Охота на Арлекина, или тройное сальто над костром

      Волна с шумом разбивается о скалы, пенными пальцами скользя по серому камню. Большой пестрый филин усаживается на зубец крепостной стены и шумно начинает перебирать клювом перья. — Как я понимаю тебя! Пухоед ужасно неприятная штука, — говорю я, любуясь танцем серебристых, от лунного света, барашков на морской поверхности. — Угу! — Вовсе я не издеваюсь. И согласен, пухоед лучше, чем сгореть заживо от их магии. — У-ууу! — Мог бы не торопить меня. Я четыреста лет не видел солнечного света… ну лунного. Да вообще никакого! Да и тебе было бы полезно, наконец, передохнуть и насладиться окружа… Ай!!!       Я уворачиваюсь от острого клюва, когтей и тяжелых крыльев птицы. Его нетерпение ужасно меня забавляет, но пусть. Я должен проверить — истинны ли мои подозрения в отношении него. Ведь если это так… — Ну ладно, — сдаюсь я, чтобы только филин перестал щипаться и царапаться. — Ты меня убедил. Болота — прекрасное место! Только зачем нам туда? — Угу! — Серьезно? Тебе нужен этот ужасный носатый и неуклюжий труп? Можно же найти что-то и посимпатичнее! Это тело отслужило свое. Филин перелетает мне на макушку и энергично шурует лапами, превращая волосы в спутанное гнездо. — О! Ты невозможен! Хорошо! Хорошо! Пойдем искать твое любимое, уютное и родное тело! И все это ради какого-то смертного! Ох, сколько же интересного я проспал, братец. А еще неплохо бы раздобыть лошадку. Я не собираюсь сбивать ноги на немощеных дорогах, кроме того, нам нужно спешить, пока покойника не растащили всякие болотные гады. ***       Это здесь. Я открываю незаметную потайную дверку. Пыльные скляночки, мешочки, букетики сушеных трав и — самое важное — письмо. Бумага белая и чернила еще пахнут свежестью. Он написал его тогда, когда открыл мне свой секрет. Он предусмотрел собственную гибель и, конечно, знал, что я воспользуюсь информацией, если сочту ее правдивой, а, главное, полезной. Внимательно изучаю и запоминаю каждую строчку письма. Несмотря на потери, понесенные мной после похищения, память у меня уникальная, и письмо запечатлевается с фотографической точностью. Содержимое сундучка я выгребаю в матерчатую сумку, а маленький флакон с искрящейся жидкостью алого цвета прячу во внутренний карман, поближе к телу. Разумеется, это все — не для меня. Ради меня Енакарра и пальцем не пошевелил бы, в отличие от Арлекина, за которого он, без колебаний, отдал жизнь. Знал я в своей прошлой жизни такую парочку. Премилые головорезы, генерирующие неприятности везде, где только их крейсер объявляется. Но при этом жить друг без друга не могли. Им даже пожизненные сроки вешали поровну на двоих. И киллеров тоже. Интересно, выгорело ли мое дельце… Увы, я не имел возможности попросить похитителей дождаться последнего выпуска новостей. Жаль. Люблю некрологи.       Остервенело чешу бок. Клопы облюбовали не только мой тюфяк, и им, похоже, лень передвигаться пешком. И как Арлекин это терпел? Или его цивилизация немногим более развита, чем здесь? Ну, раз уж он влюбился в такого варвара, как Отец-Инквизитор… Пока главы крупных церковных приходов съезжаются сюда, в столицу, на чрезвычайный собор, а параллельно проводятся похоронные мероприятия, больше напоминающие, как ни странно, праздник, следствие над Арлекином приостановили на несколько дней. Его упекли в одну из самых надежных камер канцелярии и постоянно держат в цепях. Но теперь в этом не будет нужды. Он не сбежит. Благодаря тому, что я теперь знаю, священные оковы больше не понадобятся. Я должен поспешить к патриарху — необходимо как можно скорее отправить нарочного к главному врачу Абирусу. Нам нужен от него небольшой пустячок. ***       Пустота. Сосущая изнутри, холодная, саднящая пустота. Или это чувство голода. Не имеет значения. Ничто не имеет значения. Особенно моя жизнь. Я сокрушенно смотрю на растянутые в стороны руки. Даже с собой не покончить. Можно, конечно, биться затылком о стену, пока череп не треснет, но мерзавцы и это предусмотрели… Хотя прибитая к стене под моей головой вшивая подушка скорее сошла бы за способ особенно изощренной пытки из-за невозможности почесаться, чем за подстраховку от разбивания головы. Стираю до лысины зудящую башку, считаю кирпичи на противоположной стене, пою псалмы вперемешку с кабацкими песенками (последний вид творчества особенно «радует» тюремщиков), лаю собакой — словом всячески занимаю голову, чтобы не думать о нем. Об Айдэ.       