Бумеранг

Минсок тонет. Тонет так, как давно уже не. В густом дыме крепких сигарет и обрывках пустых, никому не нужных фраз, этих бесконечных «Минсок-Минсок-Минсок» и: - Не отворачивайся, - горячим шёпотом в самое ухо. Он не помнит, как оказался здесь и почему вообще согласился, не помнит, что пил и сколько, не помнит, какого чёрта руки Чондэ делают под его рубашкой – ничего не помнит. Только ползающие по стенам огни стробоскопа и музыку, всё глубже заталкивающую в горящее алкоголем горло рвущееся наружу, но так ни разу и не сказанное за весь вечер "нет". Слабые попытки к сопротивлению в виде упирающихся в твёрдую грудь кулаков без труда подавляются бунтом восставшего Чондэ, его сумасшедшими поцелуями и тонкими-тонкими пальцами, до красных пятен давящими на подбородок, потому что Чондэ в принципе похер, где и куда целовать, но лучше всё-таки в губы. Их можно кусать, сжимая зубами до недовольного мычания, раскрывать языком и долго собирать пряный привкус того самого зелья, которое он так настойчиво и не без умысла подливал в стакан Минсока последние пару часов. Потому что не святой и уже устал. Устал каждый вечер как по расписанию бросать всё: дела, сухое "до завтра" коллегам и уже не первый день ночующее в недрах офисной парковки авто – лишь для того, чтобы кубарем скатиться в прохладные вестибюли забитой людьми подземки и, минуя пробки, лететь прочь из горячо любимого утыканного небоскрёбами Каннама на другой берег. Туда, в старый город, где полчища китайцев с фотоаппаратами, жуткий, на его взгляд, муравейник из сотен цветных домиков, так похожих на склеенные спичечные коробки, забегаловки с дешёвой, но до невозможного вкусной едой… и Минсок, тоже невозможный. Единственное, что не устал делать Чондэ, это удивлять себя необычайно гибкими границами собственного терпения – шутка ли, с понедельника по субботу шипеть на припозднившихся клиентов, отпугивая несчастных злобными взглядами (и попутно огребая от начальства), по той лишь причине, что они отсрочивают священный момент явления Чондэ в проклятую кофейню. И дурак он, наверное, неизлечимый, ибо кому ещё придёт в голову так бездарно просирать стоящие контракты, бодаться с замом – понимающим, в общем-то, мужиком, – а потом скакать с улыбкой дебила на противоположный конец города, чтобы заказать себе чашку пойла, о существовании которого до встречи с Минсоком он вспоминал, только проходя мимо кофейного автомата на работе. Словом, хватает ума сносить столько дерьма, будучи заранее уверенным, что взамен получит прохладное: - Опять ты. И всё равно ведь сжимает зубы, любезничает из последних сил, разве что хвостом не виляя, и прыгает вокруг да около. Потому что знает – его никто не заставлял лезть в чужую жизнь (Минсок так вообще последний в очереди), но так уж вышло, что именно ему Чондэ сдал неприметный двухэтажный домик неподалёку от того самого муравейника, что именно он изо дня в день травит его этой своей бесячей неприступностью, что именно Минсока он не может, но очень хочет понять. Будто это вообще возможно. В сравнении со сложным Минсоком Чондэ видит себя тапком – такой же простой и понятный в использовании. Пятьдесят процентов уверенности в себе, столько же – наглости, плюс улыбка двадцать четыре на семь – в его профессии иначе нельзя. Чондэ согласен, коктейль получается на любителя, но всё это на виду, никаких скрытых деталей: ни скелетов в шкафу, ни двойного дна – ничего выходящего за рамки привычного типичному двуногому образа жизни и мыслей. Но "типичный" – вообще не про Минсока, внутри головы которого загадочным образом уживаются два совершенно разных существа – маленькая капризная стерва и нежная кроткая кошечка, а в полнолуние (других объяснений Чондэ пока не нашёл) просыпается и третья ипостась – исчадие ада с непроницаемой чернотой во взгляде. К последнему лучше вообще не соваться, но то ли Чондэ жизнь не дорога, то ли он непрошибаемый оптимист, то ли просто идиот, но именно в такие дни он больше всего любит мозолить Минсоку глаза. Не подходит, не лезет под руку со своими тупыми шуточками и подкатами, не пытается – его любимое – клюнуть в щёку, просто сидит за дальним столиком, играет бровями и посмеивается над тем, как Минсок тихо бесится, едва ли не вслух рычит на него и злобно зыркает исподлобья каждый раз, как выползает из кабинета в зал. Чондэ не понимает, зачем вызывает на себя праведный гнев, творя всю эту хуйню, но продолжает с присущей ему настойчивостью являться в кофейню, ковыряться в приторно сладких пирожных и болтать о малоинтересной им обоим ерунде, а потом наяривать пешком по дорожкам вокруг Намсана в надежде успокоить порядком расшатанные за пару месяцев нервы. Потому что да, он устал и хочет разрядки, хочет рычать от бессилия в плотно сомкнутые губы и с вызовом заглядывать в полуприкрытые глаза. Хочет чувствовать, как чужое упрямство неохотно встаёт на колени, капитулируя перед его железным "хочу". И пусть Минсока в его руках едва ли можно назвать податливым, он всё ещё напряжён и тает медленно, как стылый пластилин, отвечая на поцелуи через один и периодически протестуя против в конец охреневших пальцев, для Чондэ уже и это – победа, затащить строптивого мальчишку в койку этой же ночью он и не надеется, да и к чему – чтобы сбежал на следующее же утро, сверкая трусами? Ну уж нет, на Минсока у него совсем другие планы. Максимум того, что может позволить себе Чондэ сегодня – пройтись ребром ладони вдоль джинсового шва на мягкой заднице, чтобы тут же получить за это кулаком в плечо, едва не откушенный язык и тяжёлый взгляд, полный решимости лишить наглеца парочки ценных частей тела. Он настроен пусть и скромно, но побеждать, поэтому отдаётся своим хотелкам с головой, не замечая совсем, как Минсок тонет. Как градус напряжения скатывается в минус, сменяясь чем-то совершенно новым, настолько незнакомым, что Минсок и сам упускает момент, когда желание превратить яйца Чондэ в омлет быстро растворяется в крови и оседает где-то внутри едва ощутимым раздражением. Пальцы сами цепляются за воротник белой рубашки, расстёгивают две