***
Чужое счастье ниже Сехуна почти на две головы. Оно тихое, скромное и до смешного опрятное в этой выглаженной кремовой рубашечке, заправленной за пояс чёрных джинсов. А ещё маленькая ладошка, которую Сехун аккуратно обнимает своими длинными пальцами, заставляет его всерьёз задуматься над личностью Минсока. Он точно не тот, за кого себя выдаёт – ребёнок же, не иначе. Сехун уверен, что мог бы часами сидеть и тупо таращиться на него, на тлеющие угли в глубине чёрных глаз и мягкую кривую улыбающихся губ. В конце концов, этого ему не запретит никто. Если бы Лухан умел читать мысли, то распорол бы приятеля прямо по шву и вывернул все внутренности наизнанку, а потом развесил кишки вокруг бездыханного тела в соответствии с собственными эстетическими предпочтениями. Но, увы и ах, этому он пока не научился, поэтому Сехун может безболезненно переносить все возможные варианты общения и соприкосновения с Мином глубоко под кору собственного воспалённого мозга. Он бы сажал его к себе на колени, позволяя чужим рукам обвивать свою костлявую шею, а пальцам разбирать жёсткие волосы на одноцветные пряди. Раз за разом поворачивал бы за подбородок к своему лицу, настойчиво заглядывая в укрытые смущением глаза. О, в них он был бы рад утонуть, захлебнуться от пугающей беспросветной глубины, веющей чем-то незнакомым, чем-то заботливо скрытым от него, как от чужого, ненужного, лишнего. Всё это с завидной периодичностью выгрызало на тонких плёнках упорно бьющегося сердца Сехуна кровавые иероглифы любимого имени. Больно. Оттого, что всё это богатство, все секреты и тайны той бездны бесстыдно выставлены наружу совсем не перед ним. Оттого, что не к нему Минсок приходит поздними вечерами в это средоточие беспечности и разврата. Оттого, что не его руки разглаживают складочки светлой ткани на спине, когда Мин улыбается в губы Лухана и они долго целуются в каком-нибудь тёмном углу, прощаясь. Оттого, что Лухан не бережёт то оголённое, нежное, бесхитростно открытое ему. И не собирается беречь. И, пусть, жалость чертовски пустое, бесполезное чувство, Сехуну всё равно жаль Мина. Он бы сломал, размолол в песок себе все косточки до единой, чтобы хоть как-то избавить его от боли, а лучше от самого Лухана. Знать бы только как. Почему нельзя просто попросить Мина хотя бы раз позволить чужим губам прикоснуться к его. Сехун не знает, но верит, что они почти сладкие на вкус, а ещё, что Мину понравится, потому что в каждое прикосновение он готов вкладывать всю мощь своего никчёмного чувства. Эти сопливые несбыточные мечты равномерно грызут что-то живое внутри, но в данный момент Сехуну сие на удивление монопенисуально. Сейчас он готов горланить всему миру даже о том, что только что гладил своими шершавыми пальцами чужую ладонь, лишний, и совершенно ненужный раз показывая, куда и на что нужно нажимать. Что ненавязчиво приобнял за талию и пощекотал себе нос взъерошенными тёмными волосами, пока шептал что-то на подставленное ушко. Сехун многое бы отдал за то, что так просто достаётся Лухану, но он может лишь наблюдать, как осторожно Минсок жмёт на незнакомые кнопочки и теребит виниловые пластинки. А хочется просто развернуть его, прижать к стене и, срывая голос кричать прямо в испуганные глаза, что будет беречь и любить, а потом послать всех на хрен и целовать-целовать-целовать мягкие губы, пока свои не отсохнут и не отвалятся. У одинокого бедняги-диджея много таких «бы», а «если» и «хочется» в десятки раз больше. Но Минсок не его – он Лухана. И с этим ничего нельзя сделать. Потому что Лухан – тварь. Только вот это словно и не смущает Мина, не заставляет сжимать зубы каждый раз, когда отсутствие Лухана дома объясняется отнюдь не рабским рабочим режимом. - Сехун? Мин всё ещё с ним, а значит, шансов у Сехуна – ноль умножить на один. - Сехун, эй! Приём-приём. - М? – мысли, наконец, отпускают его, позволяя обратить внимание на Минсока, зовущего его, видимо, далеко не в первый раз. - Знаешь, кто это? – он тычет пальчиком куда-то в сторону ненавистной барной