Охота на Арлекина, или тройное сальто над костром

— Спаситель призвал его, значит? — фыркает Фрэрис, делая большой глоток из серебряного кубка. — В последний раз он посещал обитель еще при жизни моего прадеда. — Может быть, обстоятельства изменились, — говорю я, тщательно скрывая свое раздражение необходимостью соблюдать негласные (и крайне дурацкие) правила общения с патриархом. — Ты мне расскажи, как у него обстоятельства изменились, — глаза у Фрериса блеклые, почти бесцветные, но взгляд цепкий, от которого простому обывателю становится не по себе. — Его Преосвященство провел с куклой около двух часов, после чего я проводил Арлекина до покоев Его Высочества, а среди ночи Отец-Инквизитор внезапно принял решение о поездке. — И как можно связать эти два события? — Фрерис изображает недовольство человека, у которого даром отнимают драгоценное время, но я могу поспорить, что он навострил свои оттопыренные ушки, тщательно маскируемые патриаршим венцом. — Означенная кукла, по моим наблюдениям, заставляет Его Преосвященство терять его обычное присутствие духа. Его вызывающее поведение… — Он ведет себя непристойно? — оживляется патриарх, отставляя кубок и сцепляя узловатые пальцы в предвкушении пикантных подробностей — гадкое зрелище. — Отнюдь. Он без восторга воспринимает притязания Его Преосвященства и пытается дерзостью вызвать в том отторжение, но, боюсь, достигает лишь обратного эффекта… — Ты хочешь сказать, что он подобно ведьме, искушает и привораживает Великого Инквизитора своими грязными речами?       Старый озабоченный козел! Как жаль, что я не имею возможности высказать это ему. На кону моя жизнь, и мои слова не будут спущены мне столь же легко, как Арлекину. Тот преспокойно может молоть любые гадости — его богоносного обожателя это только подстегивает. Интересно, здесь есть хоть кто-то нормальный, помимо меня? Так хочется иногда поговорить с разумным человеком, но увы… В этом безобразном фарсе мне отведена довольно неприглядная роль. — Именно так, — говорю я, не имея ни малейшего желания разубеждать Фрериса. В конце-концов, у меня своя игра. Куклы вовсе не прочь поиграть кукловодами. — Хорошо, — улыбается Фрерис. — Конечно, с одних твоих слов, мы не можем инициировать расследование о пагубном влиянии куклы на Его Преосвященство, либо наследника престола, тем более, что она открыто не демонстрирует нелояльного поведения. Здесь необходим более серьезный повод. Он задумывается. Я ожидаю его решения, пользуясь моментом передохнуть в удобном кресле патриаршей кельи, не понукаемый ежеминутно карийским садистом. — Это рискованный шаг, — говорит, наконец, священник, — но если он удастся, мы наконец-то сможем установить историческую справедливость. Во главе церкви, наконец, встанет тот, кто должен по праву рождения. — То есть вы. — Я.       Ну вот. Машинка завертелась. Мне нужно только соблюдать осторожность, чтобы не попасть под её колесики. Фрерис ценит меня, но и его покровительство имеет временные рамки. И не стоит даже сомневаться на кого полетят шишки в случае провала… — Что я должен делать? — Я не знаю, сколько Енакарра проторчит в обители, поэтому времени у нас в обрез. Бери мою карету и отправляйся в деревню Нарнвинг, что в двух днях пути отсюда. В таверне ты встретишься с одним карийцем и поговоришь с ним. Этот дикарь ранее выказал желание помочь святой церкви решить нашу проблему. — Он готов пойти против соплеменника? — Многие давно не считают Енакарру соплеменником, особенно после того, как он прирезал брата и передал его тело для нужд церкви. — Но если церковь — враг, то почему они готовы помочь нам? — Вероятно, мы сейчас — меньшее зло, — Фрерис снова наполняет бокал. — Карийцы считают, что после вступления Енакарры в наши ряды, боги лишили их своего покровительства. — Поздновато спохватились, — бормочу я. — Что ты хочешь от