Людской маяк

Далия пересекает дома и достигает леса. Забор всё так и стоит, защищая жителей Дистрикта от диких животных. Девочка находит специальный проход и закрывает калитку со скрипом, сразу же доходя до нужного дерева. Из дупла Эбернети достает бутылку воды с запечатанным пакетиком сухофруктов – еду они с Китнисс оставили во время последней прогулки. Эвердин учила ее обращаться с луком уже как пару лет, и Далии это безумно нравилось, правда, младшая Эбернети не подстреливала животных. Девочка целилась только в мишень, когда как Китнисс охотилась по-настоящему.Мертвые зайцы и белки Далию не пугали. Потрошить их она, конечно, не помогала, но от вида тушек не кривилась. В конце концов, для Далии это были обыкновенные законы жизни. Да и жаркое из свежей крольчатины получалось вкуснее. Ее первый лук был далеким от оригинала – мягкий и игрушечный, подаренный на пятый день рождения. Не самый лучший подарок для маленького ребенка, но все мишки, зайцы и коты, привезенные из Капитолия, дружным строем ушли в чулан. И только спустя три года Китнисс взяла Эбернети с собой, предварительно дав обещание, что ребенку оружие в руки не даст. Не дала. Только регулярные вылазки, пересекающие забор Дистрикта, вошли в привычку. Даже когда Эвердин была беременна, она до последнего таскала Далию с собой, делясь с ней теми или иными секретами, касающимися охоты. Далия берет лук и собирает опавшую листву, прикрепляя листья на разную высоту. Жаль, что бумаги никакой не осталось. Девочка заканчивает работу, отходит на пару метров и готовится стрелять, когда шорох и переломанная ветвь заставляют ее обернуться. - Натяни тетиву посильнее, - Китнисс подходит ближе, опускает ладонь на плечо Далии и направляет лук, - еще сильнее. - Не могу! – Далия оборачивается, смотрит Китнисс в глаза и замечает в них невиданное ранее упорство. - Можешь. Смотри. Далия опускает стрелу вместе с Эвердин, и наконечник пролетает метра четыре, прежде чем попасть ровно в цель. Лист расслаивается напополам, ошмётками опадая на землю. Глухой удар стрелы пронзает кору и сотрясает ближайшие ветви, вихрем закручивая оставшуюся листву. Девочка улыбается и смеется, бежит к тонкому дереву и кружится под ним, поднимая пыль. Она размахивает ладонями, вертится как юла и, заливисто хохоча, падает на колени. Эвердин наблюдает за ней, не в силах сдержать ответной улыбкой. Взгляд темно-серых глаз становится ласковым, женщина сводит руки на груди и громко проговаривает: - Ты попала. Сама. - С твоей помощью, - Далия поднимается, отряхивает одежду и возвращается к Китнисс, поднимая лук и мешок, - тебя послали родители? - А должны были? – Эвердин наклоняет голову, заправляет выпавшую прядь за ухо девочки и жестом зовет ее за собой. В тишине они идут по лесу, иногда собирая те или иные плоды. Спустя полчаса Китнисс останавливается, зовет Далию, и женщина вместе с девочкой (так похожей на нее когда-то), рука об руку пересекают чащу. Впереди их ждало озеро с небольшим домиком, раскиданными камнями и заросшей травой. Далия проходит вперед, ладонью касается воды и в отражении видит отстраненную Китнисс. Эвердин на секунду закрывает глаза, чувствуя внезапное для себя спокойствие. Это место всегда значило для нее куда больше, чем кажется. Возможно, открывать правду на вещи стоило бы не так. Однако Китнисс нутром чувствует, что это – тот самый подходящий момент, чтобы донести до Далии настоящее. Каким бы больным и жестоким оно не было. - Я вызвалась участвовать в Играх давным-давно. Бежала сквозь толпу детей, стараясь просто-напросто уберечь сестру. Она погибла. Позже, когда мне казалось, что я все-таки смогла ее спасти. Далия смотрит на небо, наблюдая за быстро движущимися облаками. Они сменяли друг друга сплошной чередой, бликами пропуская солнце. Порой, лучи достигали лиц, и на сомкнутых ресницах Эвердин сверкала влага. Далия не смела заговорить. В коротких неожиданных словах, так яро разрушивших тишину, было слишком много всего. Прозвучавшие почти шепотом, они были куда более сильными, чем громкие лозунги и выкрики. Чем всё то, что она когда-либо слышала. - Хеймитч оказался на Играх, когда ему было семнадцать, - Эвердин поднимает голову и наблюдает за ветром, гоняющим листву из одного края дороги в другой. Она даже не мечтала хоть на секунду стать такой же свободной и перестать ощущать пустоту. - В тот год участников было в два раза больше – сорок восемь человек против двадцати четырех. Сорок восемь живых людей, которым вскоре предстояло убивать друг друга. Твой отец оказался сильнее и выносливее их всех. Он выиграл, но в те годы предпочел бы смерть. Китнисс проходит вперед, опускается рядом с Далией и смотрит на гладь воды, продолжая после: - Капитолий, во главе со Сноу, уничтожил всю его семью. Мать, младшего брата и девушку, его молодую невесту. Когда твой отец вернулся с Арены, он оказался абсолютно один. Наедине с призраками любимых людей и вечными кошмарами. Снедаемый виной и с желанием умереть вместо них. Далия вспоминает рамки, которые нашла два года назад. Пыльные и