***
- Когда будете на колесницах, держитесь за руки. Это поможет вам не только не упасть, но и покажет зрителям, что вы заодно. - Предлагаете нам копировать Китнисс и Пита? – Далия вызывающе вздергивает подбородок и смотрит стилисту прямо в глаза. - Предлагаю вам не вступать в войну хотя бы друг с другом. Их стилист оказался мужчиной немного за тридцать. Он был «новым» капитолийцем, и, что бы это ни значило, Далия и Нотт чувствовали себя достаточно уверенно рядом с ним. Сам стилист отзывался о себе, как о реформаторе, и заслужил доверие младшей Эбернети своим холодным профессионализмом – в Панеме сейчас было лишь несколько человек, которые не смотрели на Далию с убийственным сочувствием. Другие дети, конечно, тоже были бедными, несчастными созданиями, но дочка таких людей из такой семьи обернулась избранницей общества. Удивленные восклицания о невозможности поворота подобного рода событий быстро сменялись жалостью, но практически сразу разбавлялись возможностью впервые за долгое время увидеть настоящее шоу. Люди, несомненно, не говорили об этом вслух – теперь все были гуманные и не терпели крови и зрелищ, однако неизменно включали телевизор и следили за происходящим. Неудивительно было и то, что в день представления Дистриктов трибуны были заполнены до последнего места. Шум и гвалт мешали даже комментаторам – громкость пришлось прибавлять раза в два. Единственным отличием, твердо указывающим на то, что с последних Игр прошло более десяти лет, был внешний вид зрителей: пестрые цвета сменили пастельные тона, головные уборы в виде перьев и целых птиц всё чаще превращались в обычные шляпки. Впрочем, не все жители Капитолия отказались от предыдущего уклада жизни, и кое-где виднелись наряды самого странного кроя. Один из таких принадлежал бабушке Далии, и девочка выглядывала из-за колонны, стараясь высмотреть близкого ей человека. - Твоя бабушка и правда будет похожа на разодетого клоуна? – Нотт с сомнением оглядывает трибуны и морщится, натыкаясь на парочку странных типов. - Иначе я бы не смогла найти ее среди этой толпы. Моя бабушка очень умная женщина, и она прекрасно понимает, что сиди она даже на первом ряду, я бы не разглядела ее в обычной одежде, - Далия вытягивается еще сильнее, и Нотт одергивает ее за руку, втаскивая обратно в зал. - Не привлекай к себе порцию лишнего внимания. Все и без того тебя обсуждают. Далия закатывает глаза, но не спорит. В конце концов, у нее будет полно времени на колесницах, а сейчас ей стоит убедиться, что она не испортила костюм стилиста. - Никогда так не одевался, - Нотт смотрит в зеркало и старается говорить безразлично, но румянец на щеках выдает его, на что Далия усмехается и поддразнивает парня до самого начала представления. Когда он протягивает ей руку, чтобы взойти на колесницу, Нотт готов не то, что «вступить в войну», он находится на грани первого убийства в жизни. - Расслабься. У нас больше не будет возможности пощеголять в таких костюмах, - Далия жеманно смеется, и парень не сдерживает ухмылки. Способность извлекать иронию из собственной близящейся смерти явно передалась девочке от отца, и Нотт решил, что пытаться что-то сделать с этим бесполезно. Все знают, сколько времени потратила Эффи Бряк, чтобы превратить Хеймитча Эбернети в подобие адекватного человека, а гены были той еще адской штукой. - Держись за меня и, ради Бога, улыбнись. - Чего?! – девочка смеряет Нотта уничижительным взглядом, но все-таки берет его за ладонь. Сильно, едва ли не до хруста в пальцах. Советы он ей давать вздумал. Когда приходит время Дистрикта двенадцать, Далия и Нотт выглядят спокойными и уверенными. Они улыбаются друг другу и присутствующим, девочка даже машет кому-то из зала и комментаторы с удивлением ловят кадры, на которых, как позже выяснилось, мать Эффи Бряк одним жестом указывает своей внучке на то, что ей нужно выпрямиться. - Идеальная осанка – залог успеха, не правда ли? – трибуны заливаются смехом, и до конца поездки двенадцатая колесница остается самой располагаемой среди зрителей.***
- Всё прошло лучше, чем я мог рассчитывать, - стилист снимает Далию со ступенек и не реагирует на возмущенный толчок в грудь, - твой отец будет доволен. - Вы знаете моего отца? – девочка замирает и с придыханием спрашивает, стараясь не выдать свои эмоции. - Конечно я его знаю, как и твою мать. Ты думаешь, я зря тут распинаюсь? Они, кстати, скоро будут здесь, - мужчина внимательно следит за реакцией Далии и с толикой горечи замечает, как резко она выдыхает. Такое не пожелаешь и в страшном сне. Одно дело – распрощаться с родителями и съедать себя мыслью, что больше их не увидишь. Другое – ежедневно смотреть на них, но идти на смерть под руку и отчетливо знать, что, пусть они и рядом, они не более чем осязаемые призраки. Что чувствовали Хеймитч и Эффи стилист не хотел даже представлять. Одна только мысль о них причиняла ему практически физическую боль, которую он преобразовывал в ненависть. Удивительно, как быстро всё возвращалось на круги своя – Панем всегда был кровожадной страной, и изменить это оказалось не под силу даже горящей птичке. - Нам можно идти? – Нотт выводит мужчину из оцепенения, и стилист кивает, провожая детей взглядом. Как много раз он еще сможет вот так наблюдать за ними?***
Этой ночью ей снятся кошмары. Она мечется по кровати, убегает от зверя, с воем убивает друзей. Она смотрит на родителей через стекло, и кто-то втыкает нож прямо ей в сердце. Она истекает кровью, но даже не слышит криков. Там, в кромешной темноте, она абсолютно одна – тишина заставляет принимать себя за врага, и Далия тянется к своей шее. Мир превращается в пропасть, в которую она летит, не расправляя рук. - Тише, солнышко, тише. Мягкая ладонь опускается ей на волосы, и Далия резко открывает глаза, дергаясь на кровати. Привыкнув к свету, девочка всматривается в родное лицо и утыкается матери прямо в шею. Впервые после жатвы Далия плачет навзрыд, прижимаясь к ней ближе. Она потом пожалеет об этом и будет помнить этот опустошенный взгляд – Эффи не выдерживает наплыва разрушающей боли, и Далия винит себя всякий раз, когда мама улыбается через силу. И она никогда не поймет, что другого такого дня не наступит. Не будет времени, когда мать рассмеется по-настоящему и отец поддержит ее, в который раз подшучивая над происходящим. Не будет такого дня. Как не будет безвозвратно ушедшего прошлого, уничтоженного системой во имя нового мира и оставшегося далеко позади.