Кровь за кровь

-… таким образом, я не вижу вины за Иешуа Га-Ноцри и, не найдя за ним преступления, считаю, что смертный приговор, выдвинутый первосвященником Каифой, несправедлив, - устало продиктовал прокуратор секретарю. Сам Пилат косился на озаренное ершалаимским солнцем лицо Иешуа. Казалось, ему безразлично все происходящее. Он покорно стоял меж легионерами, чуть склонив голову к полу. Римский прокуратор замечал легкие движения пальцев арестанта, словно тот ласкал кого-то невидимого. – Но, в свете того, что речи Иешуа могут возмутить народ Ершлаима, я оставляю его под стражей во дворце на время праздника Пасхи. Га-Ноцри слабо улыбнулся, зная, что стоит палящему солнцу исчезнуть за Голгофой, придет к нему прокуратор и будет ласкаться к его руке, ведя неспешный разговор. И снова Иешуа будет добродушно посмеиваться над игемоном, не внемля его угрозам. Оставшись в одиночестве, Понтий Пилат позвал своего пса, в котором видел отдушину, которого любил всем сердцем. Мощный и высокий, этот пес славился своей злобой и неустрашимостью, словно был копией своего хозяина. И приближенных по сей день удивляло, что эти двое, хозяин и собака, при всей своей жестокости питали друг к другу трепетную любовь и нежность, словно молодые возлюбленные. Остроухий темно-серый пес лег у ног прокуратора, подобно льву, и то и дело поглядывал по сторонам. Солнце клонилось к закату, освещая Голгофу оранжево-красными лучами, и Пилат счел это отчасти красивым, но ровно до того момента, как в сопровождении двух легионеров в зал вошла женщина, укутанная в платок. Прокуратор брезгливо посмотрел на нее, придерживая пса за ошейник - Славься, игемон! – отчаянно надтреснутым голосом поприветствовала вошедшая Пилата. Полы ее длинной одежды подметали пол зала. - Чего тебе, женщина? – едва не сорвавшись на крик, вопросил прокуратор. – Чего ради ты тревожишь меня? Приходи завтра. - Я не задержу тебя надолго, игемон, - женщина поклонилась Пилату, а после стала на колени, сложив ладони, будто в молитве. Глаза ее лихорадочно блестели безумием. Сидящий в кресле человек и стоящая возле него собака напряглись, ожидая развития событий. – Сжалься над моим сыном, игемон, умоляю тебя! Он единственный, кто остался у меня. - Об этом твой сын не думал, когда совершал разбой. Почему теперь ты думаешь о нем? - Не будь столь жесток, игемон. Иешуа никому никогда… - Га-Ноцри? – оживившись, переспросил прокуратор. – Ты его мать? Мария? - Да, игемон, - женщина подняла голову, покрывавший ее волосы платок соскользнул на плечи, и прокуратор теперь мог рассмотреть мать Иешуа получше. Большие темные глаза выдавали ее усталость и страх, растрепанные волосы вызывали жалостливое щемящее ощущение неправильности происходящего. Безмолвная мольба в чуть приоткрытых полных губах, осторожная надежда, делавшая женщину жалкой, подобно побитой собаке, портила ее совсем нестарое лицо. Наверно, без этого страха и мольбы от уголков ее глаз должны лучиками разбегаться морщинки, полные губы – тепло улыбаться собеседнику. – Прошу, не губи единственного сына! - Встань, Мария, и подойди сюда. – Властно приказал Пилат, тут же вопросительно глянувший поверх плеча женщины на легионеров. Солдаты лишь слегка качнули головой из стороны в сторону. Едва заметный жест холеной руки – и солдаты удалились прочь. – Твой сын уже был у меня. Странный он у тебя. - Помилуйте, господин, Иешуа добр ко всем и доверчив. Все проклятый старик, приставший к нам по пути в Ершалаим! Это он смутил моего сына, рассказывая небылицы! - Веришь ли ты в то, во что верит твой сын? Мария? - Мне не дано увидеть правда это или нет, игемон. Бог в своем царстве, а что творится здесь, в Иудее, он, должно быть, не видит. – Срывающимся тихим голосом проговорила Мария, сцепляя руки друг с другом. - Почему ты так решила? – живо, с интересом спросил Пилат, привстав с кресла. - Ах, если бы Бог видел, что делается в Ершалаиме, разве допустил бы он, чтобы моего сына схватили твои солдаты? – отчаянно-горько произнесла женщина, уже не сдерживая слез. – Разве Бог разлучил бы меня с ним? - О, глупая женщина, перестань же ты рыдать! – воскликнул не терпевший слабостей прокуратор. – Я не вижу вины за твоим сыном, а посему после праздника Пасхи отпущу его к тебе. Что ты разревелась? - Милостивый Боже! - выдохнула Мария, поднимая взгляд заплаканных глаз к прокуратору. Пилат смотрел на нее с усмешкой. – Благодарю, игемон, тебя, что пожалел моего сына! - Уйди, женщина. Оставь меня сегодня. – Недружелюбно ответил прокуратор. – Не меня благодари, а своего сумасшедшего сына. Мария кинула последний благодарный взгляд на Пилата и поспешно покинула зал, стараясь не оборачиваться назад, к прокуратору и его псу. Понтий Пилат не любил женщин, и мать Иешуа не стала исключением. Женщины слабы и ведомы, порой жалки и отвратительны. Ничего от них хорошего. В остальном же мысли прокуратора были спокойны и миролюбивы, даже ненавистный Ершалаим, казалось, стал приветливей. Много позже, когда солнце скрылось за Голгофой, взволнованный секретарь влетел в личные покои прокуратора и протянул ему чуть измятый свиток. Бегло прочитав содержимое послания, Понтий Пилат сжал его в руке и, неожиданно для секретаря, бросился вниз, в ту часть дворца, где находился заключенный под стражу Га-Ноцри. Приблизив к нему свое лицо, впиваясь белесыми от ярости и страха глазами, прокуратор тихо и очень четко спросил у Иешуа: «Веришь ли ты в своего бога, Иешуа? Веришь ли в его милосердие? Молись ему, несносный разбойник, молись, как никогда ранее! Может, услышит он тебя и смогу я отстоять твою ничтожную жизнь у Каифы!»