Охота на Арлекина, или тройное сальто над костром

      Эйфория, сладострастный транс, абсолютный покой, тепло, экзотический запах цветов и моря. Это все — Айдэ Енакарра. Тот, кого я ненавижу и тот, кого я люблю. Не знаю, эти два чувства уже совсем не конфликтуют во мне. Словно так и должно быть. Но что происходит? Он ведь только что был там, в отдалении, на судейской кафедре… И почему мои руки, с болтающимися на них кандалами с такой силой держат его за шею? А вокруг нас эти. Прозрение заставляет внутренности рухнуть куда-то ближе к коленям. — Ты что?!!! Ты зачем это сделал?!!! — кричу я. — Преосвященство Ваше тупоголовое! — Опять грубишь духовному наставнику, бесстыдник, — с усмешкой укоряет меня он, плотнее укутывая мою голую персону в складки белоснежного облачения. — Зачем…. Брат целую вечность уверял меня, что я не такая уж конченая скотина, и для баланса во мне должно быть что-то… гм… доброе. И я решил, почему бы мне не проверить его слова именно сейчас? — Зенехие, должно быть, был очень проницательным — робко замечаю я, смущенный тем, что Енакарра упоминает убитого им же брата. — Саринэ, — поправляет кариец. — У тебя два брата? Но принц упоминал только одного… — Он и есть один, это долгая история, — Айдэ смотрит через плечо назад. — Для нее уже нет времени. — Нас окружают. — Есть такое дело. — И шансов нет? — вздыхаю я. — У этих? — криво усмехается Отец-Инквизитор. — Ни единого! *** — Удивительно, я всегда считал, что вы хитрее самого главного казначея, — со смешком заговаривает один из тех, что сидели за столом комиссии — сухощавый старик с белесыми глазами и потешно оттопыренными ушами. — Вас бы пальцем никто не тронул, исполни вы свой долг. Ужель демоны и вам задурили голову настолько, что вы не сознаете последствий для себя и убийцы в ваших объятиях. — Безусловно, вы так и напишете в отчете, Фрерис, я нисколько не сомневаюсь, — хмыкает Айдэ. — Я же сам обучал вас их составлять, когда вы были еще юным послушником. И вот вам еще один урок. Высший Иерарх Церкви, он на то и высший, чтобы уходить так, как ему хочется. Кроме того, разве тихая отставка в моем характере? Да народ решит, что вы меня попросту отравили! На слове «отравили» Айдэ заливается смехом, а Фрерис багровеет. Я не очень понимаю в чем соль, но сдается мне, что Фрерис мог и ранее предпринимать попытки сместить могущественого соперника с высокого поста. — Так что будем делать? — вполголоса спрашиваю я, да на беду у бледноглазого священника чрезвычайно острый слух. — Стой на месте, убийца, — говорит он. — Тебе ни к чему переутомляться перед смертью. После того, как помешавшийся Верховный Инквизитор Айдэ Енакарра будет арестован и отлучен от Церкви, следствие в отношении тебя будет продолжено. Но как дань уважения прежним заслугам нашего духовного пастыря, комиссия даст особое разрешение на вашу совместную казнь, чтобы скрасить его последние минуты. Ваше Преосвященство, потрудитесь снять с себя венец и сутану. Пользуясь своими чрезвычайными полномочиями, я освобождаю вас от занимаемой должности, ввиду невозможности вашей исполнять обязанности Главы Ордена. — Бедный патриарх, ты должно быть годами репетировал эту замечательную речь, — улыбается Айдэ, чуть отстраняясь и снимая с головы свою квадратную шапку. — Лови и носи на здоровье! — он кидает убор Фрерису. — Только не забудь подложить в нее сукна, она тяжеловата для твоих лопоухих подпорок. А сутану я пока оставлю — Арлекину холодно, он может простудиться, пока мы будем покидать эти гостеприимные застенки. — Никуда вы не уйдете, — ледяным тоном говорит патриарх, поднимая вверх ладонь в знамении Спасителя. Его жест повторяют девять других монахов. — Айдэ! — Не бойся, — он легко целует меня в лоб. — Меня не так просто схватить. Он тоже поднимает руку, но по-другому, раскрытой ладонью вверх, и я с изумлением вижу, как на смуглой ее коже появляются небольшие огненные языки. — Вспомнил свои шаманские фокусы? Они ничто против силы, дарованной нам сыном божьим! — фыркает патриарх. — Братья! Именем Спасителя!       