Канон покаянный

Возрожденное роа не носило следов пережитого, но фэа помнило все… Пронизывающий ветер и ледяное дыхание Хэлкараксэ, кожу, слезающую с отмороженных пальцев, вкус крови во рту из потрескавшихся губ. Боль, когда пытаешься открыть глаза и вырываешь смерзшиеся ресницы. Мягкая шкурка лесной мыши скользнула вдоль ладони, лаская ободранную до мяса кожу. Пушистое тельце взбежало по руке до шеи, прижалось ко рту, мех обогрелся выдохом и пропустил через себя воздух обратно в легкие. Мышь запуталась в волосах, обиженно пискнула, заставляя улыбнуться кровоточащими губами. Прихватила мочку уха зубками, слишком мелкими, чтобы прокусить кожу, царапнула, пытаясь удержаться, и все-таки провалилась за шиворот. Выбралась на плечо легкой тяжестью, сунула крошечный влажный нос в ухо и чихнула. Вильнула по подбородку горячим, чуть колючим хвостом. Юркнула за пазуху – щекотный, смешной комочек меха. Стало тепло, так же тепло, как когда он нес на руках спящую Итариль, и она тихо посапывала ему в шею… Или когда они ступили на твердую землю и впервые увидели всходившую над горизонтом горячую ладью Ариэн, новое светило Эндорэ. Как оно играло светом со струями воды в фонтане! Как искрилось, рассыпалось тысячами граней, звенело в каплях! И как заволоклось дымом, потемнело, окрасилось багровым… Чужая кровь на трясущихся ладонях – кровь друга, которую никак не получалось остановить, потому что очень трудно сосредоточиться на исцелении среди боя. Удар по лицу, сильный, отрезвляющий: не трать силы на осанвэ, перетяни поясом! Сколько Эктелион пытался до него докричаться, прежде чем влепил затрещину? Огонь за спиной, утробный рык балрога, звонкий голос Эктелиона: уходи, уводи, не оглядывайся! Немыслимая, смертельная усталость, от которой хочется просто упасть и не шевелиться. Он бы упал, его жизнь ничего не стоила, но позади были дети, раненые… Все те, ради кого погибли его друзья. Драться ради погибших и живых, победить и вернуться! Но до чего же трудно было дышать, как же исцарапали горло дым пожарищ и каменная пыль в воздухе! Огонь и жар. Бич рассек кожу на лице, чуть промахнувшись мимо глаз. Запах горелого мяса свел с ума хуже всякой боли. Меч встретился с плотью огненного духа, рукавица раскалилась так, что ладонь мгновенно разжалась. Огромная лапа сгребла за плечо, поддоспешник не удерживал жара кольчуги, но кинжал вошел в брюхо твари по самую рукоять. Прав был Рог, Валараукар можно убить! А дальше чудовищный рывок, вонь паленых волос – и падение. Мешанина цветных пятен перед глазами, хруст костей и шум вырывающегося из изломанных ребер воздуха… Тело вдруг, казалось, повисло в воздухе, толстые канаты ползучих растений бережно подхватили его. Холодные, скользкие листья легли на сожженную кожу, потеплели, прирастая, закрыли обгорелые мышцы и связки. Нежные усики лиан забегали возле локтя, где торчал острый край перебитой кости. Ласкали размозженный затылок, путаясь в слипшихся остатках волос, расчесывали их и расправляли по плечам. Отвратительные запахи крови и горящей плоти медленно сменялись ароматом воды с легким привкусом болотной кислинки… Не кипящие буруны Торн Сира, а воды лесной речки, сонно струящейся под тяжелыми кронами, несли его тело, облизывая со всех сторон. Теплая, ласковая, вкусная и очень темная вода, которая изредка заливала лицо и снова выносила на поверхность, к густой зелено-коричневой листве. Далеко-далеко в вышине пробивали эту листву острые лучики Ариэн, покалывали глаза и гладили кожу, будто коготки какой-то неизвестной зверушки. Темная вода снова сомкнулась над ним, но он уже не закрыл глаза, уходя чуть глубже и