Охота на Арлекина, или тройное сальто над костром

      Издавна священнослужители служили примером твердости духа и веры. Лучшие из нас испытывали себя изнурением физическим и духовным, чтобы укрепиться в противостоянии дьявольскому соблазну. Я разглядываю ножки Арлекина в легких обтягивающих бриджах и укрепляюсь в совершенно конкретной части тела. Купание в холодной реке мало остудило мое желание. Не остудили бы его и вериги. Разве только повесить их на… Но тогда будет неудобно ходить.       Я пригласил его на чай, и мы, да простит меня Всевышний, сидим и пьем этот проклятый чай, вместо того, чтобы кувыркаться сейчас на подушках, устилающих пол в шатре. Просто пьем чай.       А ведь у меня были совсем иные планы на полуденный досуг с моим зеленоглазым искусителем, но только до тех пор, пока его и Пьеро не понесло в кусты, где они предались грязному разврату, полагая, что у Верховного Отца-Инквизитора не все в порядке со зрением. В тот момент мне очень захотелось разогнать их блудливое гнездышко, открутить башку Пьеро, а Арлекина перебросить через колени и так отделать хлыстом, чтобы он не мог сидеть неделю-другую. И, клянусь, еще минута-другая их жарких лобзаний, я привел бы в действие свой план. Но Господь пожалел задницу Арлекина и уронил в воду служанку. Разумеется никто и пальцем не шевельнул, чтобы прийти на помощь девочке. Она примерно ровесница Его Высочеству, но разница в происхождении решила все. И, говоря откровенно, я бы тоже ничем не шевельнул, если бы мой Арлекин не бросился к реке, наплевав на Пьеро и свои греховные удовольствия, едва пронесся над берегом призыв о помощи. Какое-то неприятное чувство укололо меня в тот момент. Словно я замарался о своих ленивых и бессердечных собратьев, словно отросло у меня брюхо, а под головным убором притаилась лысина, как у отца Антони. Но еще большую тревогу вызывала мысль — что будет, если Арлекин не справится с быстрым течением? Ведь тогда я… потеряю его.       Пока я вылавливал неосторожную девчонку, намерения о расправе над куклами ушли на второй план, и я было уже подумывал вернуться к первоначальной затее, но этот Арлекин, встречавший меня на берегу… Мне захотелось провалиться сквозь землю от его взгляда, полного недоверчивого изумления вместо привычной ненависти, язвительности или страха. Мне показалось тогда, что я вознесся в райские кущи, те самые, что воспеты Священными Текстами. И вот он сидит в моем шатре, впивается в меня своими глазищами, а я давлюсь чаем и страдаю от невозможности опрокинуть его на спину. Но так не хочется спугивать этот взгляд… Остается поплотнее сжать ноги и заняться подсчетом чаинок в чашке.       Я поглядываю на Енакарру умиротворенно прихлебывающего свой чай и гадаю, отчего он потерял ко мне плотский интерес. Должно быть, наш первый и единственный раз не впечатлил его. Да и как иначе? Ведь с тех пор он не искал близости со мной. Но тогда зачем пригласил сюда? Что-то мне не верилось в его дружеские намерения. Преосвященство — прирожденный интриган, и, голову даю на отсечение, ему слишком скучно будет просто стащить с меня штаны. Я даже допускаю, что сцена со спасением служанки могла быть подстроена. Цинично и вполне в духе господина инквизитора. Но готов ли я разочароваться в мимолетном проблеске надежды, когда увидел, как он не колеблясь бросается в бурный поток? Пожалуй, лучше разочароваться сейчас. Нет ничего больнее ложных надежд. — Мне точно не нужно раздеться? Чашка звякает о блюдце, в Енакарре что-то булькает. — Простите, верно чай горяч. — Горяч! — сипло взвизгивает Преосвященство и закашливается. — Мне принести холодной воды? — Сиди, — к нему возвращается нормальный голос.       