Эроменос

— Боги, как же я голоден! — воскликнул Астин, развязывая свой дорожный мешок и вытаскивая из него собранную матерью пищу. — Не только ты, — улыбнулся Кассандр, отходя от костра, в который только что подбрасывал ветки, — я готов съесть целого барана! — Глядя на тебя, и не скажешь, что ты способен на такой подвиг, — шутливо подмигнул молодой афинянин, намекая на стройность собеседника. — Глаза тебе врут, — совершенно серьезно заявил тот, начиная разбирать собственный мешок, который готовил к путешествию Идей. — Надеюсь, мальчишка не забыл положить вино… — Если забыл — будет наказан! — изображая сурового хозяина, заявил Астин. — Но не думаю, что он настолько глуп. Идей сможет добиться многого, если дать ему свободу. — А ты дашь? — вытаскивая бурдюк с уже разбавленным вином, спросил Кассандр. — Да, как только он достигнет совершеннолетия, — теперь Астин тоже не шутил, — я не бог, но такие мечты исполнять могу. — Славно, — улыбнулся Кассандр, невольно вспомнив, что именно Идей когда-то спас его. — У тебя сердце твоего отца. — Ты льстишь мне, хитрец! — покачал головой Астин, выкладывая на расстеленную ткань хлеб, сыр, масло и мясо. — Мне никогда не стать таким, как отец. — Ты будешь лучше! — сорвалось с губ юноши. — Боги дали тебе многое и помогут подняться высоко! — Перестань, — поморщился Астин, — никому неведомо будущее, кроме оракула. Возможно, завтра Атропос перережет мою нить… — Нет! — прозвучало слишком громко и резко. — Не говори глупостей, друг мой! Тебе уготована долгая и счастливая жизнь с красавицей-женой и кучей детишек, похожих на тебя. — Тоже мне счастье, — пробормотал Астин, поймал удивленный взгляд Кассандра и сменил тему: — Наш ужин готов, доставай чаши. — Уже, — улыбаясь, Кассандр подал чашу, вторую оставил себе, а после наполнил обе вином. Затем афиняне устроились у костра и некоторое время молча утоляли голод. Когда же с пищей было покончено, Астин наполнил чаши и сказал: — Я рад, что ты едешь со мной на Олимпиаду. Конечно, мне жаль, что отец не смог поехать с нами, но… С ним я ездил всегда, сколько помню себя. — А я всегда мечтал увидеть игры, — честно сознался Кассандр. — Скоро это осуществится, — мягко улыбнулся Астин, — мы узрим лучших мужчин Аттики, будем любоваться могучими спартанцами и подбадривать криками афинян. Ты запомнишь этот день навсегда! — Благодаря тебе… — произнес Кассандр, а затем задал вопрос, мучивший с того момента, как он узнал о поездке. — Астин, неужели ты не нашел более достойного спутника, чем я? Астин ответил не сразу, сначала снова наполнил чаши, посмотрел в огонь, словно черпая в нем силу, и только потом сказал: — Прежде, чем я отвечу тебе, позволь рассказать историю, которую я слышал в Академии. — Конечно, говори, — кивнул юноша, устраиваясь удобнее, — мне всегда было интересно, чему там учат. — В тот день мы говорили об Эроте, — начал Астин, — согласись, что тема эта кажется юношам весьма привлекательной и важной. Я не буду утомлять тебя пересказом того, что услышал тогда, расскажу лишь историю, поведанную Аристофаном. Ты слышал что-либо об андрогинах, Кассандр? Юноша задумался, вспоминая, потом отрицательно покачал головой. — Тогда я расскажу тебе, хоть оратор из меня никудышный, и это не будет настолько увлекательно. Аристофан говорил о том, что раньше мир был не совсем таким, как сейчас, а у людей было не два пола, а три. Третий пол — андрогины — соединял в себе признаки и мужчин, и женщин. Тело у всех людей того времени было округлое, спина не отличалась от груди, а рук и ног было по четыре. Каждый имел одну шею и голову, но по два одинаковых лица, глядящих в разные стороны, и по две пары ушей, срамных частей тоже было две. Передвигался такой человек по-разному: либо прямо и во