Белая сияющая волна вырастает над нами, кандалы на запястьях и лодыжках моментально накаляются, и я кричу от боли, Айдэ крепко прижимает меня к себе, слепящий свет падает на нас сверху и… бессильно струится по огненному куполу, созданному Его бывшим Преосвященством. — Огонь, — бормочу я. — Это твоя карийская магия? Я думал твое орудие — Слово Божье и росчерк пера на приговорах… — И теперь ты приятно разочарован, — щит исчезает, а Енакарра сжимает ладонь в кулак, и огненные языки превращаются в хлесткие рыжие плети, устремляющиеся в сторону нападавших. Я слышу крики тех, кого они задевают. В воздухе пахнет горелыми тряпками и… паленой плотью.       Я немало страдал здесь, но мне не по нутру боль других людей. Я понимаю, что иначе мы не спасемся, поэтому обещаю молиться любым богам, чтобы искупить то, что мы сейчас творим. — Я запомню, — кивает Айдэ, прочитав мои мысли. — Мне нравится, когда ты стонешь мое имя. — При чем тут ты? — фыркаю я. — Я собираюсь вымаливать прощение у любого божества, которое согласится его выслушивать. — Я же говорю, я согласен! — широко улыбается кариец, сверкая белыми зубами. — Сегодня же вечером можешь начинать, как только… Он прерывается, и гримаса искажает его худое лицо. Инквизиторы не теряют времени, и следующую атаку оказывается отбить сложнее. Сверху опять падает волна, но тут же и снизу под огненный купол проникают длинные острия ослепительных лучей. Айдэ закрывает меня плечом и шипит от боли. По моему лбу течет что-то горячее, я поднимаю глаза и вижу, что белая ткань сутаны окрашивается в алый. — Не высовывай нос, — приказывает он, оттесняя меня в угол. — Оно успеет убить тебя раньше, чем ты восстановишься.       Огненная стена вновь встает перед нами — бывший священник держит оборону быстро и уверенно. Ах, если бы я мог помочь! Если бы хоть на минуту вернуть мне ту силу, что сделала меня монстром… А может быть… Жар пронзает мои руки. Я… могу? И мне отчего-то совсем расхотелось умирать. ***       Я чувствую еще один поток энергии. Совсем рядом. Мимолетный, мощный. Здесь, в моей левой руке. Арлекин! Я не представлял, что он попробует задействовать божественную силу, а то бы предупредил, что кандалы из святой стали не дадут ему этого сделать. Новорожденный бог недостаточно силен, чтобы противостоять священной магии Спасителя. — Остановись!       Но уже поздно. Браслеты поглощают его энергию и немедленно отражают обратно. Решительная мордашка превращается в застывшую маску, руки его до локтей покрываются волдырями от ожогов. Но мне некогда даже утешить его, не то, что залечить. А еще это все значит, что и я не могу сражаться в полную силу, потому что, если я освобожу себя от физических оков и испепелю, к дьяволу, канцелярию, то и Арлекину тоже настанет конец. Он родился человеком, и его душа еще долго не сможет существовать отдельно от тела. Если вообще сможет…. Я должен найти выход. Проклятый свет пробирается мне под самые ребра, разрывая и кромсая плоть. Хоть и я проредил основательно их ряды — кто сгорел, кто убежал, но остались еще восемь сильнейших, и те несколько фанатиков, что метят в будущем в патриаршие кресла — их удары слабы, но создают изрядные помехи. А скоро прибудет и подмога из епископов и королевской стражи. К сожалению, мы с Арлекином зажаты в самом неудобном углу — далеко от дверей, а до окна ему не добраться. Тело