***
В редких солнечных лучах, с боем пробивающихся сквозь плотные тёмные облака, яркая неоновая вывеска отказывается играть цветами, уступая полуденному свету в мстительном ожидании вечера, когда "海盜灣 - Hàidǎo Wān"* вновь превратится в концентрированный коктейль из безответственной шушеры возраста мнимой вседозволенности, литров алкоголя, пакетов адской травы и тихих комнат отдыха, где весь этот набор успешно самовыражается в беспорядочных действиях интимного характера. Но полдень на циферблате едва покинул свой пост и персонал плевать хотел на попытки цветных букв самоутвердиться, подготавливая заведеньице к встрече с очередными клиентами. Ну как, подготавливая, максимум, сонно слоняясь туда-сюда. Эти люди ночи делают всё в последнюю пару часов и, что самое странное, умудряются успевать. Вот и сейчас, варёная, как картошка в мундире, атмосфера буквально пропитывает воздух, а в дальнем уголке клуба и вовсе прилипает к коже, оседая на стены, пока занятые беседой самопровозглашённые короли вечера даже курить не утруждают себя в строго определённом для этого месте. - Дерьмовый из тебя парень, Лу-гэ, - Сехун вздыхает, запуская пальцы в цветастую шевелюру не первой свежести. Разговор не нов, тема зверски избита, но актуальности, как ни странно, не теряет уже который месяц. - Какой есть, - а Лухан улыбается и стряхивает пепел с сигареты прямо на пол своего круглосуточного и весьма сомнительного рабочего места. Раскаиваться совсем не в его стиле. – И я ему не парень, а любовник. - Я всё разобрать не могу, кто из вас больше ёбнутый - ты или он. - Оба. Мы нашли друг друга. - Да, тебе просто нужно, чтобы рядом было кто-то… кому ты сможешь трахать мозги. - Зачем мозги? Трахать мозги Мина не так приятно, как его самого, поверь мне, - Лухан выдыхает едкий дым, улыбаясь своим грязным мыслям, где с самого утра на неопределённой горизонтальной поверхности восседает его Сюмин в расстёгнутой рубашке. Он уютно, словно впадающая в сладкую дрёму кошечка, жмурится и кусает нижнюю губу. Ткань лениво съезжает по руке, открывая плечо, а чуть ниже грубый краешек материи с перламутровым кругляшом пуговицы касается выглядывающего сосочка, успевшего скукожиться и затвердеть то ли от ледяного ветерка, гуляющего по сливочной коже где-то в воображении Лухана, то ли от накрахмаленного белого полотна, что продолжает задевать нежную кожицу при каждом движении расслабленного Минсока. Пока сигарета неспешно тлеет, а Лухан виснет в своих приторно-вкусных фантазиях, Сехун отчаянно пытается выбраться из болота услужливо возникших в его голове картинок, на которых два чужих, откровенно неодетых тела находятся как-то слишком близко. Так, что даже мысли об этом обжигают. Главное, успеть побледнеть пока Лухан не заметил его беспричинно вспыхнувшие щёки. - Ты не боишься? - А? - Лухан нехотя очнулся и тут же неуютно заёрзал на кресле – разбушевавшееся воображение с блеском добилось своего, подарив обладателю крайне несвоевременно напрягшуюся проблему где-то за железными зубчиками молнии его синих джинсов. - Чего? - Справедливого бунта. Думаешь, он вечно терпеть будет? - Боюсь? Нисколько, - хоть кора земная тресни, а Лухан не шелохнётся. Слишком хорошо он знает своего Сюмина, слишком уверен в жгучей силе его нездоровой привязанности. – Тебе какое дело? - М…мне его жалко, - Сехун спотыкается об первую же согласную и бросается сверлить взглядом абстракцию на стене, которая внезапно оказалась настолько шедевральной, что, о, святые, дайте ему номер дизайнера, если завалялся где, конечно. - Это ты сейчас сказал? - Лухан давится дымом, а пепел с сигареты, зажатой в трясущейся от смеха руке, плавно ложится на пол. Воспоминания о модели поведения друга вкупе с мыслью о том, что его ненамного более чувственная натура решила