верхние пуговки, опасно оттягивая третью, и, кажется, держат его всего, едва стоящего на ногах, на паре тонких шёлковых ниточек. Минсок окончательно расслабляется под требовательными прикосновениями, пробует это новое, растирая языком по губам Чондэ, и... улыбается? Потому что, врезаясь затылком в неровные стены прохода за баром, наконец, с восторгом понимает, что не так. Потому что ему давно – или никогда? – не было одновременно так горячо, хорошо и... всё равно. Так восхитительно и абсолютно похер. Он может выгибать спину от щекотных прикосновений к пояснице под рубашкой и подставлять взмокшую шею под торопливые жадные поцелуи, а может дать с локтя в челюсть и уйти. Просто уйти, не оборачиваясь, оставив на память дешёвую стоковую толстовку с похожим на цветок пятном от вина на рукаве и счёт на двоих, довольно скромный, учитывая то, как качественно их развезло. И совсем не обязательно страдать и, воя от отчаяния, пытаться затолкать поглубже в горло ощущение, будто своими же руками ломает что-то важное – и себя заодно – надвое, не обязательно становиться частью чьей-то жизни, а потом самолично рвать корнями вросшие в самое сердце струны, разливаясь тёмным кровавым пятном по белому, и растворяться в чьи-то желаниях так, что от своих останется одно лишь слабое эхо – тоже не обязательно. Чондэ нравится ему, правда, нравится. Но тонуть в осознании того, что он может в любой момент послать всех известным маршрутом и уйти – нравится больше, и от этого так легко, что хочется смеяться – а как не? Минсока вкусно целуют, облизывая губы, трогают так, что жарко и хочется раздеться, и совершенно точно хотят. Он видит это в каждом будто смазанном движении, чувствует кипящим нутром, солёной от пота кожей и правым бедром, о которое так недвусмысленно трётся пахом слетевший с катушек Чондэ. Он хочет, дико и мучительно, это очевидно, но Минсок ничем не может помочь и просто тащится, в очередной раз с удовольствием признаваясь себе в том, что ему просто хорошо, а остальное – не его проблемы. Наверное, именно поэтому этим вечером Минсок ощущает себя отпетой сволочью и разве что совсем немного – девочкой, которую напоили только для того, чтобы выволочь за волосы с танцпола и, задрав неприлично короткую юбку, оттрахать по самые гланды в ближайшей подворотне под лай собак и гогот таких же обжаханных отморозков, ждущих своей очереди. Но Чондэ – даже с поехавшей от внезапной податливости тела в его руках кукухой – не переступает невидимую черту, за которой, они оба знают, его ждёт зверская боль в районе ширинки и трёхчасовая лекция по самоедству на тему собственной несдержанности. Минсок не боится оказаться на заднем сидении тесного седана невменяемого Чондэ без штанов и с членом в заднице, потому что почти уверен – ему можно доверять. И это первое, что он вспоминает, просыпаясь утром в явно не своей постели. - Кофе? Минсок осоловело моргает, медленно поворачивая окаменевшую, по ощущениям, голову и пытается сфокусировать взгляд на источнике звука. Им оказывается возмутительно свеженький на вид Чондэ с сырыми после душа зачёсанными назад волосами. Он уже успел нацепить на себя фирменную кошачью улыбку, халат и мнётся теперь у кровати с пустой ещё кружкой, не решаясь подойти ближе, словно не может преодолеть силу магнитного поля Минсока, мужественно борющегося с похмельем. Смысла в этом ноль по всем параметрам – Чондэ точно знает, он миленький и тёплый, значит юг, когда Минсок, без всякого сомнения – север, и по всем законам физики (а также его собственным) они давно должны сцепиться клубком и, глупо хихикая, кататься по матрасу, если не по полу. Знать-то знает, но сам же эти законы и нарушает, топчется вокруг да около, нарезая круги по паркету, и натыкается на невидимый барьер из горстки слов, которые он, пожалуй, ждал услышать в последнюю очередь, когда ночью стаскивал брюки с Минсока, ещё в такси провалившегося в расщелину между сном и реальностью. - Как ты меня нашёл? Где, до сих пор хочет спросить Чондэ. - Уйди... Никуда не пойду, всё ещё рвётся наружу изнутри. Он не кисейная барышня, чтобы мазать соплями направо и налево из-за пьяного бреда кого бы то ни было, но соврёт, если скажет, что не задело. Задело ещё как, оттого и приходится виснуть над душой с нагретой теплом рук кружкой и, в приступе любопытства наклонив голову, высматривать в раскачивающемся на кровати существе остатки ночного помешательства. Но на Минсоке ни следа (кроме того, что на щеке и от подушки). Дымящиеся от мыслительных процессов извилины Чондэ остаются не замеченными, а вот чисто выбритая довольная морда и преступно бодрый вид – очень даже, и это нечестно. Успеть проснуться, смыть с себя паутину из запахов, въевшихся в кожу за один громкий, жаркий, насквозь провонявший дымом вечер, облачиться в дурацкий халат и танцевать теперь тут, цепляя коленом уголок одеяла и являя собой образец утренней свежести. В то время как сам Минсок, рыжий, лохматый и с не открывшимся до конца левым глазом, больше похож на лесное чудище из бабкиных сказок. Классическое пробуждение в левой квартире, чужих трусах и юбке наизнанку на новый лад. У Минсока есть преимущество – он точно знает, ничего не было, но всё же ныряет рыбкой под одеяло, для того лишь, чтобы прислушаться к собственному телу и облегчённо вздохнуть – юбка, слава богу, отсутствует, трусы на нём родные, и ничего не говорит о том, что в задней их части, где красуется сочно-зелёное «bad boy since 1990», ночью был совершён взлом с проникновением. - А где моя..? - В стиралке, ты вчера вляпался во что-то, вот я и, в общем, да... так, что, кофе? - Кофе. Чондэ радостно кивает и поспешно дезертирует на кухню, потому что врёт безбожно – никуда Минсок не вляпывался, просто ему жизненно необходимо было раздеть его, разморенного алкоголем, такого мягонького и послушного, с океаном мутной воды на дне тёмных глаз. Вечером раздеть, а утром сцапать и держать так долго, как только сможет, не выпускать на порог и с вилочки подкармливать заказанной из соседнего итальянского ресторанчика пастой – как минимум потому, что для подобного