Канон покаянный

Годом позже, Имладрис Глорфиндел сидел в саду, под раскидистым буком, один. Шептались листья над головой, еле слышно доносилось пение звезд, в Зримом царила безмятежная и теплая ночь. В Незримом она была наполнена предвкушением, ожиданием, радостью… Его ученики нынче справляют свадьбу. Его ученики. И поэтому он сидит здесь ночью в обществе кувшина ежевичной настойки и переживает. «Разве только в этом дело?» — возразила ему ночь, притушила звездный свет, разлила томление, будто теплое молоко. Он отмахнулся от ее мягких лап, поднял кубок, грустно улыбнулся. Когда-то в Валиноре была такая же ночь, с молочно-звездным привкусом и запахом. Той ночью он думал, что умрет второй раз от отчаяния, но пил эту прелесть жадными глотками и радовался беспричинно каждой жилкой возрожденного тела… Прощальная ночь долгого дня, когда Король Мира объявил Свою волю! Глорфиндел склонился перед Ним, чувствуя тяжесть клинка на плече, а после — стремительно согревающуюся в руке оплетку черена, точно ладонь друга. Но поднимаясь с колен, благодаря и давая клятвы, он знал только, что бросится сейчас к Западному пределу мира, чтобы еще раз заглянуть в синие, бездонные глаза под серым капюшоном — будь что будет. Она, синеглазая, хрупкая, всемогущая, знала! Заглянув единожды в его беспомощную и открытую душу, Она — знала. Знала, что он пронес Ее образ с собой всю долгую дорогу от Тириона и Арамана до Чертогов Ожидания. Что осмелился поднять глаза на Нее, он, с его печатью проклятия обреченного народа, реками крови за спиной и бессильной ненавистью… Впрочем, стоит ли удивляться, что Она охотно простила его, ведь Она за самого Врага когда-то пошла просить. У него не хватало духа узнать, сожалела ли Она о том, что просила за Моринготто. Впрочем, в Чертогах Ночи никогда не говорили «Враг Мира» — всегда упоминали лишь имя. Поэтому он редко участвовал в разговорах о Тьме, благо, Валиэ не неволила. Он же никогда не спрашивал — как никогда не спрашивал о своем возрождении… В тот вечер ни слова не было сказано и о задании Сулимо, но молочно-звездная ночь висела над Западным пределом, и он впервые сидел совсем близко у ног женщины в черном. Мог тайком прикоснуться к подолу шелкового платья, чувствовал порой тонкую руку, отдыхающую на его волосах. Знала ли Она, какое удовольствие дарит ему? И зачем подарила, неужели на прощание? Она говорила с ним так же ровно и ласково, как с окружавшими ее Майар. Она улыбалась ему из-под своего серого печального капюшона так же, как им. И они признали его равным, радостно и свободно отдав ему этот последний вечер у ног Валиэ. Один только Олорин смотрел с удивлением — и состраданием. Ну да друг верный! Турукано вот знать не знал, что Глорфиндел решился на Исход чуть ли не раньше всех Феанорини со всеми их клятвами — сразу, как только увидел слезы Ниэнны на Эзеллохар. Будущий король Ондолиндэ искренне думал, что его младшего родича повела в Эндорэ только преданность ему, и, кажется, мучился стыдом за это… Эктелион смеялся как умалишенный, а потом сказал, что о таком хорошо складывать баллады, но вот жить с этим — большое несчастье. Да пусть его смеется, он тоже много в чем странном и неразумном сознавался, когда в Хэлкараксэ они выворачивали друг перед другом наизнанку души, чтобы забыть о страданиях роа. Теперь и самому смешно. И немножко грустно, как Ей нравится. Вот только почему же так плохо нынче, когда все хорошо? Глорфиндел столько раз пытался вспомнить тот вечер, но в памяти вставали только синие глаза и черное платье, и наброски получались вымученными. Сегодня же почему-то пришли ясные образы, навевающие тоску… Там все было ярче, так и не так, как сейчас! Даже в теплом молоке летней ночи в Эндорэ чувствуется привкус осени. А в Амане была вечная весна, сладкая, как вино его родича Ингве. Он сделал глоток прямо из кувшина и почувствовал терпкую, обволакивающую влагу на языке: ежевичное творение Эарендиллиона Полуэльфа — совсем другое дело. Ночь содрогнулась вокруг, будто хихикнула: нашел, что сравнивать! — Cano! Совсем ушел в грезы, не заметил приближения ученицы ни в Зримом, ни в Незримом. — Доброй ночи, Гвельвет. Ты решила разделить мое уединение? Nis осторожно приблизилась. Странно покосилась на кувшин, кажется, даже принюхалась. Глорфиндел протянул ей свой забытый кубок: — Ежевика. Выпьешь со мной за счастье твоих друзей? Гвельвет поблагодарила наклоном головы, присела рядом. Поднесла к губам кубок, покатала во рту капельку, проглотила. Это была его привычка пробовать все понемногу, Гвельвет в детстве пыталась подражать ему во всем, и кое-что при ней так и осталось… — Cano, — она осторожно