Дом, где живет она

      Гермиона плакала.       Антонин терпеть не мог слёзы и поэтому сидел к ней спиной, пытаясь не слушать её всхлипы. Не то чтобы девчонка ревела навзрыд и распускала нюни, но её влажные красные глаза и судорожные вздохи выводили его из себя. Приходилось признавать, что у неё было на это право, в конце концов, за те полгода она не проронила и слезинки. Гермиона дрожала всем телом не то от холода, не то от, наконец, спавшего напряжения, что, несомненно, рождало в Антонине чувство жалости. А внезапную жалость в себе он не любил, это было неуместной слабостью, что напрямую вело к бесхребетности и слабоволию. Поэтому он принялся думать не о Гермионе с её страстями, а о ситуации, в которой они оба оказались.       Сбежать было, конечно, лучшим вариантом из возможных, но это лишь отсрочило их неминуемую смерть. Возможно, было лучше остаться там и принять судьбу.       — Не дождёшься, Том, — Долохов сплюнул себе под ноги и сжал кулаки. — Я покажу тебе, какими бесполезными бывают цепные псы.       Он обошёл кругом поляну, собирая сухие ветки для костра и раздумывая над тем, зачем он захватил с собой девчонку. Он мог бросить её ещё после второго перемещения, но отчего-то не выпустил её руки. Неужели он к ней привязался? Неужели его покорили её тёмные умные глаза и бледно-розовые искусанные губы? Ему было жалко оставлять её на растерзание этим стервятинам. Мерлин знает, что они могли с ней сделать. Конечно, он даже не думал о том, что ужаснее и изобретательнее того, что делал с ней сам им никогда не повторить. Он был, есть и навсегда останется самым страшным её кошмаром. Но как же доверчиво она смотрела на него, как бесстрашно схватила за руку и как молча сносила все его вспышки недовольства. Теперь он нёс за неё ответственность, раз ей хватило ума и наглости остаться с ним. И ему придётся заботиться ещё и о ней. Конечно, лишние хлопоты. Он даже не знал, как позаботиться о самом себе.       Когда костёр уже ярко освещал поляну, разгоняя ночь, девчонка подсела к нему. Она уже не плакала. Антонин посмотрел на неё с жалостью.       — Это я виновата во всём, — вдруг сказала она, Долохов хмыкнул, он был полностью с ней согласен. Именно Гермиона была корнем всех его проблем. — Мои родители… — прошептала она и замолчала. Антонин понял, что она хотела сказать.       — Твои гордыня и упрямство чуть не погубили нас, — зло бросил он. Антонин и сам не понял, что на него нашло, девчонка явно не ждала от него порицания. Но и поддержку с его стороны тоже было опрометчиво ожидать. Гермиона кивнула, по её лицу снова потекли слёзы. Раздражение с новой силой накатило на него, и он еле сдержался, чтобы не прикрикнуть на неё. Но Гермиона быстро успокоилась, утёрла лицо рукавом платья, пытаясь сдерживать непроизвольные всхлипы.       — Я поставил защитные чары на поляну, — буркнул Антонин, почему-то чувствуя себя виноватым. Хотя не находил ни одной причины для этого. Она кивнула. — И трансфигурировал опавшие листья в тюфяки. Давай спать.       Гермиона снова кивнула, встала, потопталась в нерешительности, оглядываясь по сторонам, и выбрала себе тюфяк, подтащив его ближе к костру. Ей, очевидно, было такое не в новинку. Антонин не разглядел на её лице и тени недовольства. Усталая обречённость — не более.       Они оба лежали молча и слушали, как в костре щёлкают сухие ветки. Антонин долго смотрел в чёрное ночное небо. Из-за костра не было видно ни одной звезды. Он повернул голову в сторону девчонки, и через пляшущее пламя разглядел её безмятежное лицо. Она уже спала.        «Мне тоже пора спать», — подумал он и повернулся на бок, подставляя спину теплу костра.       