финта упрямого Минсока придётся связать по рукам и ногам. Паста, правда, остаётся в мечтах вместе с привязанным к стулу упрямцем – у Чондэ только яйца с растёкшимися желтками, золотистые тосты с джемом на выбор и гранулированный кофе, от запаха которого Минсок наверняка будет морщить нос за завтраком. Гурман хренов, бурчит под нос Чондэ, заранее придумывая, как бы съязвить в ответ, и идёт подсовывать плескающемуся в душе Минсоку домашние штаны и чистую футболку. Завтрак проходит в относительной тишине, нарушаемый лишь редким, но настойчивым пиликаньем скучающего на прикроватной тумбочке телефона. Минсок всё слышит и явно нервничает – кофе не ругает, выпивает залпом сразу половину кружки и, быстро прикончив яичницу, целиком засовывает в рот треугольник хрустящего хлеба. - Жашь ме фто-нибусь? Ффё фыое ефё. - Куда-то торопишься? – с серьёзным видом интересуется Чондэ, изо всех сил стараясь не заржать. - Притормози маленько, воскресенье же. - Жнаю, но пифут вон, - Минсок запивает съеденное остатками кофе и вздыхает, кивая в сторону спальни, где всё чаще и всё требовательнее надрывается повёрнутый яблоком кверху девайс. - Пишут – не звонят. - Ещё чего не хватало. - Нудный ты, расслабляться-то умеешь вообще? - Похоже, что нет, - Минсок опускает голову и усмехается – получается как-то слишком горько. – Наверное, поэтому и... И замолкает тут же, потому что «и...» что? Своими собственными руками по кирпичикам разнёс то, что считал своим личным, пусть и извращённым до крайней степени, счастьем? Оно было больное и неправильное, постоянно зудело и ныло, выгрызало из него куски и рвало на части, но всё-таки было. Минсок не хочет вспоминать, не хочет верить, что это самое счастье, оно вот так на самом деле и выглядит, не для того за один вечер выжрал месячную норму алкоголя, чтобы вновь выедать себе мозги на тему того, какой он неудачник и кто в чём виноват. Но как перестать думать о том, где он сейчас мог бы быть и что при этом делать, как выкинуть из головы возможные сценарии привычных тихих вечеров, жарких ночей и ленивых утренних прикосновений под одеялом... Хотя, скорее всего он себе врёт, и вот этим вот воскресным утром тупо торчал бы кверху задницей между деревянных столов кофейни, вытирая за шумными китайцами разлитый по всему полу карамельный латте. - Нудный ты,- эхом бьёт по затылку голос Чондэ. - Расслабляться-то умеешь вообще?- услужливо и гаденьким голосом передразнивает та часть подсознания Минсока, которую он без колебаний назвал бы змеёй. - Я скучаю, - вспыхивают в ответ бережно хранимые глубоко внутри слова Лухана, горят красным огнём и заставляют дрожать. И где-то там же тихий шелест дубовых листьев над головой, зеркальная гладь озера и прохладный весенний ветер, лезущий своим длинным ледяным языком за воротник, но тут же неохотно отступающий перед смелыми тёплыми руками, ревностно сжимающими озябшие плечи – не трожь, моё. Уже нет. Минсок давится воздухом, будто и впрямь обжигаясь языками пламени, которое всё ярче и безжалостнее разжигают внутри услужливо подкинутые явно издевающимся мозгом воспоминания, заставляя чувствовать вину и ненавидеть. И старый дуб, и неухоженный парк, и обиженный ветер, но в первую очередь – себя. Для чего понадобилось рушить всё именно так, кому он сделал лучше? Мысли уродливыми наростами лезут одна на другую как грязный снежный ком, и Минсок пугается, с ужасом думая о том, что натворил. Молча и с любопытством наблюдающий за всем этим Чондэ отмечает непонятную ему борьбу на помрачневшем лице, долго молчит, но, в конце концов, уловив искры паники в остекленевших будто глазах, не выдерживает, хватает Минсока за локоть и легонько трясёт, выуживая из малоприятных – это видно невооружённым глазом – мыслей: - Поэтому и что? - Н-ничего... дурак? – Минсок не сразу находится с ответом, улыбается всё так же грустно и как-то потерянно, мурлычет «спасибо» и, сунув в рот ещё один тост, убегает копаться в чужих вещах в поисках того, в чём не стыдно будет пилить до дома. Озадаченный Чондэ догоняет его у зеркальной двери шкафа, советует оставить надетую ещё после душа футболку и не без умысла выдаёт довольно приличные, но слишком тесные для Минсока джинсы, тут же предлагая себя в роли таксиста. Они молчат почти всю дорогу, лишь изредка комментируя льющуюся из колонок попсовую какофонию. На парковке Минсок ограничивается сухим «спасибо, пока», Чондэ – многообещающим «до встречи» и, проводив взглядом яблочную попку Минсока в своих джинсах, выруливает на дорогу, прокручивая в голове последние двадцать четыре часа. - Как ты меня нашёл? - Уйди... - Поэтому и... дурак? Чондэ тормозит на светофоре и мрачно усмехается. Самокритично, конечно, но чёрта с два он поверит в то, что именно это и хотел сказать Минсок. Что значат сказанные в пьяном угаре прошлой ночи слова – и вовсе загадка, из которых он, кажется, весь и состоит. Не человек, а тысяча и одна тайна, и выбить из него хотя бы ту, одну, не представляется возможным. Но это только пока, обещает себе Чондэ, представляя, как заберётся внутрь Минсока настолько, что вскроет его словно консервную банку, вывалит содержимое на ладонь и, наконец, поймёт, как работает этот непостижимый ему механизм. Минсок в сторону удаляющегося хёндая предпочитает не смотреть – он уже видит маячащую на углу здания девочку-менеджера, но не дав ей сказать и слова, посылает несчастную внутрь, твёрдо отказываясь сразу нестись в офис и разбирать испорченные ей накладные. Он поднимается домой минут на десять, не больше, чтобы развесить бельё и сменить словно приклеившиеся к заду джинсы на привычные брюки. Этого времени ему хватает, чтобы окончательно выбраться на берег реальности из-под серых как туча мыслей, придавивших его камнями собственноручно разрушенных мостов. Минсок долго смотрит в зеркало, ругает отражение и, зарубив вновь проросшую в нём вину на корню, растворяется в долгожданном спокойствии. Он ни в чём не виноват, разве в том, что связался с конченым маньяком, который член в штанах удержать не может, и вообще... Разве такой, как Лухан, способен скучать?

