Бумеранг

Любая сказка – лишь вымысел, да и всё равно ей рано или поздно приходит конец. Скромный парнишка, что не мог найти цветочную оранжерею никогда не будет принцессой. Прекрасный принц, вызвавшийся помочь бедняжке, в итоге обернулся коварным драконом-искусителем, разрушившим все привычные представления цветочного мальчика о здоровых отношениях. А сказочный сад, где рыцарь по легенде повстречал свою любовь, на деле оказался старым, заброшенным, парком, привлекающим лишь отрешённых интровертов, да местных извращенцев типа Лухана, а с недавних пор и Мина. Сказочники гордятся своими слащавыми HappyEnd’ами, а вот жизнь твердит своё - если что-то было до неприличия хорошо, то шансы на то, что это скоро превратится в «до-неприличия-плохо» крайне велики. Спустя пару месяцев Лухан был готов корнями врасти в своего Сюмина, как он самолично его окрестил на китайский манер. Раз, за разом прижимаясь к нему, такому тёплому и податливому, слушая сладкие стоны и хриплое мычание, он всё отчётливее осознавал, что чёрта с два отпустит его. Свыкнувшийся со своей участью Минсок тоже сбросил с себя личину белого и пушистого одуванчика и начал периодически проявлять характер, лишь заставляя Лухана довольно усмехаться, потому что Мин нравился ему во всех его проявлениях. Пухлые губки, давно забывшие о неуклюжем смущении, при любом удобном случае, как цветы к весеннему солнцу, тянулись к Лухану. Маленькие квадратные ладошки без вопросов и колебаний лезли под футболки, толстовки и рубашки, а с томных взглядов Мина Лухану вообще качественно и надолго выносило мозг. Лухан, ко всему прочему являясь человеком настойчивым и любящим добиваться своего, недолго уговаривал Минсока переехать к нему. Тот прекрасно понимал, во что превратится его жизнь, если он в режиме 24/7 будет находиться на территории известного извращенца, но всё равно согласился, ибо из его памяти ещё не выветрилось, что Лухан собой представляет, когда хочет чего-то достичь, особенно, если это связано с Мином. Однако, время шло, поворачивая двух персонажей игры под названием «жизнь» новыми гранями друг к другу. Настал момент, когда расслабившегося Лухана запоздало так огрела по макушке мысль, что он умудрился влюбиться, слишком глубоко позволяя чьим-то огромным глазам проникнуть в своё чёрствое, как плесневелая горбушка, сердце. Он просто отчаянно рисковал повторить историю определённой давности, а этого никак, ни в коем случае нельзя было допускать, иначе для чего он так старательно превращал то самое сердце в простой, хоть и очень нужный орган, задача которого лишь кровь по организму гонять, не более. После этого озарения у Минсока был месяц, чтобы насладиться относительно спокойной совместной жизнью, прежде чем он, на свою беду притягивающий к себе людей похлеще мультяшного магнита, нашёл себе в Китае ещё одного дружка. И в Лухане осьминожьими щупальцами зашевелились обиды прошлого, запуская в его и без того чёрное сердце ядовитые чернила ревности. Ему было достаточно лишь пару раз увидеть своего Сюмина с каким-то отрешённым пареньком, чтобы то, что дремало в нём последние несколько месяцев, наконец, выплеснулось наружу и обернуло его в тугой кокон. В мыслях Мина даже на последнем месте не наблюдалось намёков на измену кому бы то ни было, с кем бы то ни было, но механизм уже запустился, затрещал и защёлкал, выворачивая корявые ржавые шестерёнки заботливо отшлифованных обид и заставляя Лухана предстать перед Минсоком в совершенно ином свете. Просто потому что Лухан действительно взбесился, поняв, как сильно привязался сам, когда его душила отчаянная ревность. Правда, в качестве утешительного бонуса, он также понял, насколько крепко привязал к себе Сюмина. Засим последовала череда событий, которые Мин давно избегал прокручивать в голове, просверливая новые дырки в своих потрёпанных чувствах, потому что пугающее разнообразие аналогичных случаев не уставало кидаться обновлениями в их совместную с Луханом историю. Первый раз, когда Лухан шатался где-то два дня, намеренно забыв о том, что кто-то дома может волноваться, пытаясь пробиться сквозь апатичный голос автоответчика на мобильном телефоне, Мин лишь вцепился в него, взволнованно осматривая любимое тело на предмет незапланированных повреждений. Вдруг, избили? Второй, а за ним и третий разы Мин потерянно молчал, старательно, словно виноград в бочке, давя в себе мысль, что Лухану его мало и он… - Да, - а вот Лухан рубанул с плеча, решив не строить из себя скромную девицу. Хотя таковой он не являлся при любом раскладе. – Как-то так. Это «да» ещё долго стучало в симпатичной головке Мина, словно древнее проклятие, отравлявшее то, что делало всё его существо цельным изнутри. Это когда снаружи, вроде бы, такой же, а внутри давно одна чернота - концентрированный густой яд. И он не просто течёт в венах вместо привычной крови - он всё, он везде. Он - кости, мышцы, мясо и даже сосудики, лопающиеся в белоснежных озёрах вокруг тёмной радужки. А сердце давно пало под напором отравы и послушно гоняет её по всему организму, заставляя демонстрировать безразличию вокруг образцового себя. Да, Лухан ему