Он проспал не больше четырёх часов, и когда проснулся, новый день только зарождался. Антонин поднялся и поплёлся собирать дрова для нового костра. Старый давно прогорел, и только крупные угли уже едва тлели. В лесу ему попался на глаза глупый кролик, никогда не встречавший людей, и Антонин убил его. Наладив новый костёр, Долохов освежевал кролика и насадил его тушку на прутики, поглядывая исподтишка на уже не спящую девушку. Она лежала на спине и разглядывала небо, которое заволокла безжизненная серая пелена облаков. Антонин даже порадовался, что не было холодного пронизывающего до костей дождя — неизменного спутника осени. Крыши над головой сегодня точно не предвиделось, а согревающие и водоотталкивающие чары нужно было бы постоянно обновлять. К тому же он не был уверен, что его палочку не отслеживает Министерство, поэтому позволял себе лишь мелкое безопасное колдовство вроде Incendio и Inpedimenta.       — Я поняла! — воскликнула Гермиона, срываясь со своей лежанки. Подскочив на ноги, она потерянно огляделась, нашла глазами Антонина и повторила: — Я поняла.       Долохов лишь вздохнул.       — Что ты поняла? — спросил он, когда молчание между ними стало слишком затянутым. Она робко улыбнулась и села обратно на тюфяк поближе к костру.       — Я знаю, как он догадался, — она подтянула ноги под себя.       — Я тоже знаю, — пожал плечами Долохов, покручивая прутики с крольчатиной над костром. — Он сам сказал, что это был браслет.       — Да, но это не то, о чём ты думаешь. На браслете не было каких-то специальных следящих чар. Всё гораздо сложнее, — в глазах её загорелся азартный огонёк. И Антонин понял, что она вышла на свою обычную стезю. Вот, значит, какая настоящая Гермиона Грейнджер, подружка неубиваемого, но всё же убитого Поттера. Сколько страсти в её словах. Антонин посмотрел на неё вопросительно, ожидая разъяснений. Она со вздохом, будто имела дело с неразумным дитём, объяснила: — Браслет — это крестраж.       Понятнее не стало. Очевидно, она знала о Воландеморте больше, чем Антонин мог представить. О нём толком никто ничего не знал. В последнее время Лорд стал слишком скрытен и подозрителен, поэтому выведывать что-то о нём было не безопасно для жизни. Вот все и молчали в тряпочку, стараясь не задавать друг другу вопросов и не поминать его в суе. Особенно актуально это правило было два года назад, когда на его имя было наложено заклятье «Табу». Хотя оно действовало для всех, кроме Упивающихся, но и они старались как можно реже его произносить.       — Крестраж… — повторил Антонин, пытаясь возродить в памяти хоть какие-то ассоциации, но ничего не всплывало. Слово определённо было ему не знакомо. — Что это?       — Он снова разделил душу. Браслет был хранилищем части его души, — с придыханием, будто рассказывала страшную тайну, произнесла она. В глазах её на мгновенье промелькнул ужас, но она быстро справилась с ним.       — Я не понимаю, — нахмурился Антонин. — Что значит, он снова разделил душу?       — Неужели ты ничего не знаешь? — удивленно спросила Гермиона, но спохватилась и кивнула сама себе. — В прочем не удивительно. Этого почти никто не знал. А те, кто мог знать либо притворялись мёртвыми, либо были мёртвыми на самом деле. Он тщательно охраняет свои секреты. Если бы не Дамблдор…       Она закусила губу, видимо, вспомнив что-то очень грустное. Во всяком случае, Антонину показалось, что она вот-вот расплачется. Но Гермиона опять удивила его своей стойкостью.       — Это была тёмная магия. Очень опасная. Он проводил ритуал разделение душ, — сообщила она. — Он создал семь крестражей, разделив душу на восемь частей, и заключил их в предметы. Дамблдор говорил, что делить душу опасно и непоправимо для оставшейся части, а больше, чем на две части — совсем губительно для волшебника. Но он сделал это многократно, каждый раз деля остаток души пополам. Правда, последний крестраж был создан им случайно. Это был Гарри. В тот злосчастный Хэллоуин, о котором все знают.       