Охота на Арлекина, или тройное сальто над костром

      Волшебная пилюля облегчает боль, хотя спать сегодня я буду на животе. Управившись с пажескими обязанностями, мы с Эдвиком устраиваемся на кроватях и теперь мы просто друзья, которые могут болтать о чем угодно. Впрочем, и это время следует проводить с пользой, поэтому Эдвик обучает меня всем особенностям жизни во дворце и тому, что мне делать следует и не следует. Иногда он спрашивает о моей прежней жизни, но я не имею возможности удовлетворить его любопытство, так как отчетливо помню только те события, которые случились со мной после начала серии операций по изменению тела. Все же, что было до того, валяется разрозненными кусками в глубинах памяти. И многое я не могу объяснить даже для самого себя. Например: во сне я вижу себя в очках, но у меня прекрасное зрение, и я не помню, что когда-либо плохо видел. Я знаю слова, которые не употребляются здесь, но не понимаю их значения. Что такое самолет? Компьютер? И если с первым что-то ясно из названия, то второе… Отрывочно помню, как меня похищали. Длинные темные коридоры с промышленными лампами на стенах. Но где они начинались? И сквозь очки ли я это все видел? Вот что точно помню — сломанные ноги. Ну на таких сложно удирать от похитителей, да и голова совсем о другом думает, нежели пытается запомнить дорогу. Поэтому я просто слушаю Эдвика. Он помогает хоть ненадолго забыть о моих невзгодах, особенно о той, которая зовется Отцом-Инквизитором.       Мысль о том, что он испытывает ко мне интерес, понижает во внутренностях температуру градусов на сорок. Все припоминаю тот его «грешок». Да он порвет меня пополам, причем в любом месте, даже под такие штуки сделанном. — Плохая была идея, — говорит Эдвик, которому история в классной, как и мне, не дает покоя. — Завтра можешь остаться здесь, пока я буду на уроке Его Преосвященства. — Ну уж нет! — я сам удивляюсь своим словам, но вылетело — так вылетело. — Объясни, — просит Эдвик, пододвигаясь поближе ко мне. — Давай допустим, что сегодняшнее наказание — случайная глупость, — говорю я. — Тем более, мы с тобой знаем, что засмеялся ты действительно не просто так. Если я не появлюсь завтра в классе, то Его Преосвященство решит, что мы струсили, что я необучаемая безмозглая кукла, которая ложку к уху подносит. Да, я не горю желанием с ним подружиться. Совершенно. Но если мне удастся утвердиться в статусе вашего пажа перед самим церковным иерархом, то это признает и весь двор. Все-таки я из особой серии. Понимаете? — Я понимаю, что тебе нравится щекотать нервы. — Кому? Святому отцу или себе? — Мне! — смеется Эдвик. — Я не знаю что с тобой делать, проказник! Если доживешь до моей коронации, сделаю тебя главным придворным шутом. — Тоже неплохо, — соглашаюсь я. — Шут — не кукла. Почет, богатство, право давать королю непрошенные советы. Мне нравится идея, Ваше Будущее Величество. — Раз нравится, — принц откидывается на ворох подушек, — то постарайся сохранить свою голову для шутовского колпака. Я убедил тебя остаться завтра здесь? — Ни капельки, — бурчу я, укрываясь одеялом с головой. ***       Месса заканчивается глубоко за полночь. Возвращаюсь в келью в сопровождении двух монахов. На письменном столе в приемной меня ожидает пухлый конверт без каких-либо подписей. Прекрасно. Надо почаще предлагать моим посетителям экскурсии в наш гостеприимный подвал. Стимулирует работать более… усердно.       Я отпускаю прислугу и забираю конверт в жилую комнату. Ознакомиться с его содержимым лучше всего без свидетелей. Устраиваюсь в любимом кресле и вскрываю конверт ножом для писем. Так, что здесь у нас?       