Жизнь начинающей художницы

- Эль, - сказала Рапи, - Марк сегодня просто красавец.       Моё внимание переключилось на мужа Хельги, хлопочущего у барбекю в противоположном конце двора.       Я запала на него с первого взгляда. Теперь Марку уже стукнуло тридцать. Высокий светловолосый и кариглазый, с потрясающим мускулисьым телом, он регулярно поднимал штангу и служил в Нью-Йорском департаменте пожарной охраны. В тот день Конару, их с Эвелин сыну, как раз исполнилось пять лет. И моя сестра вновь была беременна. - Ты совсем помешанна на парнях, - буркнула я.       А что мне оставалось? Сказать Рапи, что знаю, какой Марк классный и что в спальне для гостей я всегда прижтмаюсь ухом к стене - слушаю, как они с Хельгой занимаются сексом? Ещё подумает, что я извращенка... - Бывай, сестрёнка-а! - сказал мне Марк на прощание. Последнее слово он произнёс, по бостонски растягивая гласные. Шоколадную крошку на торте Конара он называл "обсыпкой" и жаловался, что сегодня " вааще такая жара". - В слове "сестрёнка" на конце одна "а", Марк Донраг, - съехидничала я. - Не выпендривайся, - ответил он. - Своего отца ты тоже отчитываешь?       Маму передёргивало от того, как Марк искажает слава. Однако он был прав: наш отец тоже говорил с сильнейшим бруклинским акцентом, который мама успешно избавила у меня, но не у Хельги. Речь моей сёстры была засорена не меньше речи Марка, а лексикон -как у пьяного матроса, особенно когда она в плохом настроении.       Сегодня Хельга не злилась, прощаясь с нами у дверей скромного дома, где всегда царил хаос, а обои на стенах не меняли с момента покупки дома. С улыбкой она смотрела на меня своим томным взглядом из-под тяжёлых век. В моём возрасте Хельга пользовалась не меньше популярностью, чем Рапи сейчас. Чёрные, как смоль, волосы, точечный носик и пухлые губки сводили с ума всех соседских мальчишек. - Приезжай на выходные, - пригласила она, крепко обняв меня.       Я почувствовала увеличившийся живот и заметила, что её подбородок тоже слегка округлился. Лицо Хельги оставалась прекрасным, однако набранный после первой беременности вес все никак не хотел уходить.       Фигуру сёстры я никогда не критиковала, и мама тоже - ей самой не мешало бы сбросить киллограм пятнадцать. Впрочем, её это ничуть не заботило. Мама ни за что не отказалась бы от любимых шоколадных кексов и домашних воскресных обедов из жареной курочки и картошки с подливкой. "Еда - одно из маленьких удовольствий жизни", - любили повторять она.       Усевшись в старнькую Хонду, мама закурила, и мы помчались назад в Бруклин. Окна в машине открыли, потому что кондиционер сломался, и мамины волосы - длинной до плеч, чёрные от рождения, а сейчас тронутые сединой, - трепал ветер. - Рапунцель, твои родители дома? - спрасила мама с водительского места.       Я едва содержала смех. Можно подумать нам по восемь, а не по шестнадцать лет. Но мама была уверена: родители обязаны всегда заниматься своими детьми. Поэтому и пошла в учителя - чтобы встречать меня у дверей школы после уроков. Мать всегда ворчала, что отец редко бывает дома, хотя и не по своей вене - он работал детективом в отделе по расследованию убийств на Манхэттене, а город просто заполонили преступники. - Дома, миссис Розенграффе, - пролепетала Рапи, и мне показалось, что она отвечает как мамина ученица. Дети боялись мою мать и чуть не писали в штаны, когда она рявкала своим хриплым голосом на весь класс.       Дома в квартале, где жила Рапи, все как на подбор отличались двойными парадными дверями, велечавыми эркерными окнами и элегантными крышами. Когда мы припарковались у тратуара, её родители обустраивали крохотную клумбу во дворе.       Мы жили на Флетбуш-Авеню, наш дом не был ни большим, ни величавым, а почти таким же, как у Хельги: кирпичный, двухэтажный, с тремя спальнями, сорока лет отроду, но гораздо уютнее. На нашей лужайке возвышалась оставленная прежним хозяином статуя святой Анны. Я была уверена: она знает, что её бросили. "Это мать Девы Марии, - сказала мама. - Выселить её большой грех". - Рапунцель с кем-нибудь встречается? - спросила мама.       Через несколько часов после возвращения от Хельги мы сидели в гостиной и наслаждались ветерком, проникавшим в комнату сквозь противомаскитную сетку. За окном слышался треск пиратских петард. Я красила ногти на нагах и в сумерках едва различала, что делаю, но включать свет не хотелось. - Пока нет. Со студентом они расстались, - сказала я, вспоминая других бывших парней Рапи.       Как-то раз я поинтересовалась, скучает ли она по ним. Рапи пожала плечами и ответила: "Я не часто вспоминаю мальчиков из прошлого. С ними было хорошо, но в моём будущем им не место". Меня удивило её безразличие, однако я решила, что она, возможно, права. - Значит огня сейчас без парня? С ума сойти! - сказала мама, куря сигарету, - Влипнет Рапи когда-нибудь, если ты понимаешь о чем я.       Ещё бы! Я прекрасно помнила, как мама предупреждала Хельгу, всё бестолку. На зимних каникулах в выпускном классе Хельга сообщила родителям, что "влипла". Затем она получила свидетельство о среднем образовании, перед пасхой вышла за Марка, а дождливым июньским утром родился Конар.       Позже я заняла её спальню. Ещё до того, как мы успели доесть остатки торта со свадьбы Хельги, мама навела там порядок. "Студия" - так теперь называлась у нас эта комната. Там я рисовала интересные лица. Свои работы я показывала только маме и учителям рисования. Мама считала , что мне передались её художественные способности, те самые, благодоря которым она сочиняла свои романы, которые никогда не заканчивала.       "Я могла бы стать писателем, - порой говорила она. - Или редактором в большом издательстве". Потом, посмотрев на меня, улыбалась, словно всё это чепуха, и добавляла, что я лучшее её творение. И что у меня будут все возможности, которыми она так и не смогла воспользоваться.       Я и не ожидала, что возмажнасть предоставится мне так быстро. В день, когда мы с мамой приехали домой песле барбекю, я заснула на кравати в своей комнате. Меня разбудили знакомые звуки: поворот папиного ключа во входной двери, мины шаги в прихожей, поздний ужин и разговоры на кухне.