посмотрела из-под ресниц, — помнишь, когда-то ты задолжал мне ответ на вопрос? — Помню, — он улыбнулся поверх края кувшина: уж конечно, она не забыла. — Я не стану ловить неосторожные фразы, чтобы не отдавать долг. Спрашивай. Гвельвет слегка кашлянула, опуская глаза. — Cano, ты говорил, что фэа помнит все. Если это так, ты должен помнить то, что с тобой было… — Конечно, я помню, — он искренне удивился ее странному вопросу. — Фэар эльдар живут столько, сколько будет жить Арда. Что ты имеешь в виду? — То, что было с тобой… Страдания роа. Ты помнишь? Глорфиндел удивился еще больше: — Я помню, но зачем тебе это? Все давно прошло, остались воспоминания — и только. Гвельвет нахмурилась, кусая губы, точно не могла подобрать нужные слова и злилась на себя: — Помнишь, год назад, когда ты упал со скалы… У меня ведь тогда неплохо получилось унять боль, правда? Но твои раны были не опасны. — И? — подбодрил он ее. — Причем тут мои воспоминания? — Я мало знаю о делах целительства, — Гвельвет подняла на него очень серьезный взгляд. — Но я умею унимать боль и хочу помогать. Я не хочу бояться чужих страданий, я хочу знать, как их можно облегчить. Если ты помнишь, что с тобой было, ты можешь мне это показать, cano? Я бы попробовала что-нибудь с этим сделать… — Занятная мысль, — Глорфиндел улыбнулся. — Мне и в голову не приходило, что можно обучать целителей через осанвэ. Вспомнил, чем всегда заканчивался для него круг по собственной памяти, и непроизвольно поежился. Гвельвет заметила, ласково положила руку ему на локоть: — Видишь, и тебе нужна помощь. Разреши мне попытаться помочь тебе! Ведь обещала не спрашивать про его жизнь. Все-таки не удержалась… — Так мне или другим? — он усмехнулся. — Мне помощь не нужна, Гвельвет, я давно научился жить со своими воспоминаниями. Она досадливо сдвинула брови: — Если я не сумею помочь тебе, все равно я узнаю то, что может пригодиться другим. Но мне все-таки кажется, что твои воспоминания мучают тебя больше, чем ты хочешь это показать. Ты был в Чертогах Ожидания и в Садах Лориэна, я знаю, не мне тягаться с Феантури. Но неужели даже они не смогли помочь тебе? — Я был там, но мне и не пытались помочь, — мягко ответил он. Глазищи на широкоскулом личике удивленно распахнулись: — Почему? — Потому что я попросил сохранить мне память. Это очень разные вещи: просто помнить прожитое и помнить все так, как оно было и чувствовалось. Ниэнна, Владычица Скорби, учит нас тому, что даже страдание может быть светлым. — Это все ради нее, да? Это она научила тебя просить о сохранении памяти? Это она винова… — Гвельвет осеклась, испуганно прикрыла рот ладонью. То ли эта девочка видит больше, чем другие, то ли он когда-то наговорил лишнего. Плоть от плоти Эндорэ, где жалость и сострадание так часто оборачиваются гневом и ненавистью! Но если это — Искажение Арды, разве виновата в нем она, рожденная в этих землях и не знающая иного? — Я сам этого хотел, — спокойно ответил он и добавил: — Не бойся гнева Валар за неосторожные слова. Они были подсказаны жалостью, верно? Мать всех скорбящих не наказывает за жалость. Гвельвет подалась вперед, схватила его за руку. — Да, мне жаль тебя, это правда! Но правда и то, что я хочу научиться помогать! Cano, antanin sina centa*… — Man-ie*? — он тихонько засмеялся. Квэнья? Ох, подлизывается девчонка, она всегда так делала. Кажется, только ради этого и учила запрещенный в ее родном Лесу язык — чтобы выпрашивать все, чего ей хотелось. А уж упорства ей не занимать, что в обучении, что в просьбах. Ладно, ему и самому было бы интересно попробовать такой способ обучения, надо только решить, что можно показать ей. Знать бы еще, зачем ей это понадобилось… Глорфиндел зорко всмотрелся в ее лицо, и в Зримом, и в Незримом. Что-то было под этой шальной просьбой. Любопытство. Сострадание. Молодой задор — желание сделать невозможное. И что-то еще, он никак не мог понять, в чем дело. Она закрывалась от его осанвэ, должно быть, непроизвольно, собираясь с силами для исцеления. Впрочем, что бы там ни было у нее на душе, он почувствует это. — E caralye*, — махнул рукой, улыбнувшись. Глазищи вспыхнули так радостно, будто он ей пообещал праздник, а вовсе не изнурительную попытку исцелить то, чего она в жизни не видела, и коли судьба будет впредь милостива к эльдар, никогда не увидит. Но, быть может, он неправ, и надо, чтобы ученики могли увидеть такое. Чтобы не были самоуверенны и безрассудны, чтобы поберегли себя хоть мало… Раскрытые ладони Гвельвет медленно поднялись к его лицу. От них веяло теплом и мягким зеленоватым светом. Он глубоко вздохнул и оперся спиной на дерево, закрывая глаза.