Эишара доживает последние минуты. Я выплевываю кровавые сгустки и ищу глазами того, кто теряется среди этого хаоса. Он затаился возле одной из дыб и ждет. Я обречен, но может быть удастся спасти Арлекина. Надеюсь, он услышит меня. ***       Я изо всех сил цепляюсь за мокрую от крови Айдэ сутану. Он устал, я чувствую, что его силы на исходе, а раны, нанесенные волшебным светом, не успевают затягиваться. Смуглое лицо бледнеет, а по вискам ползут капельки пота, пучок растрепался, и выбившиеся длинные пряди липнут к его скулам и одежде. У меня тоже несколько болезненных ран и ожоги от святой стали, но большую часть ударов мой Айдэ принял на себя. Я слышу его внутренний голос, но слова обращены не ко мне. Они доносятся издалека, как затихающее эхо. С кем он говорит? Может быть молится своим карийским богам? Карийцы поклоняются огню, рассказывал Эдвик. Нам очень не помешала бы их поддержка! — Прости, маленький демон, — губы касаются моего уха. — Мы с Эишаром оплошали. Он сожалеет, что не успел узнать тебя получше. — О чем ты говоришь? — встревоживаюсь я. — Я люблю тебя, смертный, — говорит Айдэ. — Мы оба. — Айдэ! Он отпускает меня и поворачивается к врагам. Белые вспышки летят на нас, врезаясь в стены за спиной, в Айдэ. — Я постараюсь забрать с собой как можно больше, — говорит он. — Если сумеешь выбраться — убегай. — Нет! Нет! Нет! Айдэ, не надо! — тараторю я, обхватывая его и пытаясь удержать. Я не знаю, что он собирается сделать, но его слова звучат как прощание. — Вот кукла бестолковая! — он расцепляет мои руки. — Право же, неисповедимы пути… мои. Невидимая сила толкает меня назад, следом летит его сутана, в которую я тут же заворачиваюсь и в оцепенении смотрю на происходящее. — Наконец-то, — голос его меняется, становится незнакомым, гулким.       Горячий ветер поднимает в воздух пыль, кипы бумаг, деревянные обломки. Они кружатся вокруг Айдэ, чернея и обращаясь мелкий пепел. Ураган вырывает шпильки из растрепанного пучка, блестящие антрацитовые волосы вырываются на свободу и тут же воспламеняются, становясь живым пожаром. — Дьявол! Дьявол явился! — слышится отовсюду. — Айдэ, — шепчу я. Он оборачивается. Его глаза больше не принадлежат человеку — они сияют так, что больно смотреть. — Прощай, — улыбается он и бросается к магам. Рыжие рваные блики смешиваются с ледяным голубым светом. Подобно сцепившимся собакам они катаются в смертоносном клубке, круша и ломая все на своем пути. Человеческие силуэты исчезают, оставляя лишь изломанные серые тени. Я бросаюсь бежать, но энергетические смерчи, полностью дезориентируют меня, и я беспомощно замираю, лишь чувствуя, как наливаются свинцовой тяжестью браслеты, не давая сделать ни единого шага. Рыжее-белое-рыжее-белое… Белого становится так много, что голову пронзает острой болью, из глаз и носа начинает течь горячая жидкость с густым металлическим запахом крови, и дальше я вижу только темноту…. ***       Патриарх остатками рукава утирает со лба пот и кровь. На морщинистой коже остаются черно-серые разводы. — Куда тебе, дьявольское отродье, совладать с воинами божьими, — говорит он, пиная носком туфли поверженного противника, вернее то, что от него осталось. Мертвый Енакарра распростерт на полу, и уже почти невозможно узнать в обугленном трупе великого Отца-Инквизитора, чье имя прежде внушало благоговение и ужас. Лишь золотые глаза его, широко раскрытые, не тронутые разрушением, застыли в каком-то осмысленном выражении, и это придает мертвецу еще более жуткий вид. — Пьеро! Ах, ты, хитрый сучонок! — патриарх замечает меня и манит пальцем. — Ты смотри, ни царапины! Какой собачий ангел тебя хранит?       