Охота на Арлекина, или тройное сальто над костром

      Неведомая сила энергично влечет меня по гладкому, как каток, полу. Впрочем, такая ли уж неведомая? Я этот сюртук мышиного цвета из тысячи узнаю… — Пустите меня! — И не подумаю, — отвечает невозмутимый Дидре. — Его Высочество отдал четкий приказ относительно вызволения вас из беды до того, как все закончится очередной поркой. — Вот спасибо, — ворчу я. — Меня-то не выпороли, а та кукла… — Является собственностью Его Преосвященства, — заканчивает за меня гувернер. — И Они вольны делать с ней все, что Им заблагорассудится. — А вы сам-то видели, что Преосвященству «заблагорассудилось»? — В мои обязанности не входит следить за Его Преосвященством. — А как же вы могли бросить Его Высочество, Дидре? — от досады не остается ничего, кроме как отпустить шпильку в адрес гувернера. — Приказ Его Высочества.       Вот и все! И что бы я ни сказал — любой ответ будет увязать во фразах «не входит в обязанности» и «приказ». Превосходно вышколенного слугу переболтать невозможно. Да я и не пытаюсь. У Преосвященства с его куклой свои игры, у нас с Эдвиком свои. Черт возьми! Больно. Больно быть бессильным и бесправным. Даже те, немногие, кто относится к тебе нормально, не преминут возможностью показать какое ты ничтожество. Пусть и по-доброму.       Почему я без конца ною? Тьфу! Сам себе противен. Превращаюсь в комнатную собачку, которой хозяин наступил на хвост. И вот сидит она и скулит-причитает. Значит не выгорело. Но тот же Дидре не будет присматривать за мной вечно, правда?       Кукла Преосвященства не идет у меня из головы. Мы далеко от классной, но мне кажется я до сих пор слышу его жалобные стоны. Если бы я хоть словом мог с ним перекинуться… Просто сказать, что… А что я ему сказал бы? Что у меня все прекрасно, и, если не попадаться на глаза Его Преосвященству, я как сыр в масле катаюсь? Я это ему скажу? Кукле Проклятого Преосвященства? Я идиот.       Может быть действительно внять-таки советам Эдвика и наплевать на весь этот мрак, на куклу, на долговязого ублюдка с плетью? Сидеть на заднице в покоях принца, глотать пилюли и наслаждаться сытой, тупой кукольной жизнью, не задумываясь о завтрашнем дне. Впрочем, я и так о нем не задумываюсь. Интересно, это черта моего характера? Каким я был раньше? Боюсь, этого я могу никогда не узнать. Дидре доволакивает меня до покоев и, только оказавшись внутри, разжимает объятия. Удивительно, какая крепкая хватка! А Дидре отнюдь не производит впечатления силача. Потирая плечи, сажусь на свой тюфяк. Принца нет. Гувернер закрывает двери, ставит к ним стул и садится. В руках его появляется крошечный томик в синем переплете и пенсне. — Что у вас там? — интересуюсь я от нечего делать. — Поэзия Золотого Века. — А-а, — я понятия не имею, что такое Золотой Век, но принимаю вид знатока. Зачем? Да просто так. — Почитайте мне. Гувернер скептически смотрит на меня. — Вам правда интересно? — Нет, — честно отвечаю я. — У меня плохое настроение. — Понимаю, — отвечает он, углубляясь в книгу. Некоторое время мы проводим в молчании. Я смотрю на строгий угловатый профиль гувернера. — Дидре. — Слушаю… — Не говорите Эдвику, где вы меня поймали. Дидре неопределенно качает головой и возвращается к чтению. — Если только Его Высочество не будет настаивать на подробном рассказе, — отвечает он, спустя пару минут. — Угу, — киваю я. Лучшего предложения для меня все равно не будет. Некстати начинает клонить в сон. Должно быть, от нервного потрясения. Нет, я не так уж наивен относительно