"Я - кто?! Сенсей?": Изменяющий судьбы (Книга 2)

— Что вы здесь делаете? — строго спросила Юхи, будто я тупой школяр, который влез куда не следовало: — Демон слишком силен! Уходите! Такой тон меня вывел из ступора, заставив в раздражении закатить глаза: — Вы еще скажите, что его задержите… — я устало усмехнулся. Но кое-что меня напрягло в словах Куренай, я переспросил: — Подождите, вы сейчас это про доходягу Идо, да? — я настороженно прищурился: — Или старый дурак Ункай еще кого-то призвал? — Вы знаете имя демона?! — прошептала с суеверным ужасом в глазах Куренай. Притихший Идо, в это время тенью застыл за спиной Якумо, похожей на экспонат музея восковых фигур. Будь демон материален, он бы обильно потел, судя по напряженной позе и бегающему взгляду. — Ну да… — покосился я на Куренай, сияя улыбкой похожей на оскал, чтоб Идо лишний раз не расслаблялся, — а что такого? Надо же было нам познакомиться, перед тем как загонять ему иглы под ногти. А то невежливо как-то. В конце лихо хмыкнул и обратился к демону в лучших традициях Орочимару: — Так все было, Идо-тян? Демон набычился, хрюкнул-гавкнул, как обозленный мопс, но ничего не сказал. — Идо, ну что же ты молчишь? — картинно-участливо поинтересовался я, изображая искреннее участие: — Ты заболел, бедняжка? Отыгрывая образ маньяка, достал сенбон, облизал (на что только не пойдешь ради эффекта): — Хочешь тебя подлечу, а? — хихикнул я, диким взглядом окинув демона: — Иглоукалывание — это полезно. Тяжелые надбровные дуги взлетели вверх, рожа Идо стала комично-обиженной. — Нет! Нет! — заорал демон затопав когтистыми ногами, как избалованный подросток, которому сообщили, что он отлучен от интернета на все выходные в качестве наказания. Демон мотал рогатой башкой и вопил: — Нет! Ты больной ублюдок! Выродок, предатель! Куренай даже дышать перестала, только глаза бегали туда-сюда, туда-сюда, как у часов в виде совы из советского мультика, будто она боялась упустить из виду нас обоих. Все это весело и забавно, но даже выведенный из равновесия Идо не потерял контроль над Якумо. Она по-прежнему видела только Куренай и бубнила что-то хнычущим голосом, будто заевшая пластинка. Продолжая допекать Идо словесно, я судорожно искал способы достучаться до Якумо или победить демона. Сильно усложняла задачу одна неизвестная: материален ли Идо, или не материален? Если он имеет некое осязаемое воплощение, я могу его ранить. Если не имеет, то я, как новичок в руинах Нового Лондо, буду получать люлей, а сам ударить не смогу*. Если я его ударю, отразится ли это на Якумо? Мысленно обругал себя за тупость. В бесполезности гендзютсу я уверен — нет смысла пытаться воздействовать на мозг иллюзии. Демон находится внутри сознания Якумо. Значит, и вопрос в том, станет ли он менее опасен, если попытаться его повредить, тоже напрасен. Нужно достучаться до Якумо, чтоб та снова загнала «джина» в бутылку. Лезть в ее мозги и оставлять свое бессознательное тело у ног Идо — очень опрометчиво. Размышляя о слабом месте демона и практикуясь в остроумии, я совсем потерял из виду девчат, а там кипели нешуточные страсти! Зазомбированная Якумо взяла в руки краски и начала методично перекрывать ростовой портрет Куренай, у которой уже не было ничего ниже пояса. Краски светились от вложенной в них чакры и щелкали, потрескивая, как сгорающие в огне перья. Сгорая, краски превращались в смрадное душное белесое облако. Густо набирая «грязь» с палитры, Якумо с силой елозила по холсту кистью, вдавливая ворс. Казалось, моргни и вместо девочки у мольберта уже будет радостно скалящийся Идо. Так сильно эта гримаса предвкушения и злобы не подходила лицу Курама. Я не видел глаз Якумо из-за глубокой тени и низко склоненной головы, но чувствовал, что они безумны. Сбросив морок, вложил чакру в ноги для рывка. Иллюзии Идо, как полупрозрачное марево, размыли очертания. Краем глаза я этого не замечал, будто меня заставляли не смотреть. Теперь я видел некую границу, за которой явь становилась зыбкой и ненадежной. Будто иллюзии прорвались в реальный мир. Схватив Якумо за плечи, я выбил палитру. Попадали тюбики, кисти, с громким хлопком упал холст. Мир будто бы