Холодок

На пороге стоял… вот принесла нелёгкая – принц Кай-сур. Вот же зараза! Такой и в Сибири всю каторгу испортить способен! А я только начал находить общий язык с местным населением… Принц и бровью не повёл на угодливые трепыхания тюремщика – аристократ, бля! Только когда тот стал явно его раздражать своими поклонами, Кай-сур ледяным тоном произнёс: - Пшёл вон! - Но Ваше Высочество! – нашёл в себе силы возразить серый от страха тюремщик. – Не положено! А вдруг энтот синий тварёныш Вашему Высочеству чего-нибудь навредить удумает? - Не удумает, - тем же скучающе-аристократическим тоном, - во-первых – здесь заклятья. Во-вторых – я тоже кое-что могу. А в-третьих – куда он денется, если мне навредит? А за покушение на Наследника Правителя полагаются пытки перед четвертованием. Так что – пшёл вон! Хотя… Принеси мне кресло – тут и сесть-то некуда. Тюремщик помчался быстрее лани исполнять поручение, а принц прислонился к косяку двери и стал сверлить меня пристальным немигающим взглядом. Словно змея, право слово. Я постарался принять вид независимый и гордый и спокойно уселся на свой тюфяк. Видывали мы и не такое. Понты – наше всё. Тюремщик управился на удивление быстро, притащив вполне приличное деревянное кресло, обитое весёленькой жёлтой материей в голубой цветочек. Принц кивком поблагодарил тюремщика и сказал: - Более я в вашем присутствии не нуждаюсь, любезный. Понадобитесь – позову. Тюремщик, кланяясь и пятясь, покинул моё «роскошное» обиталище, и дверь захлопнулась. Кай-сур уселся в кресло, закинул ногу на ногу… тут мне некстати вспомнилась Шерон Стоун в «Основном инстинкте», и я чуть не заржал, но потом пригорюнился – всё-таки положение у меня не самое весёлое и злить принца мне не с руки. Пока что. Кай-сур некоторое время помолчал, а потом неинформативно поинтересовался: - Ну? - Не запряг ещё, чтобы нукать, - мой язык отреагировал раньше головы и не смог не выдать колкость. Ой-ой-ой. Сдержаннее надо быть. Однако принц не рассердился, а только рассмеялся: - Нет, ты определённо прелесть… И где вы взяли этого мага… Так всех провести. Если бы не Рах-мат – вы бы просто преспокойно уехали, и ни одна живая душа не догадалась бы, что ты был так близко ко мне, мой милый Чоуроджи. - Меня Мстислав зовут, если ты не помнишь – напоминаю, - отрезал я. – И с каких это поганок я – «твой»? Не припомню что-то столь потрясающей степени нашей близости. Блин, да что ж такое-то? Мне это принц настолько неприятен, что я просто сдержаться не могу? Прямо хоть язык себе откусывай… - Мой, мой, - рассеянно сказал Кай-сур. – Как только я узнал, кого задержал Рах-мат – упросил отца отдать тебя мне. Он подписал соответствующий указ, так что теперь ты моя полная собственность. Он, знаешь ли, любит меня, а уж мой рассказ об опасностях, которые я пережил, очень впечатлил его. Он тебе благодарен за моё спасение, правда… Нихуя себе благодарность! Если это она самая – то я уж и не знаю, что называть чёрной неблагодарностью! И вообще - хреново, господа… Вот так, просто, одним указом отдать избалованному сопляку живое разумное существо? Нет, они здесь явно чокнулись все… Что ж теперь делать-то? - Меня, конечно, никто и не подумал спрашивать? – зло спросил я. - А смысл? – мило улыбнулся Кай-сур. – Вся ваша тёплая компания проникла во дворец с непонятными целями, явно злоумышляя… - Ты охренел? – возмутился я. – Мы твоего отца вообще-то от смерти спасли. И тебя тоже, если не помнишь. - Именно поэтому, - невозмутимо отрезал Кай-сур, - ты и здесь, а не в пыточной. И я даже не буду дознаваться, зачем вам понадобилась эта глупая штуковина. Поверь, Сти-сляб, я хочу по-хорошему… Дай слово, что ты будешь со мной и не будешь пытаться бежать – я велю, чтобы тебя сегодня же перевели во дворец, в твои собственные покои, у тебя будут собственные слуги, я дам тебе всё, что ты пожелаешь… Так… Опять двадцать пять. - Дай, - быстро сказал я. – Свободу. Кай-сур покачал головой. Вот же сволочь упёртая… - Ну, зачем я тебе сдался, а? – не выдержал я. – Ведь я даже не красавец. А перед