***

Чёртов июль, его так легко ненавидеть. Чондэ щурится, одним глотком допивает остатки ледяной почти воды и тут же протягивает милой тётушке-продавщице деньги за новую бутылку. На улице филиал ада, и жарко так, что он кипит от сварившихся в кожаных ботинках пальцев на ногах до кончиков волос. Кипит снаружи и внутри, из-за этого безжалостного яркого солнца и слишком плотной ткани костюма, страдающих от жары и как следствие тупящих клиентов и... Минсока. Который, к слову, не тупит и от жары за стеклом своей выстуженной фреоном забегаловки не страдает, но бесить при этом умудряется так, что подгорающие части тела Чондэ не потушить ни второй бутылкой воды, ни третьей, ни холодным душем из садового шланга. Минсок не тысяча тайн, он – маленькая стервозная дрянь, которая уже спустя неделю вновь начинает морозиться, коллекционирует непрочитанные в kakao и, прячась в подсобке, по-детски сбрасывает звонки. Делать вид, что Чондэ, как вида, не существует в природе, довольно просто: Минсок пропускает мимо ушей всё, что не является пунктами его меню и не касается работы, игнорирует звонки с незнакомых номеров, бессовестно просирая доставку сахарозаменителя и салфеток, и мысленно выдаёт себе премию за способность мимикрировать под предметы декора и мебели всякий раз, как нога Чондэ в начищенной до блеска туфле переступает порог его скромного заведения. Потому что тот и не думает сдаваться: то пыхтит под дверью и дышит в трубку, то выскакивает из-за углов по вечерам как чёрт из коробочки, то просто находит до смешного дурацкие поводы и не стесняется ими пользоваться. Он больше не обзывается морковкой и не напяливает на лицо пошлые улыбочки, только хмурится в ответ на очередное «извини, дела» и сверлит взглядом рыжий затылок, пока тот не исчезает за дверью кабинета. Минсок этот взгляд чувствует почти физически, и с утра перед работой уже готов к тому, что этим же вечером, в среду или через неделю ему вновь придётся придумывать отговорки на пресловутое: - Поговорим? - Давай потом. Снаружи душно, у Чондэ внутри – холодно. Он эти слова слышит уже в сотый, наверное, раз и сотый же раз – не верит, потому что «потом» Минсока равно «никогда». - Опять убежишь? - Чондэ... Как старая шарманка, планомерно выедающая мозг своим заунывным скрежетом. В первый раз звучит непривычно, во второй – любопытно, на третий – не отпускает ощущение дежавю, а с четвёртого хочется разъебать о стену. Минсока разъебать не хочется, его бы раздеть, облизать и ещё кое-что, но Чондэ до этого дальше, чем до края обозримой вселенной. - Почему ты такой..? – он и слово-то нужное подобрать не может. - Давай не сейчас. - А когда? - В другой раз. - День, место, время. - Джемин! – рявкает Минсок на весь зал. Чондэ не успевает удивиться - между ними моментально материализуется патлатый пацан в чёрном фартуке на мятую рубашку и с улыбкой в пол-лица. - Босс? - Можешь проводить моего... э-э-э, друга в кабинет? - Без вопросов, босс. - И прекрати, блин, так меня называть! - Окей, босс. Минсок закатывает глаза, машет рукой – что, мол, с этой мелочью ещё сделаешь, – и уходит в дальний угол зала, где толпится не замеченная ранее Чондэ кучка серьёзных дядь в строгих костюмах. - Это комиссия, - поясняет пацан, теребя его за локоть и безуспешно пытаясь сдвинуть хоть на пару сантиметров в сторону подсобки. - Комиссия? – переспрашивает Чондэ, не надеясь на ответ и высвобождая захваченную в плен руку. – Я останусь. Джемин безразлично пожимает плечами и удаляется считать глазированные пончики, а Чондэ крадётся к нервно переминающемуся с ноги на ногу Минсоку. - Хватит потрошить салфетку. Минсок от неожиданности чуть ли не подпрыгивает и тут же прячет в кармане позорные пушащиеся драной бумагой комочки – доказательство взвинченных до предела нервов. - Мне некогда, правда. - Что это за мужики? - Подожди внутри, я попозже... - Нет, ты расскажешь сейчас. Минсок считает до десяти и выдыхает, честно стараясь не злиться, в конце концов, сейчас Чондэ на озабоченного извращенца похож меньше всего. - Вон тот без галстука – пожарный инспектор, а остальные по документам – с ними какие-то проблемы. - Всё должно быть нормально. - Что-то со сделкой купли-продажи, оспорить хотят. - Да нечего тут оспаривать. - Они говорили о банкротстве того бровастого, который у меня в договоре продавцом идёт, и... что-то с этим связанное, короче. - Нет, стоп, - Чондэ мотает головой в попытке вытащить своё рабочее «я» из спящего режима. – Ты оформлял это дело с физлицом, а та хрень, о которой тебе тут затирают – проблема даже не предыдущего владельца, а той фирмы, что владела зданием до него – вот фирма и есть банкрот, а не твой продавец. - То есть... - Наебать тебя пытаются, солнышко. - Я не солнышко. - Прости, морковка. - Я говорил им, что со сделкой и документами порядок, - жалуется Минсок, игнорируя забытую уже хитрую улыбочку, по которой он, кажется, даже скучал. – А в итоге третья проверка за две недели. Не нравится мне это... - Да, похоже они всех, кого можно, натравят, а потом... погоди, за две недели? Когда всё это началось? - Да пару недель назад и началось. - Дурак ты, раньше не мог сказать? - С какого? - Я же помочь могу. Неизвестно, до чего они додуматься успели за две, подумать только, - сокрушается Чондэ, хватаясь руками за голову и в