Любопытно. Очень любопытно. И крайне непонятно, почему начальник клиники до сих пор не прискакал ко мне на полусогнутых с подробнейшим отчетом? Впрочем, это можно отложить и на другое время, а что касается куклы… По мере изучения его дела, в голове у меня начинает созревать план. ***       Физиономией Отца-Инквизитора можно сквашивать молоко, не извлекая его из коровьего вымени. Должно быть он надеялся, что ночью я тихо сдохну в темном уголке. Отриньте же пустые мечты, Ваше Преосвященство! Я низко кланяюсь говорящей виселице и быстро, молча и изящно готовлю все необходимое к уроку, после чего замираю у парты по стойке «смирно». — Он кочергу сожрал? — безучастно спрашивает этот гад в сутане, а я округляю глаза от откровенно хамского тона. Не иначе, решил расправиться со мной без разминки. Или встал не с того копыта. Эдвик, согласно уговору, учтиво отвечает: — Согласно установленным вами правилами, Ваше Преосвященство. — Похвально, что Вам не нужно повторять дважды, — кивает священник. — Другой вопрос, дошло ли до вашей куклы… Я никак не реагирую и на этот выпад. Кочерга, так кочерга. Вот паркетик тут у вас интересный. Не найдя более к чему прицепиться, Преосвященство начинает урок.       От нечего делать я принимаюсь считать паркетные доски от кафедры и до меня, мысленно показываю язык всем иконам, какие только смог обнаружить на стенах, представляю Отца-Инквизитора в женских панталонах и с корзиной цветов на голове и, наконец, всерьез рассматриваю мысль немного вздремнуть, ибо о моем существовании, кажется, благополучно забыли. Но это я, наивный, так думаю. — Урок окончен, — провозглашает святой отец, и я тут же бросаюсь собирать вещи Эдвика. Задержаться еще хоть на секунду в этой классной — смерти подобно. Но мои мысли совершенно не совпадают с мыслями моего недруга. — Вы можете идти, — осеняя воздух священным символом, он отпускает принца. — А ваша кукла должна остаться и помочь мне убрать эти книги. Эдвик замирает, а я… Я очень стараюсь раствориться в воздухе. Странная улыбка появляется на лице Отца-Инквизитора. Так должен выглядеть отравленный тортик. — Не бойтесь, Ваше Высочество. Я не съем его. Идите же, да пребудет с вами наш милосердный Господь. «Да, да, кочерга гораздо вкуснее» — мысленно огрызаюсь я. Перспектива оказаться наедине с этим… этим… даже не знаю, как назвать. Короче, мне это очень не нравится. — Возьми этот фолиант и положи в крайний левый шкаф, в закрытую секцию, — длинные пальцы увенчанные парой незатейливых, но, безусловно, дорогих перстней, указывают на толстенную книгу на специальном пюпитре. Пытаюсь прикинуть ее вес и что мне оторвет бесноватый, если я ненароком её уроню. И хотя он не следит за мной, занимаясь записями в своей тетради в роскошном бархатном переплете, я закрываю фолиант с величайшей предосторожностью и, подняв бережно, как младенца, несу его к указанному шкафу. — Теперь эту, — звучит новый приказ.       Не помню, чтобы хоть раз в этой жизни я так старался стать волшебной феей, как сейчас. Непонятно, правда, почему раскладыванием бесценных книг должен заниматься я? На стул садиться, значит, нельзя, а трогать книги своими «скверными» ручонками можно? В чем же здесь подвох? Спрашивать не хочется. И без того чувствую себя, как старый курильщик на ящике с порохом. И неизвестно, когда рванет… — Ты закончил? — спрашивает Отец-Инквизитор в тот момент, когда я стою в метре от двери, раздумывая дать ли стрекача сейчас или ждать высочайшего позволения. Ну вот, рвануло. — Да, Ваше Преосвященство, — очень стараюсь, чтобы голос мой звучал достаточно покорно, а с языка не сорвались не слишком приличные эпитеты. — Иди сюда. Помня чем это кончилось в прошлый раз, оглядываюсь на дверь и робко возражаю. — Но, Ваше Преосвященство, боюсь, я могу оказаться нужным Его Высочеству и… — Ты окажешься ему нужен, когда я тебя отпущу, и он это прекрасно знает, — «успокаивает» меня Преосвященство. Чтоб тебя бесы на вертеле крутили!       Делать нечего, подхожу. Он сидит на массивном резном стуле, складки черной с золотом сутаны ниспадают до пола, огненные глаза навевают мысли о чем-то похожем на вечные муки в Бездне. Останавливаюсь в паре шагов от стола поближе к чернильнице и жду, когда он достанет свой хлыст и влупит мне куда-нибудь, тогда у меня появится законный повод покрасить его спесивую харю в прекрасный фиолетовый цвет. — Ближе, — голос его становится тише, а я чувствую, как во мне поднимается паническая волна. Подхожу вплотную, не выпуская из виду чернильницу. — Не вздумай, — мне кажется, или он читает мои мысли? Его руки касаются моей талии. — Повернись, — в гулкой тишине классной его голос имеет силу прикосновения. Я сам не понимаю, зачем подчиняюсь этой странной команде.       