Холодок

Мы уплывали в море всё дальше и дальше, безошибочно чувствуя, где находится суша. После того, как мы приняли магию Чоуроджи, мы стали куда лучше понимать как этот мир, так и своё собственное тело. Тут-то и начались сюрпризы. Как выяснилось, более слабые магически женщины-Чоуроджи занимали в обществе весьма высокую ступень. И неспроста. Ибо соотношение мужчин к женщинам составляло у Чоуроджи двадцать к одному. Точнее, к одной. Возникал резонный вопрос – как раса при таком соотношении мужских и женских особей умудрилась не вымереть и не перессориться, а процветать до гадкой проделки Аш-Асина? Объяснялось всё просто. Женщины не рожали детей. Они в определённый период жизни – он назывался Сезон Расцвета - вынашивали в своём организме неоплодотворённые икринки. Как рыбы. А потом эту икру откладывали, и мужчина поливал её своим семенем. То есть, для того, чтобы зачать ребёнка, сексом заниматься было вовсе необязательно, оплодотворение было наружным – опять-таки, как у рыб. После этого уход за оплодотворёнными икринками становился делом мужчин, то есть этим занимался непосредственный папаша и его братья. Дети же считались их общими. Брак при этом мужчина и женщина могли заключать, могли не заключать – как хотели. Сексом мужчины и женщины занимались непосредственно для удовольствия. Мужчину, который становился отцом её детей, выбирала женщина, принудить её к подобному насильно считалось неприемлемым, хотя бы потому, что при таком раскладе дети получались слабыми и маложизнеспособными. Однако пары мужчина-женщина были у Чоуроджи редкими, хотя бы по причине огромного перевеса мужчин. Зато куда более распространены были однополые мужские пары. Причём брак при таких порядках вообще представлял собой нечто невообразимое. Появившиеся дети одной женщины и выбранного ею мужчины были братьями и сёстрами и назывались Тлинката. В одной Тлинкате было обычно двадцать-двадцать пять мужчин и одна, а если повезёт – две женщины. Члены Тлинкаты питали друг к другу самые нежные чувства – не надо думать плохого – чисто братские и сестринские. Самый сильный, умный и магически одарённый из братьев обычно искал себе женщину, все прочие – вступали в однополые союзы. Детей, составлявших новую Тлинкату, воспитывали сообща. Короче, от такой брачной организации вывихнул бы себе мозги любой антрополог, но у Чоуроджи это как-то работало. Даже странно, учитывая неизбежный инбридинг, поскольку при таком раскладе мужчина и женщина разных Тлинкат могли оказаться родственниками со схожим набором генов. Хотя… наверняка это как-то отслеживалось. Так вот, при таком раскладе понятно, что абсолютное большинство Чоуроджи заключали однополые браки, может быть, поэтому наши тела никак не отреагировали на красавиц Лали-Бэлу и Лали-Алу. Или сработали земные стереотипы – экзотика хороша, например, в «Аватаре», а не в собственной постели… Даже не знаю. Вот почему я думаю обо всякой ерунде, а не о, несомненно, грозящих нам опасностях суши? А вот почему. В первые же сутки мы проделали почти треть пути до суши, Антошка, который наслаждался возможностями своего нового тела, летел, как стрела, да и мне было ужасно приятно ощущать себя здоровым и сильным. Мы рассекали воду, время от времени всплывая на поверхность, чтобы полюбоваться здешним изумрудным небом и двумя солнцами и панорамой искрящегося под солнечными лучами моря, которое казалось бескрайним. Неудивительно, что к вечеру мы утомились и проголодались. Вблизи как раз случился очередной небольшой островок с плодовыми деревьями, на которых росли уже знакомые нам белые «орехи». Уставшие, мы решили заночевать на суше, и, набрав на отмели пёстрых раковин с вкусным содержимым и насадив на когти большую и неповоротливую рыбину, мы подплыли к островку. Ужин оказался просто царским – моллюски по вкусу напоминали изысканный сыр, у рыбины был явный мясной вкус, а набранные «орехи» достались нам на десерт. Так что, налопавшись до отвала, мы стали устраиваться