намерений господина Айдэ, но увидеть все своими глазами… Это было все равно, как себя увидеть. Если бы власть Эдвика была чуточку слабее, он бы наверняка сделал это со мной тогда, в той же классной. Меня начинает знобить и тошнить. Я укладываюсь на топчане и натягиваю на плечи одеяло — хотя бы час я должен провести в каком-то другом, пусть и ненастоящем, мире. *** — Вот всегда ты такой! — Виктор раздраженно стаскивает с себя куртку. — К-какой? — руки и ноги немеют за считанные минуты, даже языком ворочать могу с большим трудом. — Тебе всегда надо больше всех! — рявкает он. Толстый, согретый его телом пуховик ложится на мои плечи. — Если мне не надо будет больше всех, то что станет с этим миром? — я пытаюсь укутаться, но пальцы совсем не слушаются. — Горе луковое! Черный плащ спешит на помощь! Ничего с этим миром не станет! Ни-че-го! — Виктор нахлобучивает на мою голову капюшон и резко дергает молнию, куртка застегивается. — А ты хоть иногда оценивай весовую категорию противников! Полицию вызвал бы, на кой черт тебе мобильник дан?! Время прохожим подсказывать? — Пока менты приедут, — обреченно отмахиваюсь я. — Да и этих козлов всего трое было… — Пятеро, — поправляет Виктор, подхватывая меня за талию. — Ты забыл купание в проруби и мороз минус двадцать. Будет чудом, если ты не подохнешь от пневмонии, неравнодушный ты мой! Но ноги у тебя точно отвалятся. — Тогда я не смогу больше ввязываться в приключения, и ты вздохнешь спокойно. Внезапно я оказываюсь лицом в сугробе, а от удара по хребту из легких вылетает весь воздух. — Долбоящер! — орет Виктор, рывком поднимая меня из снежной кучи. На белом остается яркий красный след от расквашенной четверть часа назад гопниками физиономии.       Пальцы в черных вязаных перчатках с грубой нежностью касаются лица, вытирая кровь вперемешку со снегом. — Только попробуй, умереть, слышишь! — облачко горячего пара мгновенно обжигает губы. Я закрываю глаза за миг до прикосновения. Теплого, желанного, пугающего! — Только попробуй! — шепот электрическим разрядом проходит через все тело, моментально превращая кровь в кипящую жидкость. Колючий воротник его свитера кусает меня за щеку, надежное, как скала, кольцо его рук и знание, что я обязательно буду жить. Для него, для себя, для нас… ***       Я распахиваю глаза и напряженно смотрю в темноту, пытаясь соединить разлетающиеся осколки памяти. Сон оттуда. Из прошлой жизни. Жизни, которая прекратила свое существование, когда надо мной впервые вспыхнули лампы операционной. Утрата моя раскаленным ножом вскрывает душевные раны, о которых я уже было научился не думать ежеминутно. Поделом тебе, долбоящер, как сказал этот незнакомый, но такой близкий человек по имени Виктор. Отогрелся в теплой спаленке Его Высочества? Успокоил совесть свою паршивую? Скотина! Кукла! Ссыкливый раб!       Боль, страшная, разрывающая сердце боль поднимает меня с топчана. Мне хочется выть в голос, но я потревожу сон Эдвика. Виктор… Кто ты? Ты ждешь меня? Ты помнишь обо мне? Твой образ такой яркий, но пустота беспамятства не дает мне вернуть тебя. Как же вспомнить? Как?       Взгляд мой падает на прямоугольник окна. Я вылезаю из-под одеяла и решительно направляюсь в гардеробную. Вслед мне доносится мирное посапывание Эдвика.       