кого-то пожалеть, дорогого стоят. – Кирпичи жалости от Сехуна. Торопитесь, предложение ограничено! - Смешно, - недокуренная сигарета ловко и быстро выдирается из чужих расслабленных пальцев и летит в импровизированную жестянку-пепельницу, призывающую выпивать каждое утро по чашке бодрящего кофе. – Ты, мало того, что блядь, так ещё и бесчувственная. - На рожу свою каменную посмотри, мать Тереза, прежде чем меня обвинять. - Пошёл ты. Олень, - прекрасная дружба, высокие отношения. - Господа, мать вашу! Если вы уже закончили взаимный обмен любезностями, извольте поднять свои тощие укуренные задницы и валите работать! – из-под земли вырастает организатор от бога и по совместительству администратор клуба Чанёль. Вырастает и тут же принимается ездить по мозгам вконец обленившихся подчинённых. - Расслабься, Чанёль, утро на дворе. Успеем ещё. Но Чанёль не унимается. Он вообще редко, когда унимается: - Ты видел, что у тебя за стойкой творится? – Лухан, конечно, видел, но ничего криминального там не заметил. - Ты так говоришь, будто я всё до последней капли выжрал и валяюсь там в состоянии нирваны. - Между прочим, недалеко от истины. Высосали действительно почти всё, кто - дело последнее. Интересные люди на сегодня твой зал заказали, так что, если не хочешь, чтобы охеревшая радуга отскребала потом шпателем твою лепёшку от асфальта - иди выставляй свежепривезённое крепко-градусное. Человек хочет нажраться - наша задача ему это обеспечить, - Чанёль заканчивает с барменом и обращает всего себя на выражающее вселенское ничего лицо Сехуна. - А ты чё уселся? Вали составлять плейлист, утвердить не забудь! И, не дай бог, сотворишь что-то во вчерашнем стиле... Отберу винил твой - сам петь будешь. - Легко. С клиентами потом не мне судиться. - И прибыль из-за его дурного голоса терять, - вставляет Лухан, которого, похоже, мало пугают угрозы босса, раз он всё ещё ошивается где-то рядом. - Кстати да, кто-нибудь видел Бэкхёна? - Действительно, где наша сладкоголосая красавица, - Сехун ухмыляется собственным мыслям о местном певце с аккуратными девчачьими пальцами в маникюре. - Это к слову о дурном голосе. - Головушка болит после последнего концерта, - Лухан обмахивается на ходу веером из пальцев, не забывая держаться подальше от закипающего Чанёля. - Головушка или задница? – а Сехун мерзко улыбается, возвращаясь, наконец, к своему обычному поведению, далёкому от жалости к каким бы то ни было людям, животным и прочим тварям, волочащим своё существование на земле обетованной, ну или не очень. - Лухан, дай-ка мне бутылку с горлышком потолще, я с удовольствием засуну её Сехуну в ж… - Всё-всё, я понял. Бэкхённи-хён, радость наша, отзовись! Радость не отзывается и, когда ранее упомянутые тощие задницы, наконец, удаляются занимать свои боевые позиции, довольный Чанёль останавливает взгляд на пустой сцене и понимает, что Бэкхёна он сегодня и вправду не видел, как, впрочем, и вчера. Не страшно, на самом деле, не скрипеть же ему под электронную музыку. Заказ на живой голосок имелся только завтра, но Бэк обычно любил за день, пусть и до самого пустякового выступления мерять рабочую платформу неширокими аккуратными шажочками, тихо улыбаясь каким-то своим мыслям и бубня что-то мелодичное в старый репетиционный микрофон. Чанёль как-то совсем привычно озадачивается. Манера у него такая - переживать. И ладно, если бы обо всех и вся. Так нет ведь, только о Бэкхёне. Такой же заезжий из Кореи, как и он сам, Бэкки вечно возбуждал в нём желание его опекать. Местная надежда клубной попсы в его светлом лике была крайне несобранной, беззаботной, и бесконечно растерянной, особенно если речь заходила об окружающем его скарбе в состоянии бардака, который он вообще не считал нужным прибирать хоть иногда. Все остальные распустёхи