Угроза миновала, и в воздухе проносится общий вздох облегчения. Выжившие отряхиваются, зажимают раны и бормочут молитвы. Запоздавшее подкрепление разбирает сгоревшие обвалившиеся доски двери. С улицы доносятся крики и топот. — Айдэ! — уродливым диссонансом в радостном человеческом гуле звучит мучительный хриплый стон.       Все внимание присутствующих и мое, в том числе, оказывается приковано к груде обгорелых черно-бело-багровых тряпок, в которой кто-то шевелится. Высовываются темные от копоти и грязи руки, на которых блестят, как новенькие, кандальные браслеты. Арлекин встает на четвереньки, вертит головой, но словно не видит ничего. Спутанная масса волос закрывает лицо, с которого частыми каплями стекает кровь. Ладони судорожно инспектируют пространство перед собой, затем он безошибочно определяет нужное направление и ползет к нам, путаясь в своих обмотках. — Айдэ! — руки натыкаются на труп Енакарры.       Он вздрагивает и лихорадочно ощупывает тело, попадая пальцами в кровавое месиво ран, цепляясь за обрывки нижней рубахи и бормоча что-то себе под нос. Но вот руки добираются до лица карийца, осторожно трогают острые скулы, длинный нос, челюсть покойного с крошечным выпуклым шрамом…. Арлекин на какое-то время перестает дышать, а потом издает такой нечеловеческий вой, что, клянусь, у каждого из присутствующих спины покрылись холодным потом! Бедолага падает на грудь возлюбленного и вцепляется в него, словно бродячая собака в брошенную ей кость. Я понимаю, что должен что-то предпринять первым, пока от ступора не очнулись остальные. Я становлюсь на колени и пытаюсь оторвать Арлекина от мертвеца, но мне не хватает сил разжать его, ставшую каменной, хватку. — Стража, — командует Фрерис, и двое вояк спешат мне на подмогу, но и тогда нам всем троим приходится изрядно попотеть, пока удалось отцепить хотя бы одну руку. Желая узнать, что произошло с его глазами, я двумя руками беру его лицо, отвожу назад волосы и… в ужасе отшатываюсь. — Боже спаси и сохрани, — кривится патриарх, глядя на Арлекина. — Унесите его в свободную камеру, подальше отсюда, да закуйте покрепче. Мало было нам одной заботы! Он замолкает и от души плюет на Енакарру. — А этого свезите на болота. Вероломный дикарь не заслужил места в патриаршей усыпальнице. Стражники скручивают Арлекина и волокут его прочь, замотанного в остатки траурной сутаны Отца-Инквизитора и воющего на все той же низкой, леденящей душу ноте. — Пойдем, — приказывает мне Фрерис. — Нужно немедленно созвать всех глав церквей Ордена. Предстоит много дел. — Слушаюсь, Ваше Преосвященство, — произношу я, к огромному его удовольствию. Монахи приведут все в порядок, мы уходим, но еще долго я не могу избавить память от образа Арлекина с горящими безумием рыжими карийскими глазами. Он не солгал…. *** Ничто не тревожило покой этого места уже много лет. Ничто не прерывало моего долгого сна. Но нет ничего вечного. Кому, как ни нам это знать. Кровь бежит все быстрее, согревая тело и отгоняя прочь удушливую пелену дремы. Еще немного и я пойму. Услышу. Почувствую. Надо мной сквозь толщу каменных перегородок слышны песнопения. Люди… Все еще люди… Босые ноги ступают по полу, покрытому толстым слоем пыли. Впрочем, это не имеет значения для меня. Час настал. Я открываю дверь и поднимаюсь вверх по длинной лестнице. Пересекаю двор, незамеченный и невидимый, иду мимо тех, кто служит этому месту. Луна стоит высоко в небе. Ворота закрыты, мост поднят, но я не собираюсь выходить через них. Мой путь лежит на одну из крепостных стен, обращенных к морю. Соленый ветер ласкает мое лицо, радуясь нашей встрече после стольких лет разлуки. Я слушаю ночь. Впервые за четыреста лет губы мои разжимаются, и я слышу собственный голос: — Айдэ… Мой несчастный Айдэ!