зная, что только прогнуть спину и развести руки – речка, точно игривая кошка, выбросит его вверх, перекатится по телу и опять утянет вниз… Судорожно втянув воздух, Глорфиндел открыл глаза Зримому миру - всерьез побоялся хлебнуть воды. Осанвэ плескалось вокруг темными водами лесной речки, обнимало и захлестывало. Из-под сомкнутых ресниц Гвельвет катились слезы, тело неловко опиралось на сжатый кулак, с прокушенной губы тянулась по острому подбородку капелька крови. В Незримом нандэ была одета в зелено-золотой свет, будто в пушистый мех, заостренное личико до смешного напоминало мышиную мордочку… Вот только по этой мордочке бежали одна за другой крупные, светлые капли, лучившиеся состраданием и нежностью. Он мысленно потянулся к ней, желая вывести из неподвижности, но Гвельвет вдруг сама бросилась ему на шею. Плакала, судорожно хватала его за руки, за плечи, ощупывала затылок, путаясь пальцами в волосах, тыкалась носом в шею и что-то неразборчиво причитала на родном наречии. Глорфиндел сидел без движения, пока она не затихла у него на груди, свернувшись клубком и всхлипывая. Целительница! Как бы саму исцелять не пришлось! Осторожно взял ее за острый подбородок, заставляя поднять голову. Другой рукой бережно погладил черную, кудрявую макушку. - Ну что ты, Гвельвет? Испугалась? – ласково заглянул в заплаканное лицо. – Это все давно прошло. Она вывернулась из рук, мотнула головой и снова уткнулась ему в плечо. Ее горячие слезы промочили рубашку. Глорфиндел хмыкнул, подумав, как забавно они сейчас выглядят со стороны в Незримом: могучий белый Нолдо и зелено-золотая пушистая Нандэ. Светлая зелень, сияющее золото, отсветы на белом, как если бы цвета разложили хрустальной призмой… Красиво, наверное! Гвельвет шевельнулась, осторожно провела ладонью по его груди, вдоль ключицы, по плечу до локтя, будто проверяя, точно ли ей привиделся кошмар: - И это только роа. Страдания тела, давно прошедшие… Что же у тебя на душе, cano? Нет уж. Довольно ей и того, что она увидела. Боль и память фэа за тысячелетия – не для нее. Быть может, и ни для кого из Эрухини. Хватит. Он ведь все помнил. То, о чем он не рассказал близнецам. То, что не позволил увидеть ей, потому что это уже не раны, это сама смерть, от которой нет исцеления. Темнота, беззвучная, безвкусная, лишенная образов и красок. Та самая, что вела его по лабиринту из самой себя на суд Владыки, изредка вставая преградой на пути осиротевшего фэа… Он помнил все. Тех, кого он должен был защитить и не сумел. Тех, кто остался безжизненными телами на полях сражений, тех, кто попал в плен и горько пожалел о своем бессмертии. Город поющих камней, бесконечно прекрасный, бесконечно любимый, отныне обращенный в руины. И сколько еще будет бед впереди, а он… теперь он знал, теперь он ясно все видел, оттуда, из безликой черноты, но ничего не мог сделать! Помнил, как от отчаяния хотелось свернуться клубком в углу и завыть в голос, но голоса не было, как и углов. Только легкое ощущение неба и земли – должно быть, больше не нужная память фэа… Помнил, как рвалась душа обратно, в мир Амана с его песком и светом, на берег моря с его горьким запахом гниющих водорослей, в Эндорэ, к умирающей и возрождающейся зелени, пушистому снегу и сумеречному небу, к дождям и грозам, к битвам и страданиям. К своим. К товарищам. Не успеть к гибнущим. Не помочь беспомощным. Не спасти обреченных! Горечь раздирала комочек огня и света – последнее, что оставалось от него в пределах Арды тогда, последнее, что хранит память - теперь. Не надо ей знать об этом. Никому не надо. Глорфиндел сгреб Гвельвет в охапку и попытался ссадить со своих