Охота на Арлекина, или тройное сальто над костром

      Белые траурные стяги развеваются над городскими башнями. Дождь кончился, и сквозь тучи пробиваются багряные лучи заходящего солнца. Король умер. Да здравствует король Эдвик! Кто бы мог подумать, что баланс сил будет изменен за считанные часы? Я должен был об этом думать, денно и нощно, но думал отчего-то о лукавых зеленых глазах. И это не осталось незамеченным для тех, кто ждал подходящего момента. Мне вот только интересно, кто же был целью? Оружием был Арлекин. Версию об одержимости демонами можно спокойно выбросить в выгребную яму. То, что описано в предварительном протоколе — естественное поведение существа, наделенного божественной силой. Я могу проделать то же самое с совершенно холодной головой. А вот насчет куклы у меня большие сомнения. Теперь, когда его тело и дух претерпевают столь существенные изменения, я все отчетливее могу слышать его мысли. У него не было умысла на убийство короля — это я понял сразу, когда увидел его в допросной. Ужас и смятение — вот что уловил я, но не торжество победителя. У него не было бы шансов уйти, покушение во дворце — поступок смертника, и он не мог этого не осознавать. Злоумышленник не мог не испытывать радости — последней злорадной радости обреченного на верную смерть. Арлекин же отчаянно пытался собрать куски утраченного в дурмане сознания. Гордец отказался от пилюль в пользу свободы, не понимая, что тем самым лишь больше попадает под мое влияние. Он не смог бы теперь мне солгать. Словами да, но не разумом. По долгу службы, а более всего, по долгу совести, я должен докопаться до истины. Прошло всего двадцать оборотов минутной стрелки с того момента, как он вышел из моей приемной и сообщением об ужасной новости. Что могло произойти с ним за эти минуты? Его не шокировал кровавый спектакль, устроенный мной, он был разочарован и зол, но не настолько, чтобы пойти на убийство, а тем более использовать при этом свои новые способности. Арлекин о них даже не знал.       Еще раз внимательно перечитываю протоколы с показаниями свидетелей. Его Величество наносил визит принцу Эдвику. Поскольку визит нес личный характер, свита была оставлена за дверями покоев Его Высочества. В покоях находились лишь король, принц и телохранители — отец Ренуаз и отец Дидре (подозреваю, что у Арлекина челюсть отвалилась бы, узнай он о сане вышколенного гувернера). Его Высочество уснул за чтением, и король, очевидно преисполнившись нежных чувств, пожелал лично перенести сына в кровать. В этот момент из гардеробной вышел Арлекин. Далее цитирую себе вслух: «С неистовым воплем бесноватого, он набросился на короля и, применяя невероятную для обычного человека силу, нанес увечья, приведшие к скоропостижной мучительной смерти нашего доброго монарха». В этом у меня тоже вопросов не возникает. Я видел останки — хоронить тело будем в закрытом гробу, в противном случае скорбящий народ снесет нашу канцелярию, дабы совершить самосуд. Не самый плохой был правитель, получше многих. И с церковью старался поддерживать нейтралитет, я бы даже не назвал его откровенных недоброжелателей. Визит короля был спонтанным, выходит, он просто попал под удар, а целью был Эдвик? Но покушаться на мальчика, даже и не начавшего королевскую инициацию, как наследника — еще более нелепо. Ему всего двенадцать, многое может случиться за это время, а король был еще в силах произвести на свет нового наследника…. А что, если целью был… я?       Крик, страшный, нечеловеческий прорывается сквозь толщу каменных стен. Ничего особенного, просто палачи упражняются в добыче предварительных показаний. Основная работа начнется завтра. Я приду в допросную на рассвете и пытками буду выбивать из моего несчастного Арлекина признание преступления, в котором он невиновен. Двадцать минут между мной и убийством…. Следовало бы затащить его в кровать и приводить аргументы там, тогда по истечении этих злополучных двадцати минут, я бы без труда усмирил его, как только заметил признаки неблагополучия. Или предотвратил бы то, что с ним приключилось по дороге в покои. Нет, не дьявол поджидал его в укромном месте, а… отравитель. Есть яды, разрушающие не тело, а разум. Мне были знакомы вещества вызывающие, к примеру, видения. Возможно, злоумышленник ожидал, что Арлекин пробудет в моей приемной дольше, чем вышло на самом деле и в итоге нападет на меня. На меня… Кхм… Тогда ему следовало, самое меньшее, снабдить бедолагу охотничьей рогатиной. А что как целью было меня не убить, а дискредитировать? Как заманчиво будет свалить вину в отравлении на меня, ведь всем известно, сколь искусны карийцы в изготовлении ядов. Да тут разгорится скандал почище второго пришествия. И все, чего мы с Саринэ достигли, пойдет псу под хвост. Карийскому народу объявят войну. Все пойдет прахом… Все. Нужно искать следы. Искать и уничтожать. Я не отдам вам без боя власть, люди.       