приводили чересчур организованного Чанёля в бешенство, но только не Бэкхён. Это существо лишь возбуждало в нём дикое желание проконтролировать, помочь и напомнить всё, что было скоропостижно заброшено и забыто. Так-то оно так, конечно, но пропустить выступление? Никогда. Как не мог он прогулять и день до него, предпочитая удостоверяться в собственных возможностях, голося что-то задушевное в фонящий шарик на палочке. И Чанёль уже разве что не чешется, представляя, что же могло случиться с местным соловьём, и идёт прямиком к звукорежиссёру за информацией или телефоном, которого у него, к собственному стыду, не имеется. - Ааа, с ним что-то не так, - лениво отвечает тот, тыкая кривыми пальцами в разноцветные кнопочки на аппарате, а потом диктует адрес, потому что Чанёль - он весь такой, в дым переживающий. Особенно, когда дело касается Бэкхёна.***
Организатор от бога и по совместительству администратор клуба Чанёль топчется на узкой улочке, высверливая тёмно-карими глазами дырку на звонке с тремя иероглифами, знакомы ему из которых только два. Бён Бэкхён. Даже фамилию не знал, хорош организатор. Он переступает с ноги на ногу, теребит пальцами шнурок толстовки, кусает губы - иными словами, являет собой картину "школьница на первом свидании". И его, очевидно, догоняют эти мысли, потому что он одёргивает себя и с силой давит на звонок. С первого раза ему открывать отказываются, зато со второго: - Кто? - незнакомый заупокойный голос на пару секунд выбивает Чанёля из колеи. - А-э-э, здрасьте. Я ищу Бэкхёна, но... - Чанёль? - а вот незнакомый голос охреневших тонов, похоже, его знал, причём по имени. И писк открывающейся двери звучит, как доказательство этого факта. - Заходи. Четвёртый. В дверном проёме на этаже, стена которого посредством серой краски демонстрирует цифру "4", витает облачённый в спортивные штаны и футболку дух Бэкхёна, тонкая шея которого качественно обмотана широченным мягким шарфом. - П-привет, - спотыкается Чанёль, про себя думая, что таким домашним он его никогда не лицезрел. Бэкхёна и без этого хёном окрестить язык не повернётся, а уж в футболке с то ли Чипом, то ли Дейлом и того сложнее. - Привет, Чанни, - улыбается Бэк, не забывая сочно шмыгать носом в перерывах между словами. - Каким ветром? - Попутным. Тебя сдали с потрохами. - Сегодня чё, моя смена? – больной Бэкхён шуток, похоже, не понимает и пытается вспомнить, каким, не в меру тощим местом он последний раз смотрел график. – Странно, я думал, что… - Спокойно. Просто ты обычно приходишь на прогон аппаратуры, а сегодня мне сказали, что с тобой что-то случилось, ну я и… - Очаровательно, - картинно умиляется Бэк, неумело скрывая, что ему и впрямь приятно. – Не паникуй, выйду я завтра. - Мгм, если не скопытишься сегодня. Я метра за три чувствую твои 39,9, ты же больной насквозь, - Чанёль кивает на пространство за спиной Бэкхёна, так как сам тот отходить не очень спешит. – Зайти-то можно? - Э-э-э, извиняй, но ты последний, кого я ждал в гости. У меня там, э-э-э, срач, - виновато мнётся Бэк, кидаясь смущёнными взглядами. - Плевать, - но тот идёт на таран, не оставляя Бэкхёну иного выбора, кроме как впустить вездесущего организатора в скромную обитель себя и своей болезни. В небольшой студии всё какое-то слишком бежевое и светлое. Ну да, гора немытых чашек в раковине, ну и что. Чанёль привыкший к вечной войне непримиримых врагов - уборки и Бэка - ожидал чего-то более жуткого. Гигантских тараканов, например, или производящих новые организмы пятен на полу. – Расскажи мне лучше, как ты собираешься завтра работать в таком состоянии? - Пфф, будто в первый раз, - фыркает ходячая инфекция, тяжело опускается в кресло и швыркает заложенным носом в сомнительного цвета бумажный платочек. - Завтра вечером буду, как