дикарей? — жмет плечами патриарх. — За четыреста лет их развитие не сдвинулось ни на йоту, как бегали полуголыми, так и бегают и никто им не указ. — Я отправляюсь немедленно, Ваше Святейшество. — С Богом, мое грешное дитя…       Аскеза, провозглашаемая церковью для своей паствы, самим монахам столь же чужда, как пьянице философские трактаты. Я нежусь в облаке пышных атласных подушек, наслаждаясь комфортной и нетряской ездой в модном экипаже Фрериса. У меня нет нужды в сопровождающих — один лишь герб на дверце кареты заставляет дорожные шлагбаумы взлетать столь высоко и быстро, словно на караулах стоят сами ангелы небесные, а не ленивые и вечно поддатые стражники. Что ж. Сие гораздо ближе к моей прошлой жизни, нежели участь куклы на побегушках… или потрахушках, в зависимости от повода. Я всегда был рационален, и поэтому у меня отобрали меньше, чем у других. Мне оставили даже имя. Впрочем, я могу отзываться на любое другое. Важно, чтобы при этом я оставался собой.       Я вынимаю конверт с указаниями Фрериса и ломаю печать. В записке лишь название постоялого двора да имя карийского союзника. Мираях Айдэ. Я не могу сдержать улыбки. Как говорит Арлекин — яблочко от яблоньки недалеко падает. Детишки по подлости не уступают отцу. Только зачем было ждать столько лет? По моим сведениям Фрерис — не самый влиятельный патриарх в истории королевства. Его предки могли бы успешнее справиться с неугодным Преосвященством и безо всяких кукол…. Я комкаю письмо и сую его в карман сутаны. За окном пролетает скучный зеленый пейзаж. ***       Как это странно. Я оглядываюсь, опасаясь быть застигнутым и вновь повторяю довольно сложный гимнастический трюк. Все не так, неправильно! Я рассчитывал, как минимум, на приступ боли в спине. Это тело принадлежит не бедолаге Арлекину. Арлекин был идеально красивым, но такой гибкости и силы у него не было никогда. Я поднимаю руку, хватаюсь за потолочную перекладину шатра и без усилий подтягиваюсь. Такое чувство, что эпизоды близости с Ним как-то меня меняют. Я хотел бы задать Ему пару вопросов, но, как назло, Енакарра спешно укатил по неотложным делам, хотя я бы предположил, что меня избегают. Он что-то скрывает. Что-то приводящее его в настоящее бешенство. Что-то связанное со мной…. Его холодное презрение отравляло мою жизнь, его страсть делала меня беспомощным, но его страх…. Боюсь, я даже не понимаю, как к этому относиться. А чего боится сильнейший мира сего?       Осознав, что уже минуты две вот так легко вишу в раздумьях под потолком, я спешно отпускаю балку и приземляюсь на корточки. Моя замороченная физиономия отражается в зеркале. В последнее время я все больше их ненавижу — каждый раз, смотрясь в бестолковое стекло, я обнаруживаю все меньше себя. ***       Я узнал бы его из толпы одинаково одетых карийцев, как знал каждую черточку ненавистной мне рожи Его Преосвященства. Фамильные черты бросались в глаза так очевидно, что было удивительным, как посетители таверны еще не выстроились в очередь за благословением. Должно быть, чересчур простой костюм туземца не давал сбить людей с толку. Впрочем, подойдя ближе я замечаю, что Мираях и не является копией отца, как мне показалось сначала. Да, те же резкие черты, длинный хищный нос, острые злые глаза, но на этом сходство и заканчивается. Во-первых, Мираях выглядит старше Айдэ, о чем свидетельствуют седые пряди в черной шевелюре, да несколько глубоких морщин, прорезавших борозды от крыльев носа до уголков губ, во-вторых, ему не достает какой-то величественности что-ли, и глаза его, совершенно лишенные фанатичной страсти предка, кажутся тусклыми и пустыми…. Словом, я совершенно разочарован столь бледным потомством Великого Инквизитора. — Сколь же невысоки ожидания Фрериса, если он отправляет на переговоры презренную куклу, — фыркает вместо приветствия Мираях, когда я сажусь за его стол. — Напротив, Патриарх уверен в моих способностях, — приветливо улыбаюсь я, мгновенно оценивая что из себя представляет кариец, и как следует себя с ним вести.  — Чрезвычайный церковный представитель Грейс Дейи, он же — Пьеро, к вашим услугам. Итак, вы обратились к Святой Церкви с предложением относительно некоей особы. Мы готовы выслушать вас. Выражение лица Мираяха меняется, и в голосе его звучит много больше уважения, когда он начинает говорить.       Все просто. Нужно сразу указывать людям их место. Я занимался этим всю жизнь…. Большую ее часть…. И, коль я нахожусь в вынужденном бессрочном «отпуске», не стоит терять прежние навыки. Кто знает, когда они мне пригодятся? А то, что я назвал свое настоящее имя. Почему бы и нет? Кариец будет только сговорчивей, общаясь с официальным посланником Дейи, а не с комнатной собачкой с бестолковой кличкой. Впрочем, у Арлекина нелепо звучат оба варианта. Я видел его личное дело — любопытное чтиво. В наркотическом дурмане мы крайне откровенны с нашими похитителями. — Его несложно приготовить, — рассказывает Мираях Айдэ, протягивая мне флакон с черной густой жидкостью на дне и свиток. — Остальные ингредиенты вы обнаружите среди запасов означенной особы. Он периодически получает с островов посылки со всем необходимым для его… дел. Во флаконе основа. Я лично изготовил ее, чтобы быть уверенным в эффекте, и в том что Великий Инквизитор не распознает сразу состав яда, а уж в этом он всегда был великим мастером. Но он давно не был дома. Даже слишком…. С тех пор наши знания стали шире. Я уверен, среди братьев найдется пара толковых аптекарей, способных закончить рецепт. — И каков предполагаемый эффект? — спрашиваю я, понимая, что речь идет не о банальном убийстве. Мираях подпирает кулаками подбородок. — Догматы вашей церкви утверждают, что за плечами каждого человека стоят Ангел, оберегающий его, и Демон, подбивающий на совершение дурных, греховных поступков. Этот эликсир делает голос Демона таким громким, что ему невозможно сопротивляться, — улыбка карийца становится безжалостной, и теперь его действительно легко перепутать с Енакаррой. — Вы полагаете, что демоны бывшего верховного шамана смогут значительно пошатнуть его пьедестал? — Я полагаю, что демоны того, кому этот бывший шаман отдал часть своей души, разорвут его на куски! — уточняет Мираях, разражаясь неприлично громким хохотом. — Что вы об этом знаете? — прищуриваюсь я. — Ничего сверх того, о чем шепчет морской прибой, — невинно улыбается кариец, поднимаясь из-за стола и давая тем самым понять, что встреча закончена. — Желаю успеха. Нам всем. — Вы его старший сын? — спрашиваю я на прощание. — Я его правнук, — отвечает Мираях не оборачиваясь. — Его сыновья давным-давно отправились в чертог предков. — Но ваше имя… — Будет таковым, пока карийский народ не будет отомщен, и боги не вернут нам свою благосклонность. Прадед и его брат взяли на себя слишком много, сдавшись на милость людей от имени наших богов. За этот низкий, трусливый поступок Зенехие поплатился первым. Теперь настало время Эишара… Айдэ.       Кариец уходит, а я облокачиваюсь на спинку стула, подзываю подавальщицу и раздумываю как использовать полученную только что информацию. Уверен, для Фрериса многое из сказанного представляло бы существенную ценность. Однако, почему я должен выходить за рамки задания? Противный лысый патриарх не вызывает во мне столь теплых чувств, чтобы я хотел сообщать ему что-либо. Консул Грейс умеет распоряжаться секретами гораздо лучше отсталых религиозных фанатиков. Правда, мой старый знакомый, по имени Джор, не преминул бы заметить, как низко я пал, позволив сделать себя двуполым рабом на службе примитивной цивилизации; с другой стороны, разве мог я ожидать, что буду похищен из собственного офиса в самом сердце Содружества? Подобные технологии, оказавшиеся