Той же медленной и страшной лаской он задирает на мне блузу. Опять! Проклятье! Паника сменяется удушливым отчаянием. — Мне встать на колени? — бесцветным голосом спрашиваю я. Если этому суждено случиться, то пусть и закончится побыстрее. — Не нужно, — тон его голоса меняется — исчезает металл и ржавчина.       Некоторое время он молча осматривает мою спину. А на что там смотреть? Еще утром, в умывальной, я видел в зеркале только бледные розовые полоски, вместо багровых ссадин вечером. Затем он, видимо, решает поиздеваться надо мной другим способом. Пальцы путешествуют от основания шеи вниз, следуя по изгибу позвоночника. Тело немедленно реагирует самым возмутительным образом. Но я ожидал такую реакцию, и она не трогает меня. Пальцы заканчивают свой путь на талии, затем руки обхватывают меня, и я оказываюсь на коленях Отца-Инквизитора, спиной к нему. Тоска. Мучительная беспросветная тоска затопляет меня. Я вспоминаю ремни, желтый больничный кафель, бьющие в лицо лампы и бесконечное унижение. Становится тошно. — Тебе нравится здесь? — вопрос неожиданный, но звучит, как издевка. — На полу было удобнее, — я не нахожу ничего лучше, как огрызнуться. Лучше напасть первым. — Ты знаешь, что я спрашиваю не об этом, — Отец-Инквизитор не разозлился, что дало мне понять — этот человек прекрасно контролирует ситуацию. Он снова молчит. Я слушаю биение своего сердца. — Мне нравится принадлежать Его Высочеству, но это не мой дом, — заставляю себя ответить. — Ты помнишь где твой дом?       Это уже слишком. Я пытаюсь вырваться, но вместо этого оказываюсь прижатым к его груди. Мой висок соприкасается со щекой святого отца. От его кожи исходит тонкий, еле уловимый аромат южных цветов. Такие продавались в соседнем с лавкой Бантольд магазине. Острый, сладкий пряный запах с нотой моря. И он мне нравится. Это ужасно! — Зачем вы это делаете? — мой голос теряет силу, словно этот монстр и вправду поглощает меня. Прикосновение губ к уху невозможно горячее, интимное… — Так ты не сможешь солгать мне. Ладони проникают под блузу спереди, я хочу воспротивиться, но руки, как ватные, бессильно повисают вдоль тела. Это невозможно. Я загораюсь как спичка, моментально. Даже эти изверги в больнице не могли добиться такой реакции. Я понимаю, что надо бежать, спасаться, но не могу…       Глаза обжигает влагой. Его дыхание становится чаще, а ласки нетерпеливее, но в тот момент, когда его рука оказывается у меня между ног, транс прерывается, и я каменею. — Не. Надо. Там. Пожалуйста. — Я давлюсь словами, слезами, собственной болью от осознания того, что должно произойти сейчас. Разве смогу я остановить это воплощение абсолютной власти своими жалкими мольбами?       Но к моему изумлению, он отпускает меня. Я вскакиваю и оборачиваюсь. Лицо Его Преосвященства бесстрастно, и только глаза продолжают делать то, что только что делали руки. Дрожащими руками я поправляю одежду. — Я не помню где мой дом, Ваше Преосвященство. Могу я идти? — мне удается обрести контроль над голосом и телом. Отец-Инквизитор выглядит удовлетворенным. — Ты свободен, — взмахом руки он отпускает меня, ведь кукла не достойна священного знамения. Но уже в коридоре мне кажется, что я вышел из классной по частям.       Эдвик ждет меня в галерее. Он едва удерживается от желания засыпать меня вопросами, но это не соответствовало бы этикету, поэтому принц ограничивается строгим выговором: — Ты слишком долго. — Простите, Ваше Высочество. Его Преосвященство не потерпел бы неаккуратного обращения с книгами.       Путь до покоев мы проделываем в молчании. Слышны только наши шаги, да шуршание пышных одежд королевской свиты.