Охота на Арлекина, или тройное сальто над костром

      Уже целую неделю королевский дворец кипит в приготовлениях к традиционному зимнему балу. Священные праздники уступили место блистательным светским мероприятиям. Преосвященство на время предпраздничных хлопот исчез из моего поля зрения, отправившись в свою уединенную резиденцию за городом. Уроки у Эдвика отменены на целых две недели, и мы с ним довольно весело проводим досуг в прогулках по огромнейшей территории дворцового парка, посещении городских празднеств и ярмарок, и, что мне особенно нравится, катании на санях, запряженных прекрасными сильными лошадками. Его Ужасное Преосвященство укатил, прихватив моё плохое настроение, тоску и нервный тик. Нет, я по-прежнему остаюсь в глазах общества презренной куклой. Хоть и королевского пошиба, но на придворных не обращать внимания оказалось куда легче, чем на вездесущего святого отца.       К сожалению, ничто не может длиться вечно, но я стараюсь не падать духом, понимая, что моя судьба могла сложиться гораздо печальнее, достанься я тогда не принцу, а тем красномордым извращенцам.       Его Высочество настаивает на моем присутствии на балу в качестве пажа. Для меня даже шьют праздничный костюм. Впрочем, со слов Эдвика, я там не буду бросаться в глаза — на такие мероприятия знать часто берет своих кукол, разряжая их в пух и прах, чтобы прихвастнуть друг перед другом. Даже лишенные возможности разговаривать, они все равно остаются внешне прекрасными. Я почему-то уверен: Отец-Инквизитор языком не шевельнет, чтобы отчитать хоть кого-нибудь из владельцев за грех тщеславия. С другой стороны, не тронет он и меня, потому как странным будет выглядеть его внимание к неодушевленному предмету. ***       И вот мы с Эдвиком стоим перед закрытыми дверями бального зала, ожидая положенного по этикету сигнала. Даже за толстыми дверями слышно, как гремит музыка, и шумит многочисленная толпа. Я волнуюсь и очень стесняюсь своего роскошного костюма из вишневого бархата, отделанных драгоценностями туфель и атласной пажеской ленты через плечо. Волосы мои тщательно зачесаны и туго перетянуты алой лентой. И пусть мой костюм по пышности намного уступает одежде самого принца, я не могу побороть чувство неловкости. Мое тело точно помнит, что никогда не носило таких нарядных и неудобных вещей. Обычная моя блуза и штаны, по ощущениям, были гораздо ближе к моей прошлой жизни, чем все это облачение. — Не бледней ты, — подмигивает Эдвик. — Все будет хорошо.       Музыка стихает. Церемониймейстер объявляет выход Его Высочества. Двери распахиваются, и мы чинно входим в зал. Чтобы повысить мой статус, а заодно и занять руки, мне поручено нести небольшую подушечку, на которой лежит личный герб принца Эдвика, отлитый из золота и украшенный бордовыми камнями, название которых мне неизвестно.       Толпа расступается перед нами, освобождая проход к трону на противоположном конце зала. Эдвик должен приветствовать отца, а затем занять свое место рядом с ним. Тысячи взглядов впиваются в нас острыми булавками, но если принц воспринимает их как должное, то мне отчаянно хочется стать близоруким, как в моем сне, чтобы не видеть этого ослепляющего великолепия, не видеть любопытных и враждебных лиц и бесконечно долгой дороги, пройти которую следует медленным торжественным шагом.       