пару движений уничтожая укладку. – Две, мать их, недели! - А это уже моё дело. - Не может всё быть твоим делом, Минсок. По крайней мере, если не хочешь сдохнуть лет так в тридцать. - Ха-ха, очень смешно. - Ни разу. Смешного и правда мало. Это Чондэ понимает, когда внаглую протискивается прямо между двумя «костюмами» и, не обращая внимания на прибалдевшие лица, пробегается взглядом по бумагам. - А вы... - Ким Чондэ, юрист, здравствуйте, - он уважительно кланяется и дарит самую ослепительную улыбку из возможных. – Не введёте меня в курс дела? Общаться с ним не хотят – это Чондэ тоже улавливает сразу. Потерянный вид оппонентов льстит, и он, пользуясь этим, не выспрашивает больше, чем нужно, чтобы сохранить иллюзию собственной неопытности в глазах врага. К тому же ему и без этого ясно, куда идёт дело. - Юрист? – недоверчиво хмыкает Минсок. - По диплому разве что, но это им знать не обязательно, - Чондэ подмигивает в ответ и, обхватив пальцами тонкое запястье, тянет Минсока за собой. – Идём, есть разговор. Разговор получается сугубо профессиональным, чего от Чондэ Минсок ожидает в последнюю очередь (лёгкие поглаживания по тыльной стороне ладони – не в счёт). Чондэ сажает его за стол писать апелляцию, бубнит много всякого над ухом и горячо дышит в затылок, слушая гудки на телефоне, а потом внезапно вскакивает, клюёт в щёку и велит не уходить, пока его высочество не соизволит вернуться. Минсок в ответ только смеётся, всем своим видом изображая спокойствие и уверенность – ни того, ни другого в нём на деле не осталось, и смех выходит каким-то фальшивым, нервным и скрипучим. Чондэ не мог не заметить... Что если главному херу в костюме и впрямь вздумается оспаривать сделку? И ладно бы ту, что между ним и продавцом, так нет же, другую, к которой Минсок никакого отношения не имеет, да и как вообще это возможно, если всё было по закону, и цена вроде, вполне себе адекватная, рыночная... Минсок думает долго, два бесконечных часа, но додумать не успевает все равно – на пороге кабинета возникает Чондэ, вернувшийся быстрее, чем сам того ожидал. Позади него поправляет очки милейшего вида молодой мужчина. - Шим Чанмин, - кланяется гость и тут же, выловив из дипломата планшет, исчезает в проходе. - Это... - Эксперт, будем делать оценку помещения, - поясняет потный и запыхавшийся Чондэ, принимая салфетку от Минсока. – Я делал, но давно, и сейчас уже не проканает. - Это поможет? - Ну, лишним точно не будет и на суде пригодится. - На суде? - Расслабься, всё под контролем. Минсок верит. Ему, вдруг, почему-то становится спокойно-спокойно, и совсем не получается сдержать улыбку. - Что? - Никогда не думал, что мои интересы перед лицом закона будет представлять человек, называющий меня морковкой. - Я и не такое могу. Среагировать Минсок не успевает, Чондэ с лёгкостью сдёргивает его с кресла, сажает на стол и устраивается между ног, придвигаясь вплотную. Он почти касается приоткрытых губ своими и говорит, заглядывая прямо в глаза: - Только хочу, чтобы ты знал – я не маленький мальчик, и в игры не играю. Ответить Минсок не успевает тоже, Чондэ рывком тянет его на себя и целует требовательно, жёстко, вжимая в твёрдую грудь в так, что воздух у обоих кончается на раз. Он не закрывает глаза, рассматривая подрагивающие ресницы, и сжимает ткань рубашки Минсока до боли и белых пятен на костяшках пальцев, лишь бы крышу не унесло далеко и навсегда туда, откуда уже не будет возврата, потому что вытряхивать перенервничавшего и впечатлительного Минсока из одежды прямо в офисе, с не захлопнутой дверью и под носом вражески настроенной комиссии – верх безрассудства. Об этом забывать нельзя. Минсок едва слышно стонет в поцелуй, хмурится и дёргается – ему совсем нечем дышать, – и Чондэ сдаётся, с громким и мокрым звуком отлепляясь, наконец, от чужих губ. Голоса за дверью то приближаются, то отдаляются, но Минсока это мало волнует. Чондэ ловит щекой его горячее дыхание и замирает статуей, стараясь двигаться по минимуму и в идеале даже не моргать. Ему так нравится этот вакуум вокруг них, это оранжевое полосами солнце по стенам и вихрь золотистой пыли, этот внезапный, его собственными руками и наглостью созданный хрупкий момент близости, что последнее, чего он хочет, это случайно спугнуть, разбить его вдребезги. Слишком давно он этого ждал, чтобы быть неосторожным, слишком давно хотел, и им обоим даже больше, чем слишком, нужно это прямо сейчас. Чондэ не уверен, что Минсок согласен – он молчит, дышит тяжело и глубоко, всё ещё отказываясь открывать глаза. Это совсем не похоже на тот едва сдерживаемый стенами клуба ураган животной страсти, в котором они оба искупались с головой в прошлый раз. Это – что это? – иного формата, оно задевает иные струны, звучит на низких частотах и смущает, заставляя Минсока прикрывать ладонями покрасневшие скулы. Чондэ даже на секунду думает, что перестарался, но Минсок не отталкивает, не просит отойти, а просто падает лбом на подставленное плечо, всё так же тяжело дыша и рождая во всё ещё мутном сознании миллион вопросов. Насколько глубоко можно забраться в Минсока? Насколько глубоко он был в ком-то до него, и был ли – Чондэ не уверен. Как заставить его открыться, что там внутри, и не разочаруется ли он, если найдёт там, где воображал целый мир, одну лишь звенящую пустоту?

