Сгорая в ней

      Это была самая счастливая весна в его жизни — наполненная улыбками и смехом любимой женщины, её счастливым взглядом и, наконец, немыми признаниями, выражающимися в нежных прикосновениях и своеобразной заботе. Ведь теперь он приходил в дом, где его ждала Кэролайн и приготовленный ею ужин. Её тёплый приём и нежные поцелуи, прерываемые вопросами о том, как он провёл день.       Он был интересен ей, и теперь они напоминали влюблённых.       Настоящих влюблённых.       От этой сказки было тяжело дышать. Но эта сказка заменила ему прежнюю, пропитанную одержимой болезнью жизнь. Но, к сожалению, так и не излечила. Впрочем, обоих всё устраивало, и Кэролайн научилась мириться с его странной, маниакальной привязанностью.       И даже звонила ему. Сама. Когда он задерживался на работе или уезжал в вынужденные командировки. Волновалась. Ревновала. Порой, сорвавшись с места, приезжала. Так просто, чтобы к утру уже быть дома и идти на учёбу.       Постепенно они становились одним целым.       Пропитывались друг другом.       И превращались в одно большое и светлое чувство, называемое любовью.

***

      Эта ночь длится бесконечно долго, и Никлаус нервно сжимает подлокотники пассажирского сиденья. Перелёт через океан утомлял, но ещё больше утомляло желание как можно быстрее увидеть свою девочку, с которой он разговаривал уже шесть часов назад.       Господи, шесть часов без её голоса.       Разве такое возможно?       — Мистер Майклсон, можете пристегнуть ремни, самолёт заходит на посадку, — услужливая девушка с заискивающей улыбкой проходит мимо, и Клаус закрывает глаза, представляя уже встречу с любимой. Сегодня у них маленькая дата. Сегодня он хочет сделать один очень важный шаг, и коробочка в нагрудном кармане то и дело напоминает о принятом решении.       Потому что Кэролайн принадлежит ему.       И только.       И кольцо на её пальце лишний раз напомнит окружающим, что она уже занята.       Да, сегодня он сделает ей предложение и получит положительный ответ.       Он более чем уверен в этом.       Дрожащие от нетерпения руки, вставляющие ключ в замочную скважину, и букет, так некстати выпавший из мужских тисков. Ну вот, одна лилия безвозвратно испорчена, зато остальные двадцать четыре в полном порядке. Клаус, наконец, справляется с дверью, и глубоко дыша заходит в дом.       Замирает. Прямо у порога, сталкиваясь с гнетущей тишиной и не ощущая аппетитных запахов, обычно доносимых с кухни к его приходу.       Наверное, его девочка ещё спит. Хотя на часах уже десять.       — Кэролайн... — он шепчет, взбегая наверх и быстрыми шагами направляясь в спальню. Что могло произойти всего за шесть часов и почему нигде не слышно её присутствия? Сердце бешено стучит от дурного предчувствия, и Клаус с размаху открывает дверь.       Его маленькая, хрупкая, любимая девочка сидит на кровати, скрестив по-турецки ноги, и её плечи содрогаются от рыданий.       Он убьёт каждого, кто посмел её обидеть.       Букет вновь падает на пол, и Никлаус подходит к кровати, опускаясь перед плачущей Кэролайн на колени.       — Love... — он гладит её по голове и абсолютно не знает, что делать, что сказать и как успокоить. Потому что её слёзы хуже расплавленного металла, залитого в лёгкие. Потому что её слёзы делают больно. — Пожалуйста, Кэролайн. В чём дело? — его голос срывается, и Никлаус чувствует, как ярость заполняет каждую клеточку его тела.       Раздавит.       Уничтожит.       Всех и каждого.       За один лишь недовольный взгляд в её сторону.       Кэролайн опускает руки, показывая ему заплаканное лицо и припухшие от слёз глаза. Смотрит и молчит, стараясь справиться с вновь подступающими слезами. Не так она планировала свою жизнь. Не так представляла себе юность. Не так расписывала своё будущее.       Но факт остаётся фактом, и Кэролайн берёт широкую ладонь Никлауса и, достав что-то из-под подушки, кладёт на его руку. Пристально наблюдает за его реакцией и вновь всхлипывает, когда недоумение на его лице меняется на широкую и счастливую улыбку.       Он не позволит ей сделать аборт, а значит через шесть месяцев она станет матерью.       В восемнадцать.       — Sweetheart, чёрт, — Клаус вскакивает на ноги и нервно взъерошивает свои волосы. Он не заслуживает такого счастья. Попросту не заслуживает. Громкий вскрик Кэролайн, подхваченной на руки и закруженной в его крепких объятиях.       