Сказки Малфой-мэнора

Как он ненавидел его в школе. Когда хотелось бросить в него непростительным и смотреть, как мучается проклятый враг, как он молит о пощаде. О, какие это были сладостные мстительные мечты, которые разом оборвались после Сектумсемпры. Именно тогда он узнал, что кровь у Малфоя алая, как и у всех. Туалет плаксы Миртл. Широко распахнутые изумленные глаза, в глубине которых плещется еще не принятая боль, страшные темные фонтаны из разорванной белой груди, смертельная бледность, заливающая лицо, и холод, обжигающий ладони Гарри, уже нечеловеческий холод чужих рук, лица и тела. Фарфоровая выпотрошенная кукла. Такая красивая и такая мертвая. Гарри после этого долго орал во сне и уже не знал, какие ночные кошмары страшнее — зверства безносого урода, или вот это бледное лицо в его руках, изумленное лицо с распахнутыми ледяными глазами, из которых медленно вытекает жизнь. До полного выздоровления Малфоя, Гарри под мантией-невидимкой каждый день пробирался в больничное крыло, тихо сидел рядом с врагом, испуганно таращась на уродливые багровые шрамы заклятия и зачем-то охраняя его сон. Грубые рубцы перечеркивали нежную фарфоровую кожу, и Гарри был противен сам себе так, словно испортил настоящее произведение искусства. Невидимый, он каждый день снова и снова садился рядом с кроватью спящего слизеринца и от нечего делать рассматривал глубокие синие тени под мягкими длинными ресницами, заостренные и какие-то удивительно выверенные черты лица, длинные волосы с мерцающими серебряными дорожками и дерзко изогнутые губы. Красивый как вейла, говорили про Малфоя в школе. Только сейчас, в спящем сопернике, Гарри смог разглядеть эту красоту. И снова ругал себя, что непроверенным дурацким заклятием испортил такое совершенство. Гарри усмехнулся и мотнул головой, отводя глаза. Сложно представить, что бы сказал Рон о применении слова “совершенство” к хорьку. Но взгляд дернулся и снова непроизвольно вернулся к лицу больного. Спящий израненный Малфой был такой беззащитный и трогательный, что Гарри не выдержал и легко провел рукой по его щеке. Малфой вздрогнул и тихо спросил: — Поттер? Ты? Забыв, что он невидим, повинуясь слепым эмоциям, Гарри тихо попросил: — Прости меня, Малфой. Пожалуйста, прости, если сможешь. Малфой тяжело дышал, всматривался в пустоту, из которой доносился голос и почему-то молчал. И тогда Гарри, не понимая, что с ним творится, наклонился над кроватью и легко, почти невесомо коснулся губами пересохших губ Малфоя. Нежно. Очень нежно. Малфой дернулся как от электрического разряда, но не отпрянул, а подался вперед, навстречу поцелую. В голове у Гарри зашумело, все вокруг поплыло, закружилось в каком-то диком хороводе, и он, шатаясь, сшибая на ходу мебель, бросился прочь из больничного крыла. Уже лежа у себя в гриффиндорской спальне, Гарри искал и не мог найти объяснения своему поступку. Ему всегда нравились только девочки. И целовался он тоже только с девочками. Малфой, с его худым и ловким телом, с его холодными насмешливыми глазами и презрительно поднятой губой на девочку не был похож вовсе. Только вот эта его фарфоровая бледность и синяя тень от пушистых ресниц на щеке, от которой щемит сердце. Эта странная болезненная хрупкость, из-за которой хочется прижать, защитить и убить каждого, кто посмеет приблизиться с угрозами. Внутри у Гарри похолодело, когда он осознал, как странно будут выглядеть его мысли в глазах друзей, факультетских приятелей и самого Малфоя. После этого случая, боясь самого себя, он по-прежнему каждый день, но всего лишь на несколько минут, забегал в больничное крыло, чтобы убедиться, что больной идет на поправку.