колен. Она пискнула и вцепилась в его рукав, снова пряча лицо. - Хватит плакать, Гвельвет. Мне очень жаль, что ты такое увидела, но забудь. Целитель должен забывать чужие страдания, как только поможет. Иначе недолго и отправиться в Чертоги до времени. - Но тебе совсем не лучше, cano, – она глянула на него с мольбой. – Я… У меня ничего не получилось, да? Он едва не рассмеялся – до чего же горестная мордашка! Но почему-то ему легче, чем обычно бывало после круга памяти. - Получилось, Гвельвет, еще как получилось, - погладил ее по голове. – Ты не только добрая, но еще и способная девочка. Глаза у нее засияли, и она снова крепко обвила руками его шею. - Я так рада, что тебе хоть чуточку лучше, - пробормотала она ему в волосы. – А мышь… - Мышь! – тут он не удержался от смеха. – У твоей мыши очень влажный нос! Гвельвет, ты умница, у тебя прекрасные образы. И ты сама похожа на мышь, - поддразнил в ответ. Нис вдруг тихонько фыркнула ему в ухо, защекотав теплым дыханием, а потом легонько сжала зубки. В Зримом ощущения оказались куда ярче осанвэ. Живое, возрожденное роа бросило в озноб. Вот же кусачая мышь! - Tanat nin ilya*, - взмолилась Гвельвет, прильнув к нему плавным, струящимся движением. Он с поразительной отчетливостью вспомнил воду, омывающую тело, и немедленно осознал, что позволил Гвельвет слишком много. Настолько раскрыться не перед друзьями или целителями, а перед собственной ученицей, всего-навсего пробовавшей силы… Да он с ума сошел! Она не то прочитала его мысли, не то почувствовала что-то: - Ты ведь очень одинок здесь, cano. Осанвэ, легкое, как дыхание ветра в зеленых листьях, коснулось его души немым вопросом. Он понял, какое лекарство от одиночества она предлагает. Захолонуло сердце: дурочка, это не лекарство и не может им быть. Не нужна такая жертва! Или… Неужели он был настолько слеп, что не понял истинных причин ее поведения? Ох, вот только не это, Единый, пощади ее! Взял ее за плечо, не давая пошевелиться, отстранил, глядя прямо в глаза. - Я живу не первую Эпоху, Гвельвет. Я давно сточился о время. Я пришел сюда для войны и ради войны… Я не нужен тебе, девочка. Не нужен, послушай меня. Не знаю, что случилось с тобой, любопытство или… Гвельвет молча сдвинула его руку вверх, потерлась щекой о ладонь. Он замер, оборвав себя на полуслове. Зеленые огоньки в глазах нис разгорались все ярче, осанвэ сочилось нежностью, дыхание заметно участилось. Она медленно подалась к нему на коленях, прикрыла глаза, откинула голову. Одной рукой удержала его руку, другой провела ему по лицу, вдоль скулы, от носа к виску. Запустила тонкие пальцы в волосы. Безоглядно. Будто со скалы прыгнула. Еще мгновение – и разорвется натянутая струнка, разобьется не знавшее боли сердце. Заколебался, потускнел зелено-золотой свет фэа, дрогнули вниз уголки приоткрытых губ, с предчувствием всхлипа втянулся воздух через стиснутые зубы… Не было времени думать, не опаснее ли будет его жалость! Все силы юной души ушли на это усилие, вся храбрость без остатка. Что будет с ней, если он ее оттолкнет? Как это случилось с тобой, мышь? И как можно было не догадаться сразу? Поворачивал голову, пока губы не коснулись основания маленькой ладони. Гвельвет уставилась ему в лицо огромными глазами, часто-часто задышала раскрытым ртом, наклонилась вперед – и он привлек ее к себе, чтобы успокоить. Но как только его рука легла на талию поверх кожаного пояса, она перелилась мягко, опустилась теплой тяжестью на бедра, прильнула стройным телом. Вот это уже была не жалость, а что-то вроде помрачения: отчаянное желание подставить затылок под ласковые пальцы, запустить руку в