Самое упоминание его имени заставляет все в груди взрываться болью такой силы, что я готов пережить еще пару операций без наркоза, лишь бы ненадолго заглушить свои муки, пока костер не прекратит их окончательно. Сказать о любви, стоя на зябкой границе между жизнью и смертью! Эгоист! Проклятый самовлюбленный ублюдок! Он что же считал, что я всю оставшуюся жизнь буду счастлив теперь с этим его признанием, но без него самого? Это как понимать? Нееет! Это он, гад, специально сказал, чтобы мне всю душу до печенок проело! Чтобы кусок в горло не лез, чтобы уснуть не мог, чтобы только о нем и думал! О руках его, о губах, о глазах рыжих-бесстыжих! Чтобы все тело мое скручивало в канат от осознания, что больше уже никогда… Никогда не прикоснется, не обнимет, не… Тварь, в общем! — Эй ты! — окрикивает приставленный в качестве стража монашек — верно он чем-то провинился, раз его отправили сюда. — Чего слезы проливаешь, бесово отродье. Тебе впору смеяться, а не рыдать. Величество в клочья порвал, Отца нашего пресвятого до греха, до Бездны пламенной довел. Что ж не радуешься?       Я не отвечаю. Парень просто срывает на мне дурное настроение. Сиди прекрасным летним днем в душной полутемной камере, сторожи умалишенную куклу. На огородной монастырской делянке и то веселее. Хотя монашек и тут не сильно скучает — прикладывается к заветной фляжечке, что виднеется в рукаве сутаны. Главное, чтобы глупости в голову при этом не пришли, а так пусть напивается. Мне все равно. *** — Пусти меня, или я отдам приказ отрубить тебе голову, — яростно шиплю я, подкрепляя слова пинком по лодыжке собеседника. Дидре слегка морщится от боли, но тем не менее остается непреклонным: — Мне был отдан приказ оберегать вас, Ваше Высочество! — Кем отдан? — усмехаюсь я. — Все те, кто мог отдавать тебе прямые приказы мертвы! Но король теперь — я и считаю жизненно необходимым разобраться в обстоятельствах этих ужасных событий! — Ваше право, мой принц! Однако, до официальной коронации вы не можете носить титул монарха и пользоваться его полномочиями. Тем не менее, вам будет предоставлена вся требуемая информация в подробнейших отчетах… — Которые ты можешь скушать на завтрак! — заявляю я. — Я желаю видеть Арлекина! Мне плевать безопасно это или нет! — Это невозможно, Ваше Высочество! — Арррр! — я с размаху ударяю по элегантному столику на длинной витой ножке. Столик пошатывается, и на пол падает ваза с цветами, окатывая мои ноги холодной водой. — Вы не поранились? — участливо вопрошает Дидре, оказываясь рядом в мгновение ока и тщательно проверяя не попали ли на меня осколки стекла. — Единственные раны мне сейчас наносишь ты, — угрюмо говорю я. — Простите, Ваше Высочество. — Я должен его увидеть. Он не мог предать меня, — шепчу я, стараясь не дать волю слезам в присутствии слуги. — Ваша безопасность превыше всего, — увещевает Дидре. — Остается неизвестным истинный виновник смерти вашего батюшки, если таковой жив и находится на свободе… — Патриарх Фрерис уверяет, что зачинщиком заговора был отреченный отец Енакарра. За что и понес наказание от братьев. — Отец Енакарра неукоснительно соблюдал условия договора в течение четырех веков. За это время у него было множество возможностей открыто продемонстрировать неповиновение королевской власти. Более того, после недавних трагических событий, я получил от него приказ любой ценой обеспечивать вашу безопасность, как до коронации, так и после. Когда вы подрастете и сформируете собственное окружение из надежных союзников, вы вправе освободить меня от моих обязанностей. — Почему ты не встал на сторону Ордена, Дидре? Сейчас вы сильны, как никогда! Ты можешь занять свое место среди патриархов и править страной, а не надевать мне каждое утро чулки и ждать пока я стану полноценным монархом. — Как вам сказать, Ваше Высочество? — серьезное лицо гувернера светлеет, и он слегка растягивает губы в улыбке, непривычной, но искренней. — Я присягал на верность один раз и намерен придерживаться своей присяги до тех пор, пока я жив. На этом, по моему мнению, держится сама основа государства. — Если бы все разделяли твои взгляды… — вздыхаю я. — Жаль, что я не смогу увидеться с ним. — Отчего же? Один раз точно сможете, Ваше Высочество. — Когда?! Говори же! Но ответ гувернера разбивает все мои надежды: — На главной дворцовой площади. В момент приведения в исполнение смертного приговора. *** — Отсутствие приключений за последние четыреста лет, я с лихвой компенсирую последними двумя днями, — ворчу я, вытаскивая ногу из осклизлой противной трясины. — Если ты не забыл, я божество теплого домашнего очага, а не мокрого холодного болота! — Ква! — толстая бородавчатая