тобой по щелчку любой или любая ноги раздвинет. Неужели так молодости и красоты захотелось? Но ты и так молодой и красивый, тебе до старости далеко… Отпусти меня, прошу тебя. - Нет! – рыкнул, начиная выходить из себя, Кай-сур. – Ну что ты сопротивляешься? Дело не в красоте и молодости – хотя и это тоже очень даже не лишнее. Дело в том, что мне нужен ты. Именно ты. Я… я тебя люблю. Точка. И чем я так плох? Ты же сам сказал, что я красив. Я богат. Я не собираюсь мучить тебя. Да будет мне Шан-Лашайя свидетелем – я даже клыки и когти тебе не собирался купировать – только один небольшой ошейник – скорее украшения, чтобы к тебе никто лап не тянул… Нет, этому индивидууму бесполезно что-либо объяснять. Он же никого, кроме себя не слышит. Ладно, попробую последний раз: - Ты сказал, что любишь меня? А нет у вас такой простой поговорки – «насильно мил не будешь»? И то, что испытываешь ко мне – это вовсе не любовь. Наверняка я был первым, кто тебе отказал – это тебя и зацепило. Пойми наконец – я тебя не люблю. Ты мне не нужен. И я не полюбил бы тебя, даже если бы ты остался последним существом в мире. А если ты так хочешь меня трахнуть – трахни! Вперёд! Может, хоть тогда ты успокоишься и отпустишь меня! Принц вскочил с кресла, словно его вытолкнуло оттуда тугой пружиной. С раздувающимися от ярости ноздрями нервно подёргивающейся бровью он подлетел ко мне и от души врезал по лицу: - Не смей так говорить, ты, шлюха! К ёбарю своему синекожему захотел? Я, честно признаться, не ожидал от принца такой прыти и удар пропустил. Такое впечатление, что лошадь в челюсть лягнула – я просто отлетел со своего тюфяка, впечатался в стену затылком, и перед глазами у меня затанцевали крокодильчики с разноцветными леденцами в лапах. Кай-сур испугался и не нашёл ничего лучшего, чем, набрав в рот воды из кувшина, плеснуть мне в лицо. - Сти-сляб... – покаянно прошептал он, когда я стал подавать признаки жизни, - прости, прости, я не хотел… Но сама мысль о том, что тебе нравится кто-то другой, просто убивает меня. - Скорее эта мысль меня убьёт, – ехидно заметил я, кое-как вернувшись на свой тюфяк и щупая на затылке наливавшуюся шишку. Ну, вот, мне вроде трудно вред нанести – а тут один раз затылком об стенку – и готово дело, гуля… Или это я такой слабый оттого, что всю энергию на лечение Правителя отдал, а восстановить её никак не могу? Однако принц, видя, что я более-менее оклемался, отчеканил холодным тоном: - У тебя есть три дня, Сти-сляб. Потом я приду, и ты либо соглашаешься на всё добровольно, тебе надевают один небольшой, практически неощущаемый ошейник, ты едешь со мной во дворец и занимаешь покои в моём гареме, либо… всё будет практически так же, но лучшие маги наложат на тебя заклятья, чтобы блокировать силу, тебе купируют клыки и когти… и ты всё равно станешь моей покорной игрушкой. Ты понял? В первом случае даже брак возможен, а во втором – не надейся даже… а когда ты мне надоешь, или я захочу наградить кого-нибудь – я буду отдавать тебя другим – не насовсем, а так, чтобы почувствовал, насколько хорошо я к тебе отношусь. Понял перспективу, дитя Моря? - Тварь, - вырвалось у меня, - какая же ты тварь! - Выбирай выражения, - ледяным тоном процедил Кай-сур. – У тебя есть три дня. И он, отвернувшись от меня, вызвал тюремщика. Тот, ни говоря ни слова, проводил принца, затем какое-то время спустя вернулся, чтобы унести кресло. Всё это время я пролежал в одной позе, скорчившись на тюфяке – так было тошно. Тюремщик вздохнул, помолчал и вышел. А потом я заснул… скорее, забылся, и во сне я бежал по белому мягкому песку прямо к морю – мне ужасно хотелось пить, хотелось смочить тело, но чем больше я бежал, тем дальше от меня было море… Очнулся я от жажды. Моё тело, казалось, сжигал изнутри нестерпимый жар, кожа стала сухой и липкой, я остро ощущал собственную нечистоту, шея горела. Я осторожно дотронулся до неё… и вскрикнул от боли. Жабры… Они стали сухими, словно слюдяные пластинки. Вот уж не думал, что насмешливое выражение из моего мира – «жабры сохнут» - мне придётся