***

До заседания дело так и не доходит, весь процесс сравнивания с землёй доводов недовольной и явно подкупленной комиссии оказывается весьма лёгким и ни разу не напряжным для закалённых нервов Чондэ. Минсок всю дорогу до дня икс переживает, но напрасно – Чанмин быстро оформляет бумагу о независимой экспертизе, где чёрным по белому значится сумма, которой на деле достоин ставший вдруг популярным небольшой двухэтажный домик в Чонно. Цифра конечной стоимости, стоящая в кредитном договоре, если и отличается от указанной, то всего на сотню-другую тысяч вон, и то мимо – Минсок к концу срока займа даже за вычетом процентов заплатит больше, чем насчитал господин Шим. Чондэ понимает, что они правы, что претензии комиссии к ним не имеют смысла и, зная это, с явным удовольствием и не стесняясь в выражениях трясёт бумажкой перед лицами оппонентов в холле суда, прежде чем поправить галстук и увести Минсока на досудебную встречу. Там все проблемы решаются за жалких полтора часа, и нанятый фирмой-банкротом конкурсный управляющий отправляется нахрен со всей своей командой. - Я так и не врубился, чего они хотели, - признаётся Минсок вечером следующего дня, когда Чондэ, наконец, удаётся затащить его в уютный ресторанчик на стейк с бокалом вина. - Денег, очевидно же. - Да, но на что надеялись? - Не пытайся понять и расслабься уже, твоя сделка чиста, а если хозяин той отбитой фирмы считает, что его покупатель... - Мой продавец. - Да... мало заплатил, то пусть вылезают из этого дерьма сами, хотя что-то мне подсказывает – там тоже всё чисто. Минсок на это не отвечает, посвящая всё своё внимание остаткам еды на тарелке. Ему и впрямь интересно, чем думали те, в костюмах, и... как бы он справлялся со всем этим сам. Один. - Чондэ. - М? - Я... спасибо. - Да брось, - небрежно отмахивается Чондэ, изо всех сил сдерживая победную улыбку. - Нет, правда. Ты мне очень помог. Надеюсь, однажды смогу отплатить тебе тем же... И эти нехитрые слова, порозовевшие скулы Минсока и мягкий, робкий взгляд возносят Чондэ на небеса. В облаках он летает ровно две недели: наслаждается бесплатными капучино, без стука является в офис и привычным уже движением усаживает Минсока на стол, чтобы ухватить пальцами круглый подбородок, заставляя посмотреть на себя, коротко выдохнуть на сухие губы и украсть поцелуй – и делает всё это без малейшего зазрения совести, потому что знает – заслужил. Минсок не всегда ему рад – это видно, – но из кабинета поганой метлой не гонит, совсем не хмурится на щекотные прикосновения к плечам и шее, послушно целует в ответ и позволяет себя обнимать. Чондэ даже немного пугает такая покорность – шутка ли, несколько дней подряд! – но это совершенно не мешает пользоваться ей на все сто. Он верит, что находясь рядом, сможет наставить взбалмошного и непостоянного Минсока на путь истинный, заставить перестать игнорировать его звонки и давно уже не скромные попытки стать ближе. Минсок в облаках не летает и дня. Его поведение не случайность – только тяжёлый труд и упорная работа над собой, потому что да, Чондэ вёл себя как самый настоящий принц в сияющих доспехах. Думать о себе, как о барышне в пышных юбках, Минсоку претит – от таких мыслей откровенно тошнит, а на зубах скрипит горелый сахар, – но заслуг Чондэ это не умаляет. Он помог – Минсок благодарен и честно старается отключать режим «осторожно, я жертва» всякий раз, как видит Чондэ на крыльце за стеклом. Тот разгуливает между столиками, растягивая губы в этой своей забавной фирменной улыбочке, а Минсоку кажется, он похож на сытого и абсолютно довольного жизнью кота, когда улыбается вот так и машет ему рукой, прежде чем дёрнуть на себя дверь. Две недели Чондэ просыпается под жизнерадостные трели птичек в своей голове и тащится от каждого дня, а Минсок учит себя не бояться. Ровно две недели, а потом всё летит к чертям. - Ты охренел, знаешь? Телефонная трубка трещит ещё что-то на китайском, обиженно сопит и, в конце концов, взрывается фонтаном из полусотни самых изощрённых китайских и даже пары специально выученных для такого случая корейских ругательств. За окном раннее утро, на часах почти пять, и скоро тонкое полотно ночных облаков поседеет, покроется розово-золотистыми трещинами и расползётся по углам, выпустив на свободу солнце. - Думал, не дозвонюсь уже, - трубка заканчивает монолог и замолкает в ожидании ответа. Минсок сонный, он громко зевает, но совсем не злится, только закрывает глаза и нежно улыбается в темноту спальни – соскучился. Папка с китайским давно затерялась где-то на периферии сознания и покрылась пылью, поэтому первое, что приходит в голову, это бесхитростное: - Прости. И снова тишина. - Так сложно было написать? - Прости, - повторяет Минсок, он и правда ещё спит. – У меня были проблемы. - Что-то случилось? - Ничего. - Всё хорошо? - Исин, - Минсок закатывает глаза и тихо смеётся. – Было бы плохо, я бы не ответил. - Идиот, я волнуюсь. - Я знаю. Как дела, расскажешь? Исин оттаивает уже через пару минут, с пристрастием допытывается, не обижают ли Минсока в родной Южной, обещает приехать в гости и долго треплется о Цзытао. - Влюбился что ли? - не выдерживает Минсок и ржёт прямо в трубку, представляя, как блаженно улыбающийся Исин за ручку выгуливает впечатлительную китайскую принцессу с членом между ног. Исин смеётся тоже, а потом долго молчит, словно сомневаясь. - А ты? Никого там не... - Исин. - Всё молчу, - и вздыхает. Ему нужно сказать что-то очень важное, срочно, но имеет ли он на это право – вопрос. - Минсок, тут... - Нет. Минсок эту дрянь чует за километр и тут же напуганным ежом выпускает острые иголки. Не тогда, когда он почти выполз из выгребной ямы собственных ошибок, когда почти увидел свет над головой. Не сейчас. - Тебе нужно это знать. - Не нужно. - Минсок... - Нет! Это похоже на колдовство, на необъяснимые, не открытые ещё ни одним учёным гением законы физики – Исин не сказал ни слова, а Минсока уже трясёт крупной дрожью. Он выгорает за минуту и, словно отжившая свой век звезда, ненужным балластом сбрасывает всё то светлое и важное, что грело его все эти дни, схлопываясь в нечто беспомощное, маленькое и сморщенное, как изюминка. Наверное, именно таким Минсок увидел бы себя, будь напротив его постели зеркало. - Это важно, - успевает сказать Исин, но в ответ слышит только гудки. Телефон выскальзывает из похолодевших пальцев и прячется в складках простыни, под которую Минсок тут же прячется с головой. Он выключает кондиционер и прижимает колени к груди, так по-детски успокаивая себя и пытаясь согреться. За окном жаркое лето, в его спальне – снежные бури, и что с этим делать, Минсок не знает.