в руках дикарей, как минимум, вызывают желание их основательно изучить. Но чтобы добраться до ответов, мой статус должен стать несколько иным. Прекрасная эпоха! Здесь все так стремятся скушать друг друга, что совершенно не обращают внимания на мелких исполнителей. В итоге все заплатят свою цену. Умение собирать долги — еще одно мое неоспоримое достоинство. ***       Зарядившие проливные дожди вынудили королевский двор спешно вернуться в город. Ну, какую-то его часть, в основном занятую на службе Их Величествам, остальные спешно разъехались по собственным поместьям, давно поджидавшим хозяйского надзора. Из занятий у Эдвика на лето остались лишь танцы, фехтование да богословие, преподаваемое молодым веселым монахом, который больше травил нам с принцем байки про святых отцов, нежели проповедовал о том, как именно мы будем поджариваться в Бездне за грехи. Его Преосвященство не появлялся с тех пор, как спешно покинул летний лагерь после… чаепития. Сколько с тех пор прошло времени? Дней десять? Нет, это уже настоящее свинство! Сначала он ходит вокруг меня кругами, как кот возле кухарки, разделывающей рыбу, а получив желаемое, ведет себя так, словно случайно наступил на дерь… Вероятно, процесс охоты для него интереснее, чем результат, только вот мне каково? После каждого раза с ним, я чувствую себя так, словно с меня живьем содрали кожу. Я ненавижу себя за слабость и ненавижу Его за то, что он издевается надо мной столь изуверским способом. Близость с ним — гремучая смесь душевной боли и неописуемого наслаждения — тепло, нежность, животная неудержимая страсть, а потом… я снова остаюсь один в царстве льда, понимая, что меня просто использовали в очередной раз. Как и следует использовать куклу. И самое страшное — то, что когда он отталкивает меня, я не нахожу себе места, стремясь снова согреться в его руках. Пьеро поддерживает меня, но я не чувствую с ним ничего подобного. Мы — друзья по несчастью, не более. И мы оба истерзаны настолько, что не в силах дать друг другу ничего.       Черная карета пролетает через площадь перед дворцом. Я понимаю, что созерцать лужи уже не столь интересно, меня моментально обжигает горячей волной, а сердце стремится вырваться из тесной грудной клетки. Я закрываю глаза и чувствую, как незримые нити соединяют меня с ним, пронзая все тело крошечными электрическими разрядами. Это безмерная глупость и бред, но мне кажется, что он тоже хочет увидеть меня. А может, это лишь синдром жертвы, испытывающей привязанность к своему тюремщику. Спустя четверть часа, в дверь стучат, и на пороге появляется Пьеро. — Ваше Высочество, — он низко кланяется Эдвику. — Вы позволите ненадолго похитить Арлекина? Эдвик жмет плечами, не отрываясь от книги. Мальчик прекрасно понимает, что мне необходимо общение с себе подобным. Он никогда не интересуется деталями этого общения и не выпытывает у меня содержимого разговоров с Пьеро. Да, безусловно, его люди приглядывают за тем, чтобы мы не оказались сговаривающимися мятежниками, но пока мы не даем повода так думать, на любые наши занятия будут смотреть сквозь пальцы. — С хорошими или с плохими новостями? — бормочу я, обнимая Пьеро и заталкивая за ближайшую портьеру. — Почему ты не приходил? — вновь спрашиваю я, не дожидаясь ответа на первый вопрос. Я точно знаю, что Пьеро вернулся раньше и последние четыре дня провел здесь, не высовывая носа из дворцового собора. Верно он тоже преисполнился презрения к покорному Арлекину, и я очень боюсь услышать такой ответ. — Мой поступок там, в шатре… Ты теперь думаешь, что я… — Ну что ты несешь! — Пьеро мягко отстраняет меня и смотрит с неподдельным изумлением. — Мы на войне, мой хороший, мы выживаем здесь любыми способами, и я бесконечно благодарен тебе за твою храбрость и великодушие. — Спасибо, друг мой, — шепчу я, спешно отворачиваясь, чтобы Пьеро не успел