Окно в гардеробной низкое и узкое, но я, к счастью, не толстый. Открываю фрамугу, и вылезаю наружу. Мороз моментально хватает голые ступни и забирается под легкую одежду. Я переползаю на широкий пологий карниз. Ноги оказываются по щиколотку в снегу. Я пытаюсь вспомнить лицо Виктора, его голос, манеру речи… Но… Ничего…       Внизу по дорожкам бродят караульные со своими бессменными клыкастыми спутниками. Черное безлунное небо нависает над дворцом. В голове пусто, как под беретом смотрителя спален. Ни единого проблеска, кроме смутного ощущения уходящего сна. А может это опять ложь? Фантазии из желания не быть одиноким в этом враждебном мире. Его имя. Я уверен, что имя реальное, но тому ли человеку оно принадлежит?       Пальцы теряют чувствительность, но нет и не будет теплой куртки, накинутой на плечи. Рук не будет, прикосновения губ. Я сейчас окоченею и свалюсь отсюда башкой вниз, в какой-нибудь сугроб. Интересно, сторожевые псы будут жрать мороженое мясо? Нет, проверять не хочу. Я открываю окно и вскарабкиваюсь обратно. Воздух в помещении оказывается горячим и душным. Оставляя на полу мокрые следы, плетусь до своего спального места и падаю на него без чувств. *** — Болеет? — переспрашиваю я, не отрываясь от написания письма настоятелю одного из подчиненных мне монастырей. — Да, — кивает Пьеро. — Придворный врач говорит, что болезнь тяжелая. Он может погибнуть. — Вот как? — размашисто расписываюсь на бумаге и ставлю орденскую печать. — А таблетки, которые вы принимаете? На тебе все заживает, как на собаке. — Они хорошо помогают восстанавливать тело, — жмет плечами Пьеро. — Однако не рассчитаны на лечение инфекций. — Надо же, — запечатываю пакет и вызываю курьера. — Я слышал, он собирался прыгнуть с крыши, — продолжает Пьеро, когда курьер уходит. — Караульные видели, как он вылез из окна спальни принца, но испугался. — Нет. — Ваше Преосвященство? — Он не испугался, — я поднимаю глаза на куклу. Тот недоверчиво смотрит на меня. Ну, разумеется, в его системе ценностей ничего подобного нет и быть не может. — Иди, помоги монахам зажечь в главном соборе свечи к мессе. — Да, Ваше Преосвященство. Кукла уходит, наградив меня странным ревнивым взглядом. Дурак. Но услужливый. Гадкое сочетание.       Я отодвигаю стул и поднимаюсь. Мой Арлекин гуляет по заснеженным крышам. Бесконечно смелая и столь же нелепая попытка нарушить мои планы.       Запираю приемную и иду в свою келью. У северной стены маленький алтарь. Из алтаря достаю медную чашу для воскурений, благовония. Затем выдвигаю из-под кровати видавший виды дряхлый сундук. Ничего особенного — старая, многократно чиненая сутана, разбитые сапоги, несколько металлических браслетов с гравировкой, потемневший деревянный жезл и тряпочный кулечек на дне — из моей прошлой жизни. В нем несколько кусочков смолы и узкий флакон с опалесцирующей красной жидкостью. Ценность этих вещиц невероятная, но оно того, безусловно, стоит. Кладу все в чашу и прикрываю платком. — Ваше Преосвященство! — сиделка в синей наколке вскакивает со стула и делает реверанс. — Благославляю, дитя мое, — осеняю привычным знамением замершую в изъявлении подобострастия женщину. — Его Высочество переехали в розовые апартаменты на время болезни… — желая услужить мне, она кривит лицо в гримасе отвращения, — куклы. — Я знаю.       Я подхожу к постели Арлекина. Маленький демон и вправду очень плох. Черты бледного лица заострились, губы пересекают кровавые трещины, под глазами синяки. Дыхание тяжелое, грудная клетка поднимается с усилием. — Чем вы его лечите? — я склоняюсь над столиком и придирчиво изучаю разложенные на нем лекарства. Сиделка пугается ещё больше. — Мы прикладываем все у-усилия, Ваше Преосвященство! Но кукла почти все время без сознания… — А его ежедневные пилюли? Вы, конечно же, не забываете их давать. Сиделка виновато смотрит в пол. — Ну и медицина! — издевательски развожу руками я. — Можете перекраивать тела и не в силах справиться с какой-то лихорадкой. Еще немного, и Его Высочеству пришлось бы снова ехать в магазин мадам Бантольд. Выйди, дитя. Быть может, молитва… — Без сомнений, Ваше Преосвященство!       