на ночлег, благо темнело в здешних широтах удивительно быстро. Мы устроились на тёплом песке, Антошка как-то удивительно привычно устроил голову у меня на плече и вдруг как-то странно, длинно вздохнул и откатился от меня подальше. - Ты чего? – удивлённо спросил я. Антошка рывком сел, обхватил себя руками за колени и опустил голову. Длинные волосы свесились на лицо, как занавеска, я не видел его глаз, но чувствовал, что друг чем-то взволнован. И он молчал, не произнося ни слова. Между нами повисла какая-то странная неловкость, это было непривычно… и неприятно. - Антош, - сделал я ещё одну попытку – что с тобой? Антошка подозрительно засопел и выдал: - А по морде бить не будешь? - За что? – недоумённо спросил я. И тут это чудо выдало: - Холодок… понимаешь… ты мне нравишься. Я обалдел: - В каком смысле? - В прямом, - отрезал Антошка. – И шутки наших здешних тел тут ни при чём. Я обалдел ещё больше, а Антошка начал вываливать на меня ворох информации. Оказывается, даже имея маленькое тело, нельзя быть застрахованным от гримас полового созревания. Не избежал этого бича природы человеческой и Антошка. Только вот он прекрасно понимал, что ему, скорее всего, не светит никогда и ни с кем. Разве что в качестве экзотической постельной игрушки для совсем уж чокнутого извращенца, но эта перспектива его не вдохновляла ничуть. Почему извращенца, а не извращенки? Да потому, что он прекрасно понял, что девушки привлекают его исключительно как друзья, а особо красивые - как источник чисто эстетического удовольствия. Приятно же, к примеру, нормальным людям смотреть на красивые цветы или пушистых котят? Вот и Антошке было приятно смотреть на красивых девушек, но целоваться и совершать… более далекоидущие действия ему хотелось исключительно с парнями. Но Антошка прекрасно понимал, что это – без шансов. Какому нормальному парню захочется иметь дело с партнером ростом чуть повыше собаки? И он давил в себе свои неправильные чувства, как мог. А потом в интернате появился я. И Антошка влюбился. Бесповоротно, окончательно и навеки. А я относился к соседу по комнате исключительно, как к другу, и Антошка три года молчал и шифровался, как русский разведчик Штирлиц, не желая навязываться. Он считал, что такого красивого и умного меня, несмотря на мои парализованные ноги, обязательно полюбит хорошая девушка, а он тогда окончательно станет лишним в моей жизни. А когда мы умерли и перенеслись в этот мир… Я изменился, но не стал для Антошки менее привлекательным. Тем более, что здесь он был здоров. Но события закрутились так, что Антошка ничего рассказать не успел, а потом долго не решался спросить. И вот, всё-таки не выдержал. Произнеся этот печальный монолог, Антошка вновь уткнулся носом в колени и замолчал намертво. А я стал думать над сложившейся ситуацией. Нет, до аварии у меня с половой идентификацией всё было, как у обычного среднестатистического подростка – начинали просыпаться гормоны и сопутствующие этому ночные и утренние радости в виде поллюций и утреннего стояка. А также побочных явлений – таких, как просмотр всяких интересных роликов из сети и свиданий с моей же правой рукой. А вот потом… После того, как я узнал, что парализован, я долгое время вообще ничего подобного не чувствовал и был рад лишь тому, что могу хотя бы сохранять контроль над кишечником и мочевым пузырем. Перспектива прожить всю оставшуюся жизнь в памперсах совсем меня не радовала. То, что называется красивым словом либидо, стало просыпаться только года полтора спустя, и то оно стало каким-то неясным, ненаправленным на конкретный пол. Мне нравились и фото красоток из Интернета, и красивые парни тоже порой вызывали постыдное желание попробовать – а каково это – целоваться с мужчиной? Дальше я думать не решался, потому что становилось совсем стыдно. И вообще – интернат для детей-инвалидов – это далеко не то место, где легко удовлетворить свои половые потребности, учитывая то, что педагоги бдили за нами в