заметить влажный блеск в моих глазах. — Ерунда, — искренне улыбается Пьеро, протягивая мне платок. — Ты опять вытирал лбом оконное стекло? У Высочества крайне нерадивые слуги, удивительно, как солнечный свет еще проникает через такой слой пыли! Я вытираю глаза надушенным какими-то горько-пряными духами платком. Пьеро удивительно деликатный человек. — И все-таки, ты ведь не просто так пришел? — спрашиваю я, неохотно возвращаясь к теме нашей с ним встречи. — Да, — соглашается он. — Тебя очень хотят видеть. — Кто бы сомневался! — фыркаю я. — Должно быть, в этот раз Преосвященство самолично испек торт. Я лично предпочел бы вусмерть напиться. — Не очень разумная идея, — качает головой Пьеро, — Но пара глотков, чтобы успокоиться, тебе не помешает. Он лезет в карман и извлекает небольшую плоскую фляжку с гербом Ордена. — Сладкое вино для причастия, — поясняет он, откупоривая сосуд. — Отец Риль с удовольствием делится со мной, за то, что я смотрю в сторону на вечерних службах. Его Преосвященство не отмечает благосклонностью любителей спать на его проповедях. А в его отсутствие следить за братией поручено мне. Личной игрушке Его Преосвященства. Смешно, не правда ли? — Попы точно лопаются от бешенства, — киваю я, пригубливая приятное, со вкусом лесных ягод, вино. — Теперь я готов идти на казнь. — Ну-ну, — неопределенно хмыкает Пьеро. Его взгляд на какие-то доли секунды становится колючим и оценивающим, словно он и есть судья, подписавший смертный приговор. Но я быстро прогоняю нелепые мысли, списывая их на волнение и действие приторного, весьма крепкого вина. Нет, чушь! Пьеро и Эдвик — единственные настоящие друзья здесь. В отличие от того же Преосвященства, они не желают мне зла. Сегодня Пьеро не принес для меня сутану, но я достаточно скромно одет, чтобы не возбуждать нежные чувства монахов. Какую же подлость наш Великий И. приготовил на этот раз? ***       Нынче роскошная приемная не кажется столь гостеприимной. Курительницы пустуют, и запах полированного дерева перемешивается с обычными летними запахами мокрой травы и королевской конюшни, доносящимися сквозь открытое окно. Тяжелые капли барабанят по жестяному карнизу, нарушая мертвую тишину. Я думал, что вновь попаду в личную келью Енакарры, однако ошибся. Он сидит за своим массивным столом, положив руки с длинными ногтями на зеркально-гладкую столешницу. Выглядит он… Как первое утро рабочей недели. Нет, его одежда, как всегда безупречна, вплоть до малейшей складки, но лицо, как никогда, напоминает стервятника над добычей. Не знаю, где он болтался десять дней, но такое чувство, что по пивным — белки глаз покраснели, щеки ввалились еще больше и обросли черной щетиной, не хватало только запаха перегара и большого логичного синяка над скулой. — Постились или разговлялись? — игнорируя приветствие, спрашиваю я, едва за Пьеро закрывается дверь. — Думал, — сухо отрезает Преосвященство, не сводя с меня похмельного красного взора. — Без закуски? — ехидничаю я. — Остряк, — кривится кариец. — Но и ты сам выглядишь неважно — словно ночами не спишь…. Как насчет поправить здоровье за компанию? С этими словами он сдергивает ткань с небольшого подноса на столе, на который я не обратил прежде внимания. — Стоять! — прихлопывает меня, как муху его железный окрик. Я перестаю дергать ручку двери и с вызовом поворачиваюсь к нему. — Иди в задницу! — с не уступающей Инквизитору громкостью и противностью тона сообщаю я. — Непременно, — скалится Енакарра. — И в задницу, и вообще куда попросишь. — А если я попрошу тебя провалиться на этом самом месте? — зверею я. — Попросить можешь, — милостиво кивает ублюдок, — но сначала это. — Интересно, как ты догадался? — цежу я сквозь зубы, с ненавистью рассматривая знакомую пилюлю рядом с хрустальным бокалом, наполненным водой. — Хорошо, что я первый заметил — будут серьезные