черные прядки, прижаться щекой к ее щеке… От Гвельвет веяло сумеречным зеленоватым светом, горячее дыхание щекотало ухо. Разница между памятью фэа за много тысячелетий и молодым трепетом возрожденного роа оказалась куда больнее любых воспоминаний. Его тело, покорное, страдающее, единожды уже замененное орудие исполнения долга, взбунтовалось, требуя удовлетворения. - Cano, - язык оставил влажный холодок на шее, - cano melda*… Laurefinde… Зелено-золотой комок света растекся вокруг изнемогающего в борьбе фэа липкой паутиной. Древнее имя властно позвало открыться. Нежная шкурка на напрягшемся естестве мучительно просила скользкого, горячего сжатия. Гвельвет задыхалась, выгибаясь, прижималась грудью к груди Глорфиндела. Он всегда считал, что его душевных сил достаточно для чего угодно, но теперь их отчаянно не хватало, чтобы удержать и рвущееся наружу вожделение, и ее бессознательное, но настойчивое осанвэ. Руки предали его окончательно: скользнули, надавливая, по узкой спине под кожаной курткой, по изгибам стройных боков, по теплому бедру… Восхитительно теплому бедру под отвратительно жесткой тканью! Глорфиндел схватил Гвельвет за пояс. Если бы она остановилась, он бы успокоился. Если бы он имел мгновение успокоиться, он бы ее остановил! Но сила роа было на ее стороне: желание плеснуло вдоль позвоночника, высушило губы, заставило руки притянуть ее ближе, так, чтобы даже сквозь все слои ткани ощущать живое тепло меж девичьих ног. Ночь захихикала вокруг, издеваясь над его слабостью. Гвельвет схватила его за запястье обеими руками, прижала ладонь к своей груди. Под распахнутой курткой, под тонкими складками рубашки чувствовалась упругая мягкость, выступающая твердым шариком, который так хочется перекатить между пальцами… - А-ах, - она прикусила губу. – Cano… Пожалуйста! Вжалась в его руку, бессильно заскулила, разом уходя в свои ощущения. Ему легче не стало: фэа, освободившись от давления извне, рванулось вперед, чтобы смять, заполонить комочек зелено-золотого света… Роа может пожелать все что угодно, телесные порывы – вещь ненадежная, но желание души поразило его по-настоящему. И это Гвельвет? Или ночь? Или он сам виноват? - Остановись! – он резко поднял разведенные в стороны руки. – Это приказ! Она дышала тяжело, смотрела затуманенными глазищами: - Cano… - Прости меня, я не должен был… - усилием воли заставил голос звучать спокойно: - Сядь рядом. Поговорим. Гвельвет изломила тонкие брови в насмешливой гримаске: - Чего ты так испугался? Неужели боишься, что поможет? Маленькая дрянь! Нет слов просто… - Гвельвет! - Теперь ты будешь меня бояться, да? - склонила кудрявую голову к плечу, блеснула из-под мокрых ресниц острым взглядом. Глорфиндел потерял дар речи. Мышь кусачая! Отчаянно пытается ему понравиться если не лаской и не красотой, так хотя бы душевной силой. Как же она хорошо его знает… А в Незримом - страдающий зелено-золотой комочек. По привычке коснулся ее щеки жестом утешения: - Я никогда не буду бояться тебя. - Значит, себя, - она вызывающе прикусила губу и скривилась, когда из старой ранки выступила кровь. Глорфиндел хотел исцелить ранку, утишить боль и роа, и фэа, но она упала щекой на его ладонь, поймала ртом большой палец, легко сжала зубки, скользнула языком вокруг. Он содрогнулся и тотчас понадеялся, что она не заметит… Глупо было на это надеяться! - Тебе же нравится, - пробормотала она невнятно, выпустив палец и ткнувшись губами в ладонь, точно жеребенок. – Разве я мешаю тебе жить? Странный вопрос. Опасный вопрос, над которым лучше не думать… Ночь насмешливо подмигивала звездными бликами. Валар дали ему задание. Неужели