С этими словами девица выскакивает из покоев. Хорошая штука — вера, а паче её, моя репутация. Я снимаю с чаши платок и вынимаю свой драгоценный груз. Кусочки смолы смешиваются с благовониями. Я поджигаю смесь. Запах почти такой же, как в храме, во время службы. Только сейчас, благодаря смоле редкого дерева с моей родины, это не просто дым. Скоро кукле станет заметно легче дышать, но, конечно, это ещё не все. Я сдвигаю бесполезные лекарства и ставлю чашу поближе к изголовью. — Дрыхнешь, мерзавец? Никакой реакции. Дотрагиваюсь до лба — лихорадка сильнейшая. Если он так уже… сколько? Ну да, он не сопровождает принца уже с неделю. Странно, что не помер, ну да я теперь и не дам — у меня большие виды на эту злобную игрушку. Откупориваю флакончик, подношу к губам и набираю в рот несколько капель. На языке прохладная сладковатая жидкость — смертельный яд, если его попробует принять кто-то, кроме меня. Но сейчас яд должен стать лекарством. Большим пальцем обвожу его запекшиеся губы. О, представляю, как бы ты был «рад» такому способу лечения. Но ничего, у тебя еще будет возможность отблагодарить меня. ***       Интересная у меня жизнь. То в прорубь ныряю, то в ящиках с зашитой пастью катаюсь, теперь вот в пустыне очутился. Жарко до ужаса и везде песок — в горле, в глазах, в носу. Тут настоящая буря — я даже не могу понять - стою я или иду. Ни черта не видно из-за этого песка, а голова болит так сильно, что невольно хочется, чтобы этот предмет оказался от меня подальше. А может я умер, а это Бездна? И где в таком случае Его Преосвященство? Он должен меня встречать с вилами в руках, как и полагается всякому порядочному руководителю подобных мест. Жаль не разглядел я — были ли у него под шляпой рога? — Опять вляпался в приключение? Виктор здесь. Может не сам, а только голос, но мне и этого достаточно. — Я скучал, — признаюсь я. — И от скуки решил умереть? — усмехается он беззлобно. — И даже не попытаешься найти меня? — Как? У меня голова дырявее, чем решето. Я даже не помню кто ты такой! — Могу дать подсказку. Я не вижу, а только ощущаю как он разворачивает меня к себе, и наши губы соприкасаются. Такой сладкий этот поцелуй. Прохлада смывает раздражающий песок, головная боль отступает, и остается только чувственная нега. Это уже не пустыня, но сад, наполненный пьянящими ароматами экзотических цветов. Я без малейших колебаний отдаюсь во власть эротических ощущений. Снова становится жарко, но уже по-другому и преимущественно между ног… Виктор с тихим смехом отстраняет меня. Что-то изменилось... — Подожди, малыш, а то мы так черт знает до чего дойдем. — Сейчас можно, все равно ты только снишься мне. Очень медленно я обретаю способность видеть. Лицо Виктора совсем близко, только… Какие-то у него глаза странные — с рыжинкой и выражение лица тоже не то… Хищное такое, как у… — Ой, Преосвященство, сгиньте а? — прошу я. — Мне такой сон снится, а вы все норовите в кошмар превратить. — Я тоже рад, что тебе полегчало, — смеется он своим стальным смехом. — Спи. Тропический сад пропадает, оставляя после себя только тонкий и болезненно знакомый цветочный аромат. Тело наливается приятной усталостью, и я снова проваливаюсь в теплую, уютную дрему.