замер, затаив дыхание. — Якумо, очнись. — я надеялся, что еще не поздно. — Это не сон! Ты должна очнуться! Борись с Идо! — встряхнул за плечи, послав импульс чакры в нервы Якумо. Боль может сбросить наведенные мороки, если не справляется стандартное снятие иллюзий. Этому учат еще в Академии: как ударить себя больно, но аккуратно. На мгновение показалось, что девочка очнулась, так естественно она вздрогнула и затем подняла голову. Но я ошибся. Мой план сработал, но не так как я ожидал. Стоило поймать взгляд светло-карих глаз с легким зеленоватым оттенком, как я провалился. Дезориентация прошла почти мгновенно, я встал в полный рост и в сердцах чертыхнулся. Я провалился во внутренний мир Курама, потеряв связь с явью. Будто калека, который по привычке полагается на отсутствующую конечность, я пытался услышать окружение, а слышал пустоту. Не было времени гадать: почему не вышло докричаться, как я очутился тут, да еще без сопровождения, когда вторгнуться в чужой внутренний мир не так-то просто. Насколько я знаю, даже нетренированный человек инстинктивно перемещается к нарушителю спокойствия, а тут тренированный потомственный мистик*, а я все еще один и пока ничем не атакован. Ситуация выходила прескверная, это мне даже чуйка зудела, а не только здравый смысл. Снова эти коридоры из разводов, но на этот раз рядом нет проводника. Чтобы не утонуть, приходилось постоянно двигаться, иначе разноцветная жижа начинала расступаться подо мной, как зыбучие пески и течь, как густой кисель. Идо пытался запутать дорогу, но каким-то чудом мне удалось достичь места заточения Якумо. Преодолев сопротивление, я встал на маленькую каменную ступеньку перед белоснежно-белыми седзи с кусочком внешней галереи. В этом мире грязных, неумело смешанных красок, бумага светилась мягким колеблющимся светом, точно по ту сторону горели свечи или камин. Подавив привычку разуться, я ступил на поблескивающие глянцем теплые доски, расплескав грязь. Створки раздвинулись, словно их кто-то обильно смазал, с тихим деревянным стуком встав на место. Возможно потому и тут я ожидал подвоха, но вместо этого попал в сказочный дворик. Никаких свечей тут и в помине не было, свечение исходило от цветов. Сгибаясь под собственным весом, ветви касались покрытой лепестками, как снегом земли. Колонной, к роскошной белой кроне, вздымался мощный извилистый ствол, похожий на застывшую черную молнию. Неосязаемый ветер срывал лепестки, и целые цветы, укрывая не по-весеннему сочный газон белым покрывалом. Нежный свежий аромат, белоснежные соцветия, приглушенное сияние и я… в грязище и говнище по пояс. Даже как-то неудобно стало тут находиться. Но еще сильнее не в своей тарелке я себя почувствовал, услышав голос Якумо. Расслабленная, счастливая, она стояла за мольбертом и улыбалась. Неподалеку, за столиком, сидели и пили чай ее родители. Благостная картинка, но она меня коробила до мороза по коже. От этой парочки веяло настоящей жутью, но Якумо этого не замечала. Или не хотела замечать. Девочка общалась с молчаливыми истуканами, а они просто сидели, с обманчивым благодушием, держа у рта чашки. Все вокруг будто светилось белесой, подрагивающей как свеча на ветру, пеленой, скрадывающей любые огрехи и дефекты: благодаря этому мерцанию казалось, что плоские рожи «родителей» моргают и легонько кивают в ответ девочке. Мое появление слегка напугало Якумо, но вскоре она просияла, улыбнувшись легко и естественно: — Ирука-сенсей, что вы здесь делаете? — Пришел тебя спасать. — неловко развел я руками. Рай Якумо настойчиво пинал мое чувство стыда: будто подглядывая в замочную скважину, я слишком сильно навалился на дверь и оказался внутри. — От чего меня надо спасать? Мне тут хорошо. — обвела Якумо затуманенным взглядом крошечный мирок, который ей с барского плеча оставил Идо. — Мне тут спокойно. Мне ничего больше не нужно. Все дома, — голос девочки дрогнул, — я дома. От этого мягкого одурманенного голоса на меня повеяло могильным хладом. Идо подарил Якумо сомнительное счастье закопать себя живьем с муляжами воспоминаний, в этом светлом, как стерильная операционная палата, сливовом склепе. — Это не твой дом, ты в иллюзорной