теперь они смеются над ним? Владыка Судеб, за что? - Ты не можешь мне помешать, - он высвободил руки, крепко сжал ее плечи, все еще надеясь переубедить. – Я мешаю тебе жить, Гвельвет. И это мне не нравится. - Да, мешаешь, - она подалась к нему, медленно повела шепчущими губами вдоль линии подбородка. – Ты мешаешь мне жить, cano melda. Я не могу больше думать по ночам о тебе, я не могу больше останавливаться, когда мне хочется целовать твои руки. Я не могу больше просыпаться от своих снов в пустой постели и плакать от разочарования… Я люблю тебя, - она нерешительно коснулась губами уголка его губ. – Я хочу познать тебя, - снова привстала, прижимаясь промежностью к его паху, теплой тяжестью лаская его естество через все слои ткани. Всхлипнула тихонько: - Ты ведь тоже хочешь… сейчас. А я столько лет хожу рядом с тобой, мне больше ничего не надо. Разве я мешала тебе жить все эти годы? Все эти годы! Для него – короткий миг промелькнувших Эпох, для нее – вся жизнь… Он отчаянно искал выход. Оттолкнуть ее – жестокость, бессмысленная, излишняя. Принять ее любовь? А что он даст взамен? Да полно, может ли он любить, в самом деле? Тысячи лет. Сколько было ясноглазых юных дев, смотревших на него с восхищением? Но там было просто восхищение, и он проходил мимо. Эту девочку он вырастил сам… Зелено-золотую отчаянную душу Леса, говорящую на умирающем языке и спящую на ветках. Можно ли представить что-то более далекое от Света Амана? Кто мог создать ее, кроме смертных земель с их зелеными сумерками? Немыслимая насмешка! Что будет, если он сейчас ее оттолкнет? Немногое менялось от его решений в этом мире, но для нее могло измениться все… Глорфиндел устал бороться. Зачем, если все очевидно? Он слишком хорошо знал, что такое одиночество, чтобы обречь Гвельвет на него… Его ответственность? Пусть так! Даже если придется расплатиться свободой и всей жизнью, как можно оттолкнуть сейчас ту, которую все-таки создал своими руками? Когда он боялся ответственности? - Прости меня, - выдохнул он, сам не зная, к кому обращается: к Гвельвет, к Владыке Мира или к Той, которая, быть может, поняла бы его сейчас. Губы у Гвельвет оказались неожиданно сухими и горячими, с царапающими корочками на ранках. Заласкать эти искусанные, потрескавшиеся губы, облизывать, пока они не увлажнятся, чувствовать соленый привкус крови и слез… Острый краешек зубов и мягкость нежного, расслабленного, еще ничего не понимающего языка, который можно обвести своим, заставить ожить, напрячься, приподняться, позволяя добраться до нежнейшей перемычки под ним… Он не открывал глаз, но видел, как тает в его руках зелено-золотой комочек. На ощупь распахнул ворот ее рубашки, открывая нежную, длинно вытянувшуюся шею. Прильнул губами к солоноватой коже у хрупкой, изогнутой косточки, ведущей к плечу, к ямке над ней, где биение жизни ощущалось жарким стуком крови. Потянул легкую ткань из-за кожаного пояса, провел пальцами по теплой спине. Откинулся назад и одним движением поднял ее рубашку, чтобы накрыть ладонью мягкое, упругое тело, ловко ложащуюся в руку тяжесть… Сообразил вовремя, что сейчас причинит ей боль, если сожмет так, как просят руки. Дотронулся до ее губ: - Оближи. Горячая слюна обволокла его палец, и мысль о том, что может этот твердый и чуть шершавый язычок, едва не лишила его сознания, заставив непроизвольно движением бедер прижаться к ней крепче. - Cano! - она рванула завязки его воротника дрожащими руками. Он открыл глаза, чтобы помочь ей распутать затянувшийся узел. Теперь он видел и в Зримом… Смотрел и не мог оторваться. Мокрый палец прошел по бледной коже, рисуя влажную спираль