Но и эта мука закончена. Эдвик останавливается перед пьедесталом, на котором стоит трон, и я склоняюсь перед королем, не желая даже мельком взглянуть на человека, по чьей воле творится бессчетное число преступлений против людей из иных миров. Я не могу смотреть на него с почтением, вообще не могу смотреть — или с моего языка сорвутся такие слова, что жизнь станет короче на целую голову. Эдвик целует отцу руку, произносит приветствие, и мы следуем дальше к небольшому алькову справа от королевского пьедестала, где принцу и мне надлежит пребывать в течение торжества. Эдвик занимает мягкое кресло с вышитым на обивке гербом, я кладу свою ношу на специальную подставку возле кресла и усаживаюсь у ног Его Высочества. Чтобы мне не было холодно на мраморном полу, Эдвик пододвигает ножкой под мой зад скамеечку для ног. Я кидаю ему благодарный взгляд, принц отвечает царственной улыбкой. Расторопные слуги подносят Эдвику угощения. Меня они вполне игнорируют, но мой маленький друг помнит, что мне тоже нужно есть.       После тостов и речей начинаются танцы. Эдвик с энтузиазмом участвует в этом развлечении, а я придаю лицу максимально бессмысленное выражение, видя, какие взгляды на меня бросают некоторые присутствующие дамы. Пусть лучше думают, что я такая же неинтересная кукла, как и их собственные. На этих кукол смотреть откровенно противно. Постные личики с наклеенными улыбками и высокомерной гадливостью в глазах. В магазине мадам Бантольд это называли выражением утонченного благородства. Бррррр! Чтоб меня стошнило профитролями!       Но в целом, я даже ухитряюсь получать кое-какое удовольствие от праздника. Особенно в те моменты, когда мне удается тайком показывать засмотревшимся на меня куклам язык. Лишенные этой части тела, они зеленеют от бешенства, моментально теряя весь лоск. И продолжается веселье ровно до тех пор, пока церемониймейстер не объявляет: — Его Высокое Преосвященство Великий Отец-Инквизитор и Глава Церкви Нашей Святой!       Шикарную черно-золотую шляпу Долговязого Преосвященства (да ниспошли ему, Боже, десяток бородавок на самые неожиданные места) я замечаю сразу. Шляпа чинно вплывает в зал, и проход до королевского трона оказывается значительно шире, чем для Эдвика до того. Музыка как-то незаметно стихает, и остается слышно лишь приглушенное жужжание голосов. Да уж! Хотите испортить праздник — пригласите на него Отца-Инквизитора.       Глава Церкви-Чего-то-Там добирается до королевского пьедестала и слегка (!) кланяется королю. Такое чувство, что Величество тут он, а не отец Эдвика. Не удивлюсь, если он короля сейчас с трона шуганет. Толпа немного расступается, когда Отец-Инквизитор поворачивается, чтобы поприветствовать подошедшего принца, и я замечаю, что священник не один. Рядом с ним стоит человек моего роста, в скромной лазурной сутане послушника. Лица, скрытого капюшоном легкой темной накидки, мне не видно.       Преосвященство поднимается на пьедестал и садится по левую руку от короля. Снова звучит музыка, и понемногу зал оживает.       В альков заныривает Эдвик и, ухватив меня за ухо, громко в него шепчет: — Держись крепче, Арлекин! Тут такие новости о нем! — Он питается жабами, запивая змеиным ядом? — Интереснее, уж поверь. Видел парня рядом с ним? — Послушника? Ну да… — Это новая кукла Его Преосвященства! Я поднимаюсь с пола, куда разумеется свалился от такой потрясающей новости. Эдвик снисходительно взирает на меня, подперев щеку ладонью. — Шутить изволите, Ваше Высочество, — мрачно говорю я. — Он вырядил вещь в монашеское платье и демонстрирует это всему двору?! Да что же это как не богохульство? — Ну спроси у него сам, если желаешь, — фыркает Эдвик. — И я не понимаю твоего кислого вида. Если святой отец купил себе собственную куклу, то скорее всего он потеряет желание ни за что, ни про что обижать мою. — Спрашивать я не буду, но я должен увидеть своими глазами, — решительно говорю я. — Если позволите, Ваше Высочество. Эдвик хмыкает — смотри, на здоровье.       