***

- Абонент не отвечает, попробуйте перезвонить позднее. Чондэ тупо пялится в телефон, всё ещё отказываясь верить электронному женскому голосу, который слушает уже третий день. - Абонент не отвечает, попробуйте перезвонить позднее. Он снова и снова тыкает в набор, выбирая то одну, то вторую сим-карту, но ситуации это не меняет. - Абонент не отвечает, попробуйте перезвонить позднее. - Да охуел он просто, - шипит прямо в трубку Чондэ, надеясь, видимо, что голос сжалится и заставит Минсока перестать выёбываться и взять трубку. Мечтать не вредно. За эти три дня ему удаётся дозвониться лишь раз. Разговор получается странный: Минсок, которого словно веслом по голове огрели, отвечает максимально односложно, предпочитая слова бесцветному мычанию, а потом и вовсе жалуется, что устал, и просит пока оставить его в покое. Чондэ слышит «пока», но у него к этому моменту бомбит уже так знатно, что соглашаться он не собирается. Поэтому звонит без перерыва и заглядывает, в окна, устраивает засады и допрашивает всех официантов по очереди. - Утром был? - Нет, господин Ким. - А вчера? - Я не видел, - последний из опрошенных пацан отвечает ровно так же, как остальные, чешет нос и жизнерадостно скалится чему-то. Джемин его, кажется, но Чондэ насрать. Он чувствует себя последним дураком, а заодно и детективом из попсовых американских сериалов. Тех самых, где главный герой, гений и альтруист по жизни, должен распутывать паутину изо лжи и обстоятельств, пытаясь докопаться до правды просто потому, что какому-то ублюдку вздумалось поиграть в прятки. Минсок не маньяк и не убийца (его нервов, разве что), но эти качели, с которых он не даёт слезть Чондэ, чертовски выматывают. Сегодня – «да» и горячие поцелуи на скрипучем офисном столе, завтра – «нет», тотальный игнор, развод и девичья фамилия. Это чужое непостоянство и лютая неопределённость бесят до цветных кругов в глазах. В глубине души Чондэ вообще романтик и хочет всей этой розовой ерунды с прогулками под луной и страстным сексом в позе буквы «зю» на заднем сидении авто под нежный рок, но от гордости своей отказываться – извините. Поймать Минсока всё же удаётся. Поздно вечером за углом уснувшей кофейни Чондэ буквально наугад суёт руки в чёрно-синее ничто и выталкивает его из темноты под фонарь, прямо в треугольник тусклого оранжевого света, чтобы точно видеть лицо и поджатые в немом раздражении губы. - Как это понимать? - Что? Чондэ ждёт чего угодно: извинений, оправданий, хука справа – но «что?». Будто ему плевать, будто всё это не стоит и минуты его драгоценного времени, будто Чондэ – святой и стерпит любое, лишь бы поваляться в ногах. Святой, Чондэ усмехается своим мыслям потому что – ни разу. И справедливо решает, что раз Минсок такая тварь, то и ему можно тоже. - Ты сволочь, знаешь это? - Знаю. Минсок недоволен и выглядит так, словно ждёт, когда Чондэ выльет уже на него всё дерьмо, чтобы быстренько отряхнуться и спокойно свалить домой. Это бесит ещё больше. - Я говорил тебе, в игры свои грязные будешь играть с кем-то другим, не со мной. - Чондэ. - Завязывай. - Я просто попросил подождать, - устало отвечает Минсок, понимая уже, что шансы уйти домой целым и на своих ногах стремятся к нулю. Чондэ рычит через слово и раздувает ноздри как разъярённый носорог, а ему хочется просто подняться к себе, врубить самое идиотское шоу на полную громкость и завернуться в любимый кокон отчаяния. И одеяло. - Ждать, а потом по первому зову бежать на помощь... – как преданная шавка, так и не решается сказать Чондэ, он не собака, нет. - Такого я не говорил. - Сам додумал, не дурак. - Ты пьяный, что ли? - Не твоё дело. - Иди домой проспись, потом поговорим. - Потом, это когда я опять буду сидеть под твоей дверью, потому что отвечать на звонки ты не считаешь нужным? - Я устал и хочу домой. - Как ты с собой живёшь вообще? - Без особого удовольствия. Если Чондэ и пил, то немного, наверное – на ногах он стоит крепко, и Минсок не представляет, как без ущерба для собственного здоровья улизнуть к ржавой лестнице на второй этаж. Здоровья, правда, эмоционального - он всё ещё доверяет Чондэ, зная, что даже в таком состоянии тот вряд ли решится ему накостылять, но мало ли на что он способен в пьяном угаре. Быть прижатым к кирпичной стене под железной решёткой крыльца и без штанов – не самое подходящее занятие для тихого пятничного вечера. С какой стороны посмотреть, конечно, но точно не в той шкуре, в которой уже не первый месяц живёт Минсок. Он шагает вперёд и вправо, а потом, пытаясь увернуться, сворачивает в сторону в надежде проскочить, но Чондэ всё же ловит сопротивляющееся тело и вжимает в остывшую уже кладку. - Почему не я? - Отпусти. - Почему нет? - М-мне хватило, – сбивчиво шепчет Минсок спустя бесконечные двадцать секунд. – Не хочу больше, никогда больше... чтобы ни ты, ни... вы все... Чондэ, сделав над собой усилие, презрительно фыркает и отпускает его, отступая назад. - Мы все? Это сколько же у тебя «нас» было? И смеётся громко, фальшиво, потому что задело, достало до самого дна, и неожиданно сильно. Минсок ещё и голубая шлюха? Нет, Чондэ не верит, просто бьёт по больному. Себя в том числе. - Всё, я в аут, - усмехается