на маленьком темном круге, потом вдавил сжавшийся бугорок в центре. Ее вдох был похож на стон, и он отвел ее руки, наклоняясь вперед. Губами обхватил нежный сосок, чуть сжал, наслаждаясь и ощущением набухающей плоти, и трепетным смущением фэа, которое постепенно растворялось под его ласками. Глорфиндел только попробовал шевельнуть языком – тонкие пальцы запутались в его волосах, болезненно дернув. Втянул легонько нежную шкурку между зубов, отпустил, медленно начал отодвигаться. Гвельвет всхлипнула, уронила вторую руку туда, где их бедра соприкасались. Когда чуткие пальцы коснулись мучительно напрягшейся плоти под тканью, настал его черед кусать губы, давясь стоном. Конечно, у нее не вышло расстегнуть пояс одной рукой, и он помог ей, привычным движением. Непривычным было лишь то, что он сжал чужие пальцы, протолкнул под распустившийся край штанов. Он бы смеялся, будь у него достаточно дыхания, потому что ее ладонь уверенно обхватила его член, в точности так же, как бралась за рукоять меча. Смех смехом, но сознание поплыло, стирая грань Зримого и Незримого… - Сталь, - тихонько удивилась Гвельвет, изумленно приоткрыв рот. – Только теплая… Хватка твердой ладошки чуть ослабла, тонкие пальцы скользнули глубже, изучая, ощупывая. Рубашка мешала - Глорфиндел нетерпеливо рванул ее наверх, через голову, и слишком поздно вспомнил про завязки на рукавах… Мышь кусачая не пропустила такой удачи. Глорфиндел оказался совершенно беспомощен и перед рукой, избавляющей его от одежды, и перед губами, следующими за отворотом ткани. Ночной воздух заставил вздрогнуть от мокрого прикосновения языка к напряженным мышцам. Застежка куртки царапнула кожу на боку, когда она потянулась развязать шнурок на закинутой за голову руке. Упруго и тепло прижалась к телу нежная грудь, на которую сползала закатанная рубашка. Гвельвет тихонько смеялась, пока он выпутывался из складок. Ах ты, кусачая мышь! Глорфиндел сгреб ее за талию, прижал к себе и откинулся в сторону, на свой разостланный плащ. Тонкая кисть оказалась неловко зажатой между телами, Гвельвет пискнула, и он сразу дернул ее за пояс вверх, ставя на колени. Рванул за ее спиной второй рукав с запястья, отшвырнул ненужный комок. Медленно провел руками по нежным бокам, стащил с нее через голову край рубашки. Погладил круглые плечи, сдвигая одежду назад, к вывернувшимся локтям. Она испуганно расширила глаза, дернулась, не удержала равновесия и почти упала вперед. Извивалась, пытаясь высвободиться, терлась о его тело нежной шкуркой, горячими сосками, поскуливала от собственных движений. Черные кудряшки падали ему на лицо, мешая дышать. Ночь притихла вокруг, должно быть, обалдело взирая на них… Глорфиндел не стал длить ее беспомощность, помог вытащить руки, отбросил одежду в сторону. Она ухватилась за его плечи, подняла голову, серьезно глядя ему в лицо. Глаза казались черными провалами в тени рассыпавшихся волос, но в Незримом они сияли таким доверчивым счастьем, что у него оборвалось сердце. Погладил по затылку, запустил пальцы в пушистые волосы, притянул ее к своим губам. На тонкой талии тяжелый пояс сидел свободно, пальцы без труда дотянулись до ямочки на крестце, увлажненной легкой испариной. Гвельвет ахнула, в дурманящей влаге раскрывшегося рта ясно чувствовался привкус ежевики. Она сама просунула руку между телами, нашаривая пряжку, расстегнула пояс. Теперь можно было стянуть штаны с ее округлого, крепкого зада, насладиться теплом тугих мускулов и нежнейшей шкуркой там, где ягодица переходила в бедро… Гвельвет всхлипнула сквозь поцелуй, качнувшись на коленях вперед, скользнула грудью по его груди, позволила