жаба, сидящая на моем плече, c нежностью прижимается к моей шее. — Бееее! — передергиваюсь я. — Я тоже тебя люблю, дорогой мой, но форму можно было выбрать и теплокровную! А бог болот, к твоему сведению, не обидится. Когда-то я знавал его добрую матушку и… — Бре-ке-ке! — Да как тебе не стыдно, старый развратник! — я беру жабу за заднюю лапку и швыряю в заросли камышей. — Матушка бога болот — исключительно честная и порядочная женщина! Ох, и ради этого безобразника я сейчас должен лазить по уши в грязи в поисках разложившегося по жаре трупа. Хорошенькое же одолжение я делаю тому пареньку, Арлекину! Он точно будет рад твоему возвращению? А вот не буду я тело восстанавливать. Оживлю и ходите с Эишаром так… Кстати, Арлекин любит рыбалку? Уверен, он найдет твое кишащее содержимое исключительно полезным в качестве наживки… Что-то скользкое энергично карабкается по моей ноге. — Айдэ! — визжу я. — Немедленно переселись во что-нибудь приличное! Хотя бы в светлячка! Или я отказываюсь продолжать поиски! Жаба отваливается. Я взбираюсь на кочку и сосредотачиваюсь, пытаясь обнаружить эманации человеческого тела. По запаху искать бесполезно — на болотах всегда находится что-то дохлое. Между глаз впивается комар. — Это твоя идея или Эишара? — строго спрашиваю я, сведя глаза к переносице. Комар молча ужинает. — Из всех гадостей, которые только могли посетить ваши дурные черные душонки… Рядом со мной шмякается нечто теплое и мягкое. Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть получше. Крупный пасюк с яркими светящимися глазами валяется на спине, дрыгая лапками, очевидно, у него истерика от смеха. — Ха-ха! — комментирую я, прихлопывая комара, затем подбираю крысу и усаживаю на плечо. — Только не вздумай напустить на меня блох! Надо мной уже пиявки смеются. Куда нам теперь? ***       Открывшаяся дверь камеры прерывает мой тоскливый мрачный полусон, и на пороге к моему огромному изумлению появляется сам патриарх Фрерис, пара уцелевших братьев из судейской комиссии и… Пьеро. Вот уж кого я не ожидал увидеть! Я смутно помню прикосновения его рук, когда я ослепший и оглушенный магической контузией полз в темноте в поисках моего Айдэ, но с тех пор, как меня перевели в другую камеру, он не приходил. Я даже было заподозрил, что его тоже схватили, поскольку он служил Отцу-Инквизитору, но в разговорах моих тюремщиков иной куклы не фигурировало. Значит, у него теперь новый хозяин. Сам патриарх… Нет, новый Верховный Инквизитор Фрерис. Он уже облачен в черную с золотом сутану и венец, такие же, как носил Айдэ… Я впиваюсь в Фрериса тяжелым взглядом.       Они с Пьеро подходят ко мне и, ни слова не говоря, начинают разглядывать, с таким жадным интересом, словно видят впервые. И я поражаюсь, как пуст и безразличен взгляд Пьеро. Неужели этот Великий Инквизитор так страшен, что мой друг не решается ни единым жестом поддержать меня в бедственном положении. Он ведь даже Енакарры не боялся… Но с другой стороны, Фрерис победил, и, возможно, что неповиновение ему грозит Пьеро куда более страшными пытками… Мне остается только гадать. Но тут Пьеро заговаривает: — Вы видите, Ваше Преосвященство. Изменения только прогрессируют. — Да, я заметил. Как странно, что он держал записи в секрете. Был уверен, что неуязвим? Как неосмотрительно! — Поставками занимались его люди, принявшие управление обителью. Ваши монахи занимались только обслуживанием гробницы и не касались священной крови. Это казалось странным, но авторитет его был неоспорим. — А компоненты яда… — Также производились под надзором карийцев. — Я столько лет пытался получить хоть толику информации, но ни подкуп, ни угрозы… — Фрерис протягивает руку и зачем-то тискает мою ступню, торчащую из обрывков сутаны Айдэ — я так и не дал им ее с меня снять. — Он царил над всем безгранично. Но теперь это в прошлом. Однако, механизм должен продолжать работать исправно, иначе будет большая беда. Нельзя допустить объявления войны, в противном случае, дикари могут перепрятать источник. Пусть и дальше работают, а помешательство их предводителя никак не должно повлиять на деловые отношения. Мы только защищались. Это поймут даже они. — Вы можете убрать руку? — сквозь зубы улыбаюсь я. — Меня тошнит от вас, я могу испачкать вашу новую сутану. Патриарх отдергивает руку и вытирает ее о подол. — Да, воистину, это лишний раз доказывает, что мы не должны допустить пробуждения остальных. Он создал целую армию под нашим носом. По-хорошему их следует уничтожить. — Но народ вряд ли поддержит такую идею, ведь к нам привыкли, и придется менять