весь рост, одной из сторон вперед, а если торопился, то шел колесом, перекатываясь на восьми конечностях. Полов было три, потому что мужской род происходит от Солнца, женский — от Земли, а двуполые — от Луны, в которой оба эти начала. Эти люди были очень сильны и могущественны и бросали вызов власти богов. Олимпийцы долго думали, что же делать с людьми, и тогда Зевс решил рассечь каждого человека надвое, уменьшив таким образом их силу. И получается, что мы… каждый из нас, часть разделенного человека, и поэтому каждый ищет свою половину. — И как же понять, половиной кого ты был? — спросил Кассандр, очень внимательно слушавший. — Очень просто. Тех, кто были раньше андрогинами, влечет к противоположному полу; женщин, являющихся половиной прежней женщины, мало интересуют мужчины, их влечет к женщинам, и точно так же — мужчины. — А ты? К кому влечет тебя? — прямо спросил Кассандр, только что получивший ответ на давно мучивший вопрос — почему его не волнуют женщины. — Для меня не будет счастьем иметь жену и детей, — так же прямо ответил Астин. — Отец знает об этом и пока не спешит женить меня. — Вот как? А как понять, кто именно твоя половина? — Аристофану мы тоже задали этот вопрос, — усмехнулся Астин. — Он ответил, что сердце подскажет само, забившись сильнее, а затем родится привязанность и любовь, и люди эти не смогут представить своей жизни друг без друга. Их влечет не только к телу, но и к душе своей половины, они живут и умирают вместе, не желая видеть рядом с собой никого другого. — Как Гармодий и Аристогитон? — Да… Тогда я не поверил услышанному, не поверил, что такое бывает в наше время, но теперь я знаю — Аристофан не лгал. Всё, о чем он говорил, я испытываю с того дня, как впервые увидел тебя. Я думал, что причина в твоей красоте, к которой нельзя остаться равнодушным, однако влечение к внешнему проходит так же быстро, как и возникает, а я чувствую то же самое даже сейчас. Повисла тишина, нарушаемая только потрескиванием костра и неугомонными сверчками. Кассандр смотрел в глаза Астина, слушал глухие удары своего сердца и понимал, что молчать дальше нельзя. Только какими словами выразить то, что чувствуешь, то, с чем боролся все это время, что гнал от себя, о чем запрещал себе даже думать? Но сказать нужно, если ты мужчина. — Когда я читал «Илиаду», то мечтал о том, чтобы боги послали мне своего Ахиллеса, того, ради которого я буду готов на все, кому отдам и тело, и сердце. Боги посмеялись надо мной, послав Лаэрта… смеются и сейчас. Сын гелиаста и преступник — можно ли придумать нечто более нелепое? — горько воскликнул Кассандр, выплескивая остатки вина в огонь. — Посмеялись? — отставляя чашу и придвигаясь к юноше ближе, спросил Астин. — Н-е-ет, ты ошибаешься! Эрот просто испытывал тебя, а ты доказал, что способен ради любви пожертвовать собой, что может быть выше и чище этого поступка? — Я убил наставника… — пробормотал Кассандр, отводя глаза и стараясь не обращать внимания на то, как близко сейчас Астин. — Ради возлюбленного, — тихо сказал молодой афинянин, а потом коснулся волос юноши, — не ради богатства, не из ненависти. Я уже говорил об этом и повторяю снова: эринии будут преследовать Лаэрта, а не тебя, — с каждым словом Астин придвигался всё ближе, его пальцы, подрагивая, гладили золотистый шелк, а спустя мгновение губы оказались совсем близко от губ Кассандра: — И разве мое сердце обмануло меня? — Нет… — ответ был очень тихим, но Астин услышал и сделал то, о чем так давно мечтал, что представлял жаркими бессонными ночами, чего так сильно желал всё это время. Страстно и нежно коснулся он губ Кассандра, и вскоре в потрескивание пламени вплелась, а после и заглушила его хвалебная песнь Эроту, которую исполняли сплетающиеся тела.