огурчик. - Зелёный и в пупырышках? - скептически настроенный Чанёль, ну никак не желает унять свои гиперзаботливое эго, которое уже с интересом разглядывает неизвестную коробочку с аптечным штампом и подозрительным содержимым. - Ну-ка, показывай, чем лечишься? - Ну тут... вообще шёл бы ты, заразишься ещё. - Размечтался. Фуу, этой травой рабы китайских императоров лечились лет так 300 назад. А это чё за хрень… Бэкхён лишь молча закатывает глаза и укоризненно смотрит на некстати ввалившегося ревизора. Какая вот ему, Чанёлю, разница, чем лечится Бэкхён, может он эту траву вообще покуривает грешным делом. Только вот Пак не Пак, если не: - Я пошёл - скоро вернусь. И только попробуй мне не открыть, - Чанёль кладёт на столик коробку с каким-то надо-думать-лечебным сеном и топает в сторону двери под беззвучный аккомпанемент шокированного взгляда Бэка, который всё это время сидит, не двигаясь, пока приблизительно через полчаса домофон вновь не начинает изображать буйных котят своим противным попискиванием. А затем в квартиру повторно вваливается важного вида Чанёль с бумажным свёртком из аптеки неподалёку и ещё каким-то полиэтиленовым мешком. - Падай. Будем тебя лечить. - Но… - Возражения не принимаются, - организатор в Чанёле сонно потягивается и потирает ручки, собираясь строить из себя великого управленца. - Ты мне здоровый нужен. Бэкхён весь обращается в смущённый томат простуженного сорта и отворачивается. - Если легче не станет, уколы будем делать, - добавляет Чанёль и испускает злобное «ха-ха» на то, как вытягивается лицо напротив. - Надеюсь, хоть не в задницу. - Будешь выступать - получишь туда укол и без надобности. - Выступать - моя профессия. - Не в нынешнем положении. После лёгкой полемики на тему чужих мягких мест и неприлично острых игл, Чанёль отправился намывать посуду и полы, чем вконец засмущал беднягу Бэкхёна, который, в свою очередь, бегал вокруг него, пытаясь хоть как-то помочь воскресшему в администраторе уборщику. Чанёлю же приходилось его отлавливать и возвращать на диван, чтобы спокойно отлёживал себе простуженные бока, запивая некстати напавшую респираторно-вирусную инфекцию горячим чаем с очередной вонючей травой. Когда тарелки, чашки и ложки были намыты, полы вычищены, а на плите испускало ароматные пары что-то съедобное и не быстрого приготовления, Чанёль скормил Бэкхёну таблетку от головной боли, напоил жаропонижающей шипучкой и запихнул в нос какой-то анти-соплин, от которого пациент потом ещё чихал добрых полчаса. Засим великий администратор уложил человека-песню на диван, укутал пледом и, сунув в длинные жуткие пальцы пульт от телевизора, плюхнулся рядом. - Чанёлли? - М? - Это, ну… спасибо, - Бэкхён смущённо улыбается Чанёлю, ковыряя ногтём резиновую кнопочку на пластике. – Неизвестно, когда бы у меня руки до всего этого дошли. - Должен будешь, - добрый смешок и больше они не говорят ни слова. Чанёль потом незаметно, даже для себя, наблюдает, как Бэкхён тяжело моргает и медленно проваливается в сон, обнимая диванную подушку и роняя на неё голову, чтобы потом резко подняться, встряхнуть шевелюрой и вновь клюнуть носом, на этот раз уже окончательно. Остаток вечера проходит как-то совсем непривычно – на диване с громко сопящим и похрюкивающим соплями Бэком. Можно было давно уйти, но почему-то не хочется. И Чанёль так и сидит, пока телевизор не начинает пестрить бессмысленностью вечерних передач. Смысл торчать здесь и дальше, быть может, есть, но нет повода, поэтому телевизор щёлкает, выключаясь, Чанёль обувается, захлопывает дверь снаружи и медленно идёт в сторону клуба, неосознанно противопоставляя негостеприимную ночную прохладу светлой тёплой студии, где он так самозабвенно наводил порядок под звуковое сопровождение путавшегося под ногами больного Бэкхёна.