Антонин не находил слов, чтобы выразить своё удивление. Новость его поразила до глубины души. Конечно, неубиваемость Воландеморта была притчей во языцех, все гадали как ему удаётся обмануть смерть. Но вряд ли кто-то мог предположить, что он создал себе запасные души. Но вообще, это многое объясняло, например, изменение его внешности и характера. Душа — неделимая материя, целостная. Антонин даже не мог представить такую тёмную магию.       — Мы втроём охотились за крестражами, — снова заговорила Гермиона, — и пытались уничтожить их весь последний год перед окончанием войны. Он заключил части своей души в такие легендарные вещи, как диадема Ровены Ревейнкло, чаша Хельги Хаффлпафф и медальон Салазара Слизерина. Некоторые из них считались утерянными, но он как-то нашёл их и использовал в своих грязных целях. Не смотря на всю их значимость для магического мира, нам пришлось их уничтожить. Никак по-другому невозможно уничтожить крестраж. Нельзя разделить душу и предмет, в который она помещена. И даже его змея, с которой он никогда не расставался, была его крестражем.       Гермиона замолчала, давая возможность уложить полученную информацию в голове, а Антонин думал, что Дамблдор, похоже, совсем свихнулся, если поручил такую опасную миссию детям. Но самое удивительное было то, что дети справились. И у них даже могло всё получиться, и сидеть бы ему, Антонину, сейчас снова в Азкабане, или лежать мёртвым от шального заклятья. Но что-то в сумасшедшем плане старика было ошибкой, и чуда не произошло. Ему стало даже интересно, как Гермионе с друзьями удалось всё это провернуть, поэтому он потребовал рассказать всё с самого начала. Гермиона сначала с сомнением покосилась на него, но всё же согласилась. Она рассказала Антонину и про самый первый крестраж — дневник Тома Рэддла, про который они даже не догадывались, что это часть его души. Похоже, даже Дамблдор об этом не подозревал, пока не начал выяснять подробности. Рассказала и про печально известный Отдел Тайн, в котором была битва, которую запомнили оба. И про шестой курс в школе, и как Антонин чуть их не поймал в особняке Блэков, и про долгие утомительные скитания по лесам, со злосчастным медальоном на шее, который разделил их дружный маленький отряд. Когда она рассказывала, как они втроём ограбили сейф Лестрейнджей в Гринготссе и своровали оттуда дракона, Антонин перестал удивляться. Он боялся представить себе, на что на самом деле способна эта девчонка, если ей хватило духу оседлать дракона, и ограбить вредных и злопамятных гоблинов.       — Постой, — перебил он её рассказ, вспомнив кое-что. — Ты хочешь сказать, что вам втроем удалось то, что не удавалось никому прежде? Вы ограбили банк?       Спросил он скорее для того, чтобы расставить все точки над «i».       — Технически, мы были не первые, — менторским тоном пояснила Гермиона. — За шесть лет до этого банк уже грабили. Правда, из сейфа ничего не забрали. Это сделал профессор Квиррелл, одержимый ты-сам-знаешь-кем, — Гермиона сказала это так серьёзно, что Антонин невольно улыбнулся. Девушка смерила его холодным взглядом, и он тут же нахмурил брови. И она, поджав губы, продолжила: — Он искал философский камень. Хотел продлить себе жизнь, но ему, как ты знаешь, это не удалось. Профессор погиб от руки Гарри. В отличие от сам-знаешь-кого.       Гермиона посмотрела на него строго, не одобряя вновь наползшую на лицо Антонина улыбку.       — Мы оказались более успешными в ограблении банка. Правда, мы разрушили здание и украли дракона. И, насколько я знаю, некоторые гоблины погибли.       — Да, я помню тот день, — он действительно вспомнил это, даже удивительно, что воспоминание не всплыло в его памяти сразу. Лорд в тот день был очень зол. — Беллатриса рвала и метала. А он наказал всех, до кого смог дотянутся. Я, правда, восхищён твоим поступком. Не каждый решится на такое.       — Спасибо, — польщено улыбнулась Гермиона, слегка смутившись. — Я бы и не решилась, если бы не обстоятельства.       Гермиона рассказала про остальные крестражи. Её лицо светилось, пока она вспоминала о приключениях. Но как только разговор дошёл до Поттера, она тут же помрачнела.       — …и он просто убил Гарри вместе с частью своей души. На тот момент все его крестражи были уничтожены. Но это уже ничего не значило, — грустно закончила она. — Но случилось то, чего я не ожидала. Мне казалось, что это слишком даже для него. Он всё же создал новый крестраж, и отдал его тебе. Вот почему ты ему был так интересен! Только как хранитель. А брачный венец был лишь прикрытием. Но, похоже, он перехитрил сам себя.       — Почему? — Антонину показалось, что он потеря связь между этими двумя событиями. Но Гермиона, видимо, знала на всё ответы. Это одновременно и пугало и восхищало.       — Потому что, как я уже говорила, делить душу больше чем на две части слишком опасно, а браслет — восьмой крестраж и девятая часть. Он окончательно потерял человечность. Его душа совсем истончилась, и частичка вышла маленькой.       — Хорошо, допустим, я тебе верю, — Антонин задумчиво поморщился. Гермиона посмотрела на него с презрительной холодностью, но он даже бровью не повёл. — Но разве есть какой-то способ, как определить является ли предмет крестражем, или нет? Почему ты уверена, что браслет — крестраж?       — Потому что я держала в руках другие, и знаю, как они действуют. Нет никаких заклинаний по их выявлению, или я их не знаю. Но одно я знаю точно — крестражи имеют свою волю и они способны влиять на людей. Особенно хорошо у них получается влиять на ослабленных, подавленных людей. Кем я и была когда ты надел на меня браслет. Мне снились кошмары. Я слышала навязчивые голоса в своей голове. Они всё шептали и шептали — это было ужасно. Я думала, что схожу с ума, — Гермиона сжалась, обхватив плечи руками, и уставилась на пламя костра немигающим остекленевшим взглядом. Губы её подрагивали, словно она собиралась заплакать. Антонин будто ощутил её боль, по спине пробежал холодок. Она всё молчала, и он уже подумал, что продолжения не будет, уж слишком сильные переживания вызвали эти воспоминания, но девчонка вновь заговорила: — И, в конце концов, я сдалась. Я не могла это выносить, хотела убить себя, несколько раз пыталась, но Matrimonium coronam не позволял это сделать. А голоса всё не унимались. Днём и ночью продолжали сводить меня с ума. Они всё время шептали на разных языках, шипели на парселтанге, говорили на мёртвых языках. Я разбирала только латынь. Они хотели, чтобы я убила тебя. И я снова сломалась. Ты, наверное, заметил, — Антонин кивнул. Ему многое становилось понятным, особенно иррациональное поведение Гермионы. — Но Matrimonium coronam уберёг и тебя. Правда, последние полгода я почти не слышала их. Наверно, браслет получал то, чего хотел — мои боль и страдания.       Она снова замолчала, глядя на пляшущий огонь, но потом передёрнула плечами, будто очнувшись и перевела взгляд на Антонина, снова заговорив:       — С Роном было то же самое. Он не смог бороться против медальона, и попал под его влияние. А может, чем больше ты меня ломал, тем сильнее я становилась, и уже не была ослабленной и подавленной как прежде.       