многие догматы, в том числе и церковные. Слишком много потрясений было в последнее время. Ни к чему, кроме волнений это не приведет. — Ты прав. Еще рано. Но некоторые сорняки, — он с улыбкой смотрит на меня, — мы должны выполоть незамедлительно. Только сначала следует обезвредить их. Приведите Уинтера. Посылка от Абируса прибыла…       Липкое удушливое предчувствие чего-то нехорошего заставляет нервничать и дергать кандалы чуть интенсивнее. Я не могу ничего поджечь, но моя физическая сила теперь намного превосходит прежнюю… Толстое кольцо скрипит, и на пол сыпется мелкая каменная крошка. — Скорее! — командует Фрерис. Пьеро стрелой вылетает из камеры. Я тащу руку, кольцо скрипит громче. Я начинаю смеяться. Фрерис смотрит на меня со страхом. — Убийца! — рычу я. — Ты убил их! Ты убил короля и Айдэ! Но меня ты не убьешь! Кольцо лязгает, и штырь, удерживающий его, вылетает из стены. — Стража! — верещит Фрерис тоненьким голосом. — АААА! — ору я, силясь освободить вторую руку и ноги. — Нечестивый! — белое пламя расплющивает меня неподъемной горой кирпичей. Кажется, что тело смято, как комок бумаги. Я хлопаю ртом, не имея возможности сделать ни единого вдоха. Стражники приковывают меня обратно, Фрерис торжествующе стряхивает белое свечение с ладони. — Хочешь кончить, как кариец? — ухмыляется он. — Нет, быстрой смерти не будет. Ты ответишь за все преступления! И за убийство и за совращение покойного отца Енакарры. Спустя минут десять, появляется Пьеро и доктор Уинтер.       Видно, что всю дорогу Пьеро что-то внушал ему, но доктор не соглашался и теперь выглядел крайне рассерженным. — Вы хотели, чтобы я сказал это Его Преосвященству лично? — обращается он к Пьеро. — Так вот, хорошо. Я повторяю еще раз, что не пойду на это тягчайшее преступление против гуманности! — Неужели вы, сшивая то, что осталось от государя, дабы тот прилично выглядел в гробу, не получили достаточного представления о том, сколь гуманного отношения заслуживает к себе подсудимый? — сощуривается Фрерис. — Да, Ваше Преосвященство, получил, — доктор ломает трясущиеся от волнения руки и кидает на меня быстрый взгляд. — И тем не менее, я не считаю, что до казни ему следует претерпевать еще и… — Это наше дело думать, доктор, а не ваше, — спокойно говорит инквизитор. — Передайте препарат Пьеро и идите с миром. На вашей совести не будет его мук. Мы прощаем вам отказ сотрудничества, у нас всех были тяжелые дни. — Смилуйтесь! — восклицает Уинтер. — Я прошу вас, Ваше Преосвященство! Так нельзя! Это жестоко, бесчеловечно! Вы учите нас милосердию по отношению к ближнему! Так дайте же урок личным примером! Божьим именем умоляю вас! — Выведите доктора, — смиренно обращается Фрерис к страже.       Доброго пухленького доктора бесцеремонно подхватывают два дюжих брата из числа охраны и выволакивают за дверь. В руках Пьеро остается его саквояж. Что именно он отказался делать? — Ты справишься? — спрашивает Отец-Инквизитор. — Да, Ваше Преосвященство, мне приходилось раньше… — Пьеро ставит саквояж на деревянный стол и извлекает оттуда бумажный пакет с ватой, еще один с чем-то металлическим, флакончик спирта… Затем из собственного кармана он достает коробочку и открывает ее. — О, господи! — ошеломленно шепчу я, глядя на ампулы с мутно-белой жидкостью. Это может быть только одна вещь… Посылка мясника Абируса. На ладони моего друга лежит кукольная смерть.       Я зачарованно смотрю, как невозмутимо и деловито Пьеро собирает шприц, вскрывает ампулу и набирает ее содержимое. «Четыре куба на его вес хватит…» вспоминаются слова Женды. Та кукла примерно моей комплекции… Пьеро набирает шесть.       Острый запах спирта, влажная вата проходится по голому бедру. Укол. Я смотрю Пьеро в глаза, и не вижу там никаких признаков прежних его чувств ко мне. Да и были ли они? Или я — наивный дурак, что до дрожи боялся и ненавидел того, кто искренне меня любил, купился на черные нити и ясные глаза его хитрой куклы. Это ведь практически не больно — можно потерпеть ради достижения цели. Великой, должно быть, цели.       В месте укола легкое онемение. Скоро я буду обездвижен, но что это даст, кроме того, что я не смогу предпринимать попыток к бегству? Почему Уинтер говорил о муках? Я не принимаю пилюль, и является ли этот факт значимым?       Пьеро собирает саквояж. Фрерис некоторое время рассматривает скромную статуэтку Спасителя на столе у тюремщика. Моя персона больше не занимает его. Словно я уже… мертв.       