Опять крик. Я вздрагиваю. Что-то тягостное, тревожное мечется внутри, словно зверь в клетке. Это все проклятый Эишар. Ты же никогда никому доброго слова не сказал, самовлюбленная скотина! Дрянной трусливый шаман! Ты с радостью отдал брата богам, а сам попытался увильнуть от исполнения наиглавнейшего долга. Что же ты встрепенулся сейчас? Арлекин — мелочь, пешка, песок под ногами! Временное, пусть и очень приятное увлечение! Забудь о нем! Найди своих врагов. Найди и раздави, как клопов, установи такую диктатуру, чтобы они еще тысячу лет мысли крамольной себе не дозволили! Ну же!       Я тяжело поднимаюсь с кресла. Его боль проникает даже сюда. Он зовет на помощь призрака из своих снов. Опять Виктор…. Ах ты, маленький мерзавец! Я на бессмертие готов поспорить — этот твой Виктор никогда не испытывал к тебе и толики того, что испытываю я. А ты его зовешь, а не меня. Ну, погоди же! В конце-концов, мне все равно нужен образец твоей крови, иначе как я смогу распознать яд? ***       Снова и снова белая сталь проникает между ребер, разрезая мышцы, пробивая плевру и легкие. Кровавая пена, клубящаяся на губах, мешает мне дышать. Это же очень весело — гадать, на какой счет затянется порез. Ожидание очередного удара заставляет меня трястись в паническом ужасе. Я мог бы попытаться сломать дыбу, но запястья и лодыжки закованы в тот же странный светлый металл. Это и есть хваленая святая сталь? Та, о которой в священных текстах слагаются легенды. Оружием из этой стали святые воины побеждали слуг дьявола. Выходит, не врали. И насколько я берусь судить — весь инструментарий у них здесь из такой стали. К слову и порезы, нанесенные их кинжалами, затягиваются медленнее, чем от кусков хрустального бокала, словно что-то замедляет восстановление. Если это так, надеюсь, они заиграются настолько, что я поймаю драгоценные секунды, и предел, отделяющий меня от благословенной смерти, будет перейден. — Я устал, — сетует один из мучителей. — Завтра дознание, а у меня рука будет отваливаться. Хватит ему уже. — Да он так ничего и не говорит! — возмущается второй. — Надо же хоть чем-то заполнить протоколы, — он кивает на письменный стол, заваленный бумагой. — А что он тебе скажет? — фыркает первый. — Башку ему бесы задурили, он и мать свою не помнит. — А откуда ему мать помнить, если он кукла? Ну ты и сказанул. Пользуясь передышкой, я закрываю глаза, но слышу шаги, и заскорузлые, грубые руки палача дотрагиваются до меня. — Гладенький какой. Бруно, у тебя была кукла когда-нибудь? — Единственная кукла, которая у меня есть — моя пустоголовая сестра Салья, — фыркает палач. — Но она уж точно не такая приятная на ощупь. Видел бы ты, какие усы она себе отрастила — сам черт со страха навалит. Я все крепче сжимаю зубы, по мере того, как во мне поднимается волна тошноты от прикосновений приятеля Бруно. — А слышал, их делают, чтоб удовлетворять могли и женщин и мужиков. А этот, интересно, какой?       В отличие от давно снятой туники, штаны пока еще оставались на мне, но я предчувствую, что и этим мне осталось утешаться недолго — любопытствующему не интересно возиться с завязками, и он лихо разрезает мою оставшуюся одежду все той же святой сталью. Лапанье перемещается в район обнажившихся гениталий. Я прикусываю губу до крови, чтобы не завопить от унижения и бешенства. — Бруно, Бруно! Гляди, а ведь на самом деле…. Там женская, эта… — Ух, ты! Пара немытых, перепачканных моей же кровью пальцев, проникает внутрь. Я перестаю дышать. Какая гадость! Гадость! — Настоящая! И тут мои нервы не выдерживают. Одно дело, когда две человекообразные обезьяны орудуют ножами, а другое… — Да, а ты какую хотел? — визжу я. — Она такая же настоящая, как весь ваш ублюдочный паршивый мирок! Только тебе, нищеброду, прихвостню монастырскому за всю жизнь денег не накопить на такую куклу, как я! Будешь трахать жирных усатых свиней, вроде Сальи, пока под себя ссаться от дряхлости не начнешь! Не по карману я тебе! Не по карману! Мое выступление