на следующее утро целуя в ухо, и Луи едва приоткрывает веко, секунду наблюдая за ним. — Знаешь, — сонно бормочет он, чуть вздрагивая, когда Гарри двигается, — некоторые из нас пытаются спать. — Правда? — с улыбкой говорит Гарри, убирая с лица Луи его волосы. — Что ж. Некоторые из нас думают, что ты выглядишь слишком милым, когда спишь, и поэтому хотят с тобой поздороваться. Не возражаешь? Луи моргает. — Нет, — решительно говорит он, — нет, конечно, это будет замечательно. Бывают дни, когда Луи кажется, что он не сможет, и ночи, когда он не может находиться в одной кровати с ним, и они невыносимы, и тогда начинаются телефонные звонки первому, кто приходит ему на ум, когда всё становится слишком тяжёлым. Неопределенность остаётся на долгое, долгое время — дольше, чем он ожидал. Но посреди всего этого есть и кое-что другое. Наступает первый раз, когда он понимает, что провёл день без этих воспоминаний, и есть Гарри, заскакивающий к нему на работу, когда знает, что тот останется там допоздна, занося ему ланч и какой-нибудь журнал. Они начинают встречаться друг с другом снова, так по-детски, что Луи хочется закатить глаза, но всё налаживается. Это хорошо для них: планы, смех, чувство, словно всё по-новому. Они ходят обедать в места, которые не очень-то могут себе позволить, и Гарри возит его по магазинам каждое воскресенье, весь день делает глупые фотографии, и Луи сидит вместе с ним весь следующий день, пока тот проявляет их. У них появляются ночи, когда они вместе веселятся где-то вне дома, и ночи, когда они просто разговаривают и высказываются друг другу, пытаясь преодолеть сложный день, и есть ночи, когда они не говорят вообще ничего, потому что им это и не нужно, потому что они в порядке. Всё медленно налаживается. Наступает день, когда Луи перестаёт находить мельчайшие осколки разбитых безделушек, разбросанных по квартире, наступает день, когда его мама перестаёт смотреть на Гарри с поджатыми губами, наступает ночь, когда они снова вместе, и он думает, что всё так же, как и было раньше. — Лу, — шепчет Гарри однажды ночью, ёрзая под одеялом. — Лу, ты не спишь? — М-м, — отвечает Луи, кусая его за плечо, и тот смеётся, — что такое? — Просто думаю, — говорит он, и Луи закатывает глаза в темноте. — Всегда опасно, — улыбается он Гарри в грудь, — о чём твои мысли? Гарри долгое время молчит, и Луи понимает, что это будет больше, чем просто «спокойной ночи», когда тот начинает говорить. — Я просто, — говорит он, — я... Перед тем, как заснуть, я лежу и думаю о миллионе вещей, и... Больше всего я всё равно думаю о тебе. Я просто хотел сказать, что я не хотел бы засыпать нигде, кроме как рядом с тобой. Это последнее, о чём я думаю каждую ночь. Луи молчит, не зная, что сказать, и Гарри ёрзает под ним, прижимая его ближе. — Я просто всегда хочу сказать тебе об этом, и я хочу, чтобы ты всегда помнил это, — говорит он так, словно это самая простая вещь на Земле, — и я люблю тебя. — Да, — бормочет Луи, целуя его в шею, чувствуя, что его глаза закрываются, — да, я знаю. Я тоже люблю тебя. Гарри кажется удовлетворённым ответом, и уже через несколько секунд засыпает; Луи не спит ещё некоторое время. Он гладит пальцами кожу Гарри, пока не успокаивается настолько, чтобы уснуть, и когда он просыпается на следующее утро из-за запаха бекона с кухни, который готовит Гарри, он потягивается, переворачиваясь, чтобы поймать холод подушки своей щекой. Всё медленно приходит в норму. Гарри и Луи приходят в норму последними, но Луи кажется это нормальным. Он выбрался из кровати. Он сможет сделать всё остальное.