ловушке. — Если это так, откуда мне знать, что вы реальный и это тоже не обман? — на безмятежном пустом лице девочке проступило живое смятение, будто она только сейчас проснулась и еще не до конца осознала происходящее. — А зачем в твоем идеальном мирке раздражающий я? — тяжело выдохнул, почувствовав как слегка отпустило. — Гляди, сколько на мне грязи! Разве я сюда вписываюсь? Не замечал за тобой мазохистских наклонностей. — придурковато улыбнувшись, развел я руками. — А уж Идо мною точно не стал бы прикидываться, он же от одного вида скромного меня начинает дрожать и делает в штаны. Тут я скорчил картинно-обиженную рожу и смахнул несуществующую слезинку: — Это, наверное, потому, что Идо меня не любит. Якумо покривилась на такие подробности, но похихикала от предположения. — Да, Идо вас точно не любит, Ирука-сенсей. — внезапно улыбка Якумо увяла. — Но мне здесь хорошо. — Зачем мне уходить? Идо не плохой. Он вернул мне родителей. — Вернул? — брезгливо покривился я. — Вот эти пустышки? Они даже не живые! Я взял их за плоские плечи и встряхнул, а они распались кучей белых цветов. Внезапно я почувствовал бешенное биение своего сердца. Оно заколотилось так сильно, что я обмер от страха, вцепившись в грудь пальцами, будто так мог усмирить мышцу. Если это не вернулась сердечная недостаточность, то у меня нет времени на долгие душеспасительные речи! — Оглянись, Якумо, — горько покривился я, повысив голос, — ты хочешь навсегда остаться с парой бездушных призраков? Это не твои родители. Они бы не хотели для тебя такого! Они верили в тебя. И я верю! Верю, что ты сильнее Идо! Что ты сильнее, чем думаешь о себе! Я протянул девочке руку: — Ты можешь! Кивок, мелкая прохладная ладошка в моей руке, пол больно ударяется в колени. Не все так плохо, но я почти вплотную подошел к той грани за которой начинается деградация СЦЧ, ее выгорание. И обратимо оно лишь до определенного предела, после чего — все, ты уже не шиноби, а инвалид без чакры и уже никогда не восстановишься. Как голод пожирает мышцы, так крайнее чакроистощение начинает использовать вместе с ресурсами организма то эфемерное вещество, из которого состоят каналы чакры. — Ункай думал, что может меня контролировать! — злорадно распинался Идо, радостно осклабившись. — Я убил этого неудачника, выпив все его силы, и ты тоже умрешь, сделав меня сильнее! Я пожру твою силу! Я пожру твою душу! — Кх, — усмехнулся я и пошатываясь встал, — подавишься, гнида. Глумливый оскал увял, Идо вперился в меня взглядом, будто умел им испепелять. Нет, серьезно, эта бесталанная демонюка отчего-то меня не переваривает. А тем временем Якумо начала возвращаться, словно просыпаясь от оцепенения: глубокий вздох пробудившегося человека ее выдал. Только бы она не сделала глупость и не дала понять демону, что у него больше нет подпитки. А без нее он быстро распадется… Или нет? Если он действительно выпил все силы Ункая? Он независим? Имеет ли Якумо над ним хоть какую-то власть? Я загородил собой Якумо, впившись полным ненависти взглядом в буркала Идо. Кривляться уже было опасно. Мы играли в гляделки, не шевелясь, замерев, как сжатые пружины. Усугубляло ситуацию то, что я не знал, как реальные раны демона сейчас отразятся на Якумо, потому я мог лишь скрутить тварь либо легко ее ранить. Стремительное, едва уловимое движение. Я смог защитить девочку, но себя защитить не смог. Когда я блокировал своим танто его атаку, коготь демона удлинился. Правый глаз прошило адской болью, но перед этим я уловил влажный хлопок, с каким лопается волдырь. По лицу потекло что-то теплое и более вязкое, чем кровь. Боль затмила холодная ярость. Я на рефлексах блокировал атаку встречным выпадом, и отрезал длинный, как лезвие рапиры, коготь Идо вместе с фалангой пальца. В реальном мире тело Идо оказалось неожиданно хрупким, хотя бил я без усиления чакрой. Демоново визгливое «К-Как?!» слилось с истошным воплем Якумо «Ирука-сенсей!». Так что пока Идо недоуменно шевелил покалеченной лапкой, я снова атаковал. Демон смог увернуться от моей прямой и бесхитростной первой атаки, когда я услышал отчетливый и полный праведного гнева голос Якумо: — Не прощу! Яркий свет