ему дотянуться дальше. Самый кончик пальца нащупал начало мягких складок, и она испуганно притихла, втянув язычок и замерев в его объятиях. Он высвободил руки, осторожно придержал легкое тельце, опрокидывая ее на спину рядом с собой. Она разочарованно пискнула, потянулась к нему губами. Так-то лучше, мышь, не бойся! Глорфиндел приподнялся на локте, чтобы удобнее было ее целовать, запустил руку между сошедшихся бедер. Отчаянная нандэ почти без колебаний шевельнулась навстречу, устроила ладошку под тканью его штанов. Одежда мешала - ему пришлось приподняться, чтобы помочь. Ласковая девичья рука тут же вернулась, погладила мягкими подушечками навершие мужского естества, стягивая кожу вниз… В горле его родился тихий рык наслаждения, когда обнажившаяся головка уперлась в твердый край косточки под нежной кожей девичьего живота. Втолкнул ладонь между теплых бедер. Гвельвет вздрогнула, ущипнула острыми зубками за губу, заерзала, не то пытаясь отстраниться, не то поощряя. Палец коснулся горячей влаги, восхитительная скользкость тугого отверстия манила проникнуть глубже – он едва удержался. Почти грубо смазал набухший между мягких складок бугорок знаком ее желания. Сам чуть не лишился рассудка, когда она вдруг застонала глубоким, грудным стоном, вряд ли понимая, что с ней происходит, и бессознательно сжала свою руку… Вся сила воли ушла на то, чтобы остановиться самому и ласково перехватить ее запястье. Гвельвет испуганно распахнула ресницы и сразу расслабилась от его мысленного прикосновения. Он потянул с нее штаны, прижался губами к темному от возбуждения соску, посасывая его и легонько прикусывая. Она согнула колени, помогая избавить ее от остатков ненужной одежды, а заодно и от кожаных сапожек. Обхватив рукой ее маленькую ступню, перебирал пальчики, ласкал ладонью нежную подошву и округлость пятки. Щекотал языком то одну, то вторую грудь, едва ощущая собственные движения, заставлявшие член тереться о ее бедро. Глорфиндел выпустил ее ногу, и Гвельвет вцепилась рукой ему в волосы на затылке, заставляя поднять голову. Лицо у нее пылало, припухший ротик жадно втягивал воздух, а в глазах плескалась торжествующая зелень. - Laurefinde… - позвала почти беззвучно, потянула к себе. Глорфиндел вмиг осознал мудрость обрядов – ничего другого на ум не шло, когда в ушах звенел древний как мир, призыв самой жизни, а хрупкое тело вытягивалось и покорно таяло в его объятиях. Не в его силах было бы остановиться - теперь… - Eru valuvarya*, - рыкнул, неспешно опускаясь меж ее раздвинутых колен. - Sin yeva metselma*, - простонала она в ответ, дрожащими ладошками гладя по его спине. Звуки родной речи из уст нандэ сводили с ума. Выдохнул, где-то отстраненно удивляясь сам себе: - Meldinya*… Гвельвет замерла, широко распахнув глаза. Он оперся на локоть, глядя ей в лицо и унимая бешено стучавшее сердце. - Не может быть, - шепнула она. – Ты… невозможно… Глорфиндел хрипло засмеялся, касаясь рукой одновременно себя и ее, заставляя ее потянуться губами к его губам: - Ты просила о невозможном? - Для тебя нет невозможного, - она медленно положила ладонь ему на бедро, не то останавливая, не то умоляя. Синдарин начисто выветрился из головы, когда он легонько подался вперед, ощущая напряженной головкой влажные складки: - Nai, Vilyelinya…* Зелень и золото в Незримом вспыхнули отсветом белого огня. - Как ты назвал меня? – ее голос сорвался, перешел в стон. – Ca-ano… Глорфиндел запустил пальцы в рассыпавшиеся черные кудри, заставил ее смотреть в глаза, ворвался в раскрытую душу, сметая легкую боль и растворяясь в безумной радости. Продвинулся глубже. Медленно, осторожно, чувствуя