Она вновь замолчала, давая Антонину время на осмысление. Он сидел неподвижно и смотрел на пламя костра, всё больше удивляясь тому, как он мог проглядеть такое. Он же держал браслет в руках, и его тогда охватило непривычное чувство страха и отчаянья. И если ему хватило одного раза, чтобы ужаснуться, то девчонка носила эту страшную вещь полтора года, постоянно борясь то с браслетом, то с ним. Сколько же силы в Гермионе Грейнджер? Похоже, она была одной из выдающихся волшебниц. Жаль, что об этом знал только он. Даже сама Гермиона вряд ли подозревала об этом. Антонин не мог придумать с кем её можно было бы сравнить. Только с Беллатрисой, если бы та не была настолько безумной. Годы в Азкабане сделали её более жестокой и оторванной от реальности. Кажется, даже Воландеморт её побаивался. А ведь до Азкабана она не была такой сумасшедшей. Да, ей нравились пытки, как и ему. Эта безграничная власть над жизнями других не могла оставить равнодушным. Ничего не было слаще этого ощущения. Но сейчас Беллатриса делала это точно не из чувства всевластия. Что двигало ей — никто не мог сказать. Антонину же давно приелся этот приторно-сладкий вкус мертвечины, с металлическим привкусом и красным цветом.       — Этот крестраж совсем слабый, — прервала его раздумья Гермиона. — Он и вполовину не имеет той силы, которой обладал медальон. Думаю, ещё и Matrimonium coronam постарался. Крестражи упоминаются ещё в средневековом трактате «Волхование всех презлейшее», а заклинание Matrimonium coronam упомянуто в книге, которую я нашла в библиотеке Крэббов — «Самый новейший справочник заклятий по домашнему хозяйству» от тысяча шестьсот восемнадцатого года, который ссылается на какой-то древний свиток чуть ли не времён Мерлина. Как я и говорила, тот-кого-нельзя-называть перехитрил сам себя. Возможно, не стоило накладывать оба эти заклинания на один предмет. Я очень боялась, что у тебя не получится снять браслет. И у тебя бы не получилось, будь он в полной своей силе. Но предмет с Matrimonium coronam завязан на том, кто наденет его. И только настоящее желание снять его может подействовать на предмет. Ты очень сильно желал, и браслет поддался, даже не смотря на содержавшуюся в нём душу. Я уверена, она сопротивлялась, но ты оказался сильнее.       — Да, — кивнул Антонин, вспоминая, что ему практически не составило труда стянуть браслет. Ему даже в голову не приходило, что могло не получиться. — Я ни о чём больше думать не мог. Как представил, что… — он скривился, но всё же пересилил себя и сказал: — ты-знаешь-кто найдёт нас через браслет, так и не осталось никаких сомнений в том, что нужно избавиться от браслета.       — Ты невольно освободил меня от всех обязательств, — Гермиона робко улыбнулась, а у Антонина ёкнуло сердце. Он и не подумал об этом, данное обстоятельство незаметно ускользнуло от него. Настроение тут же испортилась, но Гермиона этого, похоже, не заметила, и добродушно поделилась своими переживаниями: — Ты даже представить не можешь, как мне хорошо. Я впервые за два года нормально спала. Без кошмаров. Спасибо тебе.       — Не надо благодарностей, я вовсе не намеревался спасать тебя, или освобождать, — ощетинился Антонин, сплюнув в костер. От её откровений у него, кажется, разлилась желчь. Во всяком случае, он почувствовал отвратительный привкус во рту и щемящее чувство в груди. Чтобы не показывать ей своё недовольство, он протянул ей прутик с прожаренным мясом и буркнул: — Ешь, и нам пора отсюда убираться. У меня плохое предчувствие.       — Нам? — осторожно спросила Гермиона, забирая прутик себе. Всё же она заметила его испортившееся настроение.       — Да, нам! — недовольно прикрикнул Долохов. — Или ты хочешь, чтобы я бросил тебя здесь?       Гермиона отрицательно помотала головой.