Его реакция забавляет меня. Мне всегда казалось, что он не морщась мог бы выпить кубок расплавленного золота. Неужели в нем действительно есть что-то человеческое? Попробую это выяснить. Я встаю и пересаживаюсь поближе… Что я вижу! В ваших оранжевых очах смятение? Вы так привыкли к моему страху?       Я поджимаю ноги, укладываю подбородок на колени и с удовольствием разглядываю это новое выражение на лице Ужасного Айдэ. Одновременно мой взгляд подмечает какие-то мелкие детали на его горделивом профиле — крошечный, едва видимый на смуглой коже шрамик на подбородке, мокрую темную прядь над ухом, капельки с которой намочили ворот халата, едва заметные морщинки в уголках глаз. Да не так уж он похож на адское исчадие. Тогда в келье я совокуплялся с моим личным воплощением мирового зла. А сейчас вижу перед собой обычного человека, и можно даже на время забыть какой чудовищной властью он наделен. — Вы знаете, Ваше Преосвященство, я думаю, что Божья Воля заключалась не в том, что эта девочка упала в реку в присутствии множества людей, для проверки их чувства сострадания. — Неужели? А в чем же по твоему мнению? Я верчу в руках опустевшую чашку, не решаясь сказать то, в чем с большой вероятностью заблуждаюсь, но промолчать не имею права. — По моему мнению Божья Воля заключалась в том, что там были именно вы, потому что никто… — Кроме меня — образца Благородства и Добропорядочности, наместника Божьего на тверди земной, — Преосвященство задирает указательный палец, — не дал бы лучшего примера пастве! На человека Его Преосвященство остается похож ровно до того момента, как открывает рот. А у него тут случайно нет нитки с иголкой? Меня бы очень порадовали черные шелковые кресты на его крокодильей пасти. — Я не это имел ввиду! — разочарованно восклицаю я. — Как это не «это»? — удивляется Енакарра. Отвечаю, стараясь тщательно подбирать слова: — Я просто… решил, что вы не такой… черствый сухарь, думающий только о себе. — О себе! — обиженно фыркает святой отец. — Да у меня даже возможности такой нет! Только такой маленький эгоист, как ты… — Лицемерите, батюшка, — торжествующе говорю я, указывая пальцем на распахнувшиеся полы его халата. — Это же чистейшей воды эгоизм. — В таком смысле я о себе не думаю! — Преосвященство сердито дергает ткань, прикрывая обнажившиеся части тела. — А о ком же вы тогда думаете? О Спасителе что-ли? — Закрой рот, богохульник! — рычит Енакарра. — Это не твое дело. — Неужели? А я было решил, что ваше состояние адресовано именно мне! — Много о себе воображаешь! Да мне противно было бы прикасаться к тебе после того, что ты вытворял в кустах с моей, заметь, собственностью! — Так вы еще и любитель подглядывать! — Пошел вон! — взрывается Преосвященство. — Как так? — притворно ахаю я. — И оставите свой огромный вопрос висеть… То бишь стоять в воздухе? — Еще одно слово, — шипит Енакарра, — и я лично отправлю тебя на костер. А свой огромный «вопрос» я прекрасно решу с помощью вещи, которая для того и предназначена… Пьеро! — Да, Ваше Преосвященство. — Он появляется так быстро, словно никуда не уходил все это время. Я вскакиваю и загораживаю Пьеро от его взбесившегося хозяина. — Вы только и можете, что срывать злость на беззащитных людях, одуревший от вседозволенности святоша! Пьеро, выйди. Великому Инквизитору немножко голову напекло сегодня, на жертвоприношения потянуло. Преосвященство разражается саркастическим смехом. — Ой, умора! Видели бы вы себя, «жертвы», когда миловались у меня перед самым носом! Пьеро, стой, где стоишь. Сейчас я вышвырну этого болтливого греховодника, и мы с тобой побеседуем о благонравном поведении на людях. — Вышвырнешь? — сощуриваюсь я. — Ну попробуй! Пьеро ойкает и закрывает лицо руками. Енакарра теряет дар речи. Я пяточкой отодвигаю от себя кучку одежды и с победным видом скрещиваю руки на обнаженной груди. — Что вы скажете на это, Ваше Преосвященство? — Пьеро, выйди!!! Я нисколько не сомневаюсь, что после дикого вопля, вырвавшегося из луженой глотки Отца-Инквизитора, мой собрат уже находится на противоположном берегу реки.       