Дом, где живет она

      Уже третью неделю им удавалось скрываться от преследования. Их действительно искали. Ни в один крупный город Британии они не смели совать нос. Это было слишком опасно. По мнению Гермионы, и Антонин был полностью с ней согласен, их искали в основном из-за браслета. То ли Лорд считал, что они его носят с собой, не догадываясь что это такое, и собирался его вернуть себе. То ли, он искал их, только чтобы узнать, где они его оставили. Ну, и месть, конечно же. Он терпеть не мог, когда его дурили. Но даже если бы их поймали, Антонин не смог бы сказать, где он выкинул браслет. Было слишком темно, что бы точно определить место, а лес рядом с их поместьем был огромен. По словам Гермионы, крестражи не реагируют на манящие чары.       Для Лорда же браслет был слишком ценным предметом. Гермиона сказала, что, скорее всего, он больше не сможет разделить свою душу, а если попробует, то вероятно погибнет. Антонин подумал, что пусть Том лучше совсем тронется умом и снова попытается создать крестраж, тогда им не придется зимовать в какой-нибудь пещере, но на такой исход было мало надежды. Лорд скорее носом землю перероет в поисках браслета, чем добровольно отдаст концы.       Палочки Антонину, всё-таки, удалось добыть. Он отдал без сожалений и особых раздумий одну из них Гермионе. Она взяла, даже не спросив, где он их достал, и ей лучше этого было не знать. Она была умной девчонкой, и это нравилось ему. Ей ничего не приходилось объяснять.       — Solum debilis mori debent, — произнесла Гермиона с какой-то странной полуухмылкой, разглядывая палочку. В голосе её Антонину послышался звон похоронного колокола и свист ледяного ветра. Он бы поклялся, что сейчас перед ним стояла не та Грейнджер, которую он представлял себе в самом начале, и не та Грейнджер, которая пряталась от него в коридорах Крэбб-холла, и точно не та, которая молча терпела его пытки, и совсем не та, которая рассказывала ему про крестражи. Это была совсем другая — мрачная и слегка безумная. Антонин всё отчётливее видел в ней черты молодой Лестрейндж, но старался отогнать от себя эту мысль.       — Да, — кивнул он, — только слабые должны умирать. Но мы ведь не слабые, правда? Она посмотрела на него блестящими глазами, и грустно улыбнулась. Антонин понимающе хмыкнул, он был полностью с ней согласен. Да и фраза была удачной. Латынь в Дурмстранге была обязательным предметом. Большинство заклинаний имело латинские корни, а их учили не только правильно произносить заклинания, но и составлять новые. Этим Дурмстранг выгодно отличался от Хогвартса. Ну и, конечно, жесткой муштрой, которая не раз помогала Антонину выжить.       Всё это время они с Гермионой не обсуждали, что делать дальше. Просто бежали, каждую ночь, останавливаясь в разных местах. Они вообще толком не разговаривали, перекидываясь парой фраз и только по делу. Гермиона взяла на себя обязанность ставить защитные чары. А Антонин добывал еду. Он ещё не слишком ей доверял, но за свою безопасность был спокоен. Это было и в её интересах. Он несколько раз проверял защитные чары, Гермиона ставила их превосходно. Антонин знал, что в случае чего она сможет себя защитить. Он до сих пор помнил слова Торфинна:        «Мы еле её скрутили, под конец она совсем озверела», — сказал он. Тогда Антонин ему не поверил. Сейчас он мог только представить себе, как Гермиона отбивалась, из последних сил отражая атаки его неслабых товарищей. Ещё Роули сказал, что она успела прикончить двух оборотней, перед тем как её усмирили. Эта мысль не давала Долохову покоя.       — Ты помнишь, как тебя поймали? — спросил Антонин, сидя вечером у костра, наконец, решившись на этот разговор. Он понимал, что для девчонки это наверняка больная тема, но ему было необходимо знать. Зачем — он и сам не понимал. Они никогда не разговаривали о таких вещах, но им ещё не известно сколько времени придется провести вместе. Вечно молчать, всё равно, не удастся. В их распоряжении больше не было поместья, где можно было прятаться друг от друга.       Гермиона, задумчиво смотревшая на пламя, перевела на него взгляд. Долохов зябко передернул плечами.       — Нет, — скупо ответила она и потёрла виски. Но потом добавила: — Всё, что я помню — это как Хагрид вынес тело Гарри из леса, а потом я будто ослепла. Ещё помню крики. И всё. Следующее, что я увидела — это сырые стены подвала, и цепи на руках.       — А я помню всё. Даже слишком хорошо, — он потыкал палкой костер, и сноп искр взвился к небу.       — Это была война, — сказала Гермиона, разглядывая гаснущие на ветру искры. — Война, которой не должно было быть. Несправедливая. Глупая. Всё, должно было кончиться не так, но не получилось. Мы проиграли, — голос её дрогнул и она наклонила голову так, чтобы не было видно её лица, буркнув себе под нос — Я не хочу ничего помнить.       — Ты хочешь сказать, что сдаешься? — Антонин не верил своим глазам. — Ты не сломалась под действием браслета, не сломалась под моими пытками. А теперь говоришь, что проиграла?       — Что?! — Гермиона резко вскинулась, опаляя неистовой чернотой глаз, наполненных слезами. Ещё чуть-чуть, и она бы заплакала, но Антонин знал, что такого никогда не произойдёт. Она сжала губы, отчего скулы её ещё больше заострились, а взгляд сделался суровым. — Сдалась? Я никогда не сдамся. Слышишь меня? Не сдамся! Не смей говорить такое про меня. Ты ничего не знаешь обо мне, — она прищурилась, и теперь смотрела не только сурово, но и с подозрением и презрением. Антонин понял, что совершил ошибку, но Гермиона уже была на взводе: — Какое твоё дело до всего этого? Мы с тобой вместе только потому, что так безопаснее. Так сказать — враг моего врага — мой друг. Мы бежим, куда глаза глядят, и у нас нет никакого плана. — Она злилась всё больше, щёки её полыхали алым, а губы еле заметно подрагивали. И наконец, она выкрикнула: — Больше всего меня раздражает, что я не могу придумать выход из сложившейся ситуации!       Долохов закусил губу, чтобы самому не наговорить лишнего. На душе стало как-то мерзко.       — Мне есть дело до того, что с тобой происходит, — сказал он уязвлённо. — Ты права, вместе безопаснее, но я даже без тебя могу справиться. Ты только тормозишь меня, — мстительно добавил он. — Возможно, я бы уже был в России и спокойно грел свои кости у печки где-нибудь в глухой тайге. Он бы меня никогда там не нашёл, — разгневанно высказался Антонин.       — Вот как?! — с новой силой вспыхнула Гермиона. — Ну так чего же ты ждешь? Беги от него в свою Россию, и оставь меня здесь. Я тоже смогу о себе позаботиться. И может, даже найду способ избавить мир от него! — закричала Гермиона.       — Не могу! — рявкнул в ответ Антонин.       — Это ещё почему?! — зло и обиженно воскликнула Гермиона, вскакивая с места и пыхтя от негодования.       — Потому что ты моя жена! — гневно выкрикнул Долохов, переламывая пополам сухую ветку, которой ворошил костер. — Может быть, я последняя сволочь и убийца, но свою женщину я не оставлю никогда!       Гермиона замерла, открыв рот. Щёки её тут же стали помидорного оттенка, а глаза выражали крайнюю степень неверия. Она не знала, что сказать и что сделать, поэтому потерянно оглядывалась по сторонам, ища за что бы зацепиться, но всё же, собралась с мыслями.       — Ты сказал, что я твоя женщина? — спросила она, со спокойствием могильного камня. Антонин посмотрел на неё жалобно, будто умоляя не продолжать, понимая, что наговорил лишнего. Но Гермиона осталась глуха к его мольбам: — Я. Не твоя. Женщина, — с расстановкой произнесла она.       — Моя, — упрямо повторил он, не зная, что на него нашло.       — Ты сам снял с меня браслет, — медленно выговаривая слова, сказала Гермиона. Будто он об этом мог забыть. — Я больше не твоя жена. Я ей никогда по-настоящему не была.       — Я знаю, — прошептал он.       — Это было рабство, — произнесла сиплым шёпотом она и замолчала. Сил что-то доказывать у неё больше не было.       — Я знаю, — виновато повторил Антонин. Он с самого начала был против Matrimonium coronam. Двадцать долгих лет в Азкабане отложили в нём единственную мысль, что нет ничего лучше, чем свобода. Да, он жаждал власти, но не над рабами. — Я не хотел этого.       — Но сделал, — припечатала Гермиона.       — У меня не было выбора, — мрачно ответил он. — Вранье, — спокойно ответила она. — Выбор есть всегда.       — Не тогда, когда выбираешь между жизнью и смертью, — Антонин кинул обломки ветки в костер. — Ты разве не выбрала бы жизнь?       — Я бы выбрала смерть, — он знал, что Гермиона это скажет. И знал, что это истинная правда. Эти гриффиндорцы и правда не знают, когда нужно тормозить. В Дурмстранге не было этого дурацкого деления по личностным качествам. Все были равны. — Нужно отстаивать свои принципы до конца.       — Ты ещё наивная девочка, — она почувствовала в его голосе не насмешку, но затаенную боль. — Думаешь, в тот день я бы пожертвовал своей жизнью ради тебя? Ты была для меня обузой. Плевать я хотел на тебя. И когда он сказал что заключит брак между нами, я лишь недовольно поморщился, но промолчал. Моя шкура была мне дороже. Да, я поступился своими принципами, но тебе могло быть гораздо хуже. Тебе повезло, что твоим мужем оказался я, — ему захотелось схватить её за плечи и тряхнуть, чтобы она, наконец, поняла его. — Тебя могли отдать Амикусу Кэрроу, и ты бы пожалела, что родилась на свет. Или Грейбэку, он бы отомстил тебе за… — Антонин замолчал, понимая, что сказал лишнее.       — За что бы он мне отомстил? — сощурив глаза, спросила Гермиона. Он устало потёр лицо.       — За то, что ты убила двоих оборотней, — совершенно пустым голосом сообщил Долохов.       — Что? — Глаза Гермионы округлились, она застыла в немом отупении, будто заглядывая в себя в поисках ответа на собственный вопрос. И видимо, нашла его, потому что тон её сменился на вопросительно-удивлённый. Она потерянно пробормотала: — Я никого не убивала… Я не…помню такого.       Антонин развел руками, ему стало её жалко. Наверняка она не планировала никого убивать. А он не представлял войну без жертв. Ему казалось естественным, что люди гибнут за чужие идеалы. Она хотела выиграть войну без крови, не запачкать свои руки. Как это по-детски наивно. Но у неё, всё равно, не получилось. Он мог бы помочь ей всё вспомнить, но захочет ли этого она?       — Роули сказал, что ты будто впала в амок. Знаешь что это? — она кивнула. — Они еле справились с тобой.       — Я больше никого не…? — Гермиона не смогла закончить фразу, её губы мелко дрожали.       — Я не знаю, — не стал врать Антонин. — Роули рассказал только про оборотней.       Она закрыла лицо руками, скрываясь за ними от него, и старалась не заплакать. Её плечи едва подрагивали.       — Это была не я, — скорее пытаясь убедить саму себя, сказала она. — Я не способна на такое.       Антонин саркастично ухмыльнулся.       — Добро пожаловать в наш клуб! — и злобно расхохотался. — Теперь ты такая же, как мы. Как я.       — Замолчи, — прошептала Гермиона, глядя на него сквозь пальцы. В глазах её застыли слезы.       Антонин сегодня не понимал себя совершенно. Он говорил и делал то, отчего ей становилось больно, будто пытался вскрыть гнойник и вычистить его. Будто хотел расставить всё по местам, сделать картину мира для себя ясной и простой. Будто хотел обличить девчонку, словно она отвратительная лицемерка. Но это было не так. Он просто ковырял в её ранах грязным ножом, занося туда свою инфекцию лицемерия. Это не она, а он носил маски, пытался быть хорошим. Но он не был таким. Возможно, когда-то давно, но не сейчас. А может он это делал это потому, что Гермиона была слишком невинна для него, и ему хотелось опустить её на землю. Поставить в один ряд с собой, запачкать её в своей грязи. Но даже стоя по колено в этой грязи, она была гораздо выше его, и он отчётливо осознавал, что никогда больше не сможет добраться до неё самостоятельно. Грейнджер не изменяла своим принципам даже перед лицом смерти.       Его ужасные слова лишь отдаляли её. Антонин не мог вспомнить, когда же он утратил свою невинность. Когда его жажда власти стала выше морали. Он сорок лет потратил на достижение одной единственной цели, но ни на шаг не приблизился к ней. Похоже, он выбрал не просто трудный путь, а совсем неверный.       Она попросила его замолчать, и он молчал. Сегодня и так было сказано слишком много.        «Да, дружище, ты стареешь», — подумал он, грустно улыбаясь. — «Ты окончательно раскис. Как же ты собираешься спасать свою шкуру? Как же ты спасешь её? Глупый ты старик! Только мёртвых не надо спасать».       — Да! Точно! — выкрикнул Антонин, вскакивая с места. Гермиона испуганно вздрогнула, и перевела на него взгляд. Он был страшен. Его глаза пылали, а по лицу блуждала дикая, безумная улыбка. — Я знаю, как нам быть!       — Как? — скорее по инерции спросила она, плохо понимая, что происходит.       — Чтобы выжить, я должен тебя убить.       И Гермиона сразу поверила ему. Он должен. Страха не было.