последствия, если догадается кто-то еще. — А в уборной ваш соглядатай где сидит? — с издевкой спрашиваю я. — Прямо в…. Скотская же у них работа! Айдэ понимает, что я заговариваю ему зубы, и обмен колкостями мгновенно прекращается. — Если нужно, я впихну ее силой, — предупреждает он. — Разумеется, — я подхожу к столу и беру бокал. — Силой или обманом. По другому ты не умеешь. А что, нельзя было подсыпать мне это в еду? — Чтобы ты перестал есть? — улыбается Преосвященство. — В последнее время ты не отходишь от зеркал. — Верно, — я верчу прохладное стекло в руках. — И у меня много вопросов. Пилюли должны предупреждать отторжение, а оно почему-то все не наступает. Что бы это могло значить? — Возможно, помимо пилюль, дело в ослином упрямстве отдельно взятой куклы. Но я не намерен пассивно ожидать, когда твой организм в итоге сдастся. Такие случаи бывали. Все занимало пару часов. Его спокойный тон приводит меня в неописуемую ярость. Опять игра. Бессердечная игра с человеческими жизнями. Будьте вы все прокляты! — Зачем же тогда ждать эти часы? — голос мой становится змеиным шипением. — Если все можно решить за пару минут? Бокал лопается в моей руке, разбрызгивая воду, осколки стекла и бордовые капли по приемной. Куски хрусталя врезаются в запястье, я выдираю их, позволяя крови хлынуть на стол потоком.       Отчего-то действо не производит на Енакарру никакого впечатления. Он откидывается в кресле и с добродушным снисхождением смотрит на происходящее. Я чувствую себя идиотом. Боль уходит, сменяясь легким привычным зудом. Кровотечение прекращается. Меня обуревает первобытный ужас от вида затягивающихся за считанные секунды прорезов. — Невозможно! Нет! Я давно не принимаю эти… — я поднимаю растерянный взгляд на Енакарру. — Это все ты! Что ты сделал со мной?! Что же теперь я такое? — Ты? Ты глупая кукла Его Высочества, — пожимает плечами Инквизитор, словно оскорбившись столь бестолковым вопросом. — Вот что ты такое. — Но почему я меняюсь вот так? Ты солгал мне! Я не умру без таблеток. Для чего же я тогда должен их пить? — О, это я легко могу объяснить, — длинные пальцы Айдэ порхают над столом, выбирая один из крупных осколков. Одним движением он расстегивает тугой ворот, обнажая жилистое горло. — Существует порядок, который должен поддерживаться любой ценой, — говорит он. — И совершенно не важно, скольких придется принести в жертву ради его сохранения.       Мне кажется, что время замедляется, а воздух становится плотным, как стена воды. Острый стеклянный край глубоко погружается и, словно масло, вспарывает смуглую кожу на шее, не оставляя рваных краев. Алый, невероятно яркий поток проливается на столешницу, смешиваясь с моей темной кровью. Айдэ Енакарра поднимается с кресла. Он смотрит на меня своими безумными рыжими глазами и ему, похоже… весело! Кровавый водопад течет по черной с золотом сутане. Это не человек! Это дьявол! Боже мой! Сам дьявол стоит во главе их Церкви!       Я кидаюсь на дверь, но крик застревает у меня в горле, потому что окровавленные пальцы Енакарры закрывают мне рот. — Теперь ты испугался, дурачок, — его теплое дыхание шевелит пряди волос возле моего правого уха. Как он вообще может двигаться и говорить с такой раной?       Он, словно котенка, разворачивает меня к себе. Пореза больше нет. Ни следа, ни намека, только кровь на одежде… Много крови. — Я достаточно убедительно доказал тебе, что есть вещи, в которые нельзя совать нос, а особенно из упрямства? — ему приходится даже встряхнуть меня, чтобы я вышел из оцепенения. — А как же ожоги тогда, когда я опрокинул на вас лампаду? — страшное подозрение закрадывается в мою душу. — Они сохранялись ровно столько, сколько это было необходимо.       