Стальные пальцы сжимают мои плечи. Дыхание карийца обжигает губы. — Гадкая кукла, — шепчет он. — Господь Всемогущий — свидетель, я пытался быть с тобой деликатным. — Зачем? Это против вашей природы… Мои глаза закрыты, я полностью сосредотачиваюсь на ощущении его тела, плотно прижатого к моему, на прикосновениях губ к шее, на самом образе Айдэ, как человека, к которому у меня могли бы быть совсем иные чувства, чем к Великому Инквизитору. Я запускаю пальцы в его влажные длинные волосы, пахнущие свежестью и совсем чуточку — речной тиной. На краткое время мы перестаем быть врагами. На краткое время я отдаюсь человеку, по воле которого я и стал таким, какой я есть. Но сейчас это не тревожит меня. — Посмотри на меня, — я беспрекословно подчиняюсь его странной не то просьбе, не то приказу. Он смотрит на меня так, будто видит впервые. Прохладные пальцы чертят линии по моему лицу. — Проклятая Бездна, — нечестивые слова срываются с языка духовного лица непринужденнее молитвы. Взгляд становится жестче, а прикосновения грубее. — Другой. Совсем другой… Это оказывается, взаимно, но что во мне-то не так? — Я вам больше не нравлюсь? — как бы-то ни было мы оба обнажены, а атмосфера между нами, как никогда, располагает к дерзости. Айдэ улыбается медленной хищной улыбкой. — Ты еще смеешь провоцировать меня, маленький демон, — говорит он слух, опуская меня на подушки под нашими ногами. — Пожалуй тебя все же следует наказать. ***  — Ты провел весь день с книгой? — спрашивает Эдвик, с жалостью глядя на меня. — Ну не совсем, — отвечаю я, закладывая пальцем страницу. — Я немного прогулялся. Побывал на пикнике у Его Преосвященства… — Челядь говорит, там было довольно интересно, — хитро улыбается принц. — Ну как сказать? Жаркое по-монастырски меня не слишком впечатлило, — лениво отвечаю я, — хотя Его Преосвященство и проявил недюжинные ораторские способности, плавает он куда талантливее. — Кариец, — кивает Эдвик. — Они начинают плавать раньше, чем стоять на ногах. — Кто-то из священников назвал его дикарем, — делюсь я. — Немудрено. Какое бы высокое положение ни занимал Айдэ Енакарра, в его кругу всегда будет достаточно тех, кто не может смириться с фактом, что во главе Святой Церкви много лет стоит фактически инородец. Один высказался, но в толпе нашелся бы еще десяток пожелавших, чтобы река унесла чужеземца подальше. — А как же тогда вышло, что он возглавил церковь? — заинтересовался я. — Прости, что спрашиваю, но в больнице не слишком занимались нашим просвещением на этот счет. Я полагал, что карийцы приняты в ваше общество на равных правах. — Верно, — Эдвик взъерошивает волосы растопыренной пятерней. — И это довольно любопытная и таинственная история. Только не знаю, стоит ли мне просвещать тебя. — Почему? — Мне показалось, что с конца зимы вы с Отцом-Инквизитором стали немного ладить… «Немного ладить», думаю я, незаметно потирая ладонью слегка саднящее после «чаепития» седалище. — Скорее вполне научились друг друга игнорировать, — поправляю я вслух. — Мне не хотелось бы, чтобы у тебя испортилось отношение к нему, — признается принц. — Высокомерный хам, садист, развратник, убежденный палач, отправляющий людей на костер именем Господа, — перечисляю я. — Существует ли определение, способное очернить такого человека? Между нами повисает неловкая пауза. Эдвик прикусывает губу, но колеблется недолго: — Предатель.