Я выхожу из алькова, делая вид, что исполняю какое-то поручение Его Высочества. Путь мой лежит мимо пьедестала к столам с кушаньями для гостей. Преосвященство мельком скользит по мне равнодушным взглядом. Кукла в костюме послушника без движения стоит рядом с его креслом. Нет, это действительно хорошо, что мне предпочли другую игрушку. Наверняка покорную и готовую исполнить все, что приказано, во всех позах и в любое время. В таком случае, я могу констатировать очередной приятный поворот в своей жизни. Я беру бокал пунша и краем глаза замечаю, как дергается в мою сторону темный капюшон. Яркий свет выхватывает из его недр чистую фарфоровую кожу, совершенные черты, пару упавших на лоб золотых прядей, точеные губы. Самая что ни на есть кукла.       Попал ты, папашин истукан, злорадно думаю я, и, махнув залпом стакан пунша, демонстрирую поповской игрушке язык.       Но вместо ожидаемой гримасы презрения, уголки рта куклы слегка раздвигаются в улыбке, а затем я вижу… нахальный розовый язык между двумя рядами ровненьких белых зубов.       Остатки пунша проливаются мимо рта. Серые глаза смеются из-под тени капюшона.       Говорящий. Не сломленный. Живой. Такой же как я…       И тут же все мое существо наполняется таким бешенством, что будь у меня в руках, не хрупкий бокал, а что-то потяжелее, я бы разбил Преосвященству его дурную башку. Он не может мучить меня так, как ему нравится, потому что я принадлежу Эдвику. А эта кукла окажется в полной его власти, и некому будет заступиться за неё!       Пью еще один бокал, чтобы унять волнение. Не следует так легко поддаваться эмоциям. Нужно успокоиться и понаблюдать. Быть может эта кукла вполне готова служить новому хозяину. Откуда мне знать? Наличие языка говорит лишь о том, что он у него есть, а вот как он им пользуется — уже другой разговор. Не помню как, но прежде чем вернуться к Эдвику, я зачем-то выдуваю еще пару больших бокалов горячительного. И уже совершенно перестаю верить, что «послушник» будет послушен. — Ты напился, как кабацкий дворник, — с интересом констатирует Эдвик, едва я появляюсь в его алькове, шатаясь и немилосердно икая. — Мне можно, — нагло отвечаю я. — Квадратная Шапка простудил мозги и купил куклу особой серии, ик! — Да это существенный повод, — иронично кивает Эдвик. — А ты тут при чем? — При том, что это подлость! — Подлость? — Самая натуральная, вот смотрите, Ваше Вашество, ик! — я сползаю в ноги к Эдвику, укладываю голову на свою скамеечку и пускаюсь в объяснения. — Вот хотите вы побить собаку… — И не подумаю. — Ну ладно, Бездна с ней, с собакой. Шапка знает, что говорящие куклы огрызаются и хамят. — И рвут подолы на сутанах… — Как вы дога… Ну да! Ик! Так простите, какого хвоста собачьего, этот тип покупает себе такую же? — Ну, а ты уверен, что эта кукла будет вести себя как ты? Может он кроткий, как ягненок. — Нееее! — возмущаюсь я. — Арлекины не могут быть кроткими. Это у тех, у кого язык обрублен — вот те кроткие. А я… — А ты хулиган и пьяница, — смеется Эдвик. — Дидре проводит тебя в мои покои, думаю тебе уже достаточно на сегодня.       Невыразимая боль затапливает меня с головой, по щекам начинают катиться обидные жгучие слезы. Я поднимаюсь на колени и смотрю принцу в глаза. — Вам смешно, Эдвик. А нам больно. Мы люди, у нас есть руки и ноги, мы такие же как вы, у нас был дом и семья, которая любила нас. Я не помню их, но я знаю, что они были, и может быть до сих пор ждут меня. Это жизнь, принц. А вы лишаете нас ее. Ради чего? Ради хлыста? Ради похоти? Ваш святой отец развратен, как сам Дьявол. Что ждет этого мальчика? Как вы думаете? Или, может быть, вы не знаете, как действительно используют кукол? Или, напротив, знаете настолько хорошо, что поэтому решили купить меня? Я жду его ответа, продолжая плакать и икать. Взгляд Эдвика совершенно ледяной, когда наклоняется ко мне и тихо произносит: — Да, Арлекин, я знаю, как их используют.