Спустя два часа я замечаю, что кожа на руках становится такой же нежно-розовой, как и раньше, когда я пил таблетки; загар же полностью исчезает. Когда проходит еще один час, я чувствую, что пальцы на руках начинает сводить и пытаюсь размять их, но, буквально на моих глазах, кожа при движении трескается и расползается, обнажая глянцевую алую плоть. И тогда я все понимаю… *** — Кхе! Кхе! Кха! Тьфу! — над топью разносится звучный кашель Айдэ. Согнувшись пополам, он выкашливает и выплевывает всю постороннюю жизнь, которая начала осваивать его мертвое тело. Я безмятежно взираю на летящих во все стороны червей, головастиков и еще какую-то пакость. — Я и забыл, какой ты огромный. — Мог бы перед тем, как оживлять меня, выжечь все это! Кхе! Кхаааа! — упрекает меня брат между приступами кашля. — Ты же знаешь, у меня рука не поднимается на живых существ, — невинно говорю я. — А комара ты прихлопнул, — злорадно поминает Айдэ. — Я случайно. — Как же! Бездна! Я до утра провожусь! — сокрушается братец. — Так дело не пойдет. Ну-ка, поберегись. Во весь его рост вспыхивает огонь, но не смертельный, а очищающий и усиливающий мои целительные чары. Правда, остатки похоронного савана тоже сгорают… Я опасливо кошусь на деревню, что расположилась неподалеку — не хватало, чтобы кто-то решил, что начался пожар. — Вот так лучше! — пламя опадает, довольный собой, голый и невероятно красивый Айдэ складывает на груди руки. — Я не хочу являться в город в саване, воняя и плюясь червями, как вурдалак. — Зря. Вурдалаков люди боятся. А теперь попробуй, уговори своих инквизиторов отдать тебе Арлекина. — Отдадут, — свирепо улыбается брат. — Как миленькие отдадут, или поганому человечеству придется познакомиться поближе с тем, кого карийский народ называет богом войн и хаоса. — О! Мой дорогой родич снова бодр и полон сил! — воздеваю я очи к ночному небу. — Теперь нужно решить пару организационных вопросов. И перестань гладить жаб, когда я с тобой разговариваю! — Малыш Саринэ злится! — сообщает несносный братец жабе. — Благословляю, дитя мое! Мне было приятно разделить с тобой твое прекрасное пупырчатое тело. Одарив животное пасторским поцелуем между глупых выпуклых глаз, Айдэ отпускает жабу на волю. — Надурачился? А теперь тебе задание. Ты бог, тебе это — раз плюнуть. — Какое же? — Найди себе штаны и поймай нашу лошадь — я думаю, она очень удивилась, очнувшись темной ночью не в монастырском стойле, а посреди болот. — А я думал, для начала, спалить вон ту деревню, — кровожадно улыбается Айдэ. Я кидаюсь к нему и дергаю за длинные черные космы. — Не вздумай! Там — штаны! Сильные ручищи брата подхватывают меня и прижимают к груди. — Я шучу, малыш! Как же я соскучился по тебе, ворчливый братишка! — с нежностью говорит он. — Я тоже. Итак, — ко мне возвращается деловой тон, — нам следует пробраться в крайнюю хижину, чтобы никого не потревожить. — Еще чего! Мы пойдем в дом местного настоятеля. — Который лично присутствовал на твоих похоронах… Не слишком умная… — У него подходящий размер одежды, сам увидишь. И это не будет единственная вещь ее владельца. — Ох, хоть капля порядочности в тебе осталась… — А еще я не люблю, когда от меня воняет скотиной… — Когда ты был жабой, ты мне нравился больше. — Ну, тогда «ква», — Айдэ перехватывает меня поудобнее и ловко форсирует топи, безошибочно находя участки твердой почвы. В его надежных объятиях я могу расслабиться и передохнуть. Нет, все-таки что-то хорошее в нем есть… ***       Как же он смотрел на меня! Огненные глаза пронзали насквозь. Он до последнего не верил, что именно я делаю ему смертельную инъекцию. Всегда интересно наблюдать, как смятение и надежда обращаются лютой ненавистью за считанные секунды. Но дело сделано, теперь нужно и обо мне позаботиться, ибо новый глава Ордена в отличие от старого, не имеет такого сильного самообладания и умения глядеть в будущее. Фрерис склонен действовать под влиянием эмоций. Арлекин, почти вырвавшийся из оков, крепко напугал старика. И вообще, дедушки — не самые лучшие руководители. Это удел молодых и сильных характеров.       