Да, вот он. Настоящий, не знающий жалости, не имеющий ни сердца, ни души. Тот, чья стезя — истреблять людей холодно и расчетливо. Препарировать их души, терзать тела. Великий Инквизитор, как я посмел сомневаться в вас? Как мог увидеть в вас хоть каплю доброты? Вы — тьма, воплощенная, непроглядная тьма. Даже Пьеро органично встроился в вашу безупречную жизненную конструкцию. И Эдвик станет таким же, как вы… как и его отец… — Верно, Ваше Преосвященство, теперь вы убедили меня, — отвечаю я, освобождаясь из кольца его рук. — Секреты должны умирать вместе со своими хранителями. Но… Я беру с подноса пилюлю, подхожу к окну и швыряю ее под дождь. — Я не знал и не знаю ваших секретов. Я всего-лишь одна из их жертв, и ваши угрозы ничего не изменят. — Как угодно, — неожиданно сдается Енакарра, поднимая вверх ладони. — Я лишь хотел уберечь тебя. — От чего? — Теперь это неважно, — он обходит вокруг стола и усаживается. — Как говорил Спаситель: « Для каждого отмерена своя чаша радости и страдания», бессмысленно пытаться изменить эту меру. — Вам то что? Ваша чаша с шапочкой взбитых сливок сверху, — усмехаюсь я. — И с битым стеклом под ней, — добавляет Енакарра. — Неужели вы даже самому себе не можете не лгать? — с отвращением спрашиваю я. — Такова моя природа, — говорит он без доли шутки или сарказма. — Вы несчастливы, но уже не в силах исправить что-либо, — говорю я. — Вы любили своего брата? Енакарра выглядит так, словно я его ударил. На этот раз я не чувствую в нем притворства, а только глубокую безмерную печаль. — Да. — Тогда я от всей души желаю, чтобы он простил вас.       Я выхожу из приемной. Пьеро, как назло, не видно. Моя одежда заляпана кровью. И как мне в таком виде возвращаться в покои принца? За окном по прежнему поливает дождь, но уже темнеет, а значит, я смогу добраться незамеченным по… крыше. Рискованно, но теперь я уверен в своих возможностях. Буду надеяться, что переломы тоже восстанавливаются быстро. Я открываю ближайшее окно, высовываюсь по пояс и, схватившись за резной козырек, вытаскиваю себя наружу. ***       Прохладный летний дождь освежает меня и приводит растрепанные чувства и мысли в порядок. Скользкая черепица не вызывает трудностей у моих босых ступней. Обувь и тунику я швырнул в пустой колодец во внутреннем дворе. Как бы то ни было, сегодня я прошел еще одно испытание и выяснил, что стал сильнее во всех отношениях. Как он мог даже предположить, что я соглашусь снова носить рабский ошейник? Белая фарфоровая кожа взамен одуряющей свободы тела? Носите сами! Я смеюсь и делаю колесо на самом краю крыши. Да я теперь и вправду Арлекин, и я взгрею любого, кто осмелится посягнуть на мою независимость. Даже Енакарра боится меня. Я останавливаюсь. Все произошедшее действительно невероятно. В каком же отчаянии был Великий Инквизитор, раз решил продемонстрировать мне подобную вещь. От воспоминания о перерезанном горле меня передергивает. Я обязательно подумаю над этим, но позже. Сейчас надо будет объяснять Эдвику почему я вывалюсь из гардеробной мокрый и босой. Я едва не падаю, поскользнувшись о замшелый водосток, но это лишь вызывает у меня приступ веселья. До чего нелепая была бы смерть. Особенно сейчас.       Я открываю окно гардеробной. Дверь, ведущая в покои закрыта, и оттуда доносятся приглушенные голоса. У Эдвика посетители, значит я могу спокойно переодеться, не привлекая лишнего внимания. Я выбираю на своей вешалке костюм, наиболее похожий на испорченный, переодеваюсь и долго вытираю волосы мохнатым полотенцем. Все в порядке. Думаю, Эдвик не заметит подмены. Я берусь за дверную ручку, ожидая паузы, в которой наиболее прилично было бы появиться, но вдруг что-то настораживает меня. Я совсем не слышу принца, и эти голоса…. Они незнакомы мне. Я прислушиваюсь, но ничего не могу разобрать. Где Эдвик? Приоткрываю дверь. Какой непривычный полумрак…. В это время свет еще не гасят! Я сразу замечаю фигурку Эдвика в кресле, но он не двигается, словно спит. И чей-то темный силуэт склоняется над ним. И еще один стоит поодаль. Дверь скрипит. Первый вскидывает голову. В густой черноте горят, как угли, страшные нечеловеческие глаза. Да что творится в этом проклятом дворце? Существо мельком оглядывает меня, затем снова склоняется над принцем. Острые когти приближаются к детскому личику.       