он, поднимая руки к небу. – Дальше сам. И если тебе, вдруг, покажется, что жизнь дерьмо и одному в ней хуёво – знай, ты заслужил. Чондэ уходит, из последних сил заставляя себя не оборачиваться, но так и не может избавиться от ощущения, что Минсок всё это время, смотря в упор, видел не его, а им же самим построенную стену между ними. И всё, что может с этим сделать Чондэ, это либо развернуться и уйти, либо разбиться об неё вдребезги. И он выбирает первое, а Минсок пусть катится к чёрту. Чондэ чувствует себя отмщённым. Если и не на все сто процентов, то очень близко к тому. Он ходит с треском в голове, но весьма довольный собой всю субботу, не уставая нон-стоп прокручивать в памяти всё, что сказал Минсоку, лишь для того, чтобы удовлетворённо подмигнуть отражению в зеркале и поздравить себя с победой. На следующий день во рту и мыслях появляется горьковатое послевкусие, терпкое, неприятное, как после бокала сухого вина, но Чондэ мастерски игнорирует его – он прав, и доказательства тут ни к чему. Он не наседал, не давил и не маньячил по-чёрному, а нежненькому Минсоку, видите ли, «хватило», а раз так, то почему бы не поиздеваться над клюнувшим уже на удочку Чондэ. И не дурак ведь, умеет вовремя угадывать таких людей и бежать, бежать без оглядки, сверкая пятками резиновых подошв, но как умудрился проколоться в этот раз, понять не может до сих пор. Как можно было подумать, что Минсок – тот, кто нужен, и кого в этом винить? Крашеные в опасный рыжий волосы, проницательный взгляд из-под сдвинутых над переносицей бровей или... себя? Себя Чондэ не хочет, но человек – существо разумное, и лучше уж поздно, чем никогда. Ночью третьего дня (после громкой победы над вопиющей несправедливостью) Чондэ с зубной щёткой во рту и пеной на щеке рассматривает себя в дверце шкафчика для лекарств. Он не включает свет, и чёрные пятна теней растекаются по лицу, отражение двоится, расползаясь по двойному стеклу, и Чондэ внезапно понимает. - Мне хватило. Минсок не тварь и не привыкшая играть чужими чувствами пустышка, с лёгкостью игнорирующая звонки и делающая дурака из любого, кто осмелится посягнуть на неприступное сердце. Минсок его боится. Его и того, кого видит между ними всякий раз, как Чондэ переступает невидимую черту, запуская незаметный неопытному глазу режим тревоги. И нет никакой стены, есть только призрак из прошлого, которого он оказался не способен распознать. Просто потому, что ангелами дано быть не всем, а вот слепыми эгоистичными мудаками, готовыми до последнего оберегать свои ничего не стоящие желания - пожалуйста. Чондэ бросает щётку, переодевается со скоростью звука и, вылетев на опустевшую уже улицу, прыгает в задремавшее на парковке такси. – Не хочу больше... Он просто держит оборону, то подпуская близко, то отгораживаясь от ненужного внимания всеми возможными способами, будто вспоминает что-то и ставит блок, такой, какой может. И если это правда, Чондэ не лучше образа Минсока, который слепило его отвратительное извращённое сознание. Стыдно. Кофейня закрыта, и Чондэ, обойдя её, быстро взбирается по решётчатой лестнице, чтобы наброситься на дверь. Дом стоит сам по себе, по соседству такие же уснувшие до утра кафешки, и ничто не мешает ему стучать, ломиться руками и ногами без страха навлечь на себя гнев мироздания в виде полночного патруля, пока дверь не открывает лохматый со сна и явно перепуганный Минсок. - Что-то случилось? Чондэ не отвечает, просто идёт тараном и, оборачивая Минсока руками, втыкается вместе с ним в стену прихожей. - Случилось. - У тебя на щеке белое. - Пусть. Они так и стоят, целую вечность, кажется, прежде чем Чондэ щёлкает замком на двери и сквозь прохладную от кондиционера темноту наугад тащит Минсока в спальню. Они валятся на кровать прямо так, Чондэ успевает только скинуть домашние резиновые вьетнамки, в которых выскочил на улицу ловить такси. Минсок молчит, не жмётся в поисках тепла, но и не отталкивает, и даже вроде не ждёт извинений, но Чондэ захлёбывается виной и щедро льёт её на Минсока, превращая в сотню тихих «прости». У него в голове километры вопросов, но требовать ответы сейчас было бы неправильно, поэтому он просто просит: - Расскажи мне. - Что? - Всё расскажи. - Мне нечего. - Врёшь. Это очевидно, но допытываться – преступление, как минимум потому, что Минсок нетерпеливо елозит в объятиях и отодвигается, не желая продолжать разговор. - Ладно, - легко соглашается Чондэ, не без труда возвращая его на прежнее место и прижимая крепче. – Не говори. Ни к чему это. Ковырять старые болячки он точно не собирается, не сейчас. Сейчас... - Ещё раз скажешь что-то подобное, я порежу тебя на кусочки и скормлю кофемолке, понял? - Ты прелесть. - Понял? - Более чем, спи. Чондэ думает, он и правда нож, случайно вскрывший консервную банку. Он сам не знает, что надеялся там увидеть, но внутренности на его ладони мягкие, незащищённые, как черепаха без панциря, и ему снова стыдно. Он не хочет делать больно, не хочет плевать в самую сердцевину, только понять и, если получится, защитить, получив в ответ чужое тепло и доверие, но и это не сейчас. Сейчас Чондэ хочется, чтобы Минсок просто уснул в его руках. Большего ему и не надо.