Я достаю из внутреннего кармана флакон с алой жидкостью. Я ни в чем не уверен. Сто капель мести. Но кому? Мне — вероломной кукле или Фрерису? Говорил ли он всю правду или только ту, что заставит меня действовать в интересах Арлекина? Но кому еще он мог бы поручить это сделать? Дидре? Нет, исключено. Да ему это и не нужно. Я должен решиться. Патриарх ожидает меня с его чаем. Он не любит остывшие напитки. Откупориваю флакончик и махом выпиваю содержимое. Горло обжигает, но по телу разливается приятное тепло. Для начала неплохо. Енакарра писал, что достаточно будет пяти минут. Это, как раз, путь до личных покоев Великого Инквизитора. Вынимаю ситечко с заваркой из чашки, переставляю ее на поднос и направляюсь к приемной. *** — Саринэ, я что-то чувствую… — Что? — Не знаю. Это Арлекин. — Он жив? — Да, но с ним что-то происходит… — Пытают? — Может быть, но есть еще что-то. Это хуже. — А почему я не чувствую? Кровь же моя. — Ну, это потому, что ты с ним не… создавал духовной связи. — А-а. А он после этого нормально мог сидеть? — Саринэ! Ты меня за живодера принимаешь? — Ладно-ладно, не сердись. Постарайся не думать сейчас об этом. Казнь состоится только днем. — Сегодня? Так что же ты молчал? — А ты не спрашивал. — Провидец ты чертов! Я думал у нас в запасе еще день или два, пока они разгребут то, что я устроил им напоследок. — У них свои резоны. — Не болтай! Лучше пришпорь проклятую клячу. *** — Где ты таскаешься? — раздраженно ворчит Фрерис, не отрываясь от изучения записей Енакарры. — Через четверть часа начинается Главный Собор! Если чай холодный, я вылью его тебе на башку. — Чай горячий, Ваше Преосвященство, — почтительно говорю я, подавая чашку. Отец-Инквизитор, не глядя, берет чашку и начинает пить мелкими вдумчивыми глотками. Когда чашка пустеет наполовину, он замечает, что я все еще стою перед его столом. — Чего тебе? — сердится он, соизволяя, наконец, поднять свой взор. Чашка выпадает из его рук, а кресло резко отодвигаемое назад, неприятно скрежещет по паркету плохо подбитыми ножками. — Ты… Ты… — запинается он. Удовлетворенный его реакцией, я обхожу стол и надвигаюсь на него. — У меня намедни возникла отличная идея, Ваше Преосвященство, — я ловлю руками подлокотники и сажусь на корточки перед креслом. — Вы ведь далеко не юноша и вам сложно будет руководить Орденом в условиях предстоящего передела власти. На освободившиеся места патриархов, огромное число претендентов. Ордену нужна сильная рука, чтобы не допустить раскола. Несмотря на посмертное отлучение Айдэ Енакарры, у него осталось много сторонников. Я мог бы продолжить его политику управления, постепенно проводя реформы. — Что? Как? Да как ты смеешь! — задыхаясь, кричит Фрерис. — Ты, бездушное кукольное отродье! Твое место на тюфяке возле кровати твоего господина! Он изо всех сил толкает меня в грудь ногой в мягкой парчовой туфле, но ему не удается даже пошатнуть меня. — Вот видите, — участливо говорю я. — Вы разволновались, вспотели. Старость коварная штука. Никогда не знаешь, когда сердце подведет… — Ах ты, дрянь! — трясясь от бешенства, шипит патриарх, складывая руку в знамении. — Ты сейчас отправишься в Бездну к карийской сволочи! Будете там на пару развлекать дьявола, а после к вам присоединится и ваш Арлекин! После этих высокопарных слов, знамение Фрериса должно было вспыхнуть могучей силой Спасителя, а моя голова треснуть, как перезрелая тыква. Старик в недоумении пялится на свою руку. Я мысленно поминаю добрым словом Енакарру и его веселые зелья. — Божья воля, — сладенько говорю я. — Спаситель, кажется, вполне согласен с моим планом, раз не дает позволения меня убить. Фрерис вертит головой, в поле зрения его выпученных глаз попадает разбитая чашка. — Это чай! Ты что-то подсыпал туда! — Карийские травы придают простому напитку удивительную глубину и аромат, — мурлычу я. — А теперь, старый дурак, двигайся к столу и пиши билль о передаче полномочий и сана брату Грейсу Дейи. — И не подумаю, — рявкает упрямый священник. — Ты отравил меня! Мне ни к чему передавать тебе пост! — Пока еще нет, дорогой Фрерис. В отличие от Енакарры, у вас еще есть шансы провести старость в живописном местечке, руководя тихим маленьким монастырем с хорошенькими молодыми монашками.       Старик понимает, что загнан в угол и только скрипит зубами от бессильной ярости. Он рывком придвигает кресло к столу и все еще дрожащими руками выписывает означенный билль. Я стою над ним, тщательно контролируя каждое слово, ибо малейшая ошибка при составлении этого важного документа, аннулирует все мои усилия. Фрерис швыряет мне бумагу. — Подавись, гадина! Ты еще не понимаешь, во что ввязался. Тебя сожрут с потрохами. Я пропускаю оскорбления мимо ушей. — Я вполне доволен, — я снимаю венец с головы старика. — Церковь в надежных руках. — Поди прочь! — огрызается он. — Сию же минуту, — кланяюсь я. — И еще, Ваша Светлость… Позвольте отблагодарить вас… Мои руки смыкаются вокруг тонкого хрящеватого горла. Фрерис дергается и безуспешно пытается меня оттолкнуть. — Вы были прекрасным хозяином! — раздавливаемая трахея трещит под пальцами, старик краснеет, синеет и, наконец, обмякает. Я брезгливо отряхиваю ладони, подхожу к большому зеркалу в золотой раме и милостиво киваю отражению. — Долгая лета, Ваше Преосвященство.       