Я не способен больше рассуждать. Они хотят навредить моему маленькому покровителю! Он спас меня от ужасной участи, теперь я должен вернуть долг. Цена меня не пугает. ***       Плоть чудовища рвется под моими руками, словно бумага. Я слышу треск костей, что-то горячее течет по моим пальцам. Я ничего не вижу, кроме ослепительных вспышек и не слышу ничего, кроме диких, вскрывающих черепную коробку воплей. Что-то швыряет меня на пол; удар, и воздух вылетает из моих легких, голова ударяется о мраморные плиты. Крики, вспышки, боль. Чудовища заполняют комнату, я отчаянно сражаюсь с ними, думая только о том, что должен спасти Эдвика. Моя кровь вдруг превращается в бурный раскаленный поток. Я спалю их! Спалю всех демонов до единого! Невероятная легкость и ощущение потоков силы проходящей сквозь меня. Я становлюсь огнем, и черные твари разлетаются во все стороны, словно сухие листья от порыва ветра. Защитить Эдвика. Защитить… — Одержимый!!! Первое членораздельное слово в безумной какофонии звуков. О ком это? — Зовите священников! — Врача, срочно! Что? Неужели они ранили Эдвика? — Он мертв!       Я кричу от отчаяния. Я не справился! Эдвик убит черными демонами. — Эдвик! — мой собственный голос звучит надтреснуто и хрипло. Голову сжимает раскаленными тисками. Огонь, которым я пытался прогнать чудовищ, обращается против меня. — Держите его!       Эдвика больше нет. Я внезапно теряю силы. Они уходят, словно сквозь открытые раны. Я не могу сделать ни единого вдоха. Жив ли я еще? — Тащите его в каземат! Известите Его Преосвященство, немедленно!       В глазах немного проясняется, и я вижу светлые мраморные плиты, по которым меня волокут и багровый след, тянущийся за мной. Крики «Убийца!» звенят в ушах. Кто убийца? Они обо мне? Я убил демона, который убил Эдвика…. Почему же столько ненависти в этих голосах? А может быть это демоны волокут меня прямиком в Бездну? ***       Над моей головой образ Спасителя. Руки и ноги намертво закованы в кандалы. В поясницу впиваются стальные шипы. Дыба. Это не Бездна, а всего лишь подвал Инквизиции. И почему-то я здесь в качестве «почетного гостя». Постепенно комнату заполняют серые и черные сутаны. Дознаватели, пыточных дел мастера, садисты и палачи. Божьи люди, словом. Но все они молчат ожидая того, кто будет зачитывать обвинение. Он входит последним.       Было ли это еще одним коварным планом, чтобы сломать меня, или я стал жертвой чудовищного заговора…. Я не прячу глаза, когда Великий Инквизитор предъявляет мне обвинение в государственной измене и… убийстве члена королевской семьи. Значит демонов не было…. Но кого я тогда убил? Я дал бы на отсечение руку, что и пальцем не тронул Эдвика. Кого же? -… одержимый силами Бездны, голыми руками и дьявольским пламенем совершил коварное и жестокое убийство нашего избранного Богом и Законом монарха. Еще лучше…. Потерявшая рассудок кукла убила самого короля. Но Преосвященство ни словом не упомянул от Эдвике. Что с ним? — Ваше Преосвященство, — язык с трудом ворочается в пересохшем рту. — Скажите, принц жив? Я не успел навредить ему?       От удара его тяжелого кулака удивительно, что моя голова остается на месте, а не отлетает в дальний угол. Чего не скажешь о челюсти — она наливается свинцовой тяжестью и болью. — Его Высочество убит горем, дьявольское отродье. Но тебе уже не добраться до него. После процесса дознания ты понесешь заслуженное наказание. — Конечно, понесу — соглашаюсь я, превозмогая невыносимую боль в челюсти. — Каждому отмерена своя чаша… битого стекла.