изменяет, даже и не думая это скрывать. Хотя, неизвестно ещё, что лучше. Поняв тогда, что раскаяние – штука оленям неподвластная, да и вообще Лухан выглядел так, будто гордился тем, что сделал, Минсок впервые собрал скромный узелок своих вещей и тихо ушёл, не проронив ни слезинки, осторожно прикрыв дверь. Ушёл, чтобы потом вернуться. И даже не потому, что было некуда пойти. Просто Мин впервые понял, что в том своенравном, склонившем его полгода назад к таким мерзостям Лухане, всё – все его чистые помыслы и грязные желания. И впору было кожу на себе ногтями раздирать, потому что в отличие от Лухана Мин не отказывался признавать очевидное. Он прекрасно знал, что любил, любил сильно и больно, до ноющих трещин на той самой тёмной радужке раскосых глаз. Потом эти эпизоды медленно превратились в горькую традицию. Один возвращался чёрт знает, откуда, перетрахав, как мысленно ругался Мин, добрую половину Пекина. А второй продолжал каждый раз собирать вещи, радуя Лухана своим условным рефлексом а-ля «ушёл-вернулся». Тот в свою очередь добавил к этому алгоритму фазу "наказали", потому что его импульсивная гордая натура не могла так просто смириться с частыми сборами вещей и демонстративным хлопаньем двери. Ладно бы всерьёз, а то ведь вхолостую. Минсок не понимал, как вообще произошло то, что произошло. Дёрнул чёрт влюбиться. Да в кого?! В того, кому, казалось, даже больше, чем просто насрать. Да вдобавок ещё так, что все части тела сводило от одной только близости, запаха, голоса и обманчиво-ласковых прикосновений аккуратных пальцев. И это кто?! Мин! Который до последнего надеялся, что всю жизнь будет жить один, ибо боялся отношений так, как огонь воды не боится. Слишком сложным казалось ему совместное существование двух особей человеческого вида на одной строго ограниченной территории в том же пресловутом режиме 24/7. У Минсока всегда был мягковатый характер, но то, какой половой тряпкой он ощущал себя теперь, не укладывалось даже в его собственной голове. Горько было осознавать, что он хуже паршивой дворовой собаки, ждавшей вышвырнувшего её хозяина, а потом радовавшейся ему до трясучки в коленях. Лухан, кажется, изменил ему уже со всеми, с кем мог и не мог, и даже не думал это скрывать, а Мин всё преданно смотрел на него, посылая лесом своё желание растоптать ко всем чертям эту вымученную больную любовь. - Ты мне кто? Муж, жена? Я – свободный человек, - каждый раз безапелляционно отвечал Лухан, разбивая все «но» Мина волнами о холодные слова-камни. - Не припомню, чтобы между нами был уговор о взаимном высиживании наших отношений за закрытой дверью. И цепочка продолжалась, лишь обрастая новыми извращёнными подробностями и занимательными сложностями. Лухан изменял с особой изобретательностью, Минсок был готов разнести всё вокруг, но лишь собирал вещи под издевательское фырканье Лу, и уходил, втайне надеясь, что навсегда. Что выйдет и отправится далеко-далеко, туда, где нет прогнивших отношений, построенных на слепой любви и изменах, и останется там до самой смерти, забыв, что когда-то где-то существовал некий Лухан, так глумливо вытиравший каждый раз об него ноги. Но Мин всё равно возвращался, дрожащей рукой жал на звонок, и под глухой скрип открывающейся двери переступал через порог под пристальным насмешливым взглядом Лухана, щедро приправленным ехидной ухмылкой. Мин продолжал молча ненавидеть себя за всё то, что внутри него любит этого ублюдка, а Лу – улыбаться, потому что его теория, железная, как кочерга, не сгибалась под тяжестью даже самых отчаянных страданий влюблённого в него по самую каштановую макушку Минсока. Весь вечер они не говорили друг другу ни слова, а ночью Лухан выжимал из Мина остатки гордости, которая и так уже давно если и не скончалась, то была нарядно упакована в самый красивый гробик и целенаправленно двигалась на катафалке в сторону живописного обрыва. И ему оставалось лишь, хватая ртом воздух, а руками простынь, закрывать слезящиеся от боли и обиды глаза и продолжать молча ненавидеть себя и любить Лухана. Потому что его жизнь – она вот такая, уродливая, бесстыдная и полная противоречий, выстреливающих из Мина во все стороны, словно подожжённые снаряды из грёбаных новогодних фейерверков – фитиль уже горит и от взрыва никуда не деться. - Лу… Луха-а-ан, - скулил Мин, будто в бреду, словно боялся забыть это имя, словно мало того, что у него им расписан весь календарь. – Луха-ан, м-мне больно. - Будешь думать, перед тем, как уходить в следующий раз, - тихий ровный голос будто подтверждал высокую степень безразличия по отношению к высказанному факту. Как всегда. И всё же, осознанно или нет, Лухан замедлялся, стараясь двигаться аккуратнее или немного под другим углом, чтобы Мин перестал жмуриться от боли, чтобы сильнее хватался за него своими кулачками, выгибаясь дугой от скользящих движений члена по чему-то, что дробило на мелкие кусочки, затем вновь склеивало и снова дробило. А потом аттракцион заканчивался, Мин устало проваливался в беспокойный сон и уже не чувствовал летящих движений чьих-то мягких пальцев, нежно скользящих ночными бабочками по его груди и плечам.