потрепанные, с разрушенным деревом по краям. С черно-белых фотографий, переломленных на разных концах, на нее смотрели разные люди. Женщина казалась ей удивительно знакомой, как будто она могла видеть ее где-то раньше. Тогда Далия принесла рамку матери и спросила, не виделись ли они когда-то? Эффи улыбнулась, забрала фотографию и, погладив дочь по волосам, ответила отрицательно. Тех рамок Далия больше не видела. Но отчетливо запомнила глаза – выходит, глаза матери ее отца. - После того, как вернулась я, мою семью не тронули. Но тогда твой отец сказал мне одну важную вещь – всю последующую жизнь я не выйду из Игр. Никто из нас не был победителем. Все мы, в конечном итоге, были ходячими тварями, пожирающими себя от горечи, вне возможности хоть что-то исправить. Потянувший ветер морщит воду озера, и Эвердин вспоминает одну замечательную улыбку – ту самую, вместе с которой появлялся небольшой ряд складочек на лбу. Прищур ярких и озорных глаз, звонкий и заразительный смех. Тот, которого давно уже не было. - В Дистрикте четыре в свое время победил Финник Одэйр – он был самым молодым профи из всех, лучезарный и теплый как самое яркое солнце. Много лет спустя я видела, как он, казалось бы, символ щедрости и великодушия Капитолия, дрожащими руками обнимал главного для него человека – Энни Кресту, психика которой не выдержала на Играх. Он тоже умер. Защищая нас и своего нерожденного сына. - Как вы живете с этим? В горле Далии скреблась невиданная ранее птица, грозившая вырваться наружу с плохо скрываемым плачем. Девочка сглатывала, дышала чаще, стараясь прогнать зародившееся существо, но раненный зверь только выл. Всё сильнее и громче, заставляя Далию прерывисто выдыхать. - Я не знала раньше. Думала, что покой - слишком большая роскошь. Но Пит, со своей искалеченной душой, смог вдохнуть в меня жизнь. Для твоего отца таким лекарством стала твоя мать. Мы с ним всегда выбирали тех, кто мог бы спасти нас самих. Далия отворачивается на пару секунд, проводит ладонями по щекам и вытирает слезы. Китнисс делает вид, что не замечает этого, прекрасно зная, что девочка не терпит жалости. Как ее мать, как и ее отец. - Зачем… - Далия запинается, кашляет и, едва справляясь с заминкой, договаривает, - зачем Игры проводят сейчас? Кто дал право на это? - Когда-то я, твой отец и другие выжившие победители согласились на последние Игры в истории. Тогда это казалось единственно верным способом отплатить Капитолию за всю боль, которую он нам причинил. На самом деле, мы были ничуть не лучше тех, кто изобрел Голодные Игры. Мы ведь подписывались над тем, чтобы отправить двадцать четыре ребенка на смерть. Таких же, как Прим. Как Рута, которую я тоже не смогла уберечь. Как ты. - А сейчас…если бы с нами что-то случилось сейчас, если бы мы вдруг исчезли, вы смогли бы выжить? Эвердин качает головой и подбирает небольшой камешек. Смогли бы они? - Нет, Далия. Теперь уже нет, - женщина подкидывает камень в ладони и кидает его далеко вперед, наблюдая за тем, как он медленно исчезает. - Теперь всё, что было когда-то внутри наших тел, заключено в тебе и двух моих детях. Пойми, всякий раз, когда мы вспоминаем о них – людях, которые были нам дороже всего на свете и которых мы потеряли, мы стараемся уберечь то единственное, что у нас осталось. То единственное, ради чего мы всё еще просыпаемся. То единственное, за что мы боролись. Не вы живете благодаря нам. Мы живем в вас. Оставшийся час они провели в тишине. Далия силилась представить каждого, о ком говорила Китнисс. Старалась понять, что значит нести этот груз на себе - продолжать жить, а не существовать, хотя, казалось бы, это практически невозможно. В конце концов, на Далию наваливается чудовищная усталость, и девочка прислоняется к плечу Эвердин, закрывая глаза. Когда Китнисс, уже под ночь, аккуратно передает спящую девочку в руки Хеймитча, она изучает его обеспокоенное лицо. Эбернети старел. Время было им всем не подвластно, но глубокие морщины, залегшие у глаз, говорили о большем, чем о слишком частой улыбке. - Ложись спать, Хеймитч. - Солнышко, еще не настал тот час, когда ты станешь моей нянькой. Эвердин усмехается, слышит размеренное дыхание девочки и не сдерживает волнующего ее вопроса: - Каков шанс? - Как и всегда, если не больше. Ты же не думаешь, что они откажутся от подобного шоу? Увидеть дочь бывших революционеров, чей привычный круг состоит из сойки-пересмешницы, Пита Мелларка и еще парочки знаменитых имен? - Они не посмеют, Хеймитч. Они не решатся на такое. - Разве? Мы для них больше не угроза, Китнисс. Скажи нам петь, и мы запоем соловьем, лишь бы они не трогали тех, кого мы любим. Прикажи упасть в грязь, и мы вылакаем ее до последней капли, только бы до нашей семьи не добрались. Теперь мы слабые, солнышко. Больше, чем когда-либо. - Ты предпочел бы жить один? Если бы у тебя был шанс, ты так и остался бы тем пьяницей, не имеющим угрозы кого-нибудь потерять? - Если бы у меня был шанс, я бы отдал всё, чтобы изменить одно чертово слово. Только одно. Ибо они снова губили их. Тех, кого посмели любить.