ослепил нас обоих, демон все-таки сумел отвести удар танто, но это ему не помогло. Скупое движение ногой, его отрезанный коготь подлетает в мою ладонь, словно скейтборд у трюкача. — Око за око, падла. На морде Идо было такое искреннее недоумение, что я не сдержал удовлетворенной ухмылки, провернув «ножик» в глазнице демона еще раз. Под демоном разверзлась белая бездна из которой вверх устремились сплетенные как лианы сливовые ветки. Я отпрянул, хотя ни один побег даже не наклонился в мою сторону. За считанные мгновенья тонкие черные ветви с цветами оплели нескладную фигуру, но в тот момент когда все вокруг должно было забрызгать раздавленным демоном, как кровью из песчаного гроба Гаары, мое лицо обдало невесомыми белыми искорками и свежим запахом сливовых лепестков. Помня про иллюзии, я еще около минуты прислушивался к каждому шороху и шарил оставшимся глазом по углам, готовый в любой момент защитить Якумо, но так и не дождался атаки. Последним истаял оторванный коготь. Даже чакры из моей крови ему не хватило, чтоб сохранить форму. Идо исчез. Окончательно и бесповоротно. Зато появился, или скорее обнаружился Ункай. Он лежал около распахнутой в малюсенький кабинет двери. То, что почерневший лежащий в неестественной позе, древнего вида покойник именно он, я понял по многослойным одежкам с камоном. Никому другому в клане Курама Ункай такое бы носить не позволил. А для восставшего из мертвых шелковая «капуста» была слишком опрятной и целой. Как бы я не принюхивался, как бы глубоко не шмыгал носом, а уловить запах древней дохлятины не смог. Пахли останки лишь сухой кожей и больше ничем. Казалось бы, все. Можно расслабить булки, злодеи повержены, принцесса спасена… но куда там! Поняв, что опасность миновала, Куренай перестала косплеить мебель и упорхнула, как она сказала «за помощью». А я так офигел, что слова сказать не смог, только нечленораздельно что-то воскликнул, поскольку ничего нормально сказать не получалось, и бестолково разводил руками. Эти кривлянья приняли за согласие. Ну или сделали вид, что приняли. В общем, Куренай кивнула с радостным видом и умотала. Замечательная жена будет у Асумы, понимающая… без слов, блядь, понимающая и так, как ей удобно! — Зашибис-с-с… — злобно прошипел я, отвиснув, наконец, чем напугал жавшуюся к моему боку Якумо. Бедняжку трясло, а глаза ни чем не уступали «блюдцам» лемура. С минуты на минуту должна была грянуть истерика, которую я не мог себе позволить переждать в блаженном забытье. Утерев кровь рукавом, просто чтоб девочке не так страшно было на меня смотреть, встал на колени (сев на корты, я б упал): — Все позади. Ты молодец. — Но ваш глаз… — судорожные вздохнула-всхлипнула Якумо, но пока без слез. — и дядя… — Отвернись. — подтолкнул я девочку в спину. — Медленный вдох. Медленный выдох. Вдох и вы-ыдох. Подумаешь. Глаз мне вставят другой. Главное мозги не задеты, в виду их полного у меня отсутствия. Глупую шутку Якумо оценила, рассмеялась (не сказать что легко и непринужденно, но она пыталась). От темы дяди я решил разговор увести и вообще выйти на свежий воздух. До сих пор я так и не понял, что за отношения у них были, чтоб с уверенностью хаять Ункая при Якумо и не стать после этого козлом. — Давай выйдем отсюда? — с трудом встал, мысленно проклиная истощение и коготь Идо, который мне чуть не пощекотал мозги. На улице по-прежнему было пасмурно, только еще и ливень пошел. «Отличная» погодка для потрепанного организма, чтоб потом развесить сопли до пояса. Меня уже начала бить мелкая дрожь и зубы норовили пуститься в пляс. Видя, что мне становится хуже, забыв про свои переживания, Якумо принялась хлопотать вокруг: — Вам хуже? Я сейчас! Сейчас-сейчас! У дяди в кабинете, есть камин! — потянула меня за руку Якумо, — Тут близко! Я… Я сейчас! Никогда я тут не стану стопроцентно своим. — подумал я, вытаращив оставшийся глаз. Споткнувшись о руку покойного, Курама быстренько попросила у него прощения, коротко поклонилась и выдернула пояс, одним движением разломав мумию пополам. Это мощи Ункая такие ветхие, или Якумо такая сильная? — пробормотал я плохо слушающимся языком. Якумо обернулась, но я помахал рукой, мол