четыре глаза, умело направляя дурную энергию в другое русло. У всех нас имелись состоятельные родители, которым вовсе не нужны были подобные инциденты. Поэтому дальше платонических романов с поцелуями в щёчку дело обычно не шло. И я умудрился дожить до совершеннолетия, оставшись девственником и в постоянных партнёрах имея только правую руку. А сейчас… сейчас слова Антошки меня не столько шокировали, сколько удивили. Надо же, каким слепым я был и не замечал очевидного. Но сейчас… Я не мог не признаться себе, что нынешний Антошка выглядит очень даже привлекательно, но… Судя по пылу, звучавшему в его словах, поцелуем в щёчку дело явно не ограничится, а всё, что шло дальше поцелуев, меня не то, чтобы пугало… Я слишком мало об этом знал. Что же делать-то? Антошка продолжал сидеть неподвижно, уткнувшись лицом в колени, и я сделал то, что мне казалось правильным – переместился к нему по песку и обнял за плечи: - Ну ты что? Не надо… Я ещё сам не знаю, чего хочу, но твоё признание меня не пугает. - Правда? – спросил Антошка, поднимая на меня совершенно несчастные золотистые глаза. - Правда, - твёрдо сказал я. - А можно тогда я тебя поцелую? Только поцелую, честно? Я прислушался к себе и понял, что это предложение не вызывает у меня отторжения. И ответил: - Можно. Только я не умею целоваться. Вообще. - Я тоже, - вздохнул Антошка и прижался своими губами к моим, словно пробуя их на вкус. Я чуть приоткрыл рот, и туда тут же проник его язык, это было странно, но возбуждающе... Это было... приятно, и я стал исследовать своим языком наглого пришельца… а потом… Потом мне стало стыдно, потому что пах стал медленно наливаться горячей тяжестью и чешуйки, прикрывавшие член, встопорщились, выпуская его на свободу. Я ахнул, почувствовав Антошкину руку на своём члене, а Антошка, вредина, не отрываясь от моих губ, стал ритмично ею двигать. И это тоже было приятно. Моя рука, словно сама собой, накрыла пах Антошки и стала совершать идентичные действия, лаская его. Антошка застонал, я ответил таким же стоном, и на некоторое время мы словно выпали из реальности. А потом меня словно вышибло из собственного тела – так вдруг стало хорошо. От собственных ласк мне никогда не было так приятно. Некоторое время мы смотрели в глаза друг другу, тяжело дыша, как спринтеры, после стометровки. А потом Антошка выдал: - С ума сойти. Холодок, если ты не против, пускай это будет моим хобби. - Нашим, - хмыкнул я. – Нашим хобби. А потом, кое-как приведя себя в порядок, мы повалились на тёплый песок и уснули. *** Проснулся я от громкого страшенного треска и вскочил, как подброшенный. Чёрное ночное небо прочерчивали огромные яркие молнии, а море… Привычное нам ласковое море бушевало, вздымая огромные волны, грозившие захлестнуть островок. Начался шторм – явление, в общем-то, совершенно понятное и нередкое. Перепуганный Антошка тоже вскочил на ноги, и тут с неба хлынул хлёсткий проливной дождь. Гром продолжал грохотать, и Антошка спросил, перейдя на мысленную речь: - «Что делать будем?» - «Как что? – переспросил я. – Ныряем, конечно же. На глубине спокойно». Антошка кивнул, и мы ловко прыгнули в штормовые волны, сразу уходя на глубину. Там и вправду не чувствовалось ада, бушевавшего наверху – огромные водоросли лишь слегка колыхались, в них продолжали сновать маленькие юркие рыбки. Мир и покой. Мы отыскали себе убежище под огромным обломком скалы, выгнав оттуда предварительно уютно устроившуюся там толстую рыбину, которая вовремя сообразила, что лучше сделать ноги, то есть плавники, чем стать для нас вкусным и питательным завтраком, и решили ещё немного подремать. Но вдруг внимание Антошки привлёк какой-то хаотично двигающийся предмет, явно опускающийся с поверхности моря. Предмет дёргался, извивался, и мы не сразу сообразили, что это такое. А когда поняли – то похолодели. Это был никакой не предмет. Это был связанный человек в богатых одеждах, с привязанным к ногам огромным камнем. И он был ещё жив.