Людской маяк

Далии нравилось здесь. Нравилось смотреть, как с каждым часом меняется город, как люди вокруг исчезают и заменяются другими. Иногда ей хотелось следовать за ними, пытаться понять, что держит их и есть ли что-то, что может быть им необходимо и важно. Но толпа перестраивалась слишком быстро, смешиваясь в одно яркое месиво. Далии нравилось наблюдать. И, оглядываясь вокруг, она не находила ничего большего. - Ты всегда жила здесь? – Далия оборачивается к женщине, которую трудновато было назвать бабушкой. Она тянула едва на пятьдесят, хотя ей спокойно можно было дать и сорок пять. Подтянутая кожа, стройная фигура, грамотно подобранная одежда и макияж, скрывающий те недостатки, что другими способами не убрать. Что странно – Далия почти не находила сходства. Женщина, несомненно, была красива. Но черты своей матери девочка в ней никак не могла разглядеть, разве что всматриваясь в ее лицо часами. И только когда миссис Бряк улыбалась, Далия замечала привычные совсем небольшие складки у губ. Мать это всегда выдавало – даже тогда, когда она пыталась напустить на себя серьезный вид, отвечая на всякие комментарии отца. Подобное, правда, было по-настоящему тяжело. Миссис Бряк казалась девочке очень далекой от той реальности, к которой она привыкла. Но хуже от этого она не становилась. Далия успела привязаться к этой женщине, с удовольствием проводя с ней время. Далия отходит от окна, проходит по комнате и останавливается у одного из шкафов, на поверхности которого стояли фотографии. Девочка протягивает руку, стряхивает несуществующую пыль и поднимает рамку, притягивая изображение ближе к себе. Странно же они одевались раньше. Для нее всё было каким-то аляповатым. Слишком яркие краски, которые сочетать между собой почти невозможно. И непонятного цвета волосы, до того они были ненатуральные, что девочка смешно морщится, пытаясь представить как это выглядело в жизни. Наверное, миссис Бряк (Далия молниеносно поправляет себя, стараясь называть женщину менее официально) любит подобное, раз хранит фотографии неизвестной девушки в таком количестве. И ей было совсем невдомек, что лет десять своей жизни мать проносила именно такие яркие парики. - Да. Я прожила здесь всю свою жизнь. Тебя что-то беспокоит? – женщина, видимо, совсем не торопится с ответом, озвучивая его минут через пять после вопроса. Далия даже вздрагивает, успев отвлечься. Она снова возвращается к краю комнаты и встает у подоконника. Беспокоит? Далия всё смотрела вниз, в окно, не отрывая взгляда от проходящих мимо людей. Она не могла их судить, да и не стала бы. Но они были чужие. Хотя, как говорят сейчас, каждый из них был жителем единой страны с едиными взглядами. Но себя к ним она приравнивать не могла. Это не ее место, не ее дом. Девочка закрывает глаза, на секунду представляя Луговину. Как ветер гуляет по земле, поднимает траву и щекочет кожу. Как он уходит в лес, а она следует за ним, забираясь всё выше, в самые кроны. Там не было края. Среди ветвей можно было думать о чем угодно, быть тем, чем ты захочешь быть. Там голоса - эхо, которое сливается воедино. Может, и души их были тесно связаны. Она не знала. Но в одном она была уверена - там не было пустоты. - Этим людям нужно во что-то верить, - Далия говорит тихо, но миссис Бряк отчетливо ее слышит. Что же, слова девочки вполне объяснимы. Она выросла вдалеке отсюда, что было даже хорошо. Там, возрождаясь из пепла, Дистрикт был нужен. Люди вновь вернулись туда, не желая оставлять то, что когда-то считалось их домом. И, вкладывая в восстановление все силы, которые только могли вложить, они создали нечто более сильное, чем даже то, что было. Капитолий же приходил в себя лишь ради того, чтобы снова функционировать. Бьющееся сердце Панема. Не более того. А все те, кто хотел жить – давно сбежали по Дистриктам. - Где-то я это уже слышала, - это всё, что миссис Бряк отвечает. Женщина встает с кресла и уходит на кухню, вспоминая одно из интервью, в котором Эбернети, быть может, впервые распинался, стараясь привлечь спонсоров и помочь своим трибутам. Девчонке тогда было плохо, а парню – еще хуже. Пожалуй, поддержку они заработали даже не своими качествами, а простым удивлением других. Ведь Игры всегда были сплошным шоу. А шоу и есть внезапные повороты. И распинающийся перед спонсорами Эбернети – один из них. - И кто это сказал? – Далия идет вслед за ней, доставая две кружки из шкафа. Может, во внешности у матери с миссис Бряк и было мало чего схожего, но вот в посуде… Девочка ставит их на стол, долго выбирая заварку. Чего здесь только не было – некоторые диковины заставляли рассматривать их с минуту. В конце концов, Далия просто взяла коробочку наугад, протягивая ее женщине. - Спасибо, дорогая, - Эффи была бы ими горда, если бы это видела. «Девочки» вполне неплохо справлялись, разливая чай по кружкам, доставая конфеты и постоянно о чем-то шутя. И только тогда, когда они садятся за стол, Далия снова невзначай повторяет свой предыдущий вопрос. - Твой отец. Тогда он выглядел иначе, да и говорил убедительнее, - женщина усмехается, смотря на удивленное лицо Далии. Она почти ничего не знает. Говорят, люди должны учиться на ошибках истории. Но порой о некоторых фактах все-таки стоит умолчать. - Вы с ним очень похожи, Далия. На первый взгляд ты копия моей дочери, но стоит копнуть чуть глубже, как правда выходит на поверхность, - миссис Бряк тепло улыбается, ладонью касаясь коленки девочки. - Разве это плохо? – Далия поворачивается, не выказывая своего смущения: - Мне казалось, я похожа на них обоих. - Нет, милая. Это хорошо, - миссис Бряк делает последний глоток, опуская чашку на блюдце. - И да, ты права. Ты равным образом схожа с каждым из них. Женщина встает, убирая кружки в раковину и включая воду. Бросая мимолетный взгляд в окно, она наклоняет голову, и усмешка появляется на ее губах. В конце концов, людям нужно во что-то верить. Маленькие девочки – не исключение. И плевать, если это полная ложь.

***

Время не терпит возражений. Оно многое меняет, избавляется от старого и вносит новое. Но есть один парадокс – иногда время идет по кругу. После революции право власти принадлежало одной из главнокомандующих. Она справлялась, поднимала страну с колен, но слишком быстро выдохлась. Не прошло и трех лет, как женщина ушла в отставку – красиво, громко и люди аплодировали ей стоя. Она и дала идею, что стране необходимо обратиться к истокам и сформировать новые ветви власти. Так, в Капитолии впервые появился парламент. Коллективное принятие решений, о котором в стране давным-давно забыли. Однако на этом всё не закончилось. С появлением президента сформировалось и правительство. Таким образом, Панем превратился в подобие смешанной республики, что существовали раньше. Выборы президента происходили на всеобщей основе. Выдвигаться могли разные кандидаты, независимо от места, где они родились. Голосовали тайно и равным образом. Так, с перевесом едва ли не в половину голосов выиграл кандидат из пятого Дистрикта. Он умел завлечь публику, говорил слова, от которых толпа едва ли не скандировала его имя. Со временем президент вывел страну вперед. То, что восстанавливалось веками, было исправлено за каких-то десять лет. Объединяя все дистрикты и Капитолий под одним флагом, он нацелил их трудиться на благо общества. Президент направлял – не жалел, не вытирал слезы, не высказывал обещаний в эфирах – он давал им работу. Тяжелую, кропотливую, порядком изнуряющую, но работу, которая приносила свои плоды. В Дистриктах снова появлялись больницы, но уже куда лучшие, чем раньше. Еды хватало всем, а разные сладости были не только по праздникам. В шахтах почти не умирали – системы безопасности, в большинстве случаев, срабатывали мгновенно. Случайности были, но их можно было приравнять к нулю. Люди были довольны. Все. Кроме Капитолия. К мозолям от труда там не привыкли. Шепот и недовольство первые лет семь скрывали под яркими одеждами, к которым они все еще испытывали привязанность. Однажды они осмелели, и президент впервые услышал критику от своего ближайшего окружения. И это были скорее не обоснованные факты, а сплошные жалобы. По крайней мере, президент считал так. А был он прав или нет – сказать никто не решался. Годы проходили, и страну по праву можно было назвать процветающей. Президента в Дистриктах уважали всё больше, что не могло не повлиять на него. Жесткость сменилась жестокостью. В конце концов, начались убийства. Тайные, никем не расследуемые. Погибали, в основном, недовольные – из правительства и парламента. Они хотели бороться за уменьшение труда и лучшие условия для столицы, но президент их не слышал. Для самого Капитолия демократия медленно превратилась в диктатуру. Они не хотели смириться с тем, что их приравняли к обычным рабочим. Ирония судьбы – история становилась поразительно похожа на прошлую, но совсем с другой стороны. И в Капитолии начались волнения. Кто-то в открытую кричал, что их рабочий день нужно сократить с восьми часов до шести. Продлить отпуска, выдать новый социальный пакет. Они же другие, не Дистрикты и к работе не привыкли. Президента это не устроило. Он нашел старый документ в папках, что держались в строжайшем секрете. Не зная о его существовании раньше, он быстро выстроил новый план. На бумаге были собраны подписи. Не всех победителей, только тех, кто был согласен на последние игры. Официальная подоплека, осталось только объявить о решении. И уладить кое-какие формальности. - Я рад собрать вас всех здесь. Президент выходит к середине стола, опираясь о поверхность ладонями. Переводит взгляд с одних собравшихся на других. Не сказать, что они были довольны тем, что их созвали вновь. Половина из них – бывшие революционеры, с ними нужно быть осторожнее. Правда, на новую войну они не пойдут, у всех появились слабости. Дети. До чего же это расходуемый и управляемый объект. Особенно, если сделать их рычагами влияния и давления. - Волнения обострились. Пламя может перекинуться дальше, если его не погасить в нужный момент. А кому из нас нужна новая война? - Без лишних слов, президент сразу переходит к главному, на что все собравшиеся мгновенно выпрямляются и напрягаются. Мужчина огибает стол, на ходу оставляя перед каждым по кипе каких-то фотографий. - Эти люди старались последовать вашему примеру, мисс Эвердин, - он улыбается ей, на что Китнисс вскидывает голову и не сводит с него глаз, - но они делали это слишком пошло. В них нет ни намека на тот огонь, что был в Вас. И это – большая удача. Президент возвращается к центру, садится на кресло и сводит руки перед собой. - Если пряник не угодил Капитолию, пора действовать и кнутом. Мы устроим последние Игры в истории. В знак напоминания и в знак силы. Всё, как было обговорено пятнадцать лет назад. Игры для двадцати четырех капитолийских детей, которыми нам придется пожертвовать ради спокойствия остальных. Безжалостно, но верно. Кто-то громко выдыхает. Кажется, Энни. - Это чудовищно, - женщина смотрит на президента, собираясь с мыслями. Хочет сказать что-то еще, но голос рядом сбивает ее с толку. - Это рационально. – Хеймитч чуть наклоняет голову вбок, обдумывая сказанное. – Но при одном условии – стране должен быть дан выбор. Пусть жители и Капитолия, и Дистриктов голосуют. Тогда это будет выглядеть спасительной соломинкой, а не веревкой. - О чем ты говоришь, Хеймитч? – Пит оборачивается к нему, разводя руками. - Это обычные дети, они не виноваты в том, что происходит! - Пит, он прав, - Китнисс опускает ладонь на плечо Мелларка. Новые игры – жестокость, они все это понимали. Но сколько детей умрет, если игры не провести? В десятки раз больше. Капитолий не успокоится и не примет другую сторону. Им пятнадцать лет давали один и тот же шанс, который они постоянно упускали. Не все, но многие. И если они начнут революцию, то найдутся те, кто захочет их поддержать. К новой войне Панем был совсем не готов. - В таком случае, мы проведем массовое голосование. До конца этой недели вопрос уже будет решен. Президент поднимается, ясно давая понять, что на этом их обсуждение закончено. Пит слишком зол, он выходит сразу же, Энни следует за ним, не потому, что разделяет его чувства – ей просто неуютно. Джоанна и Бити не торопятся, они о чем-то разговаривают. Что-то спрашивают у Хеймитча, но тот отмахивается, быстро отвечая. Эбернети встает одним из последних и когда Китнисс окрикивает его, он ничего не говорит. Женщина уходит разыскивать Пита и в комнате не остается никого, кроме них двоих. - Что-то не так, мистер Эбернети? – Президент встает рядом с креслом и выжидающе смотрит на бывшего ментора. - То, что вы собрали нас – чистая формальность, которая ничего бы не изменила. Чего вы хотите добиться? - Вы как всегда правы, мистер Эбернети. Моя цель? Устроить мир. – Мужчина не сдерживает усмешки, а голос его остается таким же спокойным. – И укрепить власть. Вы – революционеры, с вами тоже могут возникнуть хлопоты. - Но не в том случае, если мы будем связаны по рукам и ногам, правда? – Эбернети даже не скрывает сарказма, и президент его явно понимает. – У нас ведь дети. А они – оружие, порой куда лучшее, чем автомат.