Кровь за кровь

- Здравствуй, игемон, - Иешуа тепло улыбнулся прокуратору, не смея подойти к нему. – Не говори ничего, я знаю, что Вар-раввана ты не по своей воле отпустил. А, стало быть, займу я его место. Прокуратор взмахом руки приказал оставить его и Иешуа одних. Га-Ноцри тут же подошел к нему, садясь в ногах, глядя снизу вверх на своего палача. - Я ничтожно мало пытался, - горько заключил Пилат, обхватывая руками лицо Иешуа. – Прости меня, разбойник. Осужденный улыбнулся последнему слову прокуратора, так как произнесено оно было с величайшей теплотой. Пилат машинально погладил большим пальцем чуть шершавую от щетины кожу на щеке Га-Ноцри. - Ты же знаешь, игемон, я не виню тебя в своей смерти, значит, и просить прощения у меня ты не вправе. Бедная моя матушка. Как она без меня будет? – Иешуа печально улыбнулся, глядя в глаза Пилата. – Сядь со мной, игемон. Сядь, добрый человек, ко мне ближе. Прокуратор подчинился, тут же сев на пол к Иешуа, что было ново для него и странно. - Так мне лучше видно тебя, когда мы на равных, - Га-Ноцри снова робко улыбнулся. – Не печалься, Пилат Понтийский, о моей смерти. - Я… проклятый ты разбойник! Если б я мог, то сейчас ты бежал из Ершалаима, не оглядываясь… как мне поступить, Иешуа? - Дай исполниться приговору. Раз уж он вынесен. Ты не всесилен, что бы ты ни говорил мне в первый раз. Никто не всесилен. - Разве не ты мне говорил о своем Боге? Не ты ли говорил, что он милостив? - Он милостив. Смерти нет, ты помнишь, игемон? Я буду ближе к своему Отцу. – Лица собеседников сблизились настолько, что каждый ощущал на себе чужое дыхание. – Ты хочешь сказать мне что-то еще, игемон? - Я стою пред тобой на коленях, я, пятый прокуратор Иудеи, Пилат Понтийский, что еще могу сказать тебе, Иешуа Га-Ноцри, несносный разбойник? – прошептал мужчина. - Скажи, что пожелаешь. Не бойся, Пилат. – Снова имя прокуратора обласкано и выговорено с величайшей нежностью. – Самый бесчестный из всех человеческих пороков – трусость. - Я сожалею, что не могу помочь тебе избежать приговора. Я бы стоял пред тобой на коленях и умолял бы о прощении, - прокуратор печально вздохнул, - но ты не приемлешь моих извинений. Я бы пал ниц пред тобой, но мы оба сидим возле моего кресла на полу, как последние рабы. Я был бы готов целовать твои ступни, если бы это могло уберечь тебя от конца, но я впервые бессилен. И поэтому говорю тебе: виновные в смерти твоей последуют вслед за тобой, славя тебя и проклиная меня, а только я закончу с расплатой – уготована и мне чаша с ядом. - Ты не боишься смерти? - Ты говорил – смерти нет. Я верю тебе. Хочу верить. Меж нами нет различий, ты доказал мне это. Может, после чаши с ядом, мы будем вместе… Иешуа мечтательно прикрыл глаза, словно не он сегодня покинет этот мир. Прокуратор так и не отнял рук от его лица, до сих пор поглаживал его щеки. Солнце уже вышло из зенита и теперь клонилось к западу, жить Га-Ноцри оставалось не более трех часов. - Прокуратор… - прошептал Иешуа, протягивая руки к лицу Пилата. Их дыхания сливались в одно, так, что различить, где чье, было невозможно. – Позволь мне одну малую слабость… Не дожидаясь согласия, горячие губы смертника коснулись жестких губ воина. Миг, когда глаза смотрят в глаза, взрывается острой истомой, сбивая дыхание у двух людей, перетекает в жгучую жажду, и жесткие ладони скользят по плечам партнера. Время замирает, и лишь тяжелый стук сердца дает возможность отсчитывать мгновения, пока они есть одно целое. Прежде, чем темные ресницы спрячут сияющий взгляд Иешуа, Пилат впился в его уста, испытывая одновременно сладость и муку, рожденную знанием, что более это не повторится никогда. Губы размыкаются, оставляя вкус поцелуя и жажду, руки еще пару секунд ласкают чужое тело, отвечающее взаимностью. - Тебе пора, Иешуа. До заката они должны кончить с вами. – Нарочито равнодушно произносит прокуратор. - Ты придешь смотреть? – осторожно спрашивает приговоренный. - Нет, не приду, разбойник. Не хочу видеть твою кончину, не проси. - Тогда прощай, прокуратор Иудеи. – Впервые в ясных глазах Иешуа появляется оттенок страха, но губы его все так же ласково улыбаются прокуратору. Мужчины встают на ноги, не сводя взгляда друг с друга, действительно прощаясь навсегда. Миг отчаянного раздумья, и Пилат порывисто прижимает худое тело Га-Ноцри к своей широкой груди. - Прощай, разбойник… Чуть позже, когда Пилат Понтийский в одиночестве сидел, поигрывая острым кинжалом, на него навалилась звериная тоска, душа воина. Взгляд прокуратора то и дело обращался к Голгофе, к кровавому закатному небу, к черным диким тучам, несущим с собой грозу. «Смой же, смой этот проклятый Ершалаим, сотри его с лица земли! О, боги, что за мука находиться в этом городе!» Раскаленный бессмертный город вновь дышал жаром на ненавидящего его человека. «Лишь только застынет твое дыхание, свершится месть», - глаза тяжело смыкаются, пытаясь скрыть проклятую Голгофу от взора усталого прокуратора.