Мой Купи-купи-дон

      — Ох, чудесный, чудесный лакомый кусочек... Прелестный… Очаровательный… Мой… — проникновенный, вибрирующий на уровне подсознания голос. Я недоуменно смотрю по сторонам — ничего не понимаю. Вокруг — никого.       Из темноты ночи выскакивает черный изящный кот, обходит важно вокруг меня, принюхиваясь, жадно втягивая воздух. Садится прямо напротив и немигающим взглядом гипнотизирует желтизной поблескивающих опасностью глаз.       — Фррр, — урчит нахальное животное, и я невольно тяну к нему руку, чтобы погладить по отливающей серебром при свете ночных фонарей шелковистой шерсти. Но как только я касаюсь его, мои пальцы сжимает невероятной красоты юноша, возникший на месте черного кота.       — Приятного вечера, душа моя, — бархатистым голосом произносит незнакомец, а я, как зачарованный, разглядываю его: бледное узкое лицо с темными глазами, черные, как смоль, кудри, прямой нос, тонкие губы, стройный, высокий, в странном наряде — как будто, если я ничего не путаю, бордовом камзоле, такого же цвета панталонах, обтягивающих белых рейтузах и смешных остроносых туфлях со слегка загнутыми носами. Голову его венчает бархатный берет с пером. Паж какой-то… Булгаковский.       — Ты кто? — спрашиваю, очнувшись от наваждения, потому что глаз от него отвести практически невозможно. Юноша идеален в своей красоте по всем канонам.       — Кто я? Кто я? Кто я? — пропевает незнакомец, легко вскакивает на ближайший балкон, замирает там, уставившись в небо. Грациозно спрыгивает и мягкой кошачьей походкой снова приближается ко мне. — Ты хочешь знать, кто я? М-м-м… — он хитро прищуривает глаза, наклоняется ко мне, дотрагивается тонким указательным пальцем до моих губ.       — Я твой бес-искуситель, персональный мучитель, — проговаривает юноша медленно. — Соскучился по тебе, представляешь?       — Что? Ты бес? — изумленно хлопаю глазами, а на душе становится неспокойно.       — Меня зовут Ларион, — прекрасный незнакомец кланяется с издевательской улыбкой. — Ох, мой милый, мой хороший… Такой… м-м-м… сладкий, вкусный, как десерт. Хочу тебя! — и это дьявольское отродье клацает белыми ровными зубами в сантиметре от моего лица.       — Что… Что тебе нужно от меня? — спрашиваю, отклоняясь назад, а сам думаю, где, мать его, Палыч шляется, когда нужен.       — Не знаю, — пожимает он плечами. — Поиграть, наверное. Мне всегда с тобой было так весело, а сейчас… Куда ты убегаешь от меня, а? Маленький негодяй, — Ларион присаживается передо мной на корточки.       — Я? Убегаю?       — Ну же, мой милый, ну же… Как ты думаешь, кто сопровождал тебя всю жизнь в твоих развратных проделках? Кто подсказывал тебе и учил всем этим милым пошлым шалостям? Помнишь? — он шепчет мне кое-что на ухо, от чего я заливаюсь краской. — Охо-хо-хо, ты смутился? А тогда, помнится, стеснения не было.       Юноша встает и протягивает мне руку:       — Идем. Идем со мной! Прогуляемся.       — Не хочу, — я пытаюсь от него отодвинуться, но мой персональный бес хватает меня за ладони, с силой поднимает и заглядывает в глаза. И мне становится страшно, потому что его собственные загораются красным, адским пламенем.       — Хочешь, мой милый, еще как хочешь! — говорит он змеиным шепотом. — Идем! — грозно рявкает, утягивая меня за собой, наверх.       — Красота, не правда ли? — Ларион улыбается мне. Мы шагаем по верхушкам деревьев тенистой, разлапистой аллеи. — Ночной город… И какие человеческие пороки он скрывает?       — Зачем ты здесь? — опять задаю вопрос, чувствуя, как крепко держит меня мой демон под локоть.       — Поговорить, — вдруг обычным тоном отвечает юноша. — Знаешь, этот твой ангельский куратор такую броню вокруг тебя соорудил… Тоже мне, защитник. Еле лазейку нашел. Но я не я, если не добьюсь своего, — бросает он с победной улыбкой.       — И о чем ты хочешь со мной поговорить? — интересуюсь.       — Глаза тебе открыть хочу! — восклицает Ларион. — Ибо… Ах, эта райская челядь! Вечно пудрят простым смертным мозги, навязывая свои идиотские идейки о том, что нужно стремиться прожить праведную жизнь и попасть в их епархию. Чушь! — отрубает он. — Чушь, бред и ерунда! Все эти их догмы, постулаты… Ох, Сатана мой отец! Тоска зеленая. И ведь всё вранье! Ты знаешь, что такое рай? Сборище занудных придурков, которые, якобы, достигли гармонии и теперь купаются в вечном блаженстве. Хуже не придумаешь, серьезно тебе говорю. Сдохнуть от скуки можно. Только вот сдохнуть-то уже не получится! И приходится попавшимся на их удочку душам торчать в этом бесконечно тоскливом месте вечность. А самое интересное, людишки-то не так глупы и во многом уже раскусили, что обман все это — нет никакого блаженства. И желающих превращать свою жизнь в скучную поэму о безрадостной, но праведной жизни становится всё меньше и меньше. Вот такие, типа куратора твоего, и борются за каждую душу, забирая у нас — наше! — зло заканчивает бес и встряхивает кудрями.       — Если рай так скучен и убог, то что же такое ад? — спрашиваю с любопытством.       — Клевое местечко. Мы же гедонисты! Ценим все блага жизни. И ничего не запрещаем! Наслаждение — вот наш девиз! Перевернутая система координат, понимаешь? Поменяй ад с раем, и тогда все встанет на свои места, — хмыкает Ларион. — Вот тебе разве плохо было при жизни?       Я молчу.       — Можешь не отвечать. Я знаю, что хорошо! Я был рядом. Всё время рядом! Но как только ты умер и попал в лапы этих зануд, тебе вдруг резко подпортили впечатление о прожитом навязанными идеями. И ты вдруг начал рефлексировать, мучиться, какие-то рамки и ограничения для себя придумывать. О высоком думать. Но правда в том, что нет этого высокого. Всё лишь угол зрения, под которым можно посмотреть на истину.       — И что ты предлагаешь? — смотрю на беса, который улыбается мне в ответ ясной белозубой улыбкой.       — Я предлагаю тебе не валять дурака. Не мучиться. Ты не застрял между адом и раем — это они подвесили тебя. Ты наш и всегда был нашим. Так возвращайся к нам. Ко мне, — Ларион обнимает меня за талию, и мы медленно опускаемся на аллею, в темноту улицы. — Ох, мой милый… Я так без тебя скучаю, мой сладкий, мой дорогой… Душа моя, — он приближает ко мне свое лицо, облизывает губы, и я жадно разглядываю его красивое лицо. — Нам будет хорошо вместе. Мы еще так много не успели с тобой сделать… Познать… Столько плотских утех осталось неузнанными, неиспробованными, — и горячо шепчет мне на ухо непристойности. — Ты и я… Мы с тобой — одно целое.       Ларион целует меня, прижимаясь всем телом. Я чувствую огненный жар, волной обдавший мое тело, меня накрывают воспоминания прошлого — все те минуты страсти, когда одно лицо девушки сменялось другим, а я не помнил даже их имен.       — Отпусти, — в голове на втором плане возникает образ улыбающегося Ильи. — Отпусти меня. Ты врешь! Не может быть так, как ты говоришь!       — Костя… Ада — нет! — произносит Ларион. — Его придумали там, наверху, со всеми этими байками про девять кругов, злых чертей и страдания. Но ничего нет, говорю тебе! Ад — это то место, где ты можешь и дальше заниматься безнаказанно, без оглядки и сомнений тем, что тебе нравилось… Трахаться! Есть, пить, гулять… и снова трахаться, — бормочет он мне в губы. — И я буду рядом. Ох, я буду рядом. Смогу любить тебя. Смогу научить таким вещам… Посмотри, посмотри мне в глаза, и ты увидишь правду.       Я невольно смотрю в его снова запылавшие красным огнем глаза, и вижу довольные лица людей, которые наслаждаются всеми, порой недоступными при жизни изысками.       — Ты врешь, — сопротивляюсь я.       — Из-за него, да? — усмехается Ларион. — Ты упрямишься из-за него? Из-за своей порочной, жалкой, ничтожной любви! — зло бросает он. — Она делает тебя счастливым?       — Да, — отвечаю и прямо смотрю в его глаза.       — Ахахаха! Как мило. Себе-то не ври. Ты страдаешь, потому что никогда его не получишь. Потому что опять тебе навязали рамки и ограничения, и ты им веришь. Но все гораздо проще. Хочешь его — возьми! — жестко произносит бес и начинает меняться в лице, превращаясь в Илью. — Возьми меня, — шепчет он, обволакивая томным соблазняющим голосом. — Возьми и освободись от этого морока. Тумана, застилающего глаза. Потому что нет никакой любви в твоем сердце. Есть только похоть, желание. Ты познал женщин, познай и мужчин. Удовлетвори свое любопытство! — Ларион в образе Илюши касается моих губ, и я, опять теряя контроль, прикрываю глаза, потому что вновь ощущаю вкус ванили.       — Оставь меня, — превозмогая себя, отталкиваю беса, и он снова обретает вид юноши в камзоле.       — Ты мой, — качает головой Ларион. — И я буду ждать тебя. Ты сдашься. Поддашься своим желаниям. Я тебя слишком хорошо знаю. И когда ты овладеешь этим невинным ребенком — всё закончится. Ты поймешь, что не было любви. Ты уже на полпути ко мне. Он же… Этот мальчик… Как ты думаешь, почему ему никто не нравится?       — Молчи! — восклицаю. — Я не причиню ему боль, я помогу ему. Сделаю счастливым.       — А что если он может стать счастливым только рядом с тобой? М-м-м? — выгибает бровь с лукавой усмешкой Ларион. — Но тебя-то уже нет! — ухмыляется он. — Подумай об этом. И не трать время попусту. Ты никогда не сделаешь его счастливым, никогда не сможешь выполнить задание. И не нужно. Ты не создан для рая. Ты создан для самого потрясающего места во вселенной… Того, откуда я родом, — он снова прижимает меня к себе. — Ты мое творение. И я жду тебя.       — А ну брысь отсюда, мерзкий кошак! — прорезает тишину громогласный крик Палыча, который выступает из черноты в бьющих по глазам лучах ослепительного сияния. В ореоле свечения, в белых одеждах он вдруг всей ладонью бьет по лбу Лариона, который отскакивает с шипением, мгновенно оборачивается черным котом и, фыркнув злобно на прощание, растворяется в темноте.       — Ты как? В порядке? — заботливо спрашивает мой куратор, принимая привычный облик.       — Что? Что это было, Палыч? Твой вид… — все еще пребывая в шоке от увиденного, бормочу.       — Я это был, в своем настоящем облике, но… В таком прикиде как-то не очень комфортно с подопечными общаться, — хмыкает куратор. — Тьфу, вот же гаденыш! Всего облапал, — он цокает языком и отряхивает меня, и я внезапно вижу, как с меня серым пеплом опадает грязь. — Пойдем, дружочек. Покурим, что ли?       Мы возвращаемся к дому Ильи, присаживаемся на скамейку возле детской площадки.       — Как же я недосмотрел, — сокрушенно качает головой куратор. — Что он там тебе наплел?       — Про то, что рай — сборище зануд, а ад — клевое местечко. И что я должен слить задание, чтобы как можно быстрее занять свое почетное место среди прочих грешников, — говорю спокойно. У меня такая каша в голове, что только острить остается.       — Ага, ясно, старая песня для неустойчивых, слабых душ… Да, грех в основе своей привлекателен: ведь так приятно потакать своим слабостям, идти на поводу желаний. И в аду действительно можно всё это делать, — Палыч закуривает, глубоко затягивается и выпускает рассеянное облако дыма в ночь, наблюдая за тем, как оно распыляется в прохладном свежем воздухе.       — Никаких кипящих котлов? — уточняю.       — Никаких кипящих котлов, — кивает согласно Палыч. — Только об одном эти паразиты умалчивают… О дне, на которое падаешь каждый раз, когда поступаешь в угоду себе, вопреки желаниям других, пренебрегая их чувствами, отрицая рамки. Тормозов нет — нет и предела падению. И чем больше ты себе позволяешь — тем сильнее проваливаешься туда, откуда возврата нет. Душа становится всё чернее и чернее, одни удовольствия надоедают — хочется других, а потом и они приедаются… В конечном итоге даже убийство не считается чем-то зазорным. Только убить в аду нельзя, можно причинить себе еще большую боль. Но душа, проваливающаяся на дно, этого не осознает. Пытается эту боль заменить еще большим паданием, дальше греша. Знаешь, в чем самый ужас ада?       — Ну?       — Предела падению нет. Дна нет. А боль, чернота, опустошение усиливаются раз за разом. Вот, в чем настоящее мучение. И страдания эти длятся вечно, — заканчивает задумчиво Палыч. — Что бы он тебе там ни наговорил — не верь ему, Костя. Конечно, ты можешь возразить, что кошатина эта пакостная тебе тоже самое говорила про рай. Но есть одна большая разница в том, что делают они и мы. Мы принимаем человека таким, какой он есть, со всеми его достоинствами и недостатками, и каждому даем второй шанс. На очищение. Вопрос только в том, что не все хотят им воспользоваться. И таких, к сожалению, много. Но мы боремся. Боремся до последнего за каждую душу, потому что… Облегчение от груза грехов, осознание собственной чистоты — вот спасение, вот рай. И у каждого свой путь, который он должен пройти, преодолевая себя, чтобы достигнуть рая. А они… Они не дают никаких шансов! — Палыч неожиданно хмурится, сплевывает и качает головой.       — И какой у меня путь? — спрашиваю.       — Путь жертвенной любви, Костя, — тихо говорит Палыч. — Я поначалу думал, что тебе достаточно будет проникнуться сутью чужого человека и найти ему любовь. Ту самую, настоящую. Но ты так ничего и не понял. Даже не захотел понять! Извини. Но сейчас тебе придется пройти самому через любовь, чтобы осознать всю ценность и красоту этого чувства, которое возвышает, меняя.       — Так, Илья… — я подрываюсь со скамейки. — Ты знал, да? Ты знал, что так и будет! Что я… — запинаюсь. — Что я… — не могу сказать вслух. — И что мне теперь делать, а? Как я найду ему вторую половину, как сделаю счастливым, если…       — Что для тебя важнее: сделать его счастливым или эгоистично завладеть им? Только честно, — спрашивает Палыч, глядя на меня в упор.       — Он. Он для меня важнее. И его счастье. Не мои чувства, — твердо отвечаю.       — Костя, так сделай его счастливым. Но как… Тут я тебе не советчик. Ты должен сам прочувствовать, понять и принять решение. Главное помни — сдаться проще всего. Поддаться слабости — легкий путь, в конце которого тебя будет ждать Ларион. Я же жду тебя в конце совсем другой дороги — трудной, тернистой, мучительной. Но этот путь… Он того стоит, Костя! Стоит того, чтобы его пройти до конца! — Палыч встает, выкидывает окурок и сжимает мои ладони. — Я буду ждать тебя, — и исчезает.       Сказать, что я запутался — ничего не сказать. Мысли плутают, и в голове царит полнейший сумбур. Но в чем я не сомневаюсь — так это в Илье. Все эти игры и интриги небесных сил касаются только моей несчастной души, а мой Илюша — живой. И я позорно бросил его, сбежав после самого прекрасного поцелуя.       Потираю лицо. Кому же я верю?       Есть Палыч со своей правдой. Есть Ларион. Со своей.       Есть рамки.       Нет рамок.       Есть Илья.       И он истина. Только он.       Так я решаю для себя.       И пусть это будет путь жертвенной любви — я верю Палычу, что мне придется нелегко, но я готов.       Я просто хочу сделать счастливым Илью. На себя мне плевать.       Илья уже в простой домашней одежде стоит возле окна в гостиной, прислонившись лбом к стеклу. Стоит и вычерчивает на запотевших от его дыхания островках какие-то витиеватые узоры. Тяжело вздыхает.       Я бесшумно опускаюсь на пол и некоторое время наблюдаю за ним — одиноким и потерянным… Ждущим меня?       — Илюш, — зову его тихо.       — Фуф… Слава богу! — он резко оборачивается и со счастливой улыбкой подходит ко мне, обнимая за плечи. — Не надо больше так делать, прошу тебя!       — Не буду, — глажу его по голове, затем сцепляю руки замком на его талии.       — Я не должен был… просить тебя о таком, — бормочет Илья мне в шею.       — Да ладно, — хмыкаю. — На то я и твой купидон! Только эта… в плане секса ты уж как-нибудь сам, лады? Почитай там литературу всякую… Фильмы познавательные посмотри. Потому что тут я, знаешь ли, тебе точно не помощник.       Илья заходится тихим смехом, еще крепче прижимаясь ко мне.       — Костя…       — Да, мон шери?       — Я… у меня… Насколько я безнадежен? — он поднимает голову и ловит мой насмешливый взгляд.       — В плане поцелуев? Ну… На троечку потянет, — ехидно отвечаю, расцепляя наши объятия. Все свести к шутке — лучший выход из положения. Избавиться от неловкости, вернуть всё на правильные рельсы. И не думать о том, что сказал мне Ларион. Не может он быть счастлив только со мной. Это очевидно. К тому же… Я не в его вкусе. Остановимся на этом. Остальное — от лукавого.       — На троечку из пяти или из десяти? — допытывается с улыбкой Илья, забираясь в кровать. Зевает и передергивает плечами.       — На три из трех, — отвечаю, присаживаясь с ним рядом. — Думаю, у тебя есть все шансы получить любого, и даже того, кого захочешь сам.       — Правда? — он вдруг становится серьезным. — Ты так думаешь?       — Безусловно, — киваю с деловым видом. — Ложись давай. Поздно уже.       — Полежишь со мной? — просит Илья.       — Не вопрос, — пристраиваюсь рядом, подкладывая под голову подушку, и включаю телевизор.       Илюша вырубается под еле слышное бормотание какого-то фильма, который я смотрю вполглаза, между делом любуясь подопечным. Когда слышу его размеренное дыхание — осторожно наклоняюсь к нему и дотрагиваюсь губами до его лба. Илюша неожиданно счастливо улыбается во сне и что-то шепчет, и мне кажется, я различаю: «Хорошо с тобой».