***

Следующим утром Кассандра снова разбудили легкие прикосновения, но были они настолько приятными, что хотелось и дальше лежать, не открывая глаз, наслаждаться теплом прижимающегося к спине Астина, чувствовать, как перебирают его пальцы спутавшиеся волосы, и вспоминать полные сладости мгновения прошедшей ночи. Это было так чудесно, что с губ Кассандра невольно сорвался тихий вздох, в груди стало тесно, и кровь быстрее побежала по жилам. — Я разбудил тебя, — негромко сказал Астин, целуя юношу в плечо, — хоть вовсе не собирался делать этого. Совсем недавно мы разомкнули объятия, но я уже скучаю по тебе, эроменос… — Я так же называл тебя, — улыбнулся Кассандр, поворачиваясь и видя счастливую улыбку Астина — отражение его собственной улыбки, — не смея произнести этого вслух. Я хулил Эрота за то, что снова угодил в меня стрелой… а теперь вина перед богом за каждое слово отравляет мне радость… Я боюсь, чтобы в гневе оскорбленный Эрот не вынул из колчана черную стрелу и не поразил ею тебя, как Дафну… — Не бойся, — Астин снова коснулся губами горячей кожи возлюбленного, — мы вместе принесем Эроту жертвы, как только сможем, и он простит тебя. — Ты уверен? — Кассандр переспросил это, внимательно вглядываясь в любимые глаза и опасаясь не найти в них подтверждения словам. — Совершенно, как и в том, что люблю тебя с того мгновения, как увидел, — пылко прошептал молодой афинянин, наклоняясь к губам юноши, — пусть тела наши воздадут хвалу Эроту до того, как пустимся в путь. — Да будет так, — прошептал Кассандр, ощущая, как жар стремительно разносится по телу от прикосновений Астина, и не желая противиться силе, пленившей обоих. После они быстро позавтракали, собрали вещи, оседлали отдохнувших за ночь коней и поехали дальше, однако оба теперь больше смотрели друг на друга, нежели по сторонам, да и думали не о том, что вскоре увидят на арене. Иная схватка занимала умы обоих всадников, и слишком ясно читалось это во взглядах. Астину казалось, что ночь эта сделала его возлюбленного еще прекраснее, словно сбросил он вместе с хитоном незримые цепи, сковавшие сердце после предательства Лаэрта. Они упали прямо в костер и сгорели там, словно в кузнице самого Гефеста, и не осталось от них ничего. А утром Кассандр надел на себя просто светло-голубой хитон, всего лишь одежду, которую Астину захотелось немедленно снять с возлюбленного, чтобы не мешала ткань любоваться телом. — Как жаль, что боги не дали мне таланта к стихам, — сокрушенно произнес Астин, решив сделать дорогу короче при помощи слов. — Почему? — тут же откликнулся Кассандр, с губ которого всё это время не сходила улыбка. — Я написал бы поэму о нашей любви, — мечтательно произнес молодой афинянин, — прославил бы в ней твоё имя — имя самого прекрасного юноши Ойкумены! — Не нужно, — улыбка на лице Кассандра увяла, как увядают цветы, стоит Персефоне вернуться к супругу. — Почему? — не заметив перемены в возлюбленном, продолжил Астин. — Твоя скромность восхищает, однако же я думаю… — Не нужно, — громче повторил юноша, останавливая лошадь и хватая любимого за руку, — если любишь меня, никогда больше не говори такого, молю тебя именем Зевса! Мертвые буквы не могут передать того, чем полно живое и горячее сердце! Но они могут лгать, ими так легко обмануться… — последние слова Кассандр произнес совсем тихо, отпуская руку Астина и вновь посылая коня вперед. Всё ещё не понимая, чем же мог так расстроить юношу, Астин догнал его и перегородил и без того узкую дорогу, не позволяя сбежать от ответов: — Эрот свидетель, я не хотел обидеть тебя! Да и разве не божественными строчками прославляют поэты своих возлюбленных, разве обижает это тех, которым посвящены слова? — быстро заговорил молодой афинянин, видя, что из глаз юноши исчез блеск, а уголки губ печально опущены, и пытаясь понять, почему это случилось. — Твоей вины в этом нет, — грустно улыбнулся Кассандр, — откуда было тебе знать, что однажды мне уже посвящали стихи, только тогда не ведал я, что каждое слово было ложью. Потому прошу тебя — не делай этого и не говори об этом больше, иного дара желаю я от тебя. — Какого же? — догадавшись, что в неприязни юноши к стихам повинен Лаэрт, спросил Астин. — Подари мне еще много таких поцелуев, как этой ночью, — снова касаясь руки Астина, негромко сказал Кассандр, — дай мне ласку твою и жар, говори со мной сердцем и это будет самым желанным подарком. — Эти дары я готов приносить тебе вечно, меры не зная, усталости, сна и покоя, — прошептал молодой афинянин, притягивая возлюбленного к себе для того, чтобы извиниться поцелуем, от которого головы обоих снова заполнились туманом, а сердца забились так громко, что их можно было слышать, не прикладывая уха к груди. — Вечны лишь боги… — печально произнес юноша, — любовь смертных подобна цветам в своей яркой и недолгой жизни, и как цветы увядает она. — Вечность моя измеряется длиной нити, над которой властны только Мойры, и клянусь водами Стикса, я буду любить тебя до тех пор, пока не перестанет биться это сердце, — Астин взял ладонь Кассандра и прижал к своей груди, — каждый его удар — твой. — С последним его ударом, остановится и это сердце, — так же серьезно сказал юноша, прижимая руку возлюбленного к своему сердцу, — клянусь Эротом последовать за тобой в Аид. — И даже если отец пожелает связать меня узами брака, жена моя получит тело, но не сердце, — продолжил Астин, сильнее прижимая пальцы юноши, — я взойду на ее ложе только для того, чтобы продлить свой род, любовь же сохраню для ложа нашего. — Да будет так, Зевс свидетель этой клятве, — прошептал Кассандр, скрепляя слова поцелуем.