испытать на себе и какая это в действительности пытка. Жажда стала просто нестерпимой, и я, кое-как поднявшись с тюфяка, на негнущихся ногах двинулся к столику, где стоял кувшин с водой. Заглянул в него и выругался самым замысловатым ругательством, которое знал: «Тримандоблядская пиздопроёбина…», ибо воды в кувшине оставалось на донышке. Сделав небольшой острожный глоток, я набрал немного воды в руку и смочил жабры. Стало немного легче, но я прекрасно знал, что это временное облегчение. Воды в кувшине почти не осталось, и если в ближайшее время не появится тюремщик, я снова буду загибаться от жажды. К тому же ощущение липкости и нечистоты не делось никуда. Я подтащился к окну, поражаюсь тому, каким бессильными делает Чоуроджи обезвоживание. М-да, сволочь Рах-мат знал, что приказывать тюремщикам… Сейчас я точно не засну, да и небо за окном светлеет, лучше посмотрю на столицу – это меня отвлечёт… Зря я на это надеялся. Из окна краешком просматривалось озеро, и чувство жажды пробудилось с новой силой. Я присел на тюфяк, подтянул к себе колени и стал ждать, когда тюремщик принесёт воды, время от времени смачивая жабры, когда становилось совсем нестерпимо. Тюремщик появился спустя, казалось, целую вечность. К этому времени я стал потихоньку созревать для того, чтобы клыками пропороть себе вену на руке и напиться хоть так. Надо сказать, что мой явно больной вид обеспокоил его, и он спросил: - Эй, ты чего? Ну, подумаешь, вчера принц по роже двинул – от этого ведь не умирают… А в руках у него была миска с кашей, лепёшки и кувшин. Кувшин был холодным, запотевшим, по нему скатывались маленькие капельки конденсата, от жажды у меня начал отказывать разум, и я прошептал: - Я пить хочу… Очень… И здесь, – я указал на жабры, - больно. Тюремщик нахмурился. И верно, у кого я вздумал искать сочувствия? Я ж для него не человек – так, тварь экзотическая. Тупая и опасная. Но мужик неожиданно сказал: - Вот почему они тебя поить не велели. Ошпырки. И он, подойдя ко мне, поднёс к губам кувшин. Я сделал несколько жадных, захлёбывающихся глотков, чувствуя, как жажда отступает, а потом… потом кувшин кончился. Я обеспокоенно покосился на тюремщика, но он сказал: - Не бойся, я ещё принесу. И ведро принесу, чтобы ты сполоснулся. Я с удивлением воззрился на мужика, не обрадованный, а скорее напуганный такой переменой. А вдруг ему Кай-сур приказал втереться ко мне в доверие, и всё это жестокая игра? - Не сердись, что я тебя вчера обидел, - сказал мужик. – Вчера за мной наблюдали, и я не мог вести себя иначе. А сегодня я здесь один. Я почти всегда один в Башне Духов, если не считать тех несчастных, которые в ней заключены. Тут ко мне окончательно вернулась способность соображать и я спросил: - Если вам так неприятно служить здесь, то почему вы не уволитесь? - Мне некуда идти, - ответил тюремщик. – У меня нет родных. Жена умерла. Сын погиб. Я не люблю людей, а здесь тихо и не бывает лишних. Я живу здесь уже десять лет. И не собираюсь менять судьбу. Говоря всё это, он подвинул мне лепёшки и кашу. Лепёшки на сей раз были не в пример свежее, а каша была сварена в разы лучше, чем в первый раз. А поскольку я оклемался и решил, что мне понадобятся силы, то умял всё. Тюремщик же снова вышел, приволок ведро с водой и таз и велел, чтобы я встал в таз, после чего начал поливать меня водой из ведра. Само собой, это нельзя было назвать полноценным мытьём, но после этого импровизированного душа мне стало совсем хорошо. - Ну, вот, - хмыкнул тюремщик, - и помирать передумал. Сейчас я ещё чистой воды принесу, чтоб ты от жажды не мучился, - и выплеснул тазик в окошко. Снизу донёсся возмущённый вопль, но тюремщик только усмехнулся и вышел. И не обманул – принёс воды, целый большой кувшин. - Почему вы мне помогаете? – тихо спросил я. - Сын у меня… погиб, - сказал тюремщик, помрачнел лицом и вышел. А я подумал, что с гибелью его сына явно что-то нечисто. Но тут мои виски прошило словно иглой, и я услышал отчаянный, хоть и очень далёкий, мысленный призыв: «Холодочек! Ты меня слышишь?»