производит настоящий фурор. Палачи дружно теряют дар речи, но, увы, быстро приходят в себя. Очевидно, им приходилось здесь слышать и не такое. Глотку сдавливает крепкая лапища. — Дайди, он мою сестру оскорбил. — И меня оскорбил, — подтверждает Дайди. Бруно наклоняется ко мне: — Голос прорезался, бесовская игрушка? Не по карману нам, значит? Ты думаешь, убийца, нам с тобой церемониться тут велели? Конечно, придется и Его Преосвященству оставить чуток. Он страсть, как любит лично допрашивать… — Вот башку и оставим, — смеется Дайди. — А то, может, к утру и весь восстановишься, но ему все охотнее скажешь, мы — люди маленькие. Бруно, грей пики — будем с куклы демонов изгонять.       Пара длинных кольев, увенчанных все теми же белыми стальными изголовьями, ложится на угли широкой, в полстены, открытой жаровни. Сейчас я узнаю, как чувствует себя бык, когда его клеймят. Если я выживу, то просто обязан буду написать путеводитель по самым интересным достопримечательностям казематов Святой Инквизиции. Но, надеюсь, что все-таки не выживу.       Между тем щелкают крепления на лодыжках, цепи перемещаются в специально вырубленных пазах, и мои ноги оказываются согнуты в коленях и прижаты к груди. Поза более чем недвусмысленная. Дайди вынимает из жаровни раскалившуюся пику. Бруно вцепляется в мои колени, не давая им сжаться. От ужаса предстоящего я теряю дар речи, но лишь затем, чтобы через пару секунд неистово, оглушительно орать, потому что это не просто боль. Это БОЛЬ! Каждый мой нерв сходит с ума, лихорадочно передавая в мозг сигналы от спекающихся в мгновение ока рецепторов. Тяжелый запах крови смешивается со смрадом паленой кожи. Мне кажется, что раскаленный кол уже дошел до самого сердца, и оно отбивает свои последние удары. — Вторую! — командует кто-то, я уже не различаю кто. Целая когорта раскаленных добела демонов проносится там, где прежде по моей доброй воле прогуливался только один. Мне искренне жаль ведьм, у которых в нижней части тела тоже больше одного отверстия. Его Преосвященство, охотно об этом рассказывал на уроках. «Виктор! Все, Виктор, я умираю» — эти мысли проносятся уже сами по себе, пока я бессмысленно, безрезультатно бьюсь, пытаясь стащить себя с кольев, превращающих мой симпатичный внутренний мир в безобразный запеченный фарш. Это уже не столько боль, сколько судороги умирающего от шока тела. Глаза застилает темнотой. Виктор…. «Хватит орать, я здесь», в густом мраке на границе между жизнью и смертью я слышу голос. «Виктор» «Кстати, почему именно Виктор, а не Пьеро?», голос становится резким со знакомыми «вороньими» интонациями. «А, это снова Вы» «И всегда был я. Здорово, правда?» — радостно подытоживает голос. «Но ты не огорчайся, этот твой Виктор тоже, наверное, где-то есть». — Нерадивые псы!!!!!! — совершенно реальный вопль Его Преосвященства способен поднять целое кладбище. — Кто вам дал позволение на дознание пиками? Я дергаюсь и слышу звон металла о каменный пол. Это пока все, на что способно восприятие. Филиалы Бездны в моем организме временно закрыты. — Да он это… заживает, — хрипло блеет Бруно. — Мы думали ничего, — подхватывает тем же бараньим звуком Дайди. — Если бы вы думать умели, ослы, — чеканит Енакарра. — Видно скверная кровь одержимого лишила вас обоих разума, пока вы глазели, как бесы штопают его раны. И что мне делать? Должно быть, звать братьев… На пол падает что-то тяжелое, палачи молят о милосердии. — У вас еще есть время, чтобы покаяться, пока дьявол не сожрал ваши души окончательно! Бегом оба в часовню и полсотни земных поклонов каждому! — А как же вы один, Ваше Преосвященство? Как бы одержимый на вас того… — Что? Вы, презренные черви, смеете предполагать, что я поддамся речам одержимого? Сотню земных поклонов! И поскорее. На восходе солнца слухи ползут быстрее. — Слушаем, Ваше Преосвященство.       