Когда я выхожу в большой кафедральный зал и объявляю Собору последнюю волю скоропостижно скончавшегося Великого Инквизитора Фрериса, никто из присутствующих не смеет мне возражать. В билле ли было дело или в моих ярких рыжих глазах и смуглой коже… Но я был единогласно одобрен и рукоположен патриархами на пост Великого Инквизитора. И свое правление я начну с исполнения первого и наиглавнейшего долга. За подписью Грейса Дейи выносится смертный приговор мятежнику и убийце Арлекину. Казнь должна состояться в полдень. ***       В конце-концов, это была не такая уж и плохая жизнь. Я бы с удовольствием произнес эту фразу вслух, если бы не опасался, что у меня отвалится язык. Она особенно и не парализует, эта инъекция, ты просто сам боишься лишний раз шевельнутся, не то, что заорать. Кожа рвется моментально, при каждом слишком глубоком вдохе, повороте головы, попытке вправить вывихнутые от долгого висения в кандалах суставы. И это чертовски больно.       И, тем не менее, я не могу удержаться от радостного восклицания, когда утром в камеру вваливается большая компания в рясах, и уполномоченный епископ зачитывает окончательный приговор. Ни Отец-Инквизитор, ни Пьеро при данной процедуре не присутствуют.       Сожжение. А что еще? Конечно оно. Сцена уже готова. Ожидают только меня. Оковы снимают, и ноги касаются пола. Я что же, сам должен идти? Могли бы не глумиться напоследок. Нет, не могли…       Меня выводят из канцелярии и сажают в карету, окна которой забраны решеткой. Приходится щуриться, потому что от дневного света глаза начинают слезиться. В карете я закрываю лицо рукавом. Так легче. Ткань все еще хранит его запах. Боль немного отступает. Я перестаю замечать, что ступни содраны до мяса.       Карета останавливается. Приехали. Площадь полна народу. Какая дикость эти публичные казни. Могли бы по-тихому меня удавить. Но я — убийца короля, народу будет приятно увидеть, что никто не уйдет от цепких рук правосудия.       Стража оцепила коридор, по которому меня поведут к помосту. Толпа неистовствует. Я слышу крики отвращения и самые грязные ругательства. Многих возмущает, что на мне сутана Енакарры. — Богохульник! — надрывается людская масса. — Одержимый! Убийца! Смерть ему! Смерть! Удивительное единодушие. Я тоже ее жду. Впереди новенький, еще пахнущий свежей древесиной помост со столбом посередине и кучей хвороста рядом, а по правую руку трибуны. Королевская ложа… Эдвик!       Я встречаюсь глазами с маленьким королем. Он смотрит на меня со смесью ужаса и горечи. Но без ненависти. Я бы это сразу понял. Он не считает меня виновным. Но и помиловать не в праве. Да и зачем это мне? Мы больше не могли бы оставаться друзьями, это было бы слишком больно для нас обоих. А больше у меня здесь никого нет. Пеньковые веревки накрепко соединяют меня со столбом. Неудобно, но лишняя опора позволяет снять нагрузку с ног.       Кресло Великого Инквизитора рядом с королем пустует. Разгильдяй. Его предшественник был более пунктуален, особенно, когда дело касалось меня. Могу дать на отсечение пока еще не отвалившуюся руку, что Айдэ сидел бы на трибуне с утра с чашкой чая и корзиной печенья. Если бы конечно наши отношения до конца оставались на уровне черных ниток, продетых через мои губы.       Но вот толпа затихает, и появляется Великий Инквизитор. Прямо и уверенно, он следует по тому же коридору, где вели меня. Глаза у меня по-прежнему слезятся, но я замечаю, что он несколько выше ростом, чем запомнился мне в прошлую встречу. И спину держит ровнее. Его руки и лицо… Кожа смуглая… Рыжие глаза и кудри цвета темного золота. Он поднимается на помост. Его Преосвященство Пьеро собирается казнить меня лично. — Все дело в правильном выборе пути, — говорит он, приблизившись. — Одних он приводит на костер, — договариваю за него я, уже не слишком переживая за язык. — Других на трон. — Стартовые условия у нас с тобой были одинаковые, — усмехается Великий Инквизитор. — Только Пьеро оказался умнее вспыльчивого Арлекина, — констатирую я. — Я не Пьеро, — Его Преосвященство смотрит на меня колючими глазами. — Мое имя Гейс Дейи. — Приятно познакомиться, — с издевательской учтивостью говорю я. — Жаль, не могу сообщить вам своего. Память немного отшибло. — Не извиняйся, — милостиво сообщает Инквизитор Грейс. — Я и так его знаю. — Что? — я вскрикиваю, и рот мой обзаводится великолепной «улыбкой» до самых ушей. Господин Дейи брезгливо отводит глаза. — Скажи мне! — прошу я. — Хотя бы умру, зная свое имя! — На это нет времени, — Великий Инквизитор оглядывается на трибуну, осеняет присутствующих знаком Спасителя и подзывает одного из монахов, держащего на бархатной подушке свиток с печатью.       