Кровь за кровь

В белом плаще с кровавым подбоем в центре зала восседал прокуратор, уже привычно мучившийся от нестерпимой боли. На нестаром еще лице прорезались морщины, под глазами залегли темные тени, придавая Пилату страдальческий вид. Рука со свитком, испещренным косым почерком секретаря чуть подрагивала, когда мужчина, чуть приоткрыв глаза, силился вникнуть в смысл написанного. Строчки прыгали перед глазами, никак не желая делиться своим содержимым. Отдаленный гул площади, приглушенный деревьями и высокой стеной, донимал, словно зуд комара в полночной тиши. - Приведите арестованных, - морщась, слабым голосом приказал Пилат. – Только умоляю вас. По одному. Дисмас и Гестас – с ними было решено быстро. Ослепший от боли и палящего ершалаимского солнца прокуратор, не особо волновавшийся за жизни незнакомых людей, лишь подтвердил смертный приговор этим двоим, толком даже не опросив осужденных. Деяния же Вар-раввана повергли в ужас даже такого черствого человека, каким был прокуратор, отведавший немало крови и смерти за свою жизнь. Четвертый арестант, введенный последним, заставил Понтия Пилата приоткрыть глаза. Он стоял смирно, не произнося ни слова, лишь кротко смотрел на прокуратора, словно не понимая, что единое слово этого человека может даровать ему жизнь. Ослепший от боли Пилат не успел этому удивиться. Он видел перед собой очередного оборванца со спутанными волосами в разодранной одежде, уже слегка побитого легионерами, озверевшими от жары. Мысленно собравшись с силами, прокуратор начал допрос, мечтая поскорее избавить себя от неприятных обязанностей. - Имя? – Кратко и звучно спросил восседавший в кресле Пилат. Голос его звучал властно и чисто, словно не было всепожирающей головной боли. - Иешуа, - кротко отозвался арестант. Хоть он и говорил тихо, но его голос разнесся по залу мягким переливом, заставляя допрашивающего вновь поднять взгляд на его худощавую фигуру. - Прозвище? - Га-Ноцри, добрый человек. По залу разнеслись едва сдерживаемые смешки: все, кто знал прокуратора Иудеи, могли сказать о нем многое, но назвать этого человека добрым никому не пришло бы в голову. Прокуратор вскинул голову, зло сощурясь на подсудимого. - Знаешь ли ты, с кем говоришь? - Разумеется, - ответил Иешуа, слегка приподнял уголки губ в улыбке. – Пятый прокуратор Иудеи Пилат Понтийский. Пилат снова бросил взгляд на подсудимого. Почудилось ему, что имя его, произнесенное Иешуа, было обласкано и любовно выговорено, словно величайшая тайна. - Насколько же надо быть безумцем, чтобы назвать меня «добрый человек»? Спроси у любого из находящихся здесь: добрый ли я человек? – в голосе Пилата проскользнула усмешка. - Разумеется, добрый, - чуть встряхнув головой, все с той же легкой улыбкой мягко выговорил Га-Ноцри. – Нет на свете злых людей, но есть несчастные. - И бившие тебя легионеры – добрые? – недоверчиво спросил прокуратор. Иешуа кивнул. – А если приговорю тебя к распятию, также буду добрым? - Да, прокуратор. - Ты безумен, Га-Ноцри! – вспыхнул Пилат. Тело его даже приподнялось из кресла. Но вскоре болевшая голова усадила прокуратора на место. Бессильно прикрыв глаза, Понтий Пилат замолчал, ожидая хоть какого-то ответа от необычного арестанта. Да, Иешуа был необычен, он не стенал и не просил пощады, не пытался вырваться из-под конвоя, чтобы пасть ниц, как десятки и сотни допрашиваемых и приговоренных до него. - Я не безумен, добрый человек, - арестант прищурился – ершалаимское солнце не жалело и его. Пилат подал знак рукой – и один из легионеров ударил Га-Ноцри тупым концом копья в бок. Связанный человек лишь покачнулся и улыбнулся почти незаметно. - Ты считаешь, бродяга, до сих пор, что я добрый? – с усмешкой поинтересовался Пилат. – Откуда ты? - Из Назарета, прокуратор, - Иешуа смотрел все тем же кротким взглядом на сидящего Пилата. – И да, ты добр, Понтий Пилат, просто голова болит у тебя, и ты готов пойти на многое, лишь бы облегчить ее хоть немного. Ты не в силах даже взглянуть на меня, потому что больно открыть глаза. - Как ты оказался в Ершалаиме? – «О, проклятый богами город!», подумал Пилат. - Я шел на праздник. - С кем ты шел? – устало спросил прокуратор. Нужды притворяться всесильным он уже не видел перед этим человеком. - С матерью моей, а потом к нам присоединился еще один добрый человек, Левий Матвей. - Ты женат? – внезапно прокуратору захотелось услышать положительный ответ. - Нет, прокуратор, я один. Со мной лишь мать. - Где она? - Когда солдаты схватили меня, она осталась в доме того доброго человека, что приютил нас на ночлег. - Как его звали? – полуприкрытые глаза Пилата опасно блеснули, словно хищный зверь глядел на истерзанного заключенного. - Иуда, - Иешуа чуть склонил голову набок и нахмурился, как бы припоминая события последних дней. – Очень внимательный и добрый человек. Так живо интересовался моими рассказами… - Не ему ли ты говорил, что разрушишь ершалаимский храм и создашь новый? – рыкнул Пилат. - Этот добрый человек, должно быть, неправильно понял меня. Я не собираюсь разрушать храма. Я говорил, что вскоре расцветет новая вера в бога. - Вот заладил: добрый человек, добрый человек! Нет добрых людей, слышишь? Все они, как один: подлые, низкие, трусливые сребролюбцы! – Прокуратор распахнул глаза, впиваясь взглядом в спокойное, словно водная гладь, лицо Иешуа. – Сил моих нет говорить с тобою более. - Не злись, игемон, - примирительно заговорил Га-Ноцри. – Это не твои слова. Это твоя боль говорит в тебе. Понтий Пилат прочитал по губам Иешуа: «Позволь помочь тебе». - Развяжите ему руки и выйдите все вон, - властно приказал прокуратор, игнорируя изумленные взоры всех присутствующих.