Спасибо... Пожелтевшие от времени и местами порванные обои, маленькая комнатка, освещённая лишь одной полоской света, проникающей из зашторенного тяжёлыми занавесками окна. Пугающая тишина и бесцветная пустота. Мир, превратившийся в что-то необъяснимое и ужасающее.       Его маленький, пропахший затхлостью и спёртым воздухом мирок. Переполненный мёртвой жизнью и скрытым безумием.       Он полулежит в видавшем виды кожаном кресле. Закрытые глаза, расслабленное лицо, обмякшее тело.       Спит.       Но сон ли это?       Вдруг его веки начинают дрожать, и руки, до этого спокойно покоившиеся на подлокотниках кресла, сводит конвульсивной судорогой. Ноги вытягиваются, а размеренное дыхание превращается в рваное и поверхностное. Это так страшно, когда собственное тело не слушается тебя, когда застоявшиеся мышцы гнутся под воздействием разрушающих клетки препаратов.       Исхудавшее лицо с порядком подросшей растительностью искажается болезненной гримасой, и он сильнее зажмуривает глаза, пытаясь уцепиться за остатки сна, образы которого становятся всё призрачней и призрачней, всё дальше и дальше. Ускользают. Растворяются и, наконец, совсем пропадают. С потрескавшихся губ слетает стон и в бессвязной речи различается лишь одно слово:       — Нет... нет... нет... нет...       Только не это, не сейчас, ведь у них впереди ещё целая жизнь.       Он еле разлепляет веки и снова морщится, понимая, что всё это было лишь сном, иллюзией, фантазией, миражом, наркотическим бредом.       Потому что нет красивого дома. Есть занюханный номер в мотеле где-то на окраине Атланты, там, где ему никто не мешает предаваться фантазиям.       Нет высокооплачиваемой работы. Есть социальное пособие, на которое он умудряется покупать дурь.       Нет. Его. Девочки. Есть лишь её потрёпанная фотокарточка и Кэролайн Локвуд, год назад вышедшая замуж и родившая своему мужу двойню.       Нет их любви. Есть горькая реальность и его одиночество. Хотя нет, ещё есть образы, рождённые его воспалённым от наркотиков разумом.       Нет их совместного счастья. Есть его постепенно угасающая жизнь, разъедаемая запрещёнными препаратами.       Всё       Это.       Бред.       И он никогда не держал Кэролайн в своих руках. Не вдыхал её запаха. И не чувствовал её прикосновений.       Он просто обдолбанный наркоман, сломленный своей одержимостью и съедаемый заживо этой привязанностью к неосуществимой мечте.       Потому что она никогда его не полюбит.       Потому что она даже не знает, кто такой Никлаус Майклсон.       Осознание этого заставляет его зарычать от разочарования и рывком подняться с кресла, но тут же опуститься обратно. Слишком резко и слишком сложно для трясущихся ног и закружившейся головы. Со второй попытки он всё-таки поднимается и шатающейся походкой направляется в ванную.       Интересно, после каждой дури так безбожно пересыхает в горле? Никлаус жадно глотает воду из-под крана и бросает безразличный взгляд на своё отражение. Омерзителен. Да. Ужасен. Да. Но ради кого стараться?       Возвращается обратно и, еле справляясь с дрожащими руками, берёт со стола ампулу и шприц.       Потому что ему срочно нужно вернуться обратно, ведь у них вот-вот появится ребёнок.       Их с Кэролайн ребёнок.       Тонкая игла, проникшая в вену и постепенно слабеющее тело. Его глаза закатываются, и Никлаус проваливается в наркотический сон...       — Love, я не думаю, что моей дочери подойдёт голубая коляска, — Никлаус не собирается уступать упрямой блондинке и, нежно обнимая её за порядком большой живот, отводит от очередной коляски.       — Серьёзно? С чего ты взял, что это будет девочка? — Кэролайн злится и смешно надувает губы, когда Клаус снисходительно улыбается. Да, ни он, ни она до сих пор не знают пол ребёнка, но Кэролайн упрямо ждет мальчика, а Клаус — девочку.       Ну хотя бы была тема для споров, потому что его женщина была великолепна, когда сердилась. Вот и сейчас он наслаждается каждой эмоцией, меняющейся на красивом лице.       Впрочем, всё слишком далеко заходит, потому что Кэролайн, в последнее время всё чаще срывающаяся, готова расплакаться.       Чёрт.       — Нет, нет, милая. Я придумал выход — мы купим две коляски, — Никлаус разводит руками и настороженно ожидает её решения. Только не слёзы. Только не слёзы, Кэролайн.       Довольная улыбка на её лице и прохладные губы, коснувшиеся небритой щеки.       Очередная его победа.       И так всегда.       До конца жизни.       Их совместной жизни...