стойки, где над Луханом нависла самая настоящая гора в виде некоего высоченного клиента со сверкающей на весь зал россыпью колец на бесконечно длинных пальцах. - Понятия не имею, - Сехун откровенно раздражается. Какая кому разница, на чей пиджак от Гуччи Лухан пролил чёрный Баккарди. Или вылил. Это вполне в его стиле. А вот Мину всё это не нравится. Он даже издалека видит, как проседает и скукоживается широкоплечий Лухан, а его лицо и вовсе приобретает очаровательный бледно-фиолетовый оттенок. Ещё чуть-чуть и сольётся с окружающей обстановкой. Только посетитель, к сожалению, не слепой – Минсок практически чувствует силу, с которой Лухан сжимает зубы, то ли стараясь не указать клиенту краткий путь в одно тёмное и неприятное место, то ли изо всех сил пытаясь не сорваться и не – нет, Мину, определённо, кажется. Эта сторона бессменно сильного и дерзкого Лухана совсем незнакома Минсоку. Ему легче поверить в то, что Земля квадратная, а на юг летом улетают не птицы, а слоны. И вообще, это всё мизерная толика алкоголя в его коктейле, психоделическая цветомузыка и, наверное, плохое зрение. Только вот у Мина всё равно не получается выбросить из головы тот факт, что у Лухана будто бы – нет, не может быть – дрожат губы…? - Эй, смотри, - внезапно отвлекает Сехун, дёргая Мина за рукав, совсем как маленький рассерженный ребёнок, а потом дьявольские пляски смещаются с центра куда-то влево и барная стойка скрывается из вида. Когда Минсоку вновь открывается сравнительно приличный обзор на эпицентр алкогольного помешательства, человек-гора у барной стойки уже отсутствует. Впрочем, как и сам Лухан.***
Янтарная жидкость неаккуратными пузырями опрокидывается в бокал, щедро выплёскиваясь на столешницу. Напарник недобро усмехается, надеясь, что Чанёль успел заметить такое безответственное отношение к бесценному алкоголю. А Лухану откровенно насрать. Он всё ещё безуспешно пытается унять дрожь в своих неожиданно слабых руках. Какой чёрт дёрнул его прийти сюда? Откуда этот ублюдок знает место его работы? И, наконец, зачем ему это? Снова. Лухан почти швыряет бокал на стойку, опирается на неё и опускает голову. Хорошо, что Мин не видел. - «Мин» - успевает лишь ненавязчиво мелькнуть где-то под черепной коробкой, а глаза уже вовсю обшаривают помещение на предмет утерянного персонажа. Лухану уже начинает казаться, что Мин просто своевременно провалился куда-то в Преисподнюю прямо с барного стула. Однако он практически тут же находит его вполне себе довольным за стойкой Сехуна, который – ну, охренеть просто - позволил ничего не смыслящему в дурацких кнопках человеку дотронуться грязными руками иной профессии до своего алтаря. Сехун что-то горячо доказывает, Мин смеётся, а чёрно-белое чудовище, живущее где-то в солнечном сплетении Лухана, ласково урчит, твердит «моё» и почти заставляет безапелляционно кивнуть возмущённому напарнику «давай сам, милый» и нырнуть в беснующуюся толпу.***
- А если сюда, то… - Сехун жмёт на кнопку и трек прорезает какой-то дикий звук, сворачивая уши доброй половины в неаппетитные вафельные трубочки. Чанёль грозно машет пустой бутылкой в другом конце зала – похоже, именно ей с закрытием танцпола придётся познакомиться с малопривлекательным «внутренним миром» диджея. - Пиздец, - констатирует Минсок, отрывая наушник от уха. Оно, пожалуй, до утра не сможет функционировать нормально. - Это ерунда. Сейчас покажу ещё кое-что, и можешь сам дуть в гастроли по клубам с собственной программой, - нарочито важно сообщает Сехун. Ему едва удалось отвлечь Мина от созерцания пришибленного Лухана. Так над коротенькими лупами не издевался, наверное, ни один диджей в истории китайской клубной жизни. А ещё ни один диджей не был так доволен бездарным - без преувеличения - насилием над собственными произведениями. Но Мина вся эта звуковая помойка, похоже, не смущает, обкуренную толпу тем более. Значит, можно расслабиться и продолжать наслаждаться приятным во всех отношениях обществом, возможностью бесцеремонно пожирать Мина глазами, дотрагиваться