Хлопает дверь. Сквозняк поднимает пыль, которая забивает мне ноздри, но если я чихну, то точно разлечусь на мелкие куски. Шаги. Прохладная ладонь ложится на живот. «Потерпи». Темнота рассеивается, боль из невыносимой и острой становится тянущей и терпимой. Крепления сдвигаются, и ноги опускаются вниз. Так чуточку лучше. Я набираюсь смелости и открываю один глаз. Енакарра в ослепительно белых одеждах стоит надо мной с ножом в руке. — Что ж вы так разозлились? — шепчу я запекшимися губами. — Они собирались оставить вам кусочек меня. — Меня не устраивают кусочки, — ладонь властно скользит по покрытому холодным потом торсу, забирая с собой боль. — Спасибо, — тихо говорю я. «Я не целитель. У брата это получалось гораздо лучше. Не разговаривай. Здесь ушей еще больше, чем во дворце. Здесь сами стены из них сложены. Думай, я услышу тебя». «Это еще один ваш секрет?» Айдэ улыбается. Тыльная сторона ладони касается моей щеки. «Да». Мой взгляд возвращается к ножу в другой его руке. Енакарра мрачнеет. «Тебя могли отравить, мне нужна твоя кровь, чтобы установить характер яда.» «Ну, это вряд ли больнее, чем оглобля в прямой кишке». Преосвященство ухмыляется, достает из кармана пузырек темного стекла, наклоняется и быстрым уверенным движением рассекает подушечку на пальце ноги. «С верхних конечностей сейчас затруднительно получить хоть каплю» — поясняет он. Я хмурюсь и пытаюсь пошевелить пальцами прикованных над головой рук, отчего начинает болеть вся верхняя половина тела до лопаток. «Не надо, будет только хуже». «Уже понял». Порез закрывается, Айдэ поднимается и закупоривает флакон. «Не представляю, когда бы это могло произойти?» удивляюсь я, наблюдая, как Отец-Инквизитор с видом заправского сыщика изучает мою, брошенную в угол тунику. Он вертит ткань в руках, подносит к лицу, а затем отрывает кусок и прячет в карман. «Неужели могли отравить одежду?» «Все что угодно могли». «Но как они догадались, что я именно эту тунику выберу?» Вместо ответа Енакарра выпрямляется и пристально смотрит на меня. «Что ты делал, когда вышел из моей приемной?» «Это действительно важно?» «Это может быть единственно важным!», суровеет его взгляд. Я заливаюсь краской. «Скакал по крышам». Рыжие глаза округляются, и Отец-Инквизитор становится похож на сову в белом квадратном колпаке. «Ну, конечно, что же еще ты мог делать?», как ни странно, мысленное общение не передает эмоциональной окраски фраз, но по энергичной мимике собеседника я идентифицирую сказанное, как сарказм. Тихо-тихо скрипит дверь, и тюремщики, словно побитые собаки, вползают в камеру. Айдэ прибивает их взглядом. «Я должен вернуться к себе. Те улики, что я собрал, сейчас укажут на события после твоего визита. Если же яд попал к тебе раньше — это покажут следы, оставшиеся на моем столе». «Удачи в поисках», желаю я. «Прости меня, если сможешь. Я не хотел тебе говорить и, наверное, не сказал бы никогда…» — Ну что, проветрились, паршивцы? — дребезжит Отец-Инквизитор на палачей. Я пытаюсь уловить смысл адресованного мне. — Смотрите же внимательно, если до сих пор не научились вести предварительных допросов. Он закатывает рукава и снимает с крючка на стене плеть. Да, разумеется, уши-уши…. «Это мог быть заговор не против короля, а против меня. А ты оказался меж двух огней». Плеть свистит, но я даже ахнуть не успеваю, а на животе проступает темно-красная полоса. «Ты меня очень обяжешь, если минуты две, для вида, постонешь», приходит мне сообщение от Преосвященства.       Я немедленно подчиняюсь, принимая самый скорбный вид. Кожу, задетую плетью, щипало, но все-таки это не недавнее «изгнание дьявола» из естественных и противоестественных отверстий. По сравнению с поркой в классной, чувствительность к боли у меня стала снижаться, но сильные ее проявления я все равно ощущаю, правда, подозреваю, что обычный человек скончался бы от болевого шока уже на первом «копье». Как все-таки хорошо, что я не поддался угрозам Енакарры.       Он улавливает мою мысль и незаметно кивает. Через плечо протягивается новая полоса, я вскрикиваю, коновалы смотрят на предводителя с благоговейным восторгом. — Снимите его с дыбы и посадите в клетку до утра, — распоряжается он по окончании экзекуции. «Не сопротивляйся» — это уже мне.       Клетка тесная, неудобная, но зато есть куда пристроить вывихнутые, гудящие, как соборный колокол конечности. Я переползаю в нее с помощью пинков палачей и лично Преосвященства и проваливаюсь в сон, едва голова моя касается деревянных досок дна. ***       До утра остается совсем немного времени. Язычки пламени пляшут в трех фарфоровых блюдцах, меняя цвет и давая ответы на мои вопросы. И ответы мне очень не нравятся. Хорошо, что Айдэ требуется гораздо меньше времени, чем Эишару. Тот, кто создавал яд, учитывал мастерство старого шамана, но не знал о том, с кем этот шаман теперь делит тело. Предатель среди тех, кого я должен защищать и он объединился с теми, от кого я должен защищать. Какой очаровательный каламбур! Они не могли бы придумать лучшего способа насмешить бога войны.