и пробуя влажную, приветливую и давящую мягкость… Невероятное удовольствие отдавалось в пояснице горячими волнами, прокатывающимися до головы и растворявшими грань между мирами. Белое в зелени и золоте… Глубже, до конца, до прикосновения тел друг к другу, до горячей влаги снаружи, до мимолетного, но безудержно приятного упора головки в тугой, скользкой глубине … В Зримом он двинулся назад, чувствуя, как она сжимается вокруг него, не желает выпускать. В Незримом белый огонь пробирался все глубже, дальше, шире, и мягкая зелень уступала, проминалась, но еще чутко сторожила границы рвавшегося фэа… Вновь заполнил ее, до конца, как мог, а хотелось еще, глубже, ближе. Прижимался бедрами к ее бархатной коже, наваливался всем весом на тающее, горячее тело. Подсунул руку под крепкий зад, легко протолкнул ладонь по увлажнившейся коже до восхитительной дуги поясницы. Гвельвет ловила его указания, двигалась навстречу, разводя колени, приглашая, раскрываясь и доводя до исступления внутренним мокрым жаром. Он слышал частое, прерывистое дыхание, ласкал припухшие губы, дразнил упругий, скользкий язык. Тонкие пальцы царапнули спину, заставив тело судорожно закинуться, войти в нее до предела одним быстрым движением. - Ai-i, - простонала она. – Loria… enel…* Прервал бессвязную фразу поцелуем. Замер в горячей глубине, и Гвельвет сама заставила его раскрыть губы, впуская ее язык, сама шевельнулась, до боли вжимая его ладонь в землю, двинула бедрами по кругу, растирая выступающую влагу по его и своей коже. Глорфиндел остатками разума удивился вырвавшемуся у него мурчанию сытого rhaw*. Бессознательное осанвэ захлестнуло его, умоляя и требуя. Влажные, тугие стенки, под которыми чувствовалась то твердость края кости, то скользкая мягкость, то странная, выступающая шершавинка… Ему казалось, что он может раздвинуть эти стенки, втолкнуться еще дальше, заполонить ее целиком. Она стонала в голос, приподнимала бедра, вцепилась ему в волосы на затылке, кусала губы – больно. Он отпустил все: мысли, чувства, выскользнул почти совсем и снова, слитным, напряженным движением вогнал себя в нее до предела. Она вскрикнула, подаваясь навстречу, и прикосновение головки к чему-то упругому, невероятному, глубокому отозвалось в пояснице, прошило все тело короткой вспышкой, разорвавшей границы белого и зелени, а содрогание плоти в плену сжимавшихся стенок принесло горячую волну облегчения… Он долго, очень долго выбирал из ее черных волос набившиеся листья. Целовал выступающие скулы и влажные от слез ресницы. Ждал, когда она заговорит. Гвельвет так и не сделала этого – только смотрела огромными, расширенными и сияющими глазами. Потом медленно начала моргать и опускать тяжелеющие веки. Вздрагивала от ночного ветерка на влажном теле. Глорфиндел притянул ее к себе, нашарил край плаща, укрыл их обоих. Зелено-золотой комочек грелся у его огня и грел душу… Она заснула почти сразу, положив голову ему на плечо. «Ну и ну, - удивилась тихонько ночь, качая верхушками деревьев. – Мешает она тебе жить?» Смешной вопрос… Впервые он жил полной жизнью, впервые знал расслабленное спокойствие души после разделенной безграничной близости. Где грань между жалостью и искушением? Погладил ладонью встрепанные черные кудряшки у своей груди. Что он сделал? Во славу твою, Мать всех скорбящих, или на радость тому, за кого Ты просила? Он знал, что ответа не будет, что впереди бессчетные годы, когда он будет искать его, не находя, мучая и себя, и Гвельвет. Но сегодня все было еще хорошо, и она спала на его плече, странный, пушистый комок зелено-золотого меха, озаренный отсветом белого огня…