пальцами до руки, а губами до ушка. Случайно, конечно же. - Я подержу, а ты жми сюда... - плещущийся в желанном внимании Сехун совсем не замечает нависшую над его радужными мечтами угрозу. Мелочь, на самом деле. Но в масштабах его Вселенной эта мелочь грозит прослыть катастрофой: - Мин, - потому что перед микшером откуда-то из недр пола вырастает Лухан. - М? – Минсок неохотно отрывается от понравившейся шайтан-машины, а Сехун думает, куда сплюнуть разливающуюся во рту горечь, пока наблюдает, как меняется взгляд Мина. Как молчаливое раздражение в сторону человека прервавшего захватившее его занятие переливается на дне зрачков, оборачиваясь чем-то болезненно чистым, настоящим и таким сладким, что Сехуну хочется пускать сопли, реветь и стучать кулачками во все близстоящие стены. Потому что лучше тихо сдохнуть от разрыва сердца под таким взглядом. Лишь бы для него. - Хань? - Пойдём, - Лухан говорит совсем тихо. Мин понимает только потому что не может оторвать от него взгляд. Что-то всё-таки не так - от Лухана не разит за версту привычной самоуверенностью, а ещё глаза нездорово блестят. Совсем как у душевнобольных или помешанных. - Куда? – ответа Мин не получает. Его решительно хватают за руку и практически стаскивают на танцпол. Он успевает лишь стрельнуть извиняющимся взглядом, даже не думая отбирать руку, и послушно исчезает в толпе, ускользая вслед за Луханом пока Сехун прокусывает передними зубами губу изнутри. Всё это слишком для него. Лухан ведёт Мина в коридор, разделяющий своим неопределившимся пространством шумные залы и тихие комнаты отдыха. Из одних доносится музыка и одобрительные возгласы в сторону исполнительниц приватных танцев, из других – стоны, звонкие шлепки и пошлые словечки, как красноречивое подтверждение того, что этим же вечером познакомившиеся клиенты проводят время с пользой для накопившейся за неделю физической и моральной неудовлетворённости. - Что случилось? – Мин вглядывается в укутанное тенями лицо Лухана с застывшим на нём невнятным выражением. Его бледная кожа почти светится изнутри. Или это рассеянный свет тускло освещённого коридора? - Ничего, - это Лухан уже горячо выдыхает в самые губы Минсока, замирая в жалких миллиметрах. – Поцелуй меня. Для просьбы, может быть, жестковато, а вот для приказа в самый раз. И Мин подчиняется, мазнув влажным язычком по искривлённым улыбкой чужим губам, съедает последнюю гласную и топит себя внутри чужого желания, неизменно заражаясь в ответ. Если бы это была чума, они бы уже давно испустили дух прямо под ветвями сухого дуба в парке, где-то на ошмётках облетающей коры, полураздетые и с руками в штанах друг у друга. Романтика, да и только. Пальцы Лухана то давят на грубую джинсовую ткань на чужих бёдрах, то заползают под рубашку, оставляя на коже красноватые пятна, а Мин притягивает его ближе, цепляясь пальчиками за воротник чёрной форменной рубашки. Так в разы удобнее целовать и кусать его губы, легонько оттягивая такую вкусную нижнюю. Мин за эти пару минут качественно обтирает всю стену собственной спиной, пока Лухан пытается забраться в его рот языком ещё хоть чуть-чуть поглубже, чтобы выдавить из Мина тихий, задушенный стон. Он рад бы озаботиться каким-то мутным глухим отчаянием, сквозившем в каждом рваном движении Лухана, но рубашка давно расстёгнута, а чужая рука собственнически сжимает джинсы там, где уже и без того твёрдо и не терпится. Лухан зачарованно ловит каждую судорогу на лице напротив, иногда полизывая приоткрытые в немых вздохах губки. Мало, мало, этого ему бесконечно мало. Сюмина вообще не бывает много. И Лухан хватает его за руку и тянет за приоткрытую дверцу комнаты отдыха, которая уже изголодалась по разврату в своих стенах. - Ну-ка, сядь, - Лухан поворачивает Мина лицом к себе и подталкивает к креслу. Мин послушно опускается, с неприкрытым любопытством косясь на решительного кавалера. А Лухан садится сверху, упираясь коленями по бокам и сжимая ими бёдра Мина, пока тот, заразившись чужим отчаянием, продолжает тянуть его за воротник, прижимает к себе и пытается поймать губы. Лухан распахивает рубашку Мина, облизывается и медленно ведёт пальцами по его груди, а затем загустевшим от жары летним ручейком стекает с кресла вниз, удобно устраиваясь между его ног. - Ты на работе, ничего? - Мин поднимает бровь, наблюдая, как Лухан в пару движений расправляется с ремнём на его брюках. - Ничего. Не думаю, что здесь этим кого-то можно удивить. - А как же Ча…ммх – договорить не получается – шаловливые лапки Лухана добираются до чего-то зазывно поблёскивающего выступающими на кончике капельками, требуя внимания. Лухан опускает указательный палец на головку члена и ведёт им до самого основания, оставляя влажный скользкий след. Мин дёргается и вцепляется кулачками в кресло, а Лухан ухмыляется. Его сладкий мальчик самый чувствительный. Это точно. Язык скользит по члену, собирая нежную кожицу в мягкие складочки, заставляя Мина похныкивать и скрести ногтями искусственную обивку псевдо-кожаного кресла. Лухан увлечённо водит кончиком языка по давно изученному рисунку из выступающих синеватых венок, замучивая выгибающегося Минсока. Он не соврал бы, если бы сказал, что знает каждый сантиметр, каждые бугорок и впадинку этой идеальной части тела Мина. По его субъективному мнению, у Минсока неидеальных просто нет. Лухан не в состоянии описать тот кайф, который он испытывает прикасаясь и глядя на всё это богатство каждый раз. На то, как жмурятся его удивительные глаза, как поджимаются губы в попытке удержать хриплый стон, и не удерживают, как краснеют обкусанные ключицы и тонкая шейка. Это наркотик. Осознание того, что это лишь в его, Лухана, власти – заставить столь обожаемое им тело извиваться так бесстыдно, вжиматься в спинку кресла и так сладко мычать, теряя всё привычное смущение - сносит крышу похлеще любой дури.***
Лухан – его ночной кошмар. Нет, серьёзно. Иногда Чанёль задумывается, по кой чёрт он до сих пор держит его здесь. За этот вечер импульсивная китайская рожа всё-таки успела поцапаться с недовольным клиентом. Хотя, клиент оказался не из робкого десятка – за что Чанёль возблагодарил провидение – и с гаденькой ухмылочкой смог высказать Лухану всё, что о нём думает. Правда, сути конфликта Чанёль не уловил, но бармен как-то удачно сник и утратил способность воспроизводить раздражающие звуки. Администратор радовался вплоть до того момента, как понял, что Лухан также благополучно испарился с рабочего места. Чанёль по жизни парень миролюбивый, но это не мешает ему с завидной настойчивостью выбивать из всех подвернувшихся под руку подчинённых приблизительное местонахождение пока ещё живого бармена и, как выяснилось, его очаровательного скромного дружка. Он даже не успевает толком продумать схему методичного расчленения Лухана, когда распахивает дверь комнаты отдыха: - Лухан! Ты с... М-минсок? - и ему открывается картина, увидеть которую он ожидал последней в этой жизни. Тот самый Мин, что час назад сидел с ним за стойкой, а потом весело превращал музыкальное оформление клуба в невнятный скрежет, сейчас лежит на мягком кожаном полу подиума. Его неизменная кремовая рубашка в кофейное зерно расстёгнута и без стеснения демонстрирует бледную кожу груди, а штаны вообще обитают где-то у кресла, того самого, что Чанёль самолично выбирал в эпоху ремонта полгода назад. Лухан, замечает несанкционированное движение в районе входа и нагибается ближе к Мину. Потому что в планы его ревнивой натуры не входит позволять какому-то левому персонажу смотреть на его Сюмина в состоянии неполной облачённости в вечно мешающие тряпки. Ходил бы в одних трусах, было бы сподручнее. Правда, пришлось бы вырывать глаза всем и каждому, кто материализуется рядом. Но это мелочи. А администратор так и замирает на пороге. Может быть, даже, с открытым ртом. - Нравится? - интересуется Лухан, не надеясь получить ответ. Вернее, надеясь его не получать. Собственно, начальник, озадаченный и травмированный разливающейся прямо перед ним откровенной сценой, явно выпал из привычной реальности. Минсок слышит Чанёля, но не поворачивается, ему, вообще, в данный момент совершенно насрать, что о нём подумает администратор всея «Бухты», пока он чувствует, каким горячим Лухан двигается внутри него, как водит руками по его груди, животу, неприкрытым бёдрам. На самом деле, персона Мина далека от стремления к эксгибиционизму. Но сопротивляться Лухану просто-напросто бесполезно - с ним слишком хорошо. Хорошо сидеть за стойкой бара напротив, цепляя взгляд тёмно-карамельных глаз, чтобы поймав его, провести языком между своих же губ, прикусить нижнюю, как бы невзначай, и заметить искорку, вспыхнувшую в тех самых глазах напротив, что так жадно следили за каждым жестом. Хорошо греть свою руку в его по пути домой через всё тот же знакомый парк, а потом закрывать глаза и шумно выдыхать, пока Лухан прижимает его к каким-то чудом не развалившемуся дубу, не раздевая, не запуская вездесущие руки в трусы, лишь крепко обнимая и просто сухими горячими губами прижимаясь к коже у основания шеи. А ещё нестерпимо хорошо лежать под ним, наполняя комнату сладкими тихими "Мх" через толчок и вкусными громкими "А-а-х", когда Лухан входит глубже или обводит пальчиками блестящий от смазки кончик. Неприлично, неправильно, грязно, но так хорошо. И все окружающие раздражители катятся к чёрту, пока Минсок тихонько всхлипывает от удовольствия, почти физически ощущая на себе волны удивления Чанёля. Плевать. Сейчас ничего не имеет значения. Только туманный взгляд Лухана, его ласковые руки, хриплый голос и пожар, что он неизменно разжигает внутри своего безнадёжно влюблённого и такого податливого Минсока, да и внутри себя заодно. А Чанёль вообще теряется в мыслях. Потому что кроме общего абсурда ситуации, его голову настойчиво избивает мысль, что, может, Лухан Мина споил и решил изнасиловать, ну, или просто второе. Ведь это значит, что бедного Минсока надо спасать. Вон как отчаянно он вцепился своими пальчиками в жилистые руки, что так грозно упираются по бокам от него. - Уйди, - глухой, но твёрдый голос Лухана возвращает администратора на землю, внезапно ставшую какой-то слишком грешной, и он, медленно развернувшись, шлёпает к выходу. Когда чувствуется сила – следует повиновение. Но не преминувший воспользоваться советом Чанёль всё же оглядывается на парочку перед тем, как захлопнуть собой дверь. Ладони Мина соскальзывают с напрягшихся рук Лухана на плечи, и он требовательно тянет его к себе, чтобы тот медленно облизав его губки, принялся чмокать их короткими мокрыми поцелуями, в перерывах выдыхая так жарко, что они оба вот-вот вспыхнут и сгорят без тени сожаления. Нет, Мин определённо не возражает. Дверь захлопывается и Лухан возвращается к потерянному ритму, забывая выругаться вслед начальнику. Всё это только для них двоих. Сейчас, пока обжигающе горячо, Мин тяжело дышит, дрожит и наблюдает за Луханом, двигающимся над ним, с ним, в нём. Он такой неправильно идеальный для него. Даже со всей их грязью, болью и ложью. И Мина почти трясет от этих мыслей. - Мм-ах, Ха-а-ань. - Ну же, Ми-и-ин, малыш, - ласково тянет Лухан. – Я б-больше не в… Но опасения Лухана напрасны – дослушать Мин так и не успевает. Его скручивает и выгибает в судороге, а в ушах почти булькает, пока липким и белёсым вырывается наружу то, что последние несколько минут угрожающе шевелилось и оживало где-то среди пульсирующих венок внизу его живота. А следом его обжигает где-то внутри и Лухан с тихим стоном выдыхая, опускается на него сверху, кладя покрытый испариной лоб ему на грудь. - Тебя не уволят? - Какая разница, - Лухан приподнимается и чмокает Мина в приоткрытые губки. Было бы здорово не вылететь с работы. Но даже если Чанёль и даст пинка под его наглый зад, то узнает Лухан об этом только завтра. А на сегодня у него есть чужое сбитое дыхание, лениво прикрытые глаза и нежный шелест шёпота. – Мин, тшш, молчи. Лухан разорвал бы в клочья собственные барабанные перепонки, если бы мог. Потому что слышать три этих проклятых слова настолько же сладко, насколько больно.