Он ломает печать и разворачивает свиток. — Именем Господа нашего, в этот день и час приводится в исполнение приговор убийце короля Руллана Третьего Миротворца, кукле, рекомой Арлекином и вероломно предавшей клятву верности своему господину и королевскому семейству. Означенная кукла также обвиняется в том, что с помощью колдовства, похоти и дьявольского покровительства склонила к грехопадению Великого Инквизитора отца Айдэ Енакарру, что привело к сумасшествию и гибели последнего! — Ты слышал, Саринэ. А ты не верил, что я могу голову потерять от любви… Эй! Маленький демон! Не хочешь повторить грехопадение еще разок? Мне понравилось.       Веселый железный голос со всей своей безапелляционностью доказывает мне, что я не сплю и не умер, но я не в силах повернуть голову и лично убедиться, что мертвые могут восставать из могил, да еще и городить при многотысячной толпе всякую пошлую чепуху. — Отец Енакарра, у вас сегодня прекрасное настроение, — говорит Эдвик. — Вы удостоите нас объяснением, что сейчас происходит? — Эдвик! — фамильярно ору я. — Величество! Это действительно он? — А ты посмотри сам, — смеется голос Айдэ, — не бойся. Не ослепнешь. И я смотрю. И вижу лошадь, гарцующую между помостом и трибуной, а на лошади живого и невредимого Айдэ в мирской, но довольно дорогой одежде. И юношу-подростка карийской народности, сидящего перед Айдэ. — Бедный мой Арлекин, — с жалостью говорит Енакарра. — Нечего было и надеяться, что эта змея будет заботиться о ком-то, кроме себя. Последние слова обращены к Грейсу Дейи. — Я был прав, Эдвик, ни бог, ни дьявол не пускают его к себе! — выкрикиваю я. Юноша на лошади смеется хрустальным чистым смехом. — Ваше Величество, — Айдэ спрыгивает с лошади и встает перед королевской ложей. — Ввиду последних событий я вынужден сообщить вам, что расторгаю наш договор. Пора пересматривать старые соглашения. Надеюсь, вы, в отличие от ваших предков, проявите больше мудрости и сможете урегулировать отношения Церкви и Престола так, как посчитаете справедливым. Вам досталось непростое наследство. И множество ошибок. В том числе и моих. Но то, что зависит от меня, я исправлю. Мой брат, Саринэ, который все эти годы оставался заложником уединенной обители, уходит со мной. Что это значит, вам объяснят отец Дидре и новый Верховный Инквизитор, которого я оставляю в живых лишь по просьбе брата — чудак уверяет, что способен заглядывать в будущее. Но вы не стесняйтесь, можете снести Пьеро голову, как только он начнет плохо себя вести. — Я учту, — с улыбкой говорит король. — Но ты приехал не ради того, чтобы дать мне наставления. — Верно, — кивает Енакарра. — Я забираю Арлекина. Какие бы грехи на нем ни лежали, поверьте, он с лихвой искупил их все. — Я тоже так думаю, — кивает монарх. — Но позволено ли мне перед лицом моих подданных преступать закон, ради исключения? — А вы и не будете! Я просто забираю его, потому что так хочу. Потому что воля… божья. Айдэ щелкает пальцами, и огненные языки оплетают его, превращаясь в пламенеющие одежды. — У карийцев два огненных бога, — голос у Айдэ снова меняется на бархатный и гулкий, нечеловеческий. — Один из них — бог домашнего очага. Его называют Саринэ — мудрейший. Второй — бог войны и разрушений. Его имя — Костегрыз. По-нашему — Айдэ. Не думаю, что людям стоит ссориться с нами. Ваше божество наделило своих последователей большой силой, но мы родились в этом мире и являемся его исконными хранителями. Война с нами дорого обойдется человечеству. Мое неразумное вмешательство уже привело к своим последствиям, — он кивает на помост. — Понимаю, — говорит Эдвик. — И не имею возражений. Полагаю, что и Спаситель, незримо присутствующий с нами, их тоже не имеет. Он говорит еще что-то, но у меня ужасно начинает шуметь в ушах. Силы оставляют меня.       Последнее, что я вижу, как Грейс Дейи выхватывает факел и бросается ко мне: — Не держи на меня зла, парень. Ты заслуживаешь нормальную жизнь. Когда-нибудь еще увидимся. Мир тесен...       Красные трещины на коже вспыхивают, словно горючая жидкость. — Я здесь, любимый. Я с тобой! — его голос здесь. Костегрыз обнимает меня огненными руками.       Очищающее пламя сжирает умирающее человеческое тело, освобождая душу томившуюся в оковах боли. Солнце пронзает облака. Надо мной бескрайнее голубое небо.