ничего важного. Кивнув, девочка покидала кривые ножки-ручки, отлетевшую головешку в шелковое хаори с золотыми лисичками, замотала получившийся «подарочек» и оттащила в угол, пока я подбирал с пола свою челюсть. — Дядю надо убрать с прохода. И оказать последние почести, даже если он их не достоин, — пояснила она свои действия. Наверное, в тот момент у меня начались глюки, потому что под недовольный неразборчивый бубнеж Якумо, стены маленькой каморки, служившей Ункаю кабинетом в главном доме, раздвинулись, а камин раздался в стороны и вверх, будто ожившая декорация из фильма про Гарри Поттера. Оставив меня около разожженного камина, Якумо прощебетала, что принесет мне поесть и убежала прочь. Тупил я минуты три, не меньше, но когда почувствовал, что меня сейчас развезет, отполз от огня и, хватаясь за стены и мебель, встал. Чтоб играть в больничку, пациент должен быть в сознании и как-то реагировать, рано мне отключаться. Первым делом я проверил, как эта дикая перепланировка выглядит с другой стороны. Впечатлился. Там лежал фасад от комода и ровно срезанный кусочек вазы, похожий на большую керамическую ложку без ручки. Представив, что там мог стоять человек, я поежился: — Ну нахер… — и метнулся обратно. Снова почувствовав что начало развозить, я принялся себя развлекать, засовывая нос в разные интересные книжки и свитки, что валялись открытыми в кабинете. Чувство того, что за этим делом меня спалят, не давало отрубиться, бодрящим звоном натянутых нервов. Так я в итоге оказался около стола с одной очень приметной статуэткой и рукописью. Словно специально, Ункай оставил пособие для начинающего демонолога открытым именно на той странице, где были расписаны этапы создания статуэтки-якоря. Где брать камень, где дерево, из чьих костей делать клей, из чьих волос сплести канат на миниатюрных воротах. — Спасибо, дружище, Родина тебя не забудет. Таких угребищных долбоебов вообще сложно забыть! — процедил я сквозь зубы, постанывая от боли. Рукопись я тут же спрятал в кармашек за пластиной хитай-атэ. Хорошо что расход чакры минимальный, потому что кровь уже ее содержит, а то бы я тут и грохнулся, пока карябал непослушными пальцами по клочку бумаги печать хранения. Если бы не дневник местного Джона Винчестера* я бы посчитал эту диораму всего лишь неумелой поделкой: на кривом спиле, в выдолбленной ямке, покоился щербатый булыжник, из двух сколотых дырок в нем торчали ворота тори с канатиками, собранные на какие-то густые сопли. Все это непотребство сверху накрывала стеклянная колба с запаянным верхом. Покрутив в руках, я отлепил войлочный кружок со дна спила: как и на рисунке, за тряпочкой скрывалась мелкая вязь иероглифов написанных, судя по едва различимому запаху металла, из смеси чернил и крови. Статуэтку я тоже запечатал, но сначала сорвал канатики, сплетенные из волос Якумо (если верить рукописи) и сжег их в камине. Была, конечно, мысль зашвырнуть разом всю эту оккультную бяку в камин, но разобраться с тем, что накрутил Ункай хотелось не меньше. Взыграла моя увлеченность мистикой. Вот только в этом состоянии я бы не сумел понять ни слова, да и прочитать тоже. Вздох облегчения ситуацию усугубил; я перестал дергаться от каждого шороха, да еще пришла Якумо, которая снова усадила меня перед камином. Но когда я чуть не навернулся в огонь, попытавшись отдать чашку, она перетащила меня в другой угол. Устроили меня со всеми удобствами: буквально из воздуха Якумо достала котацу, теплое одеяло и большие подушки. — Извини, — прикрыл я глаза, потому что от «убегающего» в потолок взгляда меня мутило, как от езды на американских горках, — я сейчас никакой. — Ирука-сенсей! — испуганно воскликнула Якумо. Встряхнув головой я чуть-чуть взбодрился. Даже почудилось что я отдохнувший. — Ты отлично справилась, — бодро начал я, а затем резко сдувшись, выдал, — Я все. Cпать. Так и накрылась моя вдохновляющая речь о вере в себя, чувстве долга и других важных вещах. Когда-то я с фума-сюрикеном в хребте не отключался, пока не договорил. А тут